Текст книги "Золотоглазые"

Автор книги: Джон Уиндем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 55 страниц)

Во всём этом спокойствия наблюдались и очаги беспокойства. Как-то мисс Ферелин Зеллаби упомянула в одном из своих писем Алану Хьюгу, что ее подозрения полностью подтвердились. В этом письме она объяснила, что не понимает, как это могло случиться. В соответствии со всем, что она знала, этого просто не может быть, но факт остается фактом: она, кажется, забеременела. Впрочем, и «кажется» было не совсем подходящим словом, так как она была совершенно уверена. А поэтому не сможет ли она на недельку приехать, чтобы кое-что обсудить?

Позже я узнал, что Алан был не первым, кто узнал эти новости Ферелин. Она была взволнована и озадачена некоторое время и за два-три дня до того, как написать Алану решила, что пришло время, чтобы семья знала об этом. С одной стороны, она очень нуждалась в совете и объяснении, которого не было ни в одной прочитанной ею книге, с другой стороны, она считала, что сделать этот шаг – более достойно, чем ждать, пока кто-нибудь догадается сам.

Она решила, что Анжела подойдет лучше других. Мама, конечно, тоже хорошо, но лучше сказать ей позже, когда что-то будет предпринято (это был один из тех случаев, когда мама могла выйти из себя).

Однако, принять решение оказалось куда легче, чем приступить к его осуществлению. С утра в среду Ферелин была настроена очень решительно: она найдет момент, уведет Анжелу куда-нибудь и объяснит все. К несчастью, такой момент все не наступал. Среда прошла, затем утро четверга, а днем у Анжелы было заседание женского института, после чего она вернулась усталая. Был один момент в пятницу, но все же не совсем тот, так как отец был со своими гостями в саду и уже накрывали на стол к чаю. Итак, то одно, то другое, – в субботу Ферелин все еще не открыла своей тайны. «Я должна ей сказать сегодня, даже если не все будет к тому расположено. Так может тянуться неделями», – сказала она себе твердо, когда одевалась.

Гордон Зеллаби уже кончил завтракать, когда она вышла к столу. Он рассеянно поцеловал ее. Затем его поглотили свои заботы: он обошел сад в глубокой задумчивости и удалился в свой кабинет.

Ферелин поела хлопьев, выпила кофе и принялась за яичницу с ветчиной. После пары кусочков она отодвинула свою тарелку достаточно решительно, чтобы Анжела оторвалась от своих размышлений и посмотрела на нее.

– Что случилось? – спросила она с другой стороны стола. – Яйца несвежие?

– О, все в порядке, – ответила Ферелин. – Просто мне сегодня не хочется есть.

Анжела пропустила ответ мимо ушей, хотя Ферелин надеялась, что она спросит «почему?». Внутренний голос подбадривал Ферелин: «Может, теперь? В конце концов, какая разница, раньше или позже?» Она задержала дыхание.

– Дело в том, Анжела, что мне сегодня с утра плохо.

– О, в самом деле? – спросила мачеха и слегка наклонилась над столом, чтобы отрезать кусочек хлеба. Накладывая мармелад, она добавила? – И мне тоже. Ужасно, правда?

Ферелин решила довести дело до конца:

– Дело в том, что мне плохо не просто так. Мне плохо от того, что у меня будет ребенок.

Анжела рассматривала ее несколько мгновений с нескрываемым интересом, а затем медленно кивнула:

– У меня тоже. – И она с особым тщанием намазала остальную часть хлеба.

Ферелин от удивления приоткрыла рот. К ее стыду и смущению, она почувствовала себя явно шокированной. Но… Но, а все же, почему бы и нет? Анжела была на шестнадцать лет старше ее самой, и ее состояние было так же естественно, только… Ну, как-то никто не мог подумать… В конце концов, папа был почти дедушкой по своей первой женитьбе… Кроме того, это было как-то неожиданно. Не то, чтобы Анжела стала нехорошей, нет, она была чудесной, и все ее любили, и Ферелин тоже, как старшую сестру… К этому можно было привыкнуть…

Она продолжала смотреть на Анжелу, тщетно пытаясь что-нибудь сказать, но как-то все перевернулось. Анжела не видела Ферелин. Она смотрела куда-то вдаль через окно. Ее темные глаза сияли. Их сияние росло и превратилось в две слезинки, скатившиеся по ее щекам. Ферелин все сидела, словно парализованная. Она никогда не видела Анжелу плачущей. Анжела была не таким человеком.

Мачеха наклонилась вперед и уронила голову на руки. Ферелин вскочила, словно освободившись от чего-то. Она подбежала к Анжеле, обняла ее, прижала к себе, стала гладить ее волосы, шепча какие-то слова, утешая ее.

Во время этой паузы Ферелин не могла не почувствовать неожиданность всего происходящего. Ей казалось, что они поменялись местами. Правда, сама Ферелин не собиралась рыдать на плече у Анжелы, но все было так непохоже на действительность, что Ферелин засомневалась, не спит ли она.

Очень скоро Анжела, однако, взяла себя в руки. Она стала дышать спокойно и уже искала платок.

– Извини, что я такая дурочка, но я так счастлива.

– Да, – ответила Ферелин.

– Понимаешь, – объяснила Анжела, – я не совсем верила этому сама, а вот сказала тебе, и это стало реальностью. Я всегда мечтала о ребенке. Но ничего не происходило, и я почти готова была забыть об этом. А теперь это действительно случилось, и я… я… – Анжела снова начала плакать тихо, умиротворенно.

Несколько минут спустя она окончательно успокоилась, вытерла глаза и решительно убрала платок.

– Ну хватит, – сказала она. – Я никогда не думала, что в слезах есть какой-то толк. Однако… – она посмотрела на Ферелин, – я становлюсь совсем эгоисткой. Извини, дорогая моя.

– О, все хорошо. Я рада за тебя, – сказала Ферелин великодушно. Помолчав, добавила: – Я сама не настроена плакать, просто немного испугалась.

Слова эти удивили Анжелу. Она не ожидала от Ферелин такого ответа. Она посмотрела на падчерицу, только сейчас осознав всю важность ситуации.

– Испугалась? – повторила она. – Я не думаю, что тебе надо бояться, это неприятно, конечно, но мы не будем пуританами. Во-первых, надо убедиться, что ты права.

– Я права, – сказала Ферелин мрачно. – Но я не понимаю. У тебя все совсем по-другому: ты замужем, и все такое…

Анжела не обратила на это внимания. Она продолжала:

– Ну, тогда надо дать знать Алану.

– Да, наверное, – согласилась Ферелин без всякого энтузиазма.

– Конечно, глупышка. Достаточно посмотреть на него. Естественно, я не могу быть уверена, но не удивлюсь, если он будет рад. Но, Ферелин, в чем дело?

Она замолчала, озадаченная выражением лица Ферелин.

– Ты не поняла, Анжела. Это был не Алан.

Выражение симпатии исчезло с лица Анжелы. Ее лицо стало холодным. Она собиралась встать.

– Нет! – воскликнула Ферелин в отчаянии. – Ты не поняла меня, Анжела! Это не то. Никого не было, понимаешь? Поэтому я и боюсь.

В течение этих двух недель три молодые девушки в Мидвиче исповедались викарию Либоди. Он крестил их детьми, знал их и их родителей очень хорошо. Все они были интеллигентными и не распущенными девушками. И каждая в исступлении повторяла:

– Не было никого, викарий, вот почему я и боюсь.

Когда Хариман, пекарь, случайно услышал, что его жена была у врача, он вспомнил: тело Герберта Фела было найдено в его саду. И избил жену, хотя она в слезах повторяла, что Герберт в дом не входил и вообще ей нечего делать ни с ним, ни с любым другим мужчиной.

Молодой Том Дороти вернулся домой в отпуск из восемнадцатимесячного плавания, и когда узнал, что его жена в положении, собрал вещи и ушел к матери. Но та велела ему вернуться к перепуганной женщине. И когда он не сдвинулся с места, сказала ему, что она сама, уважаемая вдова, несколько испугана и не могла бы сказать, как это случилось. Том Дороти вернулся домой и нашел свою жену лежавшей на полу в кухне и возле нее склянку из-под аспирина. Испугавшись, он побежал за доктором…

Одна же очень молодая женщина неожиданно купила велосипед и стала гонять по дорогам Мидвича с бешеной скоростью.

Две молодые женщины были найдены в обмороке в горячих ваннах. Три – неожиданно падали, споткнувшись. Несколько неожиданно пострадали от необычного желудочного отравления.

Даже мисс Огл заметили на почте поедающей странную пищу, которая состояла из копченой сельди, хлеба и маринованных артишоков.

Наконец, последовал вызов врача к Рози Платч, которая выпила содержимое бутылки с надписью «Яд». Хорошо, что в ней было совершенно не то, что ожидала бедная Рози, но все равно врачу пришлось потрудиться. Закончив, врач Уиллерс дрожал от бессильной ярости. Рози Платч было только семнадцать лет.

Безмятежное спокойствие, в котором вот уже два дня находился Зеллаби после свадьбы Ферелин и Алана, было нарушено появлением доктора Уиллерса. Доктор, все еще расстроенный недавним случаем с Рози Платч, был в таком возбужденном состоянии, что Зеллаби с трудом понимал цель его визита. Мало-помалу он, однако, сообразил, что доктор и викарий решили просить его о помощи, не совсем его, а Анжелу, и в не совсем понятном деле.

– Все пока обходится благополучно, – сказал Уиллерс, – но это вторая попытка самоубийства за неделю. В любой момент возможна еще одна, успешная. Мы должны раскрыть это дело и снять напряжение. Мы не можем позволить себе отсрочку.

– Что касается меня, то дело действительно необходимо раскрыть. О чем вы, доктор? – поинтересовался Зеллаби.

Уиллерс посмотрел на него и потер лоб.

– Извините, – сказал он меня это так закрутило, что я забыл, что вы ничего не знаете. Я о неожиданных беременностях.

– Неожиданных? – Зеллаби поднял брови.

Уиллерс, как мог, постарался объяснить, почему они странные.

– Все это имеет какую-то ограниченную зону, – заключил он, – и викарий, и я полагаем, что это связано с другим явлением, которое было у нас, а именно – с Потерянным Днем.

Зеллаби некоторое время рассматривал его. В одном сомневаться не приходилось – в искренности беспокойства доктора.

– Это любопытная теория, – сказал он.

– Не более, чем любопытная ситуация, – вставил Уиллерс, – Однако это подождет. А вот женщины, которые сейчас на грани истерии, ждать не могут. Некоторые из них – мои пациентки, многие будут, если состояние напряжения не будет снято… – доктор закончил фразу, покачивая головой.

– Много женщин? – спросил Зеллаби.

– Не могу сказать точно.

– Ну, а примерно? Нужно иметь представление, с чем мы имеем дело.

– Я бы сказал, от 65 до 70.

– Что? – Зеллаби уставился на него, не веря своим ушам.

– Я вам уже сказал, что это дьявольски трудная проблема.

– Но если вы не уверены, то почему 65?

– Потому что это мой участок. Я повторяю: 65 – это число женщин в деревне, которые могут иметь детей.

Поздно вечером, после того, как Анжела Зеллаби, усталая и потрясенная, ушла спать, Уиллерс сказал:

– Жаль наносить такой удар, Зеллаби, но она скоро все равно бы узнала. Надеюсь, что другие женщины воспримут это хотя бы наполовину так же спокойно, как ваша жена.

Зеллаби кивнул.

– Замечательная она, правда? Интересно, как бы вы или я восприняли такое потрясение?

– Адские дела, – согласился Уиллерс. – Итак, большинство замужних женщин восприняли все спокойно, но теперь, чтобы остановить развитие неврозов у незамужних, нам тоже придется их огорчить, но иного пути нет, насколько я могу судить.

– Я весь вечер думаю об одном: как много мы должны им сказать? – произнес Зеллаби. – Пусть все остается загадкой, дадим им возможность самим делать выводы. Или есть лучший путь?

– Но, черт возьми, это же действительно загадка, не так ли? – вставил доктор.

– Много загадочного в том, каким образом все произошло.

– Ну, могут быть разные выкладки.

Зеллаби вздохнул.

– Но вывод… – начал он и остановился, глядя на фотографию Ферелин. – Господи! И Ферелин тоже? Полагаю, вы просто не знаете.

Уиллерс поколебался.

– Я не могу быть уверенным, – сказал он.

Зеллаби взъерошил волосы и откинулся в кресле. Он задумчиво смотрел минуты две на ковер. Затем поднялся и в привычной манере начал говорить:

– Имеются три, нет – четыре возможных предположения. Кроме того, есть и соображения против, к которым я подойду позднее.

– Хорошо, – согласился доктор.

Зеллаби кивнул.

– Есть ли возможность хотя бы среди некоторых низших форм стимулировать партеногенезию…

– Но не среди высших форм, насколько я знаю, не среди млекопитающих.

– Хорошо, тогда искусственное осеменение.

– Возможно, – подтвердил доктор.

– Но вы так не думаете?

– Нет.

– И я тоже. Тогда, – продолжал Зеллаби немного мрачно, – остается возможность чужеродного внедрения, которая может вылиться в то, что кто-то, Хаксли, по-моему, назвал ксеногенезис. То есть производство форм, не похожих на родителей, или, можно сказать, «хозяина». Это будет не настоящая мать.

Доктор Уиллерс нахмурился.

– Я надеюсь, что это не придет им в голову.

Зеллаби покачал головой.

– Оставьте надежду, мой друг. Возможно, это не придет им в голову сразу, но все равно наиболее образованным это придет в голову. Мы можем согласиться, не так ли, что исключаем партеногенезис, ведь нет ни одного документально подтвержденного случая.

Доктор кивнул.

– И здесь насилие невозможно из-за простой математики. Просто невозможно, чтобы в любой многочисленной группе наугад выбранных женщин более двадцати пяти процентов из них были на одинаковом сроке беременности.

– Ну… – начал доктор с сомнением.

– Хорошо. Давайте договоримся о 33. Но тогда, если ваша оценка верна, нынешняя ситуация все равно практически невероятна. Следовательно, нравится нам это или нет, остается четвертая – последняя возможность. Во время этого Потерянного Дня должно было иметь место внедрение оплодотворенного яйца.

Уиллерс выглядел сокрушенным, но было ясно, что его еще не до конца убедили.

– Не согласен с вами, что последняя. Могут существовать другие варианты, которые просто не приходят нам в голову.

Зеллаби сказал с нетерпением:

– А вы можете предложить другой путь оплодотворения, который бы не входил в противоречие с математическим барьером? Нет? Очень хорошо, из этого следует, что это не может быть зачатие, это инкубация.

Доктор вздохнул.

– Хорошо. В этом я с вами согласен! – сказал он. – Но, со своей стороны, вопрос о том, как это случилось, меня волнует постольку-поскольку. Меня волнует благополучие моих пациенток и тех, кто ими будет.

– Вас это будет волновать немного позднее, – сказал Зеллаби, – потому что все они имеют одинаковый срок, значит, роды пройдут в ограниченный период времени. В конце июня или в первую неделю июля. В случае, если все остальное будет нормально, конечно.

– Сейчас – твердо продолжал Уиллерс, – моя главная цель – снять беспокойство, а не возбудить его. И поэтому мы должны сделать все возможное, чтобы скрыть теорию внедрения как можно скорее и на возможно длительный срок. Иначе все это может вызвать ненужную панику. Для их пользы я и прошу вас относиться с пренебрежением ко всем предложениям такого рода, которые вам встретятся.

– Да, – согласился Зеллаби после некоторого раздумья. – Пожалуй, я согласен, в данном случае это – вынужденная цензура. – Он нахмурился. – Трудно понять, как женщина смотрит на все это. Могу сказать только то, что если бы я был призван, даже при самых благоприятных обстоятельствах, произвести на свет новую жизнь, такая перспектива внушала бы мне страх, а имей бы я какую-нибудь причину подозревать, что на свет появится непредсказуемая форма жизни, я, вероятно, сошел бы с ума. С большинством женщин такого не случилось бы, они морально более стойки, но некоторым из них все равно могло бы быть очень плохо, поэтому убедительно отмести такую причину будет лучшим решением. – Он задумался. – Теперь мы должны разработать линию, по которой моя жена будет действовать. Есть несколько вещей, от которых необходимо отгородиться. Это, прежде всего, огласка.

– О боже, конечно, – сказал Уиллерс. – Как только пресса узнает об этом…

– Сохрани нас Бог от этого. Ежедневные комментарии в течение шести месяцев. Они-то, конечно, не упустят ксеногенезиса. Пойдут конкурсы прогнозов и предсказаний. Хорошо, Милитари Интеллидженс удалось избежать огласки Потерянного Дня в газетах. Посмотрим, что они смогут сделать теперь.

– Да, нужна поддержка.

Подготовка к тому, что мы неофициально назвали собранием особой экстренности, величайшей экстренности для всех женщин Мидвича, была интенсивной. Нас навестил сам Гордон Зеллаби, которому удалось внести в обращение драматическое напряжение.

Когда в деревне стало известно, что очередное занятие по гражданской обороне, или что-то напоминающее его, в данном деле не играет роли, нахлынуло еще большее удивление: что же могло заставить доктора, викария, их жен, районную акушерку да еще и обоих Зеллаби так беспокоиться, чтобы обзвонить всех и передать персональное приглашение, известить, что не будет никакого сбора пожертвований и даже подадут бесплатный чай. Все это вызвало такой интерес даже у самых подозрительных, что зал был переполнен к назначенному часу.

Анжела Зеллаби, немного более бледная, чем обычно, и доктор с викарием сидели на возвышении. Доктор нервно курил, викарий казался погруженным в размышления, от которых время от времени отрывался, чтобы высказать какое-либо замечание миссис Зеллаби, а она с отсутствующим видом отвечала ему. Минут десять они ждали, пока все успокоятся, затем доктор попросил закрыть двери и открыл собрание коротким, но мало понятным призывом отнестись ко всему серьезно. Викарий поддержал его и свое выступление закончил так:

– Я со всей серьезностью прошу вас прослушать все, что скажет миссис Зеллаби. Мы перед ней в неоплатном долгу за ее согласие выступить перед вами. Я хочу также добавить, что на все, что она скажет, есть наше согласие – мое и доктора. Все это сделано только потому, что я уверен: женщина женщину поймет лучше. Вот мы и обременили ее таким заданием. А теперь мы с доктором Уиллерсом покинем зал, но останемся в вестибюле. Когда миссис Зеллаби закончит, мы, если потребуется, вернемся сюда и постараемся ответить на ваши вопросы. А теперь переключите ваше внимание на миссис Зеллаби.

Он кивнул доктору, и оба они вышли через дверь на возвышении. Она закрылась за ними, но не плотно.

Анжела выпила стакан воды, посмотрела на свои руки, лежащие на записях. Затем подняла голову, ожидая, когда затихнут разговоры. Когда все смолкло, она внимательно осмотрела зал, словно замечая каждое лицо.

– Во-первых, я хочу предупредить вас, – начала она, – что мне будет трудно объяснить, а вам не менее трудно поверить в то, что вы услышите.

Она опустила глаза и продолжала:

– Я жду ребенка. Я очень, очень рада и счастлива. Вполне естественно для женщины хотеть иметь ребенка и быть счастливой, зная, что будут дети. И совсем неестественной даже плохо бояться их. Дети должны нести радость. К несчастью, есть в Мидвиче женщины, которые не могут позволить себе таких чувств.

Некоторые из них стыдятся и боятся. Ради них мы и собрались. Помочь им и заверить их, что не нужно переживать.

Она снова оглядела зал.

– С вами случилось то, что очень странно. И случилось это почти со всеми женщинами Мидвича, которые могут иметь детей.

Зал сидел неподвижный и молчаливый, все глаза сосредоточились на Анжеле. Прежде чем закончить, она почувствовала справа от себя какое-то движение. Посмотрев туда, Анжела увидела и мисс Латирли, и ее постоянную приятельницу мисс Ламб. Анжела остановилась на середине предложения и обождала. Она слышала возмущенный тон мисс Латирли, но слов разобрать не могла.

– Мисс Латирли, – громко сказала она, – я правильно поняла, вы не считаете, что наш разговор лично вас касается?

Мисс Латирли встала и, дрожа от возмущения, произнесла:

– Да, вы правильно поняли. Никогда в моей жизни…

Мисс Латирли стояла, твердо глядя на миссис Зеллаби.

– Все это… – начала она, но передумала. – Хорошо, миссис Зеллаби, я в другое время заявлю свой протест против неслыханных наветов, которыми вы награждаете наше общество.

Она повернулась с негодованием и помедлила, явно ожидая, что мисс Ламб последует за ней. Но мисс Ламб не сдвинулась с места. Мисс Латирли нетерпеливо нахмурилась и посмотрела на нее. Мисс Ламб упрямо продолжала сидеть. Мисс Латирли открыла было рот, чтобы что-то сказать, но выражение лица приятельницы остановило ее. Мисс Ламб старалась не встречаться с ней взглядом. Она смотрела прямо перед собой, пока ее лицо не загорелось красной краской.

Странный тихий звук вырвался из груди мисс Латирли. Она протянула руку, чтобы ухватиться за стул. Ничего не говоря, она смотрела на свою подругу. За несколько минут она постарела и осунулась. Ее рука упала со спинки стула. Огромных усилий стоило ей собраться. Она решительно подняла голову, глядя вокруг невидящими глазами. Прямая и немного неуверенная, она одна последовала в конец зала.

Анжела молчала. Она ожидала взрыва комментариев, но ничего не последовало. Аудитория казалась шокированной и растерянной. Все люди снова повернулись к ней в ожидании, в тишине она вспомнила, на чем остановилась. Стараясь деловитостью снизить то эмоциональное напряжение, которое подняла мисс Латирли, она с усилием продолжала свое выступление.

Анжела видела, как мисс Ламб наклонилась вперед, прижав к глазам платочек, а добрейшая миссис Грант пыталась ее утешить. Но не только мисс Ламб нашла себе утешение в слезах. То здесь, то там вспыхивало что-то близкое к истерике, но не было ничего похожего на взрыв, которого она так боялась.

С чувством облегчения, довольная собой Анжела продолжала еще несколько секунд наблюдать за залом. Решив, что первая волна схлынула, она постучала по столу. Бормотание и всхлипывание прекратились, и все повернулись к ней. Анжела глубоко вздохнула:

– Ребенок ожидает от жизни счастья. Но жизнь трудная, и для некоторых из нас она будет еще труднее. Справедливо это или несправедливо, нравится нам это или нет, все мы: и замужние, и одинокие – находимся в одной лодке. Для презрения нет никаких оснований (и не должно быть). Все мы были поставлены в одинаковые условия, и если какая-нибудь замужняя женщина будет считать себя более других добродетельной, ей лучше подумать: как она сможет доказать, что ребенок, которого она носит, от ее мужа. Все это случилось со всеми нами. Мы должны ради всего лучшего сплотиться вместе. Нам нечего стыдиться, и нет между нами никакой разницы, за исключением того, что те, кто лишен любви своих мужей, лишен и помощи в трудный час, они будут нуждаться больше остальных в нашем сочувствии и заботе.

Она продолжала развивать эту мысль, пока не поняла, что на нее обратили внимание и запомнили. Потом перешла к другому аспекту.

– Но все это – наше личное дело, ни у кого из нас не может быть более важного личного дела. Я уверена, вы со мной согласитесь. Мы должны с этим справиться без постороннего вмешательства. Вы все, должно быть, знаете, как рвутся дешевенькие газеты ко всему более-менее необычному. Они создают снежную лавину, выставляют людей напоказ, как на ярмарке. И в результате жизнь людей, их дом, их дети им самим уже не принадлежат. Вы все читали в газетах об одном случае, когда в семье родилось сразу несколько детей, а потом профессора медицины, поддержанные правительством, вмешались, и вскоре родителей лишили их детей. Ну, а я не собираюсь терять своего ребенка таким образом, и я жду и надеюсь, что все вы чувствуете то же. Поэтому, если мы не хотим иметь, во-первых, массу неприятностей (а я предупреждаю, что если все станет общеизвестным, то разговоров в клубе, баре не оберешься, и с самыми отвратительными вымыслами) и, во-вторых, вполне вероятно, что детей у нас отнимут под предлогом изучения. Все мы должны не только не упоминать, но и не намекать вне деревни о наших делах. В наших силах самим решать, без вмешательства министерств и газет. Если в Трейне или еще где-нибудь будут интересоваться или незнакомцы начнут задавать вопросы, мы не должны, ради себя и наших детей, говорить что-либо. Мы должны делать вид, словно в Мидвиче нет ничего необычного. Ни в коем случае нельзя показывать, что мы что-то скрываем. Если мы будем вместе и заставим мужчин понять, что и они должны быть с нами вместе, мы не возбудим к себе интереса, и нас оставят в покое, как это обычно бывает. Это наше личное дело, и как будущие матери, мы будем защищать своих детей.

Она еще раз внимательно осмотрела аудиторию, как и в начале выступления. И закончила:

– Теперь я попрошу викария и доктора вернуться. Если вы не будете возражать, я присоединюсь к вам через несколько минут. Я знаю, что у вас масса вопросов.

Она выскользнула в маленькую комнату за спиной.

– Прекрасно, миссис Зеллаби, это действительно прекрасно, – сказал мистер Либоди.

Доктор Уиллерс сжал ей руку.

– Думаю, вы отлично справились, дорогая моя, – сказал он, следуя за викарием на сцену.

Зеллаби проводил ее к креслу. Она села и откинулась на спинку, закрыв глаза. Ее лицо было бледным и измученным.

– Думаю, тебе лучше пойти домой, – сказал ей Зеллаби.

– Нет, я буду в порядке через несколько минут. Я должна вернуться.

– Они могут обойтись и без тебя. Ты сделала все то, что от тебя требовалось, и сделала прекрасно.

– Я знаю, что должны чувствовать эти женщины. Это так невероятно, Гордон. Надо дать им возможность задавать вопросы и выговориться так, как им захочется. Они должны свыкнуться с этой мыслью. Им нужно чувство всеобщей поддержки. Я знаю потому, что тоже нуждаюсь в этом.

Она подняла руку и отвела волосы.

– Ты знаешь, Гордон, я только что говорила неправду.

– Что именно, дорогая? Ты так много говорила.

– О том, что я рада и счастлива. Два дня назад это была абсолютная правда. Я хотела ребенка – нашего, твоего и моего. А теперь боюсь, Я очень боюсь, Гордон.

Он сжал ее плечи. Она со вздохом положила голову на его руку.

– Дорогая моя Анжела, – сказал он, нежно гладя ее волосы. – Все будет хорошо, Мы присмотрим за тобой.

– Ничего не знать! – воскликнула она. – Знать только, что там кто-то развивается, не быть уверенным, кто и как… Я начинаю чувствовать себя, как животное.

Он легко поцеловал ее в щеку, продолжая гладить волосы.

– Ты не должна волноваться, – сказал он ей. – Я готов спорить, что когда он или она появятся на свет, ты, бросив лишь один взгляд на младенца, скажешь: «О боже! Да ведь это нос Зеллаби!» А если нет, мы вместе постараемся справиться с выпавшей на нашу долю судьбой. Ты не одинока, моя дорогая, и ты не должна чувствовать себя одинокой. Я с тобой, Уиллерс тоже. Мы все готовы помочь тебе, всегда. Она повернула голову и поцеловала его.

– Гордон, дорогой, я должна идти, – объявила она.

Зеллаби несколько мгновений смотрел ей вслед, затем пододвинул кресло к незакрытой двери, закурил сигарету и уселся, выясняя – по вопросам женщин – настроение деревни.

Задачей на январь было ослабить потрясение и управлять реакцией, чтобы таким образом сформулировать определенное отношение к происшедшему. Собрание можно было считать успешным. Атмосфера разрядилась, и присутствующие, выведенные из полуоглушенного состояния, приняли предложение о всеобщей солидарности.

Организаторы думали, что несколько человек будут держаться в стороне, но они также, как и остальные, не имели ни малейшего желания допускать в свою личную жизнь посторонних. Более того, те, кто хотел устроить шумиху, поняли, что деревня устроит им бойкот. Когда смущение уступило место уверенности, когда установилось некое равновесие среди незамужних женщин между испуганными, несчастными и чопорно самоуверенными, когда атмосфера уже не очень отличалась от той, что предшествовала празднествам и цветочным карнавалам, вновь утвержденный комитет почувствовал, что он добился успеха в наведении порядка.

Возникший комитет – Уиллерс, семья Либоди и Зеллаби, сестра Даниэла – был пополнен также мистером Артуром Криммом, который был выбран, чтобы защищать интересы нескольких возмущенных исследователей с Фермы, которые обнаружили, что и они вовлечены во внутреннюю жизнь маленького Мидвича.

Когда пять дней спустя комитет вновь собрался, то члены его поняли: завоевание надо беречь. Отношение к происходящему, которое было успешно создано, могло вылиться в обыкновенный предрассудок, если его аккуратно не направлять в нужное русло. Хотя бы в течение некоторого времени его необходимо было поддерживать и направлять.

– Мы должны организовать что-то напоминающее кампанию по спасению при стихийных бедствиях, но не внушая людям, что ситуация действительно соизмерима с бедствием.

Подобное предложение вызвало всеобщий возглас одобрения, лишь миссис Либоди, казалось, сомневалась.

– Но, – сказала она с сомнением, – мы должны быть честны.

Присутствующие посмотрели на нее с удивлением.

– Я имею в виду, – продолжала она, – что происшедшее можно отнести к разряду бедствий, не так ли? В конце концов без всякой причины ничего не случается. И в нашем случае есть причины, которые надо найти, и побыстрее.

Анжела смотрела на нее, нахмурившись.

– Что-то я вас не понимаю, – сказала она.

– Я хочу сказать, что когда в обществе происходит что-то необычное, то тому должны быть причины. Вспомните хотя бы бедствия Египта, Содома…

Последовала напряженная пауза. Зеллаби почувствовал, что необходимо как-то разрядить обстановку.

– С моей стороны, я считаю бедствие Египта не поучительным примером запугивания, техника его хорошо изучена и называется она – политика силы. Что касается Содома… – он остановился, перехватив взгляд жены.

– Э-э, – протянул викарий, осознав, что от него чего-то ждут.

Анжела пришла ему на помощь.

– Я думаю, вам не стоит волноваться об этом, миссис Либоди. Бесплодие, конечно, является классической формой заклятия, но я лично не помню примера, где возмездие приняло бы форму плодородия. И потом… это едва ли кажется благоразумным.

– Это зависит от плода, – мрачно возразила миссис Либоди.

Последовала еще одна неловкая пауза. Все, за исключением мистера Либоди, смотрели на миссис Либоди. Доктор Уиллерс попытался поймать взгляд сестры Даниэлы и затем вновь посмотрел на Дору Либоди, которая не показала вида, что всеобщее внимание ей неприятно. Она окинула всех извиняющимся взглядом.

– Извините, но боюсь, что причиной всему – я, – сказала она.

– Миссис Либоди… – начал доктор.

Она неодобрительно подняла руку.

– Вы добры, – сказала она. – Я знаю, вы хотите пощадить меня. Но пришло время признаться. Я грешница. Если бы я родила своего ребенка двенадцать лет назад, ничего бы не случилось. Теперь я должна искупить грех, нося ребенка, который не от моего мужа. Вполне понятно, что я очень огорчена: из-за этого страдаете все вы. Но это приговор.

Викарий, красный и обеспокоенный, вмешался, не дав ей договорить:

– Я думаю, э-э, вы извините нас…

Все задвигали стульями. Сестра Даниэла подошла к миссис Либоди и начала с ней разговор. Доктор Уиллерс наблюдал за ними, пока не заметил, что мистер Либоди сидит рядом с ним. Он успокаивающе положил руку ему на плечо: