Текст книги "Золотоглазые"

Автор книги: Джон Уиндем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 55 страниц)

Джон Уиндем
Золотоглазые

Золотоглазые

Одним из самых счастливых обстоятельств в жизни моей жены было то, что она вышла замуж за человека, который родился 26 сентября. Если бы не это, мы бы, без сомнения, провели дома в Мидвиче ночь с 26-го на 27 сентября и не избежали бы последствий того, что этой ночью произошло…

Но, поскольку был мой день рождения, а за день до этого я подписал контракт с американским издательством, то 25-го утром мы отправились в Лондон и устроили небольшой праздник.

Все было очень мило: несколько визитов, скромный ужин (омары) и возвращение в отель, где Джанет насладилась ванной.

Следующим утром – неторопливый отъезд. Остановка для покупок в Трейне – ближайшем городе с большим магазином. Затем снова по главной дороге через деревянный Стоуч и правый поворот на местное шоссе, но… Полдороги закрыто: «Проезда нет». А рядом стоит полисмен. Он поднимает руку, я останавливаюсь. Полицейский подходит к машине, и я понимаю, что он из Трейна.

– Извините, сэр, но дорога закрыта.

– Вы хотите сказать, что мне придется объехать вокруг, чтобы попасть на дорогу из Оннли?

– Боюсь, она тоже закрыта, сэр.

– Но…

Сзади раздался гудок.

– Сверните чуть влево, сэр.

Несколько озадаченный, я делаю то, что он просит, и мимо нас проносится армейский грузовик с молодыми ребятами в хаки.

– Революция в Мидвиче? – спрашиваю я.

– Маневры. Проезд закрыт.

– Но не обе же дороги? Мы живем в Мидвиче, констебль.

– Я знаю, сэр. Но дорога закрыта. На вашем месте я бы свернул в Трейн, пока мы здесь все не выясним. А здесь стоять не советую, мимо проезжает много машин.

Джанет собирает покупки в сумку и открывает дверцу:

– Я пойду, а ты приедешь, когда дорога будет открыта, – говорит она мне.

Констебль колеблется с минуту, затем говорит, понизив голос:

– Вы живете здесь неподалеку, поэтому я вам скажу, но это строго между нами: – Лучше не пытайтесь, мадам. Никто не может попасть в Мидвич, вот такое дело.

Мы уставились на него.

– Но почему не может? – говорит Джанет.

– Именно это и выясняется, мадам. А теперь, если попадете в Трейн, я позабочусь, чтобы вам сообщили, когда дорога будет свободна.

С ним было бесполезно спорить. Этот человек исполнял свой долг и делал это как можно более дружелюбно.

– Ну, хорошо, – согласился я. – Мое имя Гейфорд. Ричард Гейфорд. Я скажу в гостинице, чтобы мне передали, если меня самого не будет на месте.

Мы вернулись на главную дорогу и, приняв на веру утверждение полицейского, что другая дорога закрыта, направились туда, откуда приехали. Как только мы оставили позади Стоуч, я все же свернул на проселочную дорогу.

– Что-то это слишком странно, – сказал я. – Давай срежем через поля и посмотрим, что там творится.

– Давай, – согласилась Джанет, открывая дверцу. – Этот полицейски вел себя как-то не так.

Самым странным было то, что Мидвич, как известно, считается местом, где не случается ничего более-менее интересного. Мы с Джанет прожили здесь уже почти год и обнаружили, что отсутствие происшествий было основной чертой этого местечка. В самом деле, если бы даже при въезде в городок стояла надпись «Мидвич не беспокоить», в ней не было бы никакой надобности. И почему именно он был выбран для страшных событий 26 сентября, казалось, останется загадкой навсегда.

Мидвич – совсем непримечательное место. Он расположен в восьми милях северо-западнее Трейна. Главная дорога на запад от Трейна пролегает через окрестности местечек Стоуч и Оннли, от каждого из которых идет дорога на Мидвич. В центре Мидвича – прямоугольная площадь, а по ее сторонам церковь, почта, магазин мистера Уолта и несколько коттеджей.

В целом же, деревушка включает в себя 60 коттеджей и домиков, деревенскую ратушу, поместье Киль и Ферму. Ферма в викторианском стиле, правда, с двумя современными пристройками, возведенными, когда Ферма была взята государством для исследований. В Мидвиче не было ни ископаемых, ни стратегических дорог, ни автодрома, ни военной школы, лишь Ферма все еще оказывала влияние на его жизнь. Сотни лет здесь занимались сельским хозяйством, и до злополучного вечера 26 сентября, казалось, не было причин что-либо менять в этой жизни еще на миллионы лет.

Однако нельзя сказать, что Мидвич совсем уж стоял в стороне от исторических событий. В 1831 году он оказался центром вспышки холеры, а в 1916 году дирижабль сбросил бомбу, которая упала на вспаханное поле, но, к счастью, не взорвалась. В число подобных событий можно включить также то, что лошадь Кромвеля ставили на постой при местной церкви, а Уильям Вордсворт посетил развалины аббатства и написал один из своих шаблонных хвалебных сонетов.

За исключением этих событий, время, казалось, проходило мимо Мидвича, никак в нем не отражаясь. Так же жило и население деревушки. Почти все, кроме викария и его жены, семьи Зеллаби в поместье, доктора, медсестры, нас и, конечно, исследователей, жили здесь уже много поколений с безмятежностью, которая стала правилом.

День 26 сентября не предвещал ничего неожиданного. Возможно, мисс Брант почувствовала некоторое беспокойство при виде девяти сорок на одном поле, как она потом заявила, да мисс Огл, быть может, была расстроена предыдущей ночью тем, что ей приснился кутеж вампира, но, к несчастью, эти предчувствия и сны вскоре оправдались. В остальном ничто не говорило о том, что в Мидвиче в этот понедельник было что-то ненормальное.

Но когда мы с Джанет вернулись из Лондона, события уже разворачивались. И вот во вторник, 27-го…

Мы закрыли машину, перелезли через ворота и отправились по полю, держась изгороди. Затем мы вышли на другое поле и повернули чуть левее, в сторону холма. Это было большое поле с хорошей изгородью, и нам пришлось пройти еще влево, чтобы найти ворота, через которые мы смогли бы перелезть. На полдороге через пастбище мы были на верхушке холма и смогли увидеть Мидвич. Из-за деревьев не очень хорошо, но кое-что заметили; пару столбов медленно поднимающегося дыма и церковь. На следующем поле я заметил также четыре или пять коров, в глубокой дремоте развалившихся на земле.

Я не очень искушен в сельской жизни, я только живу в деревне, но где-то в памяти промелькнуло, что в этом есть что-то необычное. Коровы, что-либо жующие, – вполне обычное зрелище, но лежащие и крепко спящие – нет. Но в то время я только смутно почувствовал, что в этом есть что-то неправдоподобное, но не более.

Мы перелезли через изгородь на поле со спящими коровами и двинулись через него. Слева нас окликнули. Я оглянулся и увидел вдалеке фигуру в хаки. Человек кричал что-то невразумительное, но то, как он махал при этом своей палочкой, ясно давало нам понять, что надо вернуться. Я остановился.

– О Ричард, пойдем. До него далеко, – сказала Джанет и побежала вперед.

Я все еще колебался, глядя на человека, который махал теперь палочкой с еще большей энергией и кричал что-то громкое, но все же непонятное. Я решил последовать за Джанет. Она была уже ярдах в двадцати от меня, когда я двинулся с места, но вдруг она зашаталась, рухнула на землю без звука и замерла. Я остолбенел. Все это случилось непроизвольно. Если бы она вывихнула ногу или просто споткнулась, я бросился бы к ней. Но это было так неожиданно, с таким неуловимым оттенком законченности происшедшего, что я на мгновение подумал, что ее застрелили.

Но остановился я лишь на мгновение, затем рванулся вперед, краем глаза заметив, что человек слева все еще кричит и машет руками. Но меня он теперь уже не заботил. Я поспешил к Джанет, но до нее не дошел: отключился так быстро, что даже не увидел, как падаю на землю.

Как я уже сказал, 26 сентября в Мидвиче все было вполне спокойно. Я занимался этим делом вплотную и могу сказать вам, кто и где находился в этот вечер и что делал.

Несколько молодых людей уехали в Трейн в кино. В большинстве те же, кто ездил туда и в прошлый понедельник.

Мисс Огл вязала на почте у коммутатора, находя, как обычно, что чужая телефонная беседа куда интереснее, чем телеграф.

Мистер Таппер (он был садовником, пока не выиграл что-то баснословное на футбольном тотализаторе) находился в плохом настроении из-за своего опять сломавшегося цветного телевизора и ругался так, что его жена не выдержала и ушла спать. Все еще горел свет в одной-двух новых лабораториях, переведенных на Ферму, но в этом не было ничего неожиданного: исследователи частенько засиживались за своими загадочными опытами до поздней ночи.

Но хотя все и было, как обычно, для кого-то ведь и самый заурядный день может значить очень много. Например, для меня это был день рождения, поэтому наш коттедж стоял темный и закрытый. В поместье Киль в этот день мисс Ферелин Зеллаби заявила мистеру Хьюгу (в то время лейтенанту), что пора бы сделать ей предложение и было бы неплохо сообщить об этом отцу. Алан после некоторых колебаний разрешил препроводить себя в кабинет Гордона Зеллаби, чтобы ознакомить его с ситуацией.

Он нашел хозяина поместья удобно расположившимся в большом кресле. Его белая седая голова была элегантно склонена вправо так, что казалось, он спал под прекрасную музыку, наполнявшую комнату. Не говоря ни слова и не открывая глаз, он указал на легкое кресло по его правую руку и приложил палец к губам, прося тишины.

Алан прошел на цыпочках к указанному креслу и сел. Затем последовала пауза, в течение которой он забыл все фразы, вертевшиеся у него на языке, и следующие десять минут занимался изучением комнаты. Одна стена от пола до потолка была заставлена книгами, оставалось свободное место только для двери, через которую Алан вошел. Еще больше книг помещалось в низких шкафах. Они стояли по всей комнате, обрамляя окна, проигрыватель, и камин, в котором горел приятный, но не такой уж нужный огонь. Один из шкафов был отведен под труды самого Зеллаби в разных изданиях и на разных языках, а наверху было еще место для новых книг.

Над этим шкафом висел портрет молодого красивого человека, в котором все еще, после прошедших сорока лет, можно было узнать Гордона Зеллаби. Несколько портретов других выдающихся деятелей висело в разных концах комнаты. Над камином место было занято более личными фотографиями. Вместе с портретом отца, матери, брата и двух сестер Гордона Зеллаби висели фотографии Ферелин и ее матери (миссис Зеллаби). Портрет Анжелы, второй жены Гордона Зеллаби, стоял в центре стола, за которым были написаны его работы.

Напоминание о работах Зеллаби заставило Алана подумать, не слишком ли неблагоприятное время он выбрал для визита, так как хозяин кабинета обдумывал новую книгу. Этим и объяснялась некоторая рассеянность мистера Зеллаби.

– Так всегда случается, когда он что-нибудь замышляет, – объяснила Ферелин, – Когда он думает, то кажется, он теряет часть самого себя. Он уходит гулять и забредает так далеко, что не может понять, где он, так что ему приходится звонить домой и просить нас найти его. Это немного утомительно, но все приходит в порядок, как только он начинает писать книгу. Пока он пишет, мы все должны быть строги с ним, чтобы он вовремя поел, и все такое…

Комната в целом, с ее удобными креслами, приятным освещением и пушистым ковром, казалась Алану практическим воплощением взглядов хозяина на уравновешенную жизнь. Он вспомнил, что в книге «Пока мы живы», единственной книге, которую он читал у Зеллаби, автор считает аскетизм и сверхтерпение явными признаками плохой приспособляемости. Это была интересная книга, но Алан считал, что мрачная. И автор, представлялось ему, не уделял должного внимания тому, что новое поколение было более динамичным и более дальновидным, чем те, которые ему предшествовали.

В конце концов музыка кончилась. Зеллаби выключил приемник, нажав кнопку в подлокотнике кресла, открыл глаза и посмотрел на Алана.

– Думаю, вы не против, – извинился он. – Мне кажется, когда звучит Бах, его нельзя прерывать. Кроме того, – добавил он, поглядев на проигрыватель, – мы все нуждаемся в соответствующих условностях, обращаясь с этими новшествами. Становится ли искусство музыканта менее значительным только потому, что он сам здесь не присутствует? Да и что есть вежливость? Мне считаться с вами? Вам со мной? Или нам обоим считаться с гением? Даже гением второстепенным? Никто нам не скажет этого. Никогда мы этого не узнаем… Кажется, – продолжал он, – мы не очень искусны в соединении новшеств с нашей общественной жизнью, не так ли? Мир книжного этикета рассыпался в прах в конце прошлого века, и с тех пор не существует набора правил, которые могут указать вам, как общаться с чем-то вновь изобретенным. Нет правил, которые личность могла бы нарушить, а это само по себе удар по свободе. Довольно грустно, не так ли?

– О да, – сказал Алан. – И э-э…

– Хотя, имейте в виду, – продолжал Зеллаби, – трудно даже ощутить наличие такой проблемы. Реальная личность – продукт нашего века – мало интересуется жизненным рассмотрением всех новшеств – она просто хватает их все, когда они появляются. И только когда она сталкивается с чем-то действительно большим, наконец, осознает социальную проблему в целом и затем, вместо того чтобы пойти на уступки, требует невозможного: легкого выхода – закрытия исследований, подавления, как это случилось с А-бомбой.

– Э, полагаю, да, это так. А что особенно…

Мистер Зеллаби почувствовал недостаток пыла в ответе Алана.

– Пока вы молоды, – сказал он понимающе, – жизнь беззаботная, без мыслей о будущем имеет романтический аспект. Но это, согласитесь, не подходит для сложного мира. К счастью, мы на Западе все еще сохраняем секрет нашей этики, но есть признаки, что старым костям становится все труднее с уверенностью нести бремя новых знаний, вы так не думаете?

Алан собрался с духом. Воспоминание о предыдущих запутанных высказываниях Зеллаби побудило его к прямому наступлению.

– Действительно, сэр, я хотел с вами поговорить о совсем другом деле. – сказал он.

Когда Зеллаби замечал, что его прерывают в его размышлениях, он по привычке пытался вернуться в старое русло. Теперь он отложил рассуждения об этическом секрете и спросил.

– Конечно, мой друг. Что такое?

– Это касается Ферелин, сэр.

– Ферелин? О да, боюсь, она уехала в Лондон на пару дней. Она вернется завтра.

– Э-э, она уже вернулась, мистер Зеллаби.

– В самом деле? – воскликнул Зеллаби. Он обдумал это сообщение. – О да, вы правы. Она обедала с нами. Да вы оба были! – сказал он с видом триумфатора.

– Да, – сказал Алан, решившись не упускать шанса выложить свои новости, сознавая, что ни одна из приготовленных фраз, к сожалению, не осталась у него в голове.

Зеллаби терпеливо выслушал Алана до его заключительной фразы.

– Я надеюсь, сэр, что вы не будете возражать, если мы официально объявим о нашей помолвке.

– Мой дорогой друг, вы переоцениваете мое положение. Ферелин – здравомыслящая девушка, и я не сомневаюсь к тому же, что она и ее мать знают все о вас и вместе достигли правильного решения.

– Но я не встречался с миссис Холдер, – воскликнул Алан.

– А если бы встретились, дело бы продвинулось вперед быстрее. Джейн – прекрасный организатор, – сказал Зеллаби, рассматривая с благожелательным видом одну из книг на камине. – Ну, вы исполнили свою роль похвально, поэтому я тоже должен вести себя так, как Ферелин считает правильным.

Через несколько минут, собравшись за столом со своей женой, дочерью и будущим зятем, он поднял бокал.

– Давайте выпьем, – объявил Зеллаби, – для поднятия духа. Заключение брака, как оно трактуется церковью и государством, подразумевает, увы, сугубо механическое отношение к партнеру, совсем не то, что было у Ноя. Человеческий дух, однако, более вынослив, и случается, любовь тоже выживает в такой прозаической форме. Будем же надеяться…

– Папа, – перебила его Ферелин, – уже больше десяти, а Алан должен вернуться в лагерь, ему нельзя опаздывать. Ты должен просто сказать. «Счастья вам и долгой жизни!..»

– О, – сказал мистер Зеллаби, – ты уверена, что этого достаточно? Это выглядит очень кратко. Однако, если ты думаешь, что так надо, пожалуйста. От всего сердца желаю вам долгой и счастливой жизни!

Они выпили.

– К сожалению, Ферелин права, мне надо уезжать, – сказал Алан.

Зеллаби сочувственно кивнул.

– Для вас это, должно быть, тоскливое время. Как долго вы еще будете служить там?

Алан ответил, что надеется через три месяца уйти из армии. Зеллаби кивнул снова.

– Полагаю, армейский опыт вам еще пригодится, Иногда я жалею, что не служил сам. Был слишком молод во время одной военной компании, привлечен к работе в министерстве информации – во время другой. Нужно было выбрать что-нибудь более активнее. Ну, спокойной ночи, мой дорогой друг. Это… – Он остановился, пораженный внезапной мыслью, – Дорогой мой, мы зовем вас Алан, но я ведь не знаю вашего полного имени. Давайте мы исправим этот промах.

Алан представился, и они снова пожали друг другу руки.

Когда они с Ферелин проходили через холл, Алан взглянул на часы.

– О, надо спешить. Увидимся завтра в шесть, дорогая. Спокойной ночи, милая.

Они поцеловались в дверях пылко, но быстро, и он сбежал по ступенькам к маленькому красному автомобилю, стоявшему у выезда. Мягко заработал мотор, Алан махнул на прощанье рукой и умчался.

Ферелин стояла в дверях, пока не исчезли огни машины и рокот мотора не растворился в вечерней тишине. Она закрыла двери и, возвращаясь в свою комнату, отметила, что на часах было четверть одиннадцатого.

Итак, в четверть одиннадцатого ничего ненормального в Мидвиче не наблюдалось.

С отъездом Алана равновесие снова могло установиться в обществе, которое провело день без событий в ожидании не менее спокойного завтра.

Многие коттеджи все еще освещали мягким светом тихий вечер. Случайные наплывы голосов и смеха не были местного происхождения, рождаясь за мили от Мидвича, они прорывались через телевизионные и радиопрограммы и создавали фон, на котором большинство в деревне готовилось ко сну. Самые старые и самые маленькие уже спали, жены наполняли свои грелки горячей водой.

Последние завсегдатаи кабачка «Коса и камень» задержались для принятия последней рюмочки, среди них Альфред Уэйт и Гарри Крайнхарт, которые, наконец-то, доспорили об удобрениях для огорода.

Единственным событием, которому еще оставалось произойти, был приезд автобуса. На нем возвращались из Трейна наиболее непоседливые. После этого Мидвич мог окончательно улечься спать.

В двадцать два пятнадцать племянница викария Полли Райтон думала, что если бы ей удалось сбежать в постель на полчаса раньше, она смогла бы почитать книгу, которая лежала на ее коленях, и насколько же приятнее это было бы, чем выслушивать спор между теткой и дядей, происходящий из-за того, что дядя Хьюберт пытался прослушать в одном углу комнаты передачу по третьей программе радио, а тетя Дора разговаривала в это время по телефону со своей лондонской подругой миссис Юно. Где-то в двадцать два шестнадцать миссис Клю подошла к основному вопросу:

– Скажи, Дора, только честно, в чем должна быть Клей: в белом атласе или белой парче?

«Наверное, в атласе», – подумала миссис Либоди, но так как ошибка могла стоить ей многолетней дружбы, она заколебалась.

– Для очень молоденькой невесты, конечно… никто не скажет, что Клей очень молоденькая невеста, поэтому…

– Далеко не молоденькая, – согласилась миссис Клю и подождала.

Миссис Либоди в душе проклинала назойливость, с которой миссис Клю задавала свои вопросы, и приемник своего мужа, из-за которого с трудом соображала.

– Уф, – сказала она наконец, – и то и то – очаровательно, но для Клей, я думаю…

На этом голос ее прервался.

Далеко в Лондоне миссис Клю ждала и нетерпеливо поглядывала на часы. Затем она нажала рычаг и набрала: «О».

– Я хочу подать жалобу, – сказала она, – мой разговор прервали на самом важном месте.

Ей сказали, что попробуют соединить еще раз, но ничего не получилось.

– Я подам письменную жалобу, – сказала миссис Клю. – Я отказываюсь платить хотя бы за одну лишнюю минуту и не понимаю, почему я должна платить при таких обстоятельствах. Мы были прерваны ровно в двадцать два семнадцать.

Человек на телефонной станции ответил ей тактично и записал время – 22.15,26 сентября.

С 22.15 того злополучного вечера сообщения о Мидвиче становятся эпизодическими. Его телефоны не отвечают. Автобус, который должен был пройти через Мидвич в Стоуч, не проехал; грузовик, который был выслан на поиски автобуса, также не вернулся.

В Трейне было получено сообщение о каком-то неопознанном летающем предмете, замеченном где-то в районе Мидвича и, возможно, совершавшем посадку. Кто-то в Оннли заметил пожар в одном из домов Мидвича, но никто не пытался его потушить. Пожарная команда из Трейна выехала в Мидвич, но пропала без вести. Трейнская полиция выслала наряд, чтобы узнать, что случилось с пожарной командой, но и он словно растворился. В Оннли заметили второй пожар, который, казалось, никто не пытался тушить. Позвонили констеблю Гобби в Стоуч, и он, взяв свой велосипед, покатил в Мидвич. Больше о нем никто не слышал.

Рассвет 27 сентября был серым. Как и в других местах, моросил мелкий дождь, но, несмотря на это, в Оннли и Стоуче петухи и другие птицы приветствовали утро радостными криками. В Мидвиче, однако, не пела ни одна птица.

В Оннли и Стоуче, как и в других местах, руки потянулись к зазвеневшим будильникам. В Мидвиче часы трезвонили, пока не кончился завод. В других деревнях заспанные люди выходили из коттеджей, сталкивались со своими приятелями и сонно здоровались с ними. В Мидвиче никто ни с кем не встречался и не здоровался.

Мидвич лежал в оцепенении. Когда остальной мир наполнил день шумом, Мидвич продолжал спать. Мужчины и женщины, лошади, коровы, овцы, собаки, свиньи и мыши – все спали. Тишина нарушалась только шумом листвы, боем часов на ратуше, гомоном из Оннли, который доносился со стороны мельницы. И пока рассвет, бледный и серый, все еще занимался, оливково-серый фургон с надписью «Телефонная служба» отправился из Трейна, чтобы соединить Мидвич с остальным миром. В Стоуче он остановился у телефонной будки проверить, не подает ли Мидвич каких-либо признаков жизни, но Мидвич не отвечал. Он был все так же оторван от мира, как и в 22.17.

– Кор, – сказал один из мастеров своему приятелю, – ну, если мисс Огл не занята своим делом и из-за нее поднялся весь шум…

– Я не думаю, – ответил шофер. – Спроси меня, и я скажу, что старушка всегда слушает, когда кто-то с кем-то говорит, и днем и ночью. Вот смеху-то будет… – добавил он туманно.

Немного отъехав от Стоуча, фургон повернул резко вправо и проехал около полумили в сторону Мидвича. Затем он свернул за угол и столкнулся с ситуацией, которая поразила шофера. Он увидел пожарную машину, перевернувшуюся на бок, черную машину, которая стояла на другой стороне, и человека с велосипедом, лежащих на обочине.

Он потихоньку поехал вперед, стараясь протиснуться между двумя машинами. До того, как он смог это проделать, его собственный фургон покатился к ограждению и врезался в него.

Получасом позже первый дневной автобус без пассажиров – он должен был собрать детей в Мидвиче и отвезти их в Оннли – с большой скоростью врезался между пожарной машиной к фургоном и совсем перекрыл дорогу.

На другой дороге, ведущей в Мидвич и соединявшей его с Оннли скопилось множество машин, так что шоссе утром напоминало свалку.

Почтовый фургон, который двигался из Оннли, вовремя остановился на дороге, чтобы самому не врезаться в эту неразбериху. Один из служащих вылез из фургона и направился вперед по дороге, чтобы разобраться, что к чему. Он как раз подходил к автобусу, когда без всяких видимых причин (ведь не стреляли же в него) покачнулся и упал на землю. При виде упавшего приятеля у шофера затряслись поджилки. Взглянув дальше на дорогу, на стоявший автобус, он увидел головы некоторых пассажиров, совершенно неподвижные. Кое-как придя в себя, он развернул машину и помчался в Оннли к ближайшему телефону.

Подобное положение дел было обнаружено на другой дороге, со стороны Стоуча, шофером булочного фургона, а еще через двадцать минут такие же события имели место на двух других дорогах к Мидвичу.

Подъехали санитарные машины, из которых вылезли люди в специальной форме, с дымящимися сигаретами. Они осмотрели место происшествия с видом знатоков и направились к автобусу. Двое санитаров с носилками, шедшие впереди, почти уже достигли лежащего почтальона, когда один из них вдруг упал прямо на него. Остальные моментально остановились. Кто-то крикнул «Газ!» и люди попятились.

За этим последовала долгая пауза.

Шофер машины покачал головой:

– Это не наше дело, сказал он тоном человека, принимающего важное решение. – Это работенка для военных.

– Точно, сказал другой. – Пусть армейские части разбираются в этом. Здесь нужны не респираторы, а противогазы.

В то время, как мы с Джанет подъезжали к Трейну, лейтенант Алан Хьюг стоял вместе с начальником пожарной службы Моррисом на дороге в Оннли. Они наблюдали, как один из пожарных пытается зацепить лежащего санитара с помощью длинного шеста с крюком. Наконец, это ему удалось, и он начал подтаскивать санитара к себе. Тело продвинулось на несколько ярдов, а затем санитар сел и выругался.

Алану показалось, что он никогда еще не слышал более прекрасного языка. Острое беспокойство, с которым он ехал, улеглось, когда было обнаружено, что жертвы этого странного происшествия тихо, но совершенно очевидно дышат. Теперь было видно, что по крайней мере один из них не показывает никаких явно болезненных последствий полуторачасового пребывания здесь.

– Хорошо, – сказал Алан. – Если с ним все в порядке, вполне возможно, что и с другими все будет в норме, хотя это и не приближает нас ни на шаг к разрешению загадки.

Следующим, кого вытащили, был почтальон. Он лежал дальше, чем санитар, но и его выздоровление было таким же быстрым и полным.

– Граница, кажется, очень резкая и постоянная, – добавил Алан. – Слышал ли кто-нибудь о совершенно устойчивом газе, да еще при небольшом ветре? Это бессмыслица.

– Не может быть это и жидким веществом, испаряющимся с земли, – сказал начальник пожарной охраны. – Поражает, как удар молота. Я не слышал о таких средствах, а вы?

Алан покачал головой.

– Кроме того, – согласился он, – быстро испаряющееся вещество уже исчезло бы. Больше того, оно не испарялось бы ночью и не захватило бы автобус и остальных. Автобус должен был прибыть в Мидвич в 11.25, а я проехал по этой дороге за несколько минут до того. Все было в порядке. Ведь именно его я встретил по дороге в Мидвич.

– Интересно, как далеко это распространяется, – пробормотал начальник пожарной охраны. – Должно быть, далеко, или мы видели бы тех, кто пытается пройти сюда.

Он продолжал смотреть в растерянности в сторону Мидвича. За лежащими машинами дорога была чистой, с гладкой, чуть сверкающей поверхностью, – до следующего поворота.

Теперь, когда утренний туман рассеялся, можно было увидеть башни ратуши и церкви, нависшие над оградами.

Пожарный с помощью одного из солдат Алана продолжал вытаскивать тех, кого мог достать. Пережитое, казалось, не оставляло никакого следа в памяти жертв. Каждый садился и заявлял, что он не нуждается в помощи врачей. Следующим делом было освободить дорогу от трактора, чтобы вытащить остальные машины и тех, кто в них был.

Алан оставил сержанта и пожарного и отошел в сторону. Тропинка впереди поднималась на небольшую возвышенность, с которой он смог увидеть несколько крыш деревни и крышу поместья Киль Грант, Ферму, верхние камни аббатства и два серых дымка. Безмятежный вид. Несколько в стороне, на поле, он увидел четырех спавших овец. И хотя он знал, что вреда им не будет, их вид обеспокоил его потому, что опасная зона оказалась шире, чем он предполагал. Еще дальше Алан заметил двух коров, спящих на боку. В задумчивости он зашагал обратно.

– Сержант Деккер, – позвал он.

Сержант подошел и откозырял.

– Сержант, я хочу, чтобы вы достали канарейку в клетке.

Сержант моргнул.

– Э-э, канарейку, сэр? – спросил он неуверенно.

– Да, или щегла, я думаю, тоже сойдет. В Оннли должно быть несколько птиц. Возьмите джип. Скажите владельцам: они получат компенсацию, если необходимо.

– Я, я…

– Короче, сержант. Птички должны быть здесь, как можно быстрее.

– Слушаюсь, сэр. Э-э, канарейку… – добавил сержант, чтобы убедиться, что он понял правильно.

– Да, – сказал Алан.

… Я осознал, что лежу лицом вниз на земле. Очень странно. Мгновение назад я спешил к Джанет, теперь вдруг – это.

Я сел и обнаружил, что меня окружают несколько человек. Здесь же валялся и отцепленный от моей одежды убийственного вида крюк. Санитар из машины посматривал на меня с интересом.

Молоденький рядовой тащил банку белил, другой карту, и такой же безусый капрал был вооружен клеткой с канарейкой на длинном шесте. В дополнение ко всему, что-то сюрреалистическое было в Джанет, все еще лежащей там, где она упала.

Я встал на ноги, когда пожарный крюк дотянулся до нее, зацепив за полу пальто. Он начал тянуть, но пальто, конечно, сразу порвалось, поэтому он стал просто перекатывать Джанет к нам. Через несколько секунд она села, разгневанная и злая.

– Все в порядке, мистер Гейфорд? – спросил голос рядом со мной.

Я оглянулся и узнал в офицере Алана Хьюга, которого мы пару раз встречали у Зеллаби.

– Да, а что происходит?

Но он не обратил внимания на мой вопрос, помогая Джанет подняться. Затем он повернулся к капралу.

– Я вернусь на дорогу. Продолжайте, капрал.

– Есть, сэр! – ответил тот.

Он опустил свой шест с клеткой и пошел вперед. Птичка упала с перекладины и лежала на дне клетки, посыпанном песком. Капрал потянул клетку к себе. Птичка вспорхнула и уселась на перекладину. Один из наблюдавших рядовых вышел вперед с кистью и нарисовал небольшую белую полоску на земле, другой сделал отметку на карте. Процессия продвинулась вперед ярдов на двадцать и повторила всю процедуру. Теперь уже Джанет спросила, что, в конце концов, происходит.

Алан объяснил все, насколько сам знал, и добавил:

– Совершенно очевидно, что нет никаких шансов попасть туда, пока это продолжается. Лучшее, что вы можете сделать, – это вернуться в Трейн и подождать, пока все выяснится.

Мы посмотрели вслед капралу и его помощникам как раз в тот момент, когда птичка снова упала с жердочки.

После того, как мы сами все испытали, не могло быть другого решения. Джанет кивнула. Мы поблагодарили молодого Хьюга, расстались с ним и направились к машине.

В гостинице «Орел» Джанет настояла, чтобы мы сняли комнату на ночь, просто на всякий случай. Затем я спустился в бар. Он был необычайно переполнен для этого времени, причем почти все посетители были приезжие. Они сидели парами или небольшими группами, и большинство неестественно громко обсуждало что-то. Я с трудом пробился к стойке, а когда возвращался к столику с бокалом в руке, услыхал чей-то голос: