Текст книги "Книга утраченных сказаний. Том I"

Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин

★

В заключение я прилагаю к комментарию еще одно раннее стихотворение, связанное со сказанием. На с. 119 сказано, что люди Хисиломэ боялись Утраченных Эльфов и прозвали их Народом Тени, а их страну – Арьядор. В раннем словаре языка гномов это название переведено как «страна или область тени»> (ср. со значением топонимов Хисиломэ и Дор Ломин, с. 112).

Стихотворение называется Песня Арьядора [A song of Aryador] и его текст существует в двух версиях. Согласно примечанию к ним, стихотворение было написано в военном лагере возле Личфилда 12 сентября 1915 года. Насколько мне известно, оно ни разу не печаталось. Первая копия, рукописная, озаглавлена также по-древнеанглийски – «Án léoþ Éargedores»; вторая, машинописная, не имеет почти никаких текстуальных отличий от первой.

Песня Арьядора

 
О долинный Арьядор,
Где по берегам озер
Чуть тревожа склонов тишь,
Шепчет песнь свою камыш,
В час, как сумрак покрывает Арьядор:
 

 
«Слышишь мягкий перезвон,
Что залил зеленый склон —
Это козьи бубенцы в траве полей.
Слышишь синих сосен стон —
Оставляет небосклон
Леди Солнце, начиная гон теней.
 

 
Скроет холм ее, и вот
Странный сумерек народ
Заполняет землю взгорий и лугов,
И хранит долина зов
Голосов и бубенцов,
Дожидаясь первых звездных огоньков.
 

 
За потоками, вдали
Люди снова развели
Костерки в низинах буковых своих,
Но высот великий лес
В угасании небес
Шепчет ветру о прекрасных днях былых, —
 

 
В неизведанной стране
Пели воды в тишине,
Плел ночные танцы сумерек народ,
В час, как Солнца путь с небес
Вел в закат сквозь дикий лес,
И лились лучи последние с высот.
 

 
Плыли звуки голосов,
Звон бесплотных бубенцов,
Шорох сумрачных шагов по гребню гор…
Пел забытый Арьядор,
Земли взгорий и озер,
Танцы ткал народ теней,
Песнь богов ушедших дней
Укрывала край долинный Арьядор».
 

(Перевод А. Дубининой)

VI
ВОРОВСТВО МЭЛЬКО И ЗАТМЕНИЕ ВАЛИНОРА

[THE THEFT OF MELKO AND THE DARKENING OF VALINOR]

^{Заглавие снова взято с обложки тетради, содержащей текст; рассказ, торопливо записанный карандашом (см. примечание 8 к предыдущей главе) с исправлениями, внесенными во время работы и позднее, продолжается без перерыва.}

Теперь возвратился Эриол в Домик Утраченной Игры, и его любовь ко всему, что он видел вокруг себя, и желание понять становились все сильнее. Непрестанно жаждал он услышать новое об истории эльдар; и каждый вечер вместе с прочими приходил он в Комнату Огня сказаний. И вот однажды, когда он прогостил уже некоторое время у Вайрэ и Линдо, случилось так, что Линдо, сидя в своем глубоком кресле, начал по его просьбе рассказ:

– Внемли же, о Эриол, коль желаешь [ведать], как померкла краса Валинора и как эльфы были принуждены покинуть берега Эльдамара. Быть может, тебе уже известно, что в дни радости эльдалиэ Мэлько обитал в Валмаре как слуга дома Тулкаса; там лелеял он свою ненависть к богам и жгучую зависть к эльдар, но лишь вожделение к красоте самоцветов, скрытое за притворным безразличием, преодолело, наконец, его терпение, принудив к тонкому и злому расчету.

В те времена одним лишь нолдоли было ведомо искусство создания сих прекрасных творений, и, несмотря на их щедрые дары всем, кого они любили, сокровища, которыми они владели, были за пределами счета и меры, и потому Мэлько обретался средь них когда только мог, ведя хитрые речи. Так долгое время выпрашивал он себе в подарок драгоценные камни, подстерегая, быть может, неосторожных, чтобы выведать об их тайном искусстве; но не преуспев во всем этом, он начал сеять дурные желания и раздоры среди гномов, изрекая им ложь о Совете, на котором эльдар были впервые призваны в Валинор^[прим.1].

– Вы – рабы, – говорил он, – либо, ежели вам угодно, дети, которым приказано играть в игрушки и не велено ходить далеко либо знать слишком много. Может статься, скажете вы: «Добрые времена даровали нам валар»; но попробуйте только выйти за поставленные ими пределы, и вы узнаете жестокость их сердец. Внемлите: они используют ваши умения, а красу вашу берегут как украшение своих владений. Это не любовь, но лишь себялюбивая страсть – проверьте сами. Потребуйте наследие, что предназначил вам Илуватар: весь бескрайний мир, созданный, дабы странствовать в нем, со всеми его неизведанными тайнами и всем, что воплотится в творения столь великие, каковые невозможны в этих тесных садах, заключенных между горами и окруженных непреодолимым морем.

Многие, несмотря на истинное знание, которым Нолэмэ делился с ними, внимали Мэлько и, хотя и неохотно, приклоняли свой слух к этим его словам, сделавшись беспокойны, а Мэлько все подливал масла в огонь, распаляя тлеющие страсти. От него постигли они много такого, что знать никому не во благо, кроме великих валар, ибо, будучи понята лишь наполовину, эта потаенная и глубокая мудрость губит веселье; сверх того, многое из сказанного Мэлько было искусной ложью или полуправдой, и нолдоли перестали петь, а их виолы не звучали боле на холме Кор, ибо сердца их состарились, по мере того как ученость их возрастала, страсти распалялись, а книги мудрости умножались как листья в лесу. Ибо знай, что в те дни Аулэ с помощью гномов изобрел алфавиты и письмена, и множество диковинных повестей было изображено знаками – рисунками на стенах Кора, а на камне были начертаны или вырезаны руны великой красоты. Давным-давно Эарэндэль прочел там многие удивительные предания, немало из которых, думается, до сих пор можно увидеть, если не обратились они во прах. Остальные эльфы не слишком-то задумывались о подобном и временами печалились и страшились из-за умалившегося счастья своих сородичей. Все это было великой радостью для Мэлько, который трудился, терпеливо выжидая благоприятного случая, хотя и не приближаясь к успеху, ибо, невзирая на все его старания, сияние Древ, красота самоцветов и воспоминания о темном пути из Палисора удерживали нолдоли – и Нолэмэ неизменно говорил против Мэлько, умеряя непокой и недовольство своего народа.

Наконец, столь сильно встревожился он, что держал совет с Фэанором и даже с Инвэ и Эллу Мэлэмно (который был главой солосимпи), и согласился с их словами, что надлежит поведать о темных происках Мэлько самому Манвэ.

Прознав об этом, Мэлько страшно разгневался на гномов и, явившись первым пред Манвэ, низко склонился и донес, что гномы-де осмелились при нем роптать против власти Манвэ, утверждая, что в мастерстве и красоте они, коим Илуватар судил владеть всей землей, намного превосходят валар, на которых им приходится трудиться безвозмездно. Тяжело стало у Манвэ на сердце от этих слов, ибо давно он опасался, как бы великое дружество валар и эльдар не разрушилось по воле случая, памятуя, что эльфы – дети мира и должны однажды вернуться на лоно земли. Однако кто скажет, что все эти деяния, даже кажущееся бессмысленным злодейство Мэлько, не были участью, предрешенной древней судьбой? Но холодно обошелся Владыка Богов с наушником, и, как раз когда он расспрашивал Мэлько, явилось посольство Нолэмэ, которое, получив дозволение Манвэ, поведало ему правду. По причине присутствия Мэлько вышло так, что говорили они об этом деле не столь искусно, как могли бы, и, быть может, само сердце Манвэ было уязвлено ядовитыми словесами Мэлько, ибо отрава его злобы поистине сильна и коварна.

Однако и Мэлько, и нолдоли были отосланы с укоризной. Мэлько было приказано воротиться в Мандос и жить там в покаянии, не смея являться в Валмаре несколько лун, пока не минует великий праздник, что ныне приближался; но Манвэ, страшась, что зараза недовольства перекинется на другие племена, велел Аулэ отвести нолдоли в другие места и построить им новый город, дабы они могли жить там.

Велика была скорбь на холме Кор, когда пришли туда эти вести, и хотя все были возмущены предательством Мэлько, ожесточились они также и на богов, и ропот стал громче, чем прежде.

Речка, называемая Xири, сбегала с холмов, расположенных к северу от прохода к побережью, в котором был построен Кор, и текла по равнине неизвестно куда. Может быть, она вливалась во Внешнее Море, ибо в гористой местности к северу от корней Сильпиона, в долине, окруженной скалами, она уходила под землю; и там решили нолдоли поселиться или, скорее, переждать, пока минует гнев Манвэ, ибо покамест не смогли они примириться с мыслью покинуть Кор навечно.

В скальном кольце вырубили они пещеры и в них сложили свои сокровища: самоцветы, золото, серебро и чудесные творения; но умолкли их голоса в древних домах Кора, где остались лишь их картины и книги мудрости, и только на улицах Кора и всех дорогах Валмара все еще лучились [?самоцветы] и резные мраморы, повествовавшие о днях счастья гномов, что ныне было на ущербе.

Теперь Мэлько отослан в Мандос и вдали от Валмара замышляет мятеж против богов и гномов и месть им. Пробыв почти три века под сводами Мандоса, Мэлько завел себе нескольких друзей среди тамошних мрачных духов и склонил их ко злу, пообещав отдать им во [?владение] обширные области и земли, если они придут на помощь, когда он воззовет к ним в час нужды; и он собирает их к себе в темные ущелья гор, окружающих Мандос. Оттоль рассылает он соглядатаев, что незаметны подобно мимолетным теням, когда Сильпион в цвету, и узнает о делах нолдоли и обо всем, что происходит на равнине. Вскоре после того и в самом деле случилось устроенное валар и эльдар великое торжество, то самое, о котором упоминал Манвэ, велев Мэлько избавить на это время Валмар от своего присутствия; ибо знай, что они веселились целый день раз в семь лет, справляя приход эльдар в Валинор, и каждый третий год устраивали меньшее празднество – в память о прибытии белых кораблей солосимпи к берегам Эльдамара. Но раз в двадцать и один год, когда совпадали оба торжества, устраивался праздник еще более великолепный, длившийся семь дней, по какой причине такие годы именовались «Годы Двойного Веселья» [41]41
  В этом месте примечание на полях: Самириэн.


[Закрыть]; и эти праздники все Корэльдар, где бы они ни были в широком мире, всегда отмечают. И как раз приближаются дни Двойного Веселья, и все боги и эльфы приготовляются встретить их как можно более великолепно. Долгие вереницы эльфов в великой пышности с танцами и пением шествовали от Кора к вратам Валмара. Для этого торжества была проложена дорога от западных ворот Кора до самых башенок высокосводчатых северных врат Валмара, обращенных к Древам. Была она вымощена белым мрамором, и множество тихих ручьев, стекая с гор, пересекало ее. То и дело взбиралась она на мостики, искусно огороженные изящными, светящимися подобно жемчугу перилами. Мосты эти невысоко вздымались над водой, посему дивной красы лилии, что росли на лоне неторопливо струившихся по равнине потоков, раскрывали свои широкие цветки по краям дороги, и ирисы выстроились вдоль нее; ибо по хитро проведенным руслам чистейшая вода текла вниз от ручья к ручью, сопровождая путника прохладным журчанием. Местами с одной или другой стороны высились могучие дерева, а порой дорога выбегала на поляну к фонтанам, взметнувшимся благодаря волшебству высоко в воздух, для отдохновения всякого, кто следовал этим путем.

Вслед за облаченным в белое народом Инвир шествовали тэлэри, и звон их согласных арф мелодично трепетал в воздухе; а за ними ступали нолдоли, снова, по милости Манвэ, соединившись со своим родом – дабы подобающе встретить празднество. Но в музыке, которую рождали их виолы и прочие инструменты, прибавилось щемящей нежности. Последним шел народ берегов, и их созвучные свирели и голоса влекли за собой память о приливах, шепоте волн и стенающем крике прибрежных птиц – здесь, на равнине, столь далекой от моря.

Затем все они остановились пред вратами Валмара и по слову и знаку Инвэ в один голос грянули Песнь Света. Ее сочинил и научил их петь Лирилло^[прим.2], и она повествовала о стремлении эльфов к свету, об их странствии сквозь чреватый опасностью мрак, через который вело их желание увидеть Два Древа; также пелось в ней о том, как в величайшей радости лицезрели они богов и с новой силой возжаждали войти в Валмар и ступить в благие владения валар. Тогда отворились врата Валмара, и Норнорэ призвал их войти, и все великолепное собрание прошло внутрь. Там встретила их Варда, стоя в окружении сонмов манир и сурули, и все боги приветствовали гостей, и во всех чудесных чертогах начался пир.

По обычаю на третий день облачались они во все белое и голубое и восходили к высотам Таниквэтиль, где Манвэ говорил с ними, как считал подобающим, о Музыке Айнур и славе Илуватара, о том, что грядет, и том, что минуло. И в этот день Валмар и Кор пустели и затихали, а крыша мира и склоны Таниквэтиль расцветали искрящимися одеяниями богов и эльдар, а горы полнились эхом их речей. Но позже, в последний день веселья, боги приходили в Кор и, воссев на склонах его светлого холма, с любовью взирали на чудный град, а потом, благословив его во имя Илуватара, покидали Кор перед тем, как расцветал Сильпион, – и так кончались дни Двойного Веселья.

Но в сей роковой год Мэлько кощунственно осмелился избрать в своем сердце самый день речей Манвэ на Таниквэтиль для исполнения своего замысла, потому что тогда и Кор, и Валмар, и заключенная в кольцо скал долина Сирнумэн пребывали без охраны – ибо кого в те далекие времена остерегался вала или эльф?

На третий день этого торжества, именовавшегося Самириэн, он вместе со своими темными приспешниками крадучись миновал неосвещенные залы обиталища Макара (ибо даже этот неистовый вала отправился в Валмар, дабы почтить праздник, и все боги явились туда, не считая одних только Фуи и Вэфантура; даже Оссэ был там, на седмицу оставив свою вражду и ревность к Улмо). Здесь новая мысль посетила сердце Мэлько, и тайком он сам берет оружие и вооружает своих подручных мечами безжалостными и весьма острыми, и это было кстати для них: ибо теперь все они пробираются в долину Сирнумэн, где ныне жилище нолдоли.

Но поскольку в сердца гномов проникли наущения Мэлько, то сделались они осторожны и подозрительны вопреки обыкновению эльдар тех дней. К сокровищам были приставлены сильные стражи, которые не пошли на праздник, хотя это нарушало обычаи и установления богов. И вот, внезапно разразилась жестокая схватка в сердце Валинора, и стражи были убиты в то самое время, покамест на Таниквэтиль царили величайшие мир и радость – посему никто не слыхал их криков. Теперь Мэлько знал, что отныне вечно пребудет война между ним и всем остальным народом Валинора, ибо он умертвил нолдоли – гостей валар – перед дверьми их домов. Собственной своей рукой поразил он Бруитвира, отца Фэанора^[прим.3], и, ворвавшись в каменное жилище, которое тот защищал, Мэлько завладел чудеснейшими драгоценными камнями – самими Сильмарилями, запертыми в шкатулке слоновой кости. Теперь похитил он все самоцветные сокровища, и, нагрузив себя и своих спутников до предела, он изыскивает способ ускользнуть.

Знай же, что недалеко от того места у Оромэ были огромные конюшни и поля, на которых паслись добрые кони – там, где начинались дремучие леса. Туда прокрадывается Мэлько и захватывает табун черных коней, подчинив их себе при помощи ужаса. Все его соучастники скачут прочь, уничтожив менее драгоценные творения, которые, как сочли они, невозможно унести. Описав широкую дугу и мчась со скоростью урагана – как могут скакать только божественные кони Оромэ, оседланные Детьми Богов, – они оказались далеко к западу от Валмара, в нехоженных пределах, где слабел свет Древ. Задолго до того, как все спустились с Таниквэтиль или как закончилось празднество и как нолдоли вернулись к своим домам и нашли их разоренными, Мэлько и его [?воры] достигли дальнего юга и, обнаружив перевал в горах, перебрались на равнины Эрумана. Долго пришлось Аулэ и Тулкасу оплакивать свою беззаботность: давным-давно оставили они этот проход, возведя горы, преграждавшие злу путь на равнину, ибо этим путем привыкли они возвращаться в Валинор, добывая камень в пределах Арвалина^[прим.4]. Говорится, что этот объезд, трудный и опасный, не входил сначала в замыслы Мэлько, ибо скорее бы он отправился на север через пролегавшие вблизи Мандоса перевалы, но его предостерегли от этого, ибо Мандос и Фуи так и не покинули своих владений, а все расселины и ущелья северных гор населены их народом, и, несмотря на всю свою мрачность, Мандос никогда не восставал против Манвэ и не сочувствовал злодеяниям.

Как было ведомо в старину, далеко на севере Великое Море сильно сужалось, и без кораблей Мэлько со своими подручными мог бы без труда переправиться в мир. Правда, на севере царил лютый холод, но Мэлько он не был страшен. Но этого не произошло, и печальная повесть следует назначенным ей путем, а иначе и по сей день светили бы Два Древа, и эльфы все еще пели бы в Валиноре.

Наконец, завершились празднества, и боги отправились обратно в Валмар, шествуя по белой дороге, ведущей из Кора. Огни мерцают в граде эльфов, и там все спокойно, нолдоли же печально бредут по равнинам в Сирнумэн. Сильпион мерцает в этот час, и прежде чем ослабело его сияние, первый плач по мертвым, что слышал Валинор, раздается из горной долины, ибо Фэанор оплакивает смерть Бруитвира; и не один он из гномов узрел, что духи их убитых унеслись к Вэ. Тогда гонцы поспешно скачут в Валмар, неся весть о случившемся, и там они застают Манвэ, ибо он еще не успел покинуть города и отправиться в свои чертоги на Таниквэтиль.

– Увы, о Манвэ Сулимо, – воскликнули они, – зло проникло через горы Валинора и пало на Сирнумэн, что на Равнине. Там лежит мертвым Бруитвир, родитель Фэанора^[прим.5], и многие нолдоли вместе с ним, а все наши сокровища: самоцветы и чудесные творения – долголетние самозабвенные труды наших рук и сердец – похищены. Где они, о Манвэ, чьи очи зрят все сущее? Кто совершил это зло, ибо нолдоли взывают об отмщении, о [?справедливейший]!

Тогда ответствовал им Манвэ:

– Внемлите мне, о дети народа нолдоли! О вас печалится мое сердце, ибо яд Мэлько уже преобразил вас, и алчность поселилась в ваших сердцах. Когда бы не возомнили вы, что ваши камни и изделия^[прим.6] более драгоценны, нежели общий праздник или же установления Манвэ, владыки вашего, сего бы не случилось, Бруитвир го-Майдрос и иные несчастные были бы живы, а ваши сокровища понесли бы не больший урон. Но предрекает моя мудрость: из-за смерти Бруитвира и его сотоварищей величайшее зло падет на богов, эльфов и людей, что грядут. Если бы не боги, что привели вас к свету и наделили вас всем потребным для работы, научая вас в дни былого вашего неведения, ничто из тех чудесных творений, что ныне любите вы столь сильно, никогда бы не было создано; а единожды сотворенное может быть воссоздано вновь, ибо могущество валар неизменно. Но всей славы Валинора и всей красы и прелести Кора дороже мир, счастье и мудрость, каковые вернуть гораздо труднее, единожды их утратив. Оставьте же роптать на валар, говорить против них или равнять себя в сердцах ваших с их величием; ступайте же ныне в раскаянии, твердо памятуя, что это Мэлько причинил вам сии невзгоды и что это ваше тайное общение с ним навлекло на вас все эти утраты и горести. Не доверяйте более ни ему, ни иному, кто нашептывает вам тайно слова недовольства, ибо плоды сего – унижение и тревога.

И посланные в замешательстве и испуге вернулись в Сирнумэн, будучи повергнуты в крайнее уныние; но на сердце у Манвэ было тяжелее, чем у них, ибо, хотя все обратилось к худшему, он предвидел, что самое плохое еще впереди. И так вершилась судьба богов – ибо нолдоли слова Манвэ показались холодными и бессердечными, и не заметили они ни его скорби, ни его сочувствия. А Манвэ думал, что они странно изменились и сделались алчными, и жаждут лишь утешения подобно детям, лишившимся чудесных игрушек.

Вот Мэлько видит вокруг себя пустоши Арвалина и не ведает, как ему спастись, ибо мрак там непрогляден, а он не знает сих земель, простирающихся до крайнего юга. Тогда посылает он вестника, требующего неприкосновенности по праву глашатая (хотя это был слуга Мандоса, отступник, совращенный Мэлько), через перевал в Валинор, и тот, стоя перед вратами Валмара^[прим.7], требует, чтобы боги говорили с ним. Когда же его вопросили, откуда он явился, тот ответствовал, что от айну Мэлько. И Тулкас забросал бы его каменьями со стены и убил бы, если бы не остальные, что не дозволили до времени дурного обращения с пришедшим и, несмотря на гнев и отвращение, допустили его на огромную золотую площадь перед палатами Аулэ. Сей же час в Кор и Сирнумэн послали за эльфами, ибо было решено, что сие их тоже касается близко. Когда все было готово, вестник занял место возле обелиска из чистого золота, на котором Аулэ начертал рассказ о том, как воссияло Золотое Древо (возле палат Лориэна был серебряный обелиск с рассказом о другом Древе), и неожиданно Манвэ произнес «Говори!», и его голос был как раскат гневного грома, так что все зазвенело, но посланец, не смешавшись, изрек следующее:

– Владыка Мэлько, повелитель всего мира от крайнего востока до внешних склонов валинорских гор, своим сородичам айнур. Ведайте, что в возмещение за многоразличные ужасные оскорбления и за долгий срок несправедливого заточения, каковые он, невзирая на высокие его кровь и положение, претерпел от рук ваших, забрал он, как то подобает ему, малую толику сокровищ нолдоли, ваших рабов. Вельми опечален он, что убил нескольких из них, дабы они не содеяли ему вреда по злобе сердец своих. Но те святотатственные поползновения вычеркнет он из своей памяти и также все былые обиды, что вы, боги, причинили ему, забудет он настолько, дабы вновь явить свое присутствие в месте, называемом Валмар, буде прислушаетесь вы к его условиям и выполните их. Ибо знайте, что нолдоли должно прислуживать ему и украшать ему жилище; сверх того, по праву требует он…

Но в это самое мгновение, когда вестник еще больше возвысил голос, раздувшись от собственных дерзостных слов, столь сильный гнев охватил валар, что Тулкас с несколькими домочадцами бросились на него и, схватив, принудили к молчанию, а над площадью совета поднялся гул. На самом же деле Мэлько и не думал выгадать что-либо при помощи сего оскорбительного посольства, кроме замешательства валар и выигрыша во времени.

Тогда Манвэ велел отпустить вестника, но боги поднялись, восклицая в один голос:

– Это не глашатай, но мятежник, вор и убийца!

– Он осквернил святость Валинора! – возгласил Тулкас, – Он бросил нам в лицо оскорбление!

Во всем этом эльфы были единодушны. Хотя и не было у них надежды вернуть драгоценности, кроме как схватив Мэлько – что было делом почти невозможным, но не стали бы они ни о чем договариваться с ним и относились к Мэлько и его приспешникам как к разбойникам. (Это и имел в виду Манвэ, изрекая, что смерть Бруитвира будет причиной величайшего зла, ибо именно это убийство столь сильно разгорячило и богов, и эльфов.)^[прим.8]

С этой целью обратились они к Варде и Аулэ, и Варда говорила за них перед Манвэ, Аулэ же был еще более настойчив, ибо и его сердце страдало из-за похищения стольких редкостей дивной работы и мастерства. Но Тулкас Полдорэа не нуждался в ходатайстве, пылая гневом. Слова сих могучих заступников тронули совет, и Манвэ, наконец, вынес решение возвестить Мэлько о том, что его предложение и он сам отвергнуты и что он со своими сообщниками отрешен навечно от Валинора. Сии слова хотел Манвэ сообщить посланцу, веля убираться с ними к своему хозяину, но народ вали и эльфы не снесли этого и под водительством Тулкаса привели отступника на самую вершину Таниквэтиль и там, объявив, что тот не глашатай, и призвав гору и звезды в свидетели сего, сбросили его на камни Арвалиэна, так что он погиб, а Мандос заключил его в глубочайшие из своих пещер.

Тогда Манвэ, видя в сем неповиновении и неистовом деянии семя ожесточения, отбросил свой скипетр и возрыдал; но остальные говорили с Соронтуром, Королем Орлов Таниквэтиль, и послали с ним к Мэлько слова Манвэ: «Убирайся навеки, о проклятый, и не смей более вести переговоры ни с богами, ни с эльфами. И пусть ни ты, ни те, кто прислуживает тебе, не ступят более на землю Валинора, пока стоит мир». И Соронтур разыскал Мэлько и передал ему сказанное, поведав [?также] о гибели его посланника. Мэлько хотел убить Соронтура, обезумев от гнева из-за смерти своего вестника. И поистине, это деяние не было в согласии со строгим правосудием богов, хотя обитателей Валмара в значительной мере вынудили к этому; но впоследствии Мэлько злобно обвинял в этом богов, исказив происшедшее в рассказ об ужасной несправедливости. Тогда-то и зародилась вражда и ненависть между Соронтуром и сим злодеем, особенно разгоревшиеся в ту пору, когда Соронтур и его народ прилетели в Железные Горы и поселились там, наблюдая за всем, что делал Мэлько.

И вот, Аулэ приходит к Манвэ и молвит ему слова ободрения, говоря, что Валмар еще прочен, а Горы высоки и надежно защищают от зла.

– Внемли! Если опять Мэлько вздумает устроить беспорядок в мире – разве не случалось ему прежде быть в оковах? И сие может произойти вновь. Ведай также, что скоро я и Тулкас завалим проход, что ведет к Эрумани и морям, дабы Мэлько никогда не мог снова попасть сюда этим путем.

Еще Манвэ и Аулэ решают поставить стражей в тех горах, покамест не станет известно о делах Мэлько и о том, где он обитает.

После Аулэ заводит с Манвэ речь о нолдоли и просит за них, молвив, что встревоженный Манвэ обошелся с ними сурово, ибо зло исходит поистине от одного лишь Мэлько, в то время как эльдар – не слуги и не рабы, но создания дивной красоты и благости и на вечные времена – гости богов. Тогда Манвэ дозволяет им ныне, буде пожелают они, возвратиться в Кор и, если есть на то их воля, вновь приняться за изготовление самоцветов и прочего, и все, что нужно им прекрасного и драгоценного для этой работы, будет дано им с еще большей щедростью, нежели ранее.

Но Фэанор, услыхав об этом, рек:

– Так, но кто вернет нашим сердцам радость, без которой невозможны творенья прекрасные и волшебные? Ведь Бруитвир мертв, и мое сердце тоже.

Тем не менее, многие возвратились в Кор, и возродилось некое подобие прежней радости, хотя по причине умалившегося счастья их сердец не могли они создать самоцветов былого сияния и великолепия. Но Фэанор, скорбя, остался в Сирнумэн с немногими и, хотя трудился денно и нощно, никак не мог он сотворить камни, подобные Сильмарилям, украденным Мэлько; и с той поры ни одному умельцу не удалось сделать этого. Наконец, оставив свои старания, предпочитал он проводить время возле могилы Бруитвира, названной Курганом Первой Скорби[42]42
  На полях написано название на языке гномов: «Кум а Гумлайт или Кум а Тэграпайтос».


[Закрыть], и это подходящее имя, ибо все несчастья, что обрушились позже, произошли из-за смерти то – го, кто был похоронен здесь. Там углубился Фэанор в мрачные раздумья, пока разум его не затмился из-за тоски, царившей в его сердце, и тогда он встал и отправился в Кор. И там обратился он к гномам, жившим своими обидами и печалями, умалившимися богатствами и славой, и призвал их покинуть свою темницу и отправиться в мир.

– Валар уподобились трусам; но сердца эльдар не ослабели, и мы еще узрим принадлежащее нам, и если не сможем взять свое хитростью, то отымем силой. Да будет война между Детьми Илуватара и айну Мэлько! Что, если погибнем мы в нашем странствии? Мрачные чертоги Вэ ненамного хуже этой блестящей тюрьмы…^[прим.9]

И он убедил некоторых предстать вместе с ним перед Манвэ и потребовать, дабы нолдоли было дозволено покинуть Валинор с миром и чтобы валар доставили их без помех на берега, откуда их встарь перевезли.

Манвэ был удручен их просьбой и воспретил гномам произносить подобное в Коре, если они по – прежнему хотят жить там вместе с другими эльфами; но потом, отринув суровость, он много поведал им о мире, его устройстве и об опасностях, уже сущих в нем, и еще более грозных, что могут появиться вскоре по возвращении Мэлько.

– Мое сердце чувствует, а мудрость – предрекает, – молвил он, – что немного времени осталось до того, как иные Дети Илуватара, отцы отцов людей, вступят в мир – и знайте: в Музыке Айнур, что не изменится, было явлено, что в конце концов мир перейдет на долгие времена под власть людей. Но будет то к счастью или к печали, Илуватар не открыл. И не хочу я, дабы раздор, страх или гнев царили между несхожими Детьми Илуватара, и желал бы я, чтобы много веков в мире не было созданий, могущих враждовать с пришедшими людьми и навредить им, пока их племена не окрепли, пока народы, живущие на земле, еще дети.

К этому он прибавил множество сведений о людях, их природе и о том, что произойдет с ними, и нолдоли были поражены, ибо чрезвычайно редко случалось им слышать от валар о людях; и потому мало размышляли они об этом, полагая, что создания сии слабы, слепы, неуклюжи, смерть преследует их и что никоим образом не могут они равняться со славою эльдалиэ. И теперь, хотя Манвэ излил свое сердце в надежде, что нолдоли увидят, что действует он не без цели и не без причины, успокоятся и уверятся в его любви, те, скорее, были изумлены, открыв, что айнур столь серьезно относятся к людям, и слова Манвэ достигли лишь противного его желанию. Ибо, страдая, Фэанор исказил их, обратив в злобное подобие истины, и, снова представ перед народом Кора, он произнес такую речь:

– Вот, теперь мы извещены, отчего привезли нас сюда как груз прекрасных рабов! Отныне, наконец, нам ведомо, по какой причине стерегут нас здесь, лишив завещанного, и почему не правим мы бескрайними землями – на случай, если не уступим их народу, еще не рожденному. И этому жалкому племени, настигаемому ранней смертью, роду копошащихся во мраке, криворуких, непривычных к песне и музыке, что будут уныло ковырять землю своими грубыми орудиями и кто – как говорит Манвэ Сулимо – от Илуватара, отдает сей повелитель айнур целый мир со всеми его чудесами и тайнами, расточая им наше наследие! И к чему эта речь об опасностях мира? Всего лишь уловка, чтобы обмануть нас, словесная личина! О вы, чада нолдоли, что более не желают оставаться домашними рабами богов, хотя бы и ласково с вами обращались, восстаньте, взываю к вам, покиньте Валинор, ибо час настал и мир ожидает!

Поистине, великого изумления достойно тонкое коварство Мэлько – ибо кто скажет, что в сих исступленных речах не было ни капли горькой правды, или не поразится, взирая, как самые слова Мэлько исходят из уст Фэанора, его врага, который не ведал и не помнил, где источник этих мыслей; но, может статься, [?перво] причина всех этих печалей существовала прежде самого Мэлько, и так должно было случиться, а тайна ревности эльфов и людей – загадка без ответа, из тех горестей, что лежат в туманных корнях мира.