Текст книги "Книга утраченных сказаний. Том I"

Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин

Кортирион среди дерев

I

 
О град, что увядает на холме,
 Где медлят тени древние у врат,
Сед твой покров, и сердце в полутьме,
 И башни молчаливо сторожат
(5) День разрушенья своего, пока
Меж вязов мчит Скользящая река
 Все к морю меж цветущих берегов,
Неся с собой сквозь водопадов шум
 Года и дни – к воде без берегов;
(10) И много лет ушло, как возведен
Был эльфами здесь град Кортирион.
 

 
Высокий град на ветреном холме,
В сплетенье улиц и в тени аллей,
Где неприрученные в тишине
(15) Павлины бродят в красоте своей;
Ты опоясан спящею землей,
Где сыплет дождь серебряной водой,
 Под ним, мерцая, шепчутся всегда
Деревья древние, чья тень длинна,
(20) Чья песнь слышна бессчетные года;
Ты – город в Землях Вязов, что зовет
«Алалминорэ» весь эльфийский род.
 

 
Кортирион, древа твои пою:
Бук, иву топей тонкую твою,
(25) Твой хмурый тис, дождливый тополь твой,
Что во дворах все мыслят день-деньской
 В величье сумрачном своем,
Пока мерцанье ранних звезд ночных Не просияет в черных кронах их,
(30) И белая луна, всплывая ввысь,
На призраки дерев не глянет вниз,
 Дерев, что молча тают день за днем.
О Одинокий остров, раньше здесь
Был твой оплот, и лето пело песнь,
(35) И вязы музыкой полны,
И были ярко зелены
 Шлемы древесных королей,
Кортирион благой, о вязах пой —
Им полнит лето паруса собой,
(40) Их мачты гордые пронзают свод, —
Флот галеонов, величав, плывет
 По водам солнечных морей.
 

II

 
Для острова, что увядает, сердце – ты,
 Последние Отряды медлят здесь;
(45) И до сих пор проходят их ряды
 Твоей тропой; торжественна их песнь,
Священного народа древних дней,
Бессмертных эльфов, чей напев нежней
 И обреченнее всего звучит о том,
(50) Что было и что будет – но в листве
 И в травах прошумит он ветерком,
И вновь забудем мы о нежных голосах,
Подобных злату асфоделей волосах.
 

 
Когда-то радость здесь несла весна
(55) Среди дерев; но лето сонное к твоим
Ручьям склонялось тихо, где слышна
 Свирель воды, напев к мечтам его весны,
Как долгий звук эльфийских голосов
В прозрении зимы сквозь шум листов;
(60) Со стен кивая, поздние цветы
Внимали беспокойной трели той
 Из залов солнечных своих пустых;
И звук из света с чистым льдом
Звенел далеким серебром.
 

 
(65) Тогда склонялись дерева твои,
Кортирион, был грустен шепот их:
Дни прожиты, приходит ночи срок,
Когда как призрак вьется мотылек
 Вокруг горящих тонких свеч;
(70) И обречен сияющий рассвет,
И солнечных касаний мягкий свет
На ароматной зелени лугов,
Когда приходит час трав и цветов
 Под лезвие косы полечь.
(75) Когда октябрь холодный росный дрок
Одеть блестящей паутинкой мог,
То умирал укрытый тенью вяз,
Листва вздыхала, бледной становясь,
 Увидев копья льда вдали
(80) В руках стальной зимы, грядущей вслед
За солнцем Всех-Святых. Отсрочки нет,
И на янтарных вянущих крылах
Летят листы чрез мертвый дол в ветрах,
 Как птицы, над водой седой земли.
 

III

 
(85) И время то всего дороже мне,
 Ведь с ним так схож увядший город мой,
Мелодией, что тает в тишине,
 Сплетенной с грустью странной и святой,
Тумана прядями закрывшей путь.
(90) О, время сна и иней поздних утр,
 И в ранней тени отдаленный лес!
Проходят эльфы, свет волос укрыв
 Под капюшонами во мгле небес,
Лиловы и серы покровы их,
(95) Где выткан свет холодных звезд ночных.
 

 
И под бездонным небом танцы их
 Часты под вязов обнаженных сном,
Где взгляд луны среди ветвей нагих
 И Семизвездья кружево огнем
(100) Мерцают сверху. О бессмертный род
Священных эльфов, что тогда поет
 Прежде Рассвета сложенную песнь!
Тогда кружите вы среди ветров,
 Как некогда в мерцании лугов
(105) До нас, в краю эльфийском, в давний век
До дня, как с моря вы пришли на смертный брег.
 

 
Кортирион седой, древа твои,
Как смутные плывущие ладьи,
Теперь вздымают главы сквозь туман,
(110) В опаловый безбрежный океан
 Плывут, забыв причал теней,
И гавани с их шумом далеки,
Где раньше пировали моряки,
Покой забыт – как призраки ветров,
(115) Они несомы к пустоте брегов
 Мерцающим теченьем много дней.
Наги твои древа, Кортирион,
Покров с костей их ветром унесен,
 И семь Ковша небесного огней,
(120) Как в полутемном храме семь свечей,
 Венчают ныне мертвый год.
И улицы холодные пусты,
И танцы эльфов боле не часты,
Лишь звуки иногда в лучах луны
(125) Подземной мертвой музыки слышны.
Я встречу зиму здесь, когда она придет.
 

 
Мне нет нужды в дворцах алей огня,
 Где правит Солнце, я не поплыву
К волшебным островам, и горы не манят
(130) Своею высотой, и не зовут
Меня колокола в ветрах дали
Ни одного из королевств Земли.
 Ведь здесь пока еще цветут цветы,
Хоть в Землях Вязов часто грусть живет
(135) («Алалминорэ» их зовет эльфийский род),
 И грусть мелодий сладких и святых
Народ бессмертный ткет, и дерева,
И камни – под покровом волшебства.
 

(Перевод А. Дубининой)

★

И, наконец, я привожу окончательный вариант стихотворения (вторую из двух слегка отличных друг от друга версий), сочиненный (как мне кажется) почти полвека спустя после первого.

Древа Кортириона

I

Алалминорэ

 
О древний град на ветровом холме,
 Где тени медлят у разбитых врат,
Где седы камни, залы – в тишине,
 И башни молчаливо сторожат
(5) День разрушенья своего, пока
Меж вязов мчит Скользящая Река
 Все к морю меж цветущих берегов,
С собой неся сквозь водопада шум
 Без счета дни – к воде без берегов;
(10) И много дней туда ушло, как возведен
Был эдайн древний град Кортирион.
 

 
Кортирион, седой венец горы,
 В сплетенье улиц и в тени аллей,
Где важной поступью до сей поры
(15) Павлины бродят в красоте своей,
Когда-то среди дремлющей земли
Серебряных дождей, что с неба шли,
 Где до сих пор старинные древа
В полдневный час дают густую тень
(20) И в быстром ветре шепчутся едва,
Была ты, Леди Вязовой Страны,
Высоким градом в годы старины.
 

 
Еще ты помнишь лето древ своих —
Ив у ручья и буков золотых;
(25) Дождливый тополь, тис печальный твой,
Что во дворах старинных день-деньской
 В величье сумрачном скорбит,
Пока мерцаньем звезды не сверкнут,
Крыла летучей мыши не мелькнут,
(30) Пока, поднявшись, белая луна
Дерев волшебного не тронет сна,
 Чей плащ ночной с тенями слит.
Алалминор, вот здесь был твой оплот;
Ко дню, как лето выступит в поход,
(35) Вставало вязов воинство твоих,
И зелены броня и шлемы их,
 Высоких лордов среди древ.
Но лето тает. Зри, Кортирион!
У каждого из вязов парус полн
(40) Ветрами, и могучи мачты их,
Отплыть готовых кораблей больших
 Ко дням иным вне солнечных морей.
 

II

Нарквэлион [23]23
  С названием Нарквэлион (которое появляется также в эльфийском заглавии первоначального варианта стихотворения, см. с. 32) ср. Нарквэлиэ – «угасание солнца», квэнийское название 10-го месяца (Властелин Колец, прил. Г).


[Закрыть]

 
О сердце острова, Алалминор,
 Отряды Верные всё медлят здесь,
(45) И путь их пролегает до сих пор
 Твоей тропой; их величава песнь.
Перворождённые, Прекрасный род,
Бессмертных эльфов песенный народ,
 Чья песнь – про скорбь и славу древних дней,
(50) Кто позабыт людьми – как ветра шум
 В ветрах, в волне травы среди теней,
И вновь забыт людьми волос их свет,
Их голоса – зов дней, которых нет.
 

 
По травам ветер! Года поворот.
(55) Дрожь тростников у блещущей воды,
Деревьев шепот издали придёт,
 Как сердце лета, смутные мечты
Пронзит холодный тонкий флейты звук
В провиденье зимы и мглы вокруг.
(60) И поздние цветы в разломах стен
Эльфийской флейты звука ждут, клонясь;
 Сквозь солнечный чертог, древесный плен,
Кружась, приходит трель звенящим льдом
И отдается тонким серебром.
 

 
(65) Исходит год, отливы вод шумят,
Древа твои, Кортирион, скорбят.
И слышен звон точила по утрам,
И падает трава по вечерам Под косу, и наги поля.
(70) И запоздалый сумрачен рассвет,
И на лугах бледнее солнца свет.
Проходят дни. Как мотыльки вокруг свечи,
Мелькают крылья белые ночи,
 Недвижен воздух, спит земля.
(75) Ламмас прошел, на убыль свет луны идет,
И Равноденствию осеннему черед;
И дрогнет напоследок гордый вяз,
Листва трепещет, бледной становясь,
 Вдали завидев копья льда
(80) Зимы, грядущей с солнцем воевать, —
К Дню Всех Святых ей время умирать.
И на янтарных вянущих крылах
Летят листы в безжалостных ветрах,
 Как птиц упавших, примет их вода.
 

III

Хривион [24]24
  Ср. с хривэ – «зима», Властелин Колец, прил. Г.


[Закрыть]

 
(85) О Леди Вязов, о Кортирион!
 Увы, с тобою схоже время то,
Чей воздух грустным эхом напоён —
 Нет призрачней, чем отзвук песни той,
Тумана прядями закрывшей путь.
(90) О увяданье, иней поздних утр
 И в ранней тени отдаленный лес!
Незримы эльфы, свет волос укрыт
 Под капюшоном в сумраке небес,
И ленты на покровах синих их
(95) Блестят узором хладных звезд ночных.
 

 
И под бездонным небом танец их
 Творится ночью – в свете кружевном
От Семизвездья средь ветвей нагих,
 Где лунный лик сияет серебром.
(100) О Старшие, бессмертный светлый род,
Что ныне песни древние поет,
 Прежде рассвета, в свете первых звезд
Рожденные; тенями средь ветров
 Кружите вы, как раньше меж лугов,
(105) До нас, в краю эльфийском, в давний век,
До дня, как с моря вы пришли на смертный брег.
 

 
Кортирион, теперь древа твои —
Как смутные плывущие ладьи,
Они вздымают главы сквозь туман,
(110) Стремясь вовне, в пустынный океан,
 Прочь от портов теней,
И гавани с их шумом далеки,
Где раньше пировали моряки;
Покой забыт, как призраки ветров,
(115) Они несомы к пустоте брегов
 Немым теченьем много дней.
Нага твоя земля, Кортирион,
Увяла пышность, ветром унесен
Покров дерев. Лишь только в тьме ночей
(120) Семь погребальных светятся свечей,
 Венчая мертвый год Ковшом небес.
Зима пришла. Бесплоден небосвод.
Безмолвны эльфы – но не мертв их род:
Они конца лишь дней суровых ждут,
(125) Безмолвствуя. И я останусь тут,
 Кортирион, я встречу зиму здесь.
 

IV

Мэттанье [25]25
  Слово Мэттанье содержит элемент мэтта – «окончание, конец», как в «Амбар-мэтта» – «Конец мира» (Возвращение короля, VI, 5).


[Закрыть]

 
Я не нашел бы ни дворцов огня,
 Где правит Солнце, ни снегов смертей,
И горы стран сокрытых не манят
(130) Искать к народу тайному путей;
И башенный не манит звонкий зов
Всех королевств земных колоколов.
Здесь – лес и камни под покровом чар,
Утрат бесценных, памяти благой
(135) Ценней, чем смертного богатства дар.
И род бессмертный жив в твоей земле,
Алалминорэ древних королевств.
 

(Перевод А. Дубининой)

★

Я завершаю комментарии примечанием по поводу употребления моим отцом слова гномы для обозначения нолдор, которые в Утраченных Сказаниях именуются нолдоли. Слово гномы отец использовал на протяжении многих лет; оно появляется даже в ранних изданиях Хоббита[26]26
  В главе 3, Краткая Передышка, фраза «мечи Высоких Эльфов Запада» заменила вариант «мечи тех эльфов, коих ныне называют гномами»; а в главе 8, Пауки и Мухи, фраза «Туда отправились и прожили там не один век эльфы Света, и Глубокомудрые эльфы, и Морские эльфы» заменила вариант «Там эльфы Света, и Глубокомудрые эльфы (либо гномы), и Морские эльфы прожили там не один век».


[Закрыть].

В черновом варианте заключительного абзаца Приложения Е к Властелину Колец отец писал:

«Я иногда (не в этой книге) использовал слово „гномы“ для обозначения нолдор и язык гномов вместо нолдорин. Я счел это правомерным, поскольку, что бы уж там ни думал Парацельс (если он и впрямь изобрел это название), для некоторых слово «гном» по– прежнему ассоциируется с сокровенным знанием[27]27
  Речь идет о двух словах: (1) греческое gnōme – «мысль, разумение» (во множественном числе означающее «сентенции, пословицы», отсюда английское слово gnome (гнома) – сентенция, афоризм, и прилагательное gnomic (гномический)); и (2) слово gnome (гном), использованное автором XVI века Парацельсом в качестве синонима для pygmaeus (пигмей). Парацельс «говорит, что элементом существ, так называемых, является земля… сквозь которую они проходят беспрепятственно, как рыба сквозь толщу воды или птицы и земные твари сквозь воздух» («Оксфордский словарь английского языка», см. Gnomez). Согласно «Оксфордскому словарю», сам ли Парацельс придумал это слово или нет, предполагалось, что означает оно «подземные жители» и никоим образом не связано с первым омонимом. (Это примечание воспроизводится по Письмам Дж. Р.Р. Толкина, с. 449; см. письмо (№ 239), о котором идет речь).


[Закрыть]. А нолдор – название этого народа на языке Высоких Эльфов – означает «Те, Кто Знают», поскольку среди трех родов эльдар нолдор с самого начала выделялись как знанием того, что есть и было в мире, так и стремлением узнать больше. Однако они никоим образом не похожи на гномов как высоконаучных теорий, так и народных сказок; так что теперь я отказался от этого вводящего в заблуждение перевода. Ибо нолдор принадлежат к роду высокому и прекрасному, то – старшие Дети мира, ныне ушедшие. Были они статны, светлолицы и сероглазы, и темны были их кудри, кроме как в золотом доме Финрода…»

В опубликованном варианте последнего абзаца Приложения Е ссылки на «гномов» устранены; вместо них приводится пространное объяснение использования слова эльфы в качестве варианта перевода квэнди и эльдар, несмотря на умаляющий оттенок английского слова. Этот отрывок, где речь идет о квэнди в целом, повторяет формулировку черновика: «То был род высокий и прекрасный, и среди него эльдар, ныне ушедшие, были что короли: Народ Великого Странствия, Народ Звезд. Были они статны, светлолицы и сероглазы, и темны были их кудри, кроме как в золотом доме Финрода…». Таким образом, это описание облика и волос изначально относилось исключительно к нолдор, а не ко всем эльдар в целом. И в самом деле, ваньяр были золотоволосы; именно от Индис из рода ваньяр, матери Финарфина, сам он и его дети, Финрод Фэлагунд и Галадриэль унаследовали золотые волосы, столь приметные среди правителей нолдор. Но как возникло это необычное искажение смысла, я объяснить не в состоянии [28]28
  Имя Финрод в заключительном абзаце Приложения Е сейчас можно счесть ошибкой: вплоть до выхода второго издания Властелина Колец Финродом звался Финарфин, а Финрод звался Инглором; и в данном конкретном случае изменение просто проглядели.


[Закрыть].

II
МУЗЫКА АЙНУР

[THE MUSIC OF AINUR]

^{Вторая тетрадь, точное подобие той, в которую мать переписывала Домик Утраченной Игры, содержит текст, написанный почерком отца (все остальные тексты Утраченных Сказаний также принадлежат его руке, кроме чистовой копии Падения Гондолина [29]} 29
  Если быть точным, это сказание озаглавлено Туор и изгнанники Гондолина, но отец ссылался на него как на Падение Гондолина, и я поступаю так же.


[Закрыть] ^{), чернилами, и озаглавленный «Связующее звено Домика Утраченной Игры, и (Сказания 2) Музыки Айнур». Текст подхватывает последние слова Вайрэ, обращенные к Эриолу (с. 20) и, в свою очередь, прямо переходит в Музыку Айнур (в третьей тетради, точно такой же, как и первые две). Единственное указание о датировке Связующего Звена и Музыки (которые, как я думаю, были написаны в одно и то же время) – письмо отца, датированное июлем 1964 г. (Письма, с. 345), в котором он говорит, что, когда в Оксфорде он «был в штате тогда еще незаконченного великого Словаря», он «написал космогонический миф, „Музыку Айнур“». В состав группы Оксфордского Словаря он вошел в ноябре 1918 г., а покинул ее весной 1920 г. (Биография, с. 99, 102). Если память его не подвела, и свидетельств иного нет, то пауза между Домиком Утраченной Игры и Музыкой Айнур составила около двух лет.}

^{Связующее звено между ними существует в единственной версии, так как чернильный текст записывался поверх полностью стертого карандашного черновика. Поэтому я сопровождаю Звено кратким комментарием перед Музыкой Айнур.}

– Однако, – воскликнул Эриол, – многое пока укрылось от моего разумения. Я бы, например, охотно послушал, какова суть валар. Они боги?

– Суть их такова, – отвечал Линдо, – хотя люди рассказывают о них много небывальщины и выдумок, далеких от истины, и называют их многими чуждыми именами, которые ты здесь не услышишь.

Но тут Вайрэ прервала их.

– Этот вечер, Линдо, не следует длить рассказами. Час покоя уже подступил, и при всей своей неутомимости гость наш устал с дороги. Пошли за свечами сна, а дальнейшие повести для утоления сердца и наполнения ума странник услышит завтра.

Эриолу же она сказала:

– Не думай, что завтра ты должен непременно покинуть наш дом; ибо никто к тому не понуждается. Нет, всякий может остаться, пока остается недосказанной повесть, которую он хотел услышать.

Тогда Эриол отвечал, что всякое стремление к отъезду в иные края оставило его сердце и что самым прекрасным на свете кажется ему погостить немного здесь. Вслед за этим внесли свечи сна, и каждый из собравшихся взял по свече, а двое обитателей дома пригласили Эриола за собой. Один из них был привратник, который давеча открыл на стук Эриола. Был он с виду седовласым стариком – мало кто так выглядел из этого народа; зато другой, с обветренным лицом и смеющимися голубыми глазами, был худ и низкоросл, так что никто бы не смог сказать, пятьдесят ему лет или десять тысяч. То был Ильвэрин, или Сердечко.

Эти двое провели его вниз по коридору с гобеленами на стенах к большой дубовой лестнице, по которой он последовал за ними. Лестница, завиваясь, поднималась вверх, пока не вывела их к проходу, освещенному маленькими висячими светильниками цветного стекла, которые, покачиваясь, рассыпали брызги ярких бликов по полу и драпировкам.

Следуя этим проходом, провожатые Эриола обогнули внезапно обозначившийся угол и, спустившись в полутьме на несколько ступенек, распахнули перед ним дверь. Поклонившись, они пожелали ему спокойной ночи, и сказал Сердечко: «Попутного ветра и счастливых странствий в твоих снах!», после чего они удалились. Он же обнаружил, что находится в уютной комнатке, и была там постель чистейшего белья, и пышные подушки подле окна, и ночь за окном казалась благоуханной и теплой, хотя он только что наслаждался жаром от поленьев, пылавших в Очаге Сказаний. Вся мебель здесь была темного дерева, и его большая свеча, мерцая мягким светом, наполняла комнату волшебством, пока не подумалось ему, что из всех благ земных лучшее – это сон, а из всех снов лучший тот, который снится в этой волшебной спальне. Однако прежде, чем улечься, Эриол распахнул окно, через которое хлынули запахи цветов, и бросил взгляд на темные деревья в саду, меж которыми луна проложила серебристые дорожки и разбросала черные тени. Окно его оказалось высоко над этими лужайками; и соловей внезапно запел в соседней кроне.

Затем Эриол заснул, и в сны его вплеталась музыка, изысканнее и прозрачнее которой он не слыхал никогда, и была она исполнена печали. Такова была эта музыка, как если бы свирели или серебряные флейты из самых тонких и изящных выводили на подлунных полянах кристально чистые ноты и тонкие, как паутинка, созвучия; и Эриол во сне тосковал, сам не зная о чем.

Когда он проснулся, солнце уже восходило, и никакой музыки не было слышно, если не считать пения бесчисленных птиц за окном. Свет, пробиваясь сквозь стекла, рассыпался веселыми зайчиками, и комната его, со всеми своими ароматами и симпатичными драпировками показалась еще милее, чем прежде. Однако Эриол встал и, облачившись в чистые одежды, приготовленные ему для того, чтобы он мог сбросить свои, пропылившиеся в дороге, устремился из спальни и он блуждал по переходам этого дома, пока не набрел на лестничку, спустившись по которой попал на веранду, выходившую в солнечный дворик. Была там решетчатая калитка, отворившаяся под его рукой и пропустившая в тот самый сад, лужайки которого раскинулись под окном его комнаты. Там бродил он, вдыхая утренний воздух и любуясь восходом солнца над странными крышами этого города, когда перед ним вдруг из орешниковой аллеи появился пожилой привратник. Он не заметил Эриола, поскольку, как обычно, склонил голову к земле и что-то быстро бормотал себе под нос. Однако Эриол обратился к нему с пожеланием доброго утра, и тот очнулся и сказал:

– Прошу прощения, сударь мой! Я тебя не заметил – прислушивался к птичьему пению. По правде говоря, ты застал меня в унынии. Увы! Здесь у меня появился один чернокрылый плут и наглец, распевающий песни, дотоле неведомые мне, на языке, который чужд моему слуху. Это невыносимо, сударь мой, это невыносимо, ибо я считал, что знаю речи всех птиц, хотя бы простейшие. Я думаю спровадить его к Мандосу за нахальство!

Тут Эриол рассмеялся от всего сердца, но привратник продолжал:

– Да, да, сударь, да раздерет его Тэвильдо Князь Котов за то, что он осмелился устроиться на насесте в саду, что на попечении Румиля! Знай, что мы, нолдоли, не стареем удивительно долго, но я поседел, изучая все языки валар и все языки эльдар. Задолго до падения Гондолина, сударь мой, я скрашивал свою долю раба Мэлько, разбирая рычание всех его тварей и гоблинов. Не внятен ли был мне язык зверей до самого тонкого мышиного писка? Не различал ли я оттенков даже в бездумном гудении бессловесного жука? Случалось мне изучать даже языки людей, но, Мэлько их побери! они плывут и меняются, меняются и плывут, и не найти в них той прочной основы, из которой сплетают песни или сказания. Для чего я этим утром чувствовал себя подобно Омару из валар, знающему все языки? Я внимал согласию птичьих голосов, постигая каждый, узнавая каждую любимую мелодию, и тут, тирипти лирилла, является какая – то пичуга, мэлько во отродье… Но я утомил тебя своими причитаниями о песнях и словах.

– Отнюдь нет, – сказал Эриол, – но я умоляю тебя не принимать столь близко к сердцу какого-то наглеца из дроздов. Если глаза меня не обманывают, ты ухаживал за этим садом много лет. Тогда тебе должно быть ведомо множество песен и языков – достаточно, чтобы успокоить сердце величайшего из мудрецов, если это действительно первый голос, что ты здесь услышал, но не смог изъяснить. Не правду ли говорят, что в каждой роще – если не в каждом гнезде! – птицы щебечут по – своему?

– Да, так говорят, и говорят истинно, – ответил Румиль, – и все песни Тол Эрэссэа временами можно слышать в этом саду.

– Сердце мое исполнилось радости, – сказал Эриол, – когда я стал понимать дивный язык эльдар Тол Эрэссэа, – но чудно мне было слушать тебя, когда ты говорил так, как если бы у эльдар было много наречий; так ли я понял?

– Так, – отвечал Румиль, – ибо еще существует язык, которому хранят верность нолдоли. Но встарь у тэлэри, солосимпи и Инвир были свои языки, отличные от него. Эти языки оказались не столь стойкими, и сейчас они слились в тот язык островных эльфов, которому ты научился. Есть также затерявшиеся племена, что скитаются в печали по Великим Землям, и они, может быть, говорят теперь совсем чуждо, ибо эпохи прошли со времени ухода из Кора; и, как я полагаю, именно долгие странствия нолдоли по Земле и черные века их рабства стали причиной глубокого расхождения их языка с языком их родичей, живших все это время в Валиноре. Тем не менее, родство между речью гномов и эльфийским эльдар, на мой искушенный взгляд, несомненно… но я опять утомляю тебя! Я не встретил еще ни одного слушателя в мире, который не устал бы задолго до конца таких рассуждений. «Языки и наречия, – хмыкают они, – нам и одного хватает». Это слова Сердечка, Хранителя Гонга. «Языка гномов, – сказал он однажды, – мне достаточно, ибо не он ли, и никакой иной, звучал в устах Эарэндэля, и Туора, и отца моего Бронвэга, которого вы, ошибочно смягчая звуки, называете Воронвэ». Однако в конце концов ему пришлось научиться эльфийскому, ибо иначе он был обречен молчанию или расставанию с Мар Ванва Тьялиэва – а сердце его не вынесло бы ни того, ни другого. И вот – ныне он щебечет на языке эльдар, как дева из Инвир, не хуже самой Мэриль-и-Туринкви, нашей королевы, да хранит ее Манвэ! Но и это не всё – существует, помимо того, сокровенный язык, которым написано множество стихов эльдар, и книги мудрости, и история древности и начала начал, но на котором не говорят. Язык этот обычно звучит только на высоком совете валар, и мало кто из нынешних эльдар может прочесть его знаки или хотя бы распознать их. Многому из этого я выучился в Коре, целую жизнь тому назад, спасибо благоволению Аулэ, и потому многое мне ведомо, очень многое…

– Тогда, – воскликнул Эриол, – ты, может быть, поведаешь мне о тех вещах, что я сгораю желанием постичь после вчерашних бесед у Огня Сказаний? Кто такие Манвэ, Аулэ, и кого из валар ты еще называл, и ради чего народ эльдар покинул свой дивный дом в Валиноре?

Тем временем солнце поднялось уже высоко и стало пригревать, и усыпало лужайки золотом, и птицы грянули мощным хором. Они зашли в увитую зеленью беседку, и Румиль сел на скамью резного камня, обросшую мхом. И ответил он так:

– Безмерно то, о чем ты спрашиваешь, и истинный ответ требует простереть изыскания за те пределы бездны времен, которых не достигает даже взгляд Румиля, старейшего из нолдоли.

Все предания валар и эльфов сплетены так тесно, что редкое из них можно изложить, избежав необходимости воскрешать всю их великую историю.

– И все же, – вновь воскликнул Эриол, – прошу тебя, Румиль, расскажи мне о том, что ведомо тебе о самом начале начал, чтобы я, наконец, стал понимать то, что мне рассказывают на этом острове!

Но Румиль сказал только:

– Илуватар был в начале начал, и далее не простирается мудрость валар, ниже эльдар или людей.

– А кто есть Илуватар? – вопросил Эриол. – Кто-то из богов?

– Нет, – сказал Румиль, – он не из богов, ибо создал их. Илуватар – Предвечный Владетель из-за пределов мира. Мир сотворен им, но он не от мира и не в мире, однако он любит мир.

– Об этом я нигде и никогда не слыхал, – сказал Эриол.

– Вполне возможно, – отозвался Румиль, – ибо люди молодой народ, и еще нечасто среди них рассказывают о Музыке Айнур.

– Просвети меня, – попросил Эриол, – ибо я жажду ведать, что есть Музыка Айнур?

Комментарии к «Связующему звену Домика Утраченной Игры и Музыки Айнур»

Итак, Айнулиндалэ впервые достигла слуха смертного, когда Эриол сидел в залитом солнцем саду на Тол Эрэссэа. Даже после того, как Эриол (Эльфвине) выпал из числа персонажей, Румиль, великий нолдорский мудрец из Тириона, «который первый придумал знаки, подходящие для запечатления речей и песен» (Сильмариллион, с. 63), сохранился, и Музыка Айнур по-прежнему приписывалась ему, хотя его образ приобрел монументальность, сообщаемую ароматом древности, и далеко ушел от болтливого и чудаковатого филолога из Кортириона. Следует отметить, что в данной версии Румиль побывал рабом у Мэлько.

Здесь же возникает тема изгнания нолдор из Валинора, ибо слова Румиля об исходе из Кора, без сомнения, относятся именно к этому событию, а не к возглавленному Инвэ «походу в мир» (с. 16, 26, 129); кое-что сообщается также о языках и их носителях.

В Связующем Звене Румиль утверждает:

(1) что между тэлэри, солосимпи и Инвир имелись языковые различия в прошлом;

(2) но эти диалекты «сейчас слились в язык островных эльфов»;

(3) что язык нолдоли (гномов) сильно изменился за время их скитаний по Великим Землям и плена у Мэлько;

(4) что нолдоли, живущие ныне на Тол Эрэссэа, приняли язык островных эльфов; однако иные остались в Великих Землях. (Когда Румиль говорит о «затерявшихся племенах, что скитаются в печали по Великим Землям», которые, «может быть, говорят теперь совсем чуждо», он, похоже, имеет в виду те остатки нолдорских изгнанников из Кора, которые, в отличие от него, не попали на Тол Эрэссэа, но не тех эльфов, которые никогда не бывали в Валиноре[30]30
  С другой стороны, возможно, что под «затерявшимися племенами» он на самом деле подразумевал тех эльфов, что потерялись во время странствия от Вод Пробуждения (см. с. 118); тогда смысл его слов заключается в том, что если уж расхождение языков нолдоли и оставшихся в Валиноре эльдар столь глубоко, насколько же больше оно должно быть для тех, кто никогда не пересекал моря!


[Закрыть].)

В Утраченных Сказаниях Морские эльфы, названные впоследствии тэлэри, именуются солосимпи («Прибрежные Флейтисты»). Тогда требуется объяснить то смущающее обстоятельство, что тэлэри называлось первое из эльфийских колен во главе с королем Инвэ (ваньяр Сильмариллиона). Кем тогда считать Инвир? Мэриль-и-Туринкви позже говорит Эриолу (с. 115), что тэлэри – это те, кто последовал за Инвэ, «родичи же его и потомки – королевский род Инвир, чья кровь течет во мне». Тогда следует рассматривать Инвир как королевский клан среди тэлэри, а соотношение между старой концепцией и тем, что говорится в Сильмариллионе, можно проиллюстрировать следующим образом:

В Связующем Звене Румиль, как кажется, утверждает, что народ эльдар отличается от народа «гномов» – «родство между речью гномов и эльфийским эльдар, на мой искушенный взгляд, несомненно…». Народы эльдар и нолдоли противопоставляются и в прозаическом вступлении к Кортириону среди дерев (с. 25). Эльфийский язык везде противопоставляется языку гномов, а «принадлежащее языку эльдар» используется как выражение, контрадиктное выражению «принадлежащее языку гномов». На самом деле в Утраченных Сказаниях довольно явно указывается, что гномы, собственно, входят в число эльдар – например, «нолдоли, мудрецы среди эльдар» (с. 58). С другой стороны, мы читаем, что после бегства нолдоли из Валинора Аулэ «хотя как и прежде дарил своей любовью тех немногих верных гномов, что не покинули его чертогов, но с той поры называл их „эльдар“» (с. 176). Здесь нет явного противоречия, как может показаться на первый взгляд. Похоже, что, с одной стороны, противопоставление языка эльдар («эльфийского») языку гномов возникло из-за того, что последний выделился в отдельный язык; ив то время, как гномы определенно составляли часть эльдар, об их языке этого сказать было нельзя. С другой стороны, гномы очень давно покинули Кор и, таким образом, выпали из «Корэльдар», а потому и из эльдар. Слово эльдар при этом сузило свое значение, однако в любой момент оно могло быть вновь расширено до старого смысла, в котором нолдоли – часть эльдар.

Если это так, то узкий смысл понятия эльдар отражает позднейшую языковую ситуацию на Тол Эрэссэа; и действительно, в дальнейших сказаниях, где повествуется о временах до мятежа нолдоли и их ухода из Валинора, их неизменно обозначают как эльдар. После мятежа, как цитировалось выше, Аулэ не хотел называть оставшихся в Валиноре именем «нолдоли», и, по логике вещей, не видел эльдар в тех, кто ушел.

Та же двусмысленность имеет место со словами эльфы и эльфийский (язык). Румиль здесь называет язык эльдар «эльфийским», в противоположность «языку гномов»; рассказчик Сказания о Тинувиэль говорит: «Это мое сказание, и это предание гномов, и потому я прошу, чтобы ты не возмущал ухо Эриола своими эльфийскими именами»; в том же фрагменте эльфы подчеркнуто противопоставляются гномам. Однако, опять-таки, в дальнейших историях этой книги слова эльфы, эльдар, эльдалиэ используются попеременно для обозначения Трех Родов (см., например, описание споров среди валар относительно приглашения эльфов в Валинор, с. ~116–118~). И, наконец, очевидно похожие вариации имеют место со словом «фэери»; так, Тол Эрэссэа – это название «на языке фэери», в то время как «гномы называют его Дор Файдвэн» (с. 13), но, с другой стороны, Гильфанона из гномов называют «одним из старейших среди фэери» (с. 175).

Из замечаний Румиля вырисовывается объяснение корней «глубокого расхождения» между двумя ветвями эльфийской речи, полностью отличающееся от тех причин, с которыми раскол связывался впоследствии. Здесь Румиль приписывает его «долгим странствиям нолдоли по Земле и черным векам их рабства» (в то время как их родичи жили все это время в Валиноре), – то есть, в более поздних терминах, Изгнанию Нолдор. В Сильмариллионе же (см. особенно с. 113, 129) Средиземье узнало язык Валинора от нолдор, которые, однако, отказались от него (сохранив только для общения меж собой) и взамен приняли синдарин – язык Серых Эльфов Бэлэрианда, никогда не бывавших в Валиноре. Квэнья и синдарин происходят от общего корня, но «глубокое расхождение» между ними было вызвано эпохами раздельной жизни. С другой стороны, в Утраченных Сказаниях эльфийская речь Валинора также появляется в Великих Землях с приходом нолдор, но они сохраняют ее, и там язык начинает изменяться, становясь совершенно иным. Другими словами, согласно первоначальной концепции, «второй язык» отщепляется от языка-предшественника лишь с переселением нолдор из Валинора в Великие Земли, в то время как впоследствии было принято, что «первый» и «второй» языки разделились на заре истории эльфов. Тем не менее, язык гномов – это синдарин, в том смысле, что это реально существующий язык, который в конце концов, по мере эволюции всего замысла, стал языком Серых эльфов Бэлэрианда.

Что касается слов Румиля насчет сокровенного языка, используемого среди валар, которым когда-то записывались стихи эльдар и книги мудрости, но который уже мало кто знает, то приведем, для сравнения, следующее замечание из маленькой записной книжки Утраченных Сказаний (упомянутой на с. 23):

«Боги понимали язык эльфов, но меж собой им не пользовались. Мудрейшие из эльфов хорошо знали язык богов, и это знание долго хранилось среди тэлэри и нолдоли, однако ко времени прихода на Тол Эрэссэа никто не владел им, кроме Инвир, и сейчас оно живет лишь в доме Мэриль».

В Связующем Звене появляются некоторые новые персонажи. Омар из валар, «знающий все языки», не пережил Утраченных Сказаний; впоследствии его изредка упоминают, но он остается бесплотным духом. Туор и Бронвэг появляются в истории о Падении Гондолина, которая уже была написана; Бронвэг – это форма имени Воронвэ в языке гномов, того самого Воронвэ, что сопровождал Туора из Виньямара в Гондолин в позднейшей легенде. Тэвильдо Князь Котов – это демонический слуга Мэлько, отдаленный предшественник Саурона; он является одним из главных действующих лиц в первоначальном варианте истории Бэрэна и Тинувиэль, который также был к тому времени уже написан (Сказание о Тинувиэль).