Текст книги "Трудно быть хорошим"

Автор книги: Джон Ирвинг

Соавторы: Джойс Кэрол Оутс,Элис Уокер,Ричард Форд,Дональд Бартельми,Тим О'Брайен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Доналд Бартелм
Герои
Перевела М. Игнатова

– Нет, ну как же можно, не зная сути, не зная всех дел…

– И не говори, приятель.

– Я сам как делаю: беру «Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт», «Бизнес уик», «Сайентифик америкен». И погружаюсь в информацию.

– Угу.

– Иначе решение будет бессмысленно.

– Ну да.

– То есть, хочу сказать, смысл будет, совсем бессмысленным решение быть не может, но: оно не следствие информированности.

– Каждый гражданин имеет право.

– Какое?

– Действовать. В меру сил.

– Ну, имеет.

– А сил не густо. Если не взять на себя труд разобраться во всем.

– К примеру, возьмем кандидата.

– Взяли. Этих кандидатов…

– И не говори. Сотни.

– Ну, и каким образом обыкновенный человек…

– Первый встречный.

– Поймет. Кто эти товарищи на самом деле.

– Пресса. Средства массовой информации.

– То-то и оно. Средства массовой информации. При помощи которых мы узнаем…

– Внешнюю сторону.

– Допустим, звонит этакий деятель тебе по телефону.

– Так.

– У тебя аж башка кружится от счастья, так?

– Так.

– Думаешь: Бог ты мой, я ведь разговариваю с самим, черт его возьми, сенатором, или что-нибудь еще в таком духе.

– Ты весь – трепет.

– Или не ты. Любой, кто ни случись. Чье имя у сенатора на карточке. А карточка в руке.

– Так.

– Скажем, тебя зовут Джордж. Он и говорит: «Ну, Джордж, рад, наконец, с тобой общнуться. Скажи, что ты думаешь о нашей экономике?» – или еще о чем-нибудь.

– А ты?

– Говоришь: «Ну, сенатор, я считаю, что она довольно шаткая, экономика-то».

– Ты-то разобрался в экономике.

– Погоди минутку, погоди, дело совсем не в этом. То есть и в этом тоже, но оно не главное.

– Ну?

– Ты, значит, ему выкладываешь, что экономика шаткая. И он с тобой согласен. Так что оба вешаете трубки, оба собой довольны.

– Да, так оно и будет.

– А вот тебе и главное: будет этот тип действовать, учитывая твое мнение?

– Нет.

– А мнение твое он хоть помнит?

– Откуда! Он тянется за следующей карточкой.

– У него этих карточек чертова уйма.

– Две-три сотни есть.

– Конечно, ведь это предвыборный телефонный опрос.

– Бедному сенатору это дело небось уже вот где сидит.

– Поперек горла. Но дело опять не в этом. Дело в том, что все это туфта. Ты о нем ничего нового не узнал.

– Ну, иногда кое о чем судить можно и по голосу.

– Теперь давай возьмем личную встречу.

– С кандидатом.

– Приходит он к тебе на работу.

– Или на автостоянку, пройдоха паршивый.

– Жмет тебе лапу.

– Потом жмет лапу другому. Какую информацию ты получил?

– Никакой. Ноль.

– Слушай третью ситуацию.

– Ну?

– Ты стоишь на улице, а он едет мимо в своей машине. Машет тебе лапой и улыбается. Что ты о нем узнал? То, что он у нас загорелый.

– Да, и все. Полагаемся мы на средства массовой информации. Вынуждены полагаться. На прессу и электронную журналистику.

– Так слава богу, что есть пресса.

– Да, это все, что у нас есть. Наш инструмент. Для самоинформирования.

– Причем в ста случаях из ста.

– Но: дело еще вот в чем. Бывают ведь и искажения в прессе.

– Везде же люди, верно?

– Пресса – это тебе не ровное и чистое стекло, через которое видно все как есть. Видно иной раз мало и расплывчато.

– Я не говорю, что они это делают умышленно. Наводят тень на плетень. Факты искажают. Но мы должны это тоже учесть.

– Человеку свойственно ошибаться.

– Теперь возьмем-ка пресс-конференцию.

– С кандидатом. Или президентом.

– Иногда им задают тот вопрос, который они хотят услышать.

– Заранее подготовленный.

– Я не говорю, что все вопросы такие. Я даже не утверждаю, что таких вопросов большинство. Но, бывает, случаются.

– Да уж, бывает.

– А больные вопросы он пропускает мимо ушей.

– Подставляет следующего.

– Он на этом собаку съел. Знает, что один его спросит об экономике, другой о ядерном уничтожении и третий о Китае. Ну и предусматривает.

– Что за вопрос ему может задать тот или иной дружок.

– Верно. Есть ведь ребятки, не менее шустрые, чем он. В своей области.

– Да уж, могут обскакать на вираже.

– И тухлыми яйцами забросать.

– А нам что, мы-то что нового узнаем?

– То, что сверху. Макушку айсберга.

– Но под водой-то столько всего, о чем мы не имеем понятия.

– Целый айсберг.

– Мы как слепцы с этим айсбергом.

– Чтобы увидеть все целиком, надо иметь кучу источников.

– И печатных, и электронных.

– Вот когда мы смотрим по телеку пресс-конференцию, это ведь не пресс-конференция.

– Это то, что они находят нужным нам показать. Куски.

– Куски. Почти всегда.

– А может, ты хотел кое-что другое узнать, а они вырезали.

– Десять против пяти, что вырезано самое важное.

– Конечно.

– Они не специально режут так, просто они тоже люди.

– Без них мы и этого не узнали бы.

Но они иногда так лихо передергивают.

– Малюсенький перекос, а объективность уже не та.

– Они, может, не отдают себе в этом отчета, но кое-что перекошено и подрисовано. Задним умом.

– Вот ты смотришь газету, там фотографии всех этих кандидатов. Смотри, фото одного в два раза больше, чем фото другого.

– Почему так?

– Может, он им по-человечески интереснее, этот первый. Но это же искажает!

– Наверное, им там следует точно измерять фотокарточки.

– А может, он им просто нравится, этот первый. Он посимпатичнее, этот первый.

– Да, этот и правда симпатичнее.

– Но по-честному, надо бы печатать фото другого обормота такой же величины, хоть он и не нравится.

– Они, поди, и так к нему придираются. В личную жизнь лезут, вынюхивают, откуда у него деньги на выборы.

– А может, они надеются стать большими боссами, если выберут того, кому они помогают. Это так понятно!

– Это свинство.

– Будь проще, ведь это так.

– Не думаю, что возможно. На всех-то и мест не хватит.

– Ты полагаешь, в этом чертовом правительстве приличных местечек не густо?

– Ну да, таких мест, чтобы были лучше тех, на которых они сейчас сидят. Ну вот ты кем бы предпочел быть: каким-нибудь лакеем в правительстве или влиятельной фигурой в прессе?

– Фигурой? Можно прямо сейчас.

– Допустим, ты в этом чертовом «Уолл-стрит джорнэл». Властный голос. Суровый взгляд, надменный нрав. Как Кассандра. Все боятся твоих разоблачений. Ты ни перед кем не раскланиваешься, ни перед сенатором, ни перед королем…

– Но вставать-то ты обязан, когда они входят в комнату, есть такое правило.

– Дружище, стоять – не кланяться.

– Главное – изучить лица этих парней с телеэкрана. При выключенном звуке. Вот тогда видно хорошо.

– Читаешь все, что в душе.

– Нет, читать – не читаешь, а главное уловить можно. Там такая душа – сплошные потемки. Надо долго вглядываться, весь жизненный опыт нужен, чтобы понять, кто перед тобой.

– А уж он старается понравиться в каждой американской дыре, бедняга, надраивает задницу до блеска.

– А что мы о нем знаем? Что мы знаем?

– Что он хочет стать сенатором.

– Чудовищная сила заставляет его желать этого. Судьба. Эти люди покрупнее нас. И жребий у них покрупнее. Для кандидата не стать сенатором – хуже смерти. Он смотрит на сенатора и говорит себе: «Ну чем я хуже, если только заставлю этих клушек выбрать меня?»

– Клушек – то есть обычных людей. Нас, значит.

– Если только заставлю их бежать под мои знамена, этих тупорылых.

– А ты считаешь, что он думает именно так?

– А как по-твоему? Он же бесится при одной мысли провалиться на выборах.

– А мы, значит, клоуны, статисты?

– Нет, без нас у него ничего не получится. Великая судьба не состоится.

– Мы судим.

– Мы учитываем весь опыт своей многотрудной и плодотворной жизни.

– Если плодотворной.

– Все учли.

– Если очень хочется, то можно все узнать.

– А как раньше жили, когда не было прессы?

– Со всех концов страны собирались огромные толпы людей. А ты произносил речь. «Вам не распять человечество на золотом кресте», – как Уильям Дженнингс Брайен.[12]12
  Уильям Дженнингс Брайен – американский юрист и политик. В рассказе цитируется знаменитый пассаж одной из его речей: «Вам не надеть на чело труда этот терновый венец, вам не распять человечество на золотом кресте». После этой речи в 1896 году Брайен выставил свою кандидатуру на выборах; во время предвыборной кампании проехал 18 тысяч миль, побывал в 27 штатах и прочел 600 речей. (Однако президентом ему так и не удалось стать.)


[Закрыть] Надо обещать больше, чем возможно.

– И те, кто слушал речь, чувствовали…

– Что перед ними – благородные люди.

– Их голоса – как звук органа.

– Толпы подхватывало страстью, точно ветром.

– Герои, их любил народ.

– А может, они вели его по неверному пути. История рассудит.

– Гиганты с голосами, подобными целому церковному хору с органом…

– Окутанные чудным сиянием, а может, это было только солнце.

Синтия Оузик
Шаль
Перевел Ш. Куртишвили

Холодно, Стелла, холодно. Адский холод. Так они вместе шли по этапу: Роза, укутав Магду в шаль, несла ее на руках, и Магда сжималась в комок меж ее воспаленных грудей. Иногда Магду брала Стелла. Стелла Магду ревновала. Стелле было четырнадцать лет, она была маленького роста, с еле развившейся грудью. Этап убаюкивал Стеллу, и ей самой хотелось завернуться в шаль, спрятаться и уснуть. Магда сосала грудь Розы, и Роза кормила Магду на ходу. Порой Магда хватала губами воздух и начинала пищать. Стелла была голодна постоянно как волк. Ноги словно опухшие спички, руки не толще цыплячьих костей.

Роза голода не ощущала. Она пребывала в каком-то трансе, похожем на обморок. Она была почти невесома, и казалось, что она не ходит, а отталкивается от земли кончиками пальцев и парит над ней как ангел, тревожно и всевидяще. Магда, закутанная в шаль, походила на белку в дупле – так же надежно защищена от врагов, и ни один из них не сможет проникнуть в ее маленький дом через узенькую щелку в шали. В эту Щель Роза могла видеть лицо Магды – совершенно круглое, словно карманное зеркальце. Черты лица Магды были абсолютно не похожи на печальное, потемневшее, желчное лицо Розы. У Магды были голубые глаза, а прямые детские волосики были почти такого же желтого цвета, что и лоскутная звезда, пришитая к пальто Розы. Глядя на Магду, можно было подумать, что она из их детей.

Роза плыла над землей и мечтала оставить Магду в какой-нибудь деревне. Можно было на минуту выйти из колонны и сунуть Магду в руки любой из женщин, которые собирались у обочины. Но если она выйдет, они могут начать стрельбу. А если, допустим, она выскочит из строя всего на полсекунды и всучит сверток незнакомой женщине – вдруг та не возьмет? Удивится, испугается, выбросит сверток, и тогда Магда может умереть, ударившись головой. Маленькой круглой головкой. Хороший ребенок. Магда перестала пищать, довольствуясь просто вкусом иссохших грудей. Ловко дергает сосок крохотными деснами. Уже прорезался один нижний зуб, поблескивает, похожий на беломраморное надгробие гнома. Не жалуясь, Магда освобождает Розины груди – сначала левый сосок, потом правый. Соски потрескались, в них нет ни капли молока. Потрескавшиеся молочные железы иссякли, груди Розы все равно что потухшие вулканы, ослепшие глаза или холодная яма. Поэтому Магда начинает сосать уголок шали. Она сосет и сосет, распуская слюни по пряже. Шаль вкусная, из льняного полотна.

Это волшебная шаль, она могла кормить ребенка трое суток. Магда не умерла, осталась жива, но совсем затихла. Изо рта у нее странно пахло корицей и миндалем. Глаза ее были постоянно открыты, она даже не мигала, казалось, она позабыла, что нужно спать. Роза, а иногда и Стелла смотрели на Магду, вглядываясь в голубизну ее глаз. Еле переставляя ноги, они плелись по этапу и изучали лицо Магды. «Арийское», – сказала однажды Стелла голосом тонким, как струна; и Роза подумала, что Стелла посмотрела на Магду взглядом юного людоеда. И когда Стелла произнесла слово «арийское», оно прозвучало для Розы так, словно Стелла сказала: «Давай съедим ее».

Но Магда выжила, стала ходить. Правда, ходила она плохо. Отчасти потому, что ей было всего пятнадцать месяцев, а отчасти из-за того, что ее тонкие, словно спицы, ноги не могли поддерживать раздутый живот. Живот был большой и круглый, и в нем был только воздух. Роза отдавала Магде почти всю свою еду, Стелла не давала ей ни крошки. Стелла все время была голодна, она сама была растущим ребенком, хотя почти и не выросла совсем. У Стеллы не было менструаций. У Розы тоже. Роза тоже была голодна как волк, но она научилась у Магды сосать палец, и это помогало. Жалости для них уже не существовало. У Розы ничего не вызывало сочувствия, она смотрела на Стеллины торчащие кости безо всякого сострадания, поскольку была уверена, что Стелла только и ждет, когда умрет Магда, чтобы вонзить зубы в ее маленькие ножки.

Роза знала, что Магда скоро умрет, она уже должна была умереть, но она была спрятана в волшебную шаль, принимая ее за дрожащие округлости грудей Розы. Роза цеплялась за шаль так, словно она укрывала только ее. Никто не мог забрать шаль у Розы. Магда молчала. Никогда не плакала. Роза прятала ее в бараке, прикрыв шалью, но она знала, что в один прекрасный день кто-то может ее выдать; или кто-нибудь – не обязательно Стелла – выкрадет Магду и съест. Когда Магда научилась ходить, Роза сразу поняла, что теперь она умрет совсем скоро. Что-нибудь случится. Роза боялась заснуть. Во время сна она прижимала сверху Магду бедром; она боялась, что может задушить Магду. Роза весила все меньше и меньше. Роза и Стелла понемногу превращались в воздух.

Магда молчала, но глаза ее были очень живыми, словно голубые тигрята. Она смотрела. Иногда смеялась – должно быть, это был смех, хотя это было уму непостижимо. Магда ведь не видела ни одного смеющегося человека. Магда смеялась, когда ветер начинал трепать края шали. Это был дурной ветер, он носил по воздуху черные ошметки, которые заставляли Розу и Стеллу плакать. Глаза Магды были всегда чисты, и в них слез не было. У нее был взгляд тигра. Она стерегла свою шаль. Никто, кроме Розы, не мог дотронуться до шали. Стелле тоже не разрешалось. Шаль была для Магды ее собственным ребенком, ее игрушкой, ее младшей сестрой. Она обматывала ее вокруг себя и сосала один из ее уголков, когда хотела успокоиться.

Потом Стелла забрала шаль, и Магда умерла.

Стелла потом говорила: «Мне было холодно».

И потом ей всегда было холодно, всегда. Холод вошел в ее сердце. Роза видела, что сердце у Стеллы остыло. Магда, топая ножками-спичками, рыскала по бараку, пытаясь найти шаль. Спички споткнулись о порог барака, за которым все было залито светом. Роза заметила Магду и бросилась вдогонку. Но Магда уже вышла за порог барака и стояла там, на плацу, освещенная веселыми солнечными лучами. Каждое утро Роза, уложив Магду у стенки барака и прикрыв ее шалью, выходила на плац вместе со Стеллой на перекличку. Сюда же выходили сотни людей, и перекличка порой длилась часами, но Магда, оставшись одна, лежала тихо и сосала уголок шали. Она всегда лежала тихо. И потому – не умирала. Роза видела, что сегодня Магде придется умереть, но одновременно с этим почувствовала вдруг, как по ее ладоням разливается пугающая радость. Пальцы ее запылали. От удивления ее стал бить озноб: Магда стояла на солнце, покачиваясь на своих спичках, и громко ревела. С тех пор, как у Розы кончилось молоко – после того писка на дороге, – Магда не издала больше ни звука. Магда онемела. Роза была уверена, что у Магды что-то не в порядке с голосовыми связками, или с горлом, или с гортанью; что она дефективная – без голоса; или, может быть, глухая; а возможно, и умственно отсталая. Магда была немой. Даже смех ее – когда ветер, разносивший пепел, трепал концы шали, превращая ее в веселого клоуна, Магда смеялась, – даже смех ее был просто беззвучным оскалом. Когда копошившиеся в волосах и на теле вши вконец измучили Магду и она озверела почти так, как озверели громадные крысы, которые с наступлением темноты шныряли по всему бараку в поисках мертвечины, – даже тогда она чесалась, царапалась, пиналась, кусалась и каталась по нарам без единого звука. А сейчас изо рта Магды вырывался длинный, протяжный крик:

– Мааа-аа-аа-а…

Впервые с тех пор, как у Розы кончилось молоко, Магда подала голос.

– Ма-а-а-а-аааа…

Еще раз! Магда, пошатываясь, расчесывала болячки на коленях. И стояла на плацу, на самом солнцепеке. Роза видела. Она видела, что Магда должна умереть. Билось в мозгу и отдавалось в груди: найти, добраться, принести! Но Роза не знала, куда броситься сначала – к Магде или к шали. Если она выскочит на плац и схватит Магду, та все равно не перестанет плакать, потому что у нее не будет шали. Если же она побежит искать шаль в барак, найдет ее и уже потом поймает Магду, то Магда возьмет шаль в рот и сразу замолчит.

Роза вернулась в темноту. Найти шаль было просто. Стелла укрыла ею свои хрупкие кости и уснула. Роза высвободила шаль и полетела (она могла летать, поскольку почти ничего не весила) на плац. Зной нашептывал что-то о другой жизни и о летних бабочках. Солнце светило мирно и мягко. Вдалеке, по ту сторону проволочной ограды, видны зеленые луга, заросшие одуванчиками и яркими фиалками; а еще дальше невинные стройные лилии высоко задирают свои оранжевые головки. В бараках тоже есть свои «цветы» и «дожди»: экскременты и медленные вонючие темно-бордовые потоки, которые стекают с верхних нар; вонь смешивается со стойким маслянистым запахом коросты, покрывающей тело Розы. Какое-то мгновение она стояла у кромки плаца. Иногда электричество, пропущенное по ограде, начинало мерно гудеть, и, хотя Стелла говорила, что все это выдумки, Розе в гудении проволоки чудились голоса: сиплые и печальные. Чем дальше она стояла от ограды, тем четче раздавались голоса. Голоса теснились и давили на Розу со всех сторон. Печальные голоса звенели так убедительно, так страстно, что предположить, будто голоса эти принадлежат призракам, было невозможно. Голоса советовали ей поднять повыше шаль, помахать ею, распустить ее по ветру, развернуть ее как флаг. Роза подняла шаль, помахала ею, развернула ее и распустила по ветру. Магда была далеко, очень далеко. И высоко: опираясь раздутым животом о чье-то плечо, она протягивала к Розе свои хилые ручонки. Но плечо, которое несло Магду, не приближалось к Розе и шали, а, наоборот, удалялось прочь, и силуэт Магды все уменьшался и уменьшался, превращаясь в размытое пятно. Над плечом поблескивала каска. Под солнечными лучами она искрилась, словно кубок. Под каской – черный, словно костяшки домино, мундир и пара черных сапог, которые двигались к ограде, по которой шел ток. Электрические голоса дико завыли: «Ма-а-а-аааа, ма-а-а-аа!» Теперь Магду и Розу разделяло все пространство плаца – двенадцать бараков – и Магда казалась не больше мотылька.

И вдруг Магда полетела. Вспорхнула, словно бабочка над виноградной лозой. И в то мгновение, когда всклокоченная круглая головка Магды, и ее ноги-спички, и раздутый живот, и кривые ручонки ударились об ограду, железные голоса сумасшедше загоготали, призывая Розу бежать, бежать к тому месту, куда отбросило Магду. Но Роза, конечно же, не послушалась их. Роза просто стояла, потому что, если бы она побежала, они бы выстрелили; и если бы она дала сейчас вырваться наружу из ее скелета волчьему вою – они бы выстрелили. Поэтому она стала запихивать в рот шаль Магды, запихивала ее и запихивала, пока волчий вой не захлебнулся. У шали, из-за того, что Магда пускала в нее слюни, был вкус корицы и миндаля. И Роза впитывала в себя шаль Магды до тех пор, пока вкус этот не пропал.

Реймонд Карвер
Поезд
Перевела Т. Болотова

Джону Чиверу

Ее звали мисс Дент, и именно в тот вечер она чуть не застрелила человека. Заставила упасть в самую грязь и молить о спасении. Глаза ему застилали слезы, пальцы судорожно цеплялись за мокрую траву, она же продолжала целиться и бросать в лицо те горькие слова, что накопились у нее. Пусть-ка поймет – это страшно – растоптать чувства другого человека!

– Лежать! – хотя он и не думал подниматься, а только скреб ногтями землю и конвульсивно дергал со страху ногами. Выговорившись наконец, она поставила ногу на затылок уже несопротивлявшемуся человеку и толкнула лицом в черную жижу. Лишь затем спрятала пистолет в сумочку и отправилась назад к железнодорожной станции.

Она села на скамью в безлюдном зале ожидания, положила сумочку на колени. Вокруг ни души. Билетная касса закрыта. Автостоянка около вокзала пуста. Глаза задержались на больших часах на стене. Хотелось заставить себя забыть об этом человеке, о том, как жесток был он с нею после того, как получал то, что хотел. Знала, что долго будет помнить и тот всхлип, который он выдавил из себя, опустившись на колени…

Со вздохом закрыв глаза, стала прислушиваться, не идет ли поезд.

Дверь, ведущая в зал, вдруг распахнулась. Мисс Дент подняла голову и увидела двоих.

Первым шел пожилой мужчина с белыми, как снег, волосами и белым шелковым шейным платком. За ним – женщина средних лет с накрашенными губами и подведенными глазами. Вечер ожидался холодный, однако оба были без пальто, а мужчина даже босиком. Оба застыли в дверях: видимо, не ожидали встретить в вокзале кого-то. Тем не менее, решив не подавать виду, что огорчены, они повели себя так, словно не замечают Дент. Женщина продолжала говорить, но слов нельзя было разобрать.

Пара двинулась в зал. Похоже, они находились в несколько смятенном состоянии, словно были вынуждены уйти откуда-то в спешке и не могли изыскать возможность обсудить это. Не оставляло сомнения, что они были в подпитии к тому же. Вошедшие уставились на часы, будто стрелки и цифры могут подсказать, что делать дальше.

Мисс Дент вновь взглянула на циферблат. Расписание в зале отсутствовало, не узнать, когда какой поезд прибывает, когда отходит. Но она приготовилась ждать сколько угодно долго: надо набраться терпения, тогда поезд точно появится, она сядет в вагон и уедет отсюда.

– Добрый вечер, – пожилой мужчина обратился к мисс Дент. Она подумала, что, пожалуй, произнесено это с такой непосредственностью, словно сейчас прекрасный летний вечер, а сам он почтенный старый джентльмен, во фрачной паре и вовсе не босой.

Женщина в вязаном платье взглянула, словно давая понять: не такая уж радость наткнуться здесь на вас!

Пара уселась через проход, на скамейку прямо напротив Дент. Мужчина расправил брюки, пузырившиеся на коленях, положил одну ногу на другую и стал ею тихонько покачивать.

Вынув пачку сигарет и мундштук из кармана рубашки, он не спеша вставил сигарету и потянулся снова к карману. Затем стал шарить в карманах брюк.

– У меня нет зажигалки! – обратился он к своей знакомой.

– Я же не курю, – ответила та. – Мне казалось, что если ты знаешь обо мне все, то уж это-то наверняка. А хочешь курить, то спички, может, найдутся у нее? – вздернув подбородок, она неприязненно глянула на мисс Дент.

Девушка покачала головой. Придвинув сумочку поближе, сжала колени, плотнее ухватилась за ручку.

– Итак, в довершение ко всему нет спичек, – произнес мужчина. Опять проверил карманы. Затем вздохнул и вытащил сигарету из мундштука, отправил назад в пачку, а пачку с мундштуком опустил в карман рубашки.

Женщина заговорила на языке, который мисс Дент не знала. Скорее всего – итальянский: быстрые зажигательные фразы звучали, словно речь Софи Лорен в фильме.

Мужчина покачал головой.

– Я за тобой не успеваю. Уж больно тараторишь. Чуть-чуть помедленнее, если можно. А лучше-ка по-английски. Ничего не понимаю.

Мисс Дент наконец расслабила пальцы. Теперь она смотрела на замок сумочки. Не знала, что можно еще придумать. Зал был не велик, и ей ужасно не хотелось резко вскакивать и пересаживаться на другое место. Она снова стала изучать циферблат.

– Хорошенькое впечатление оставляет эта компания психов! – воскликнула итальянка. – Ну, это слишком! Просто слов нет! Боже праведный! – И резко откинулась в изнеможении. Затем, подняв глаза, уставилась в потолок.

Мужчина пропустил шелковый платок между пальцев и стал лениво крутить им туда-сюда. Потом расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и заправил платок внутрь. Видимо, о чем-то задумался, а его знакомая продолжала:

– И девушка! Жаль ее! Бедняжка! В этом гнезде дураков и гадин! Лишь о ней одной я сожалею! И за все расплачиваться будет она, а вовсе не остальные. Уж совершенно точно не тот недоумок, капитан Ник! Он ни за что не в ответе! Да уж, только не он!

Мужчина обвел глазами зал. Взгляд его время от времени останавливался на Дент.

Она же старалась смотреть мимо него. В окне, выходившем на улицу, – фонарный столб, свет падает на пустынную привокзальную площадь… Мисс Дент опустила сжатые руки на колени и попыталась подумать о своем. Но, вполне естественно, не могла не слышать, о чем говорили напротив.

– Кроме того, смею тебя заверить, я принимаю большое участие в девушке. А кому нужна вся эта шатия-братия?! Их жизнь сводится к тому, чтобы выпить кофе, закурить сигарету, отведать шведского шоколада и заняться этой чертовой игрой в макао.[13]13
  Макао – вид карточной игры.


[Закрыть] Все остальное – не существует, – распалялась женщина. – Что их волнует? И если я и встречусь снова когда-нибудь с этой компанией, то это будет не скоро… Надеюсь, понятно?

– Успокойся, я понял, – он поменял ногу. – Но что тебя так раздражает?

– Ах «раздражает»!!! Да почему бы тебе не посмотреться в зеркало?!

– Да не волнуйся, – все так же спокойно продолжал ее спутник. – Со мной случались вещи и похуже. И вот жив, как видишь! – ухмыльнулся он про себя. – Да. Не беспокойся…

– Ну, как же не волноваться? Кому ты еще нужен? Может быть, этой девице с сумочкой? Серьезно, amico mio.[14]14
  Amico mio (итал.) – друг мой.


[Закрыть] Полюбуйся на себя! Боже мой! Если бы голова не была занята более важными вещами, у меня уже от одного твоего вида могла начаться истерика! Скажи! Ну, кому, кому, кроме меня, ты нужен? Я спрашиваю!!! Ты так много знаешь, ответь же мне!

Мужчина встал, затем снова сел.

– Только не надо заботиться обо мне. Пожалуйста, о ком-нибудь другом! Можешь опекать девушку, капитана Ника, если у тебя существует такая потребность. Кстати говоря, когда ты была в другой комнате, Ник сказал: «Это, правда, несерьезно, но я, пожалуй, в нее влюблен» – точные слова.

– Так и знала. Именно подобного я и ждала! – вскрикнула женщина, воздев руки к небу. – Как сердцем чувствовала! Что ж – черного кобеля не отмоешь добела! Мудра пословица! Век живи, век учись! И когда ты только прозреешь, старый дурак! Вот что ответь! Или ты как мул, которому надо хорошенько стукнуть по лбу, да не раз, не два, а целых четыре! О, dio mio![15]15
  Dio mio (итал.) – мой дорогой.


[Закрыть] А все-таки почему не посмотреть на себя в зеркало?! Вглядись, вглядись, подойди!

Старик поднялся со скамьи, но отправился к фонтанчику с питьевой водой. Заложив руку за спину, нажал кнопку и стал пить. Затем выпрямился, тыльной стороной ладони утер подбородок. Теперь, заложив обе руки, стал прохаживаться по залу, будто совершал променад. Дент видела, как его взгляд перескакивает с пола на скамьи, на стоящие пепельницы. Понятно, ищет спички… И ей было жаль, что у нее их нет.

А его подруга продолжала перечислять все «достоинства». Уже во весь голос она визжала: «Жареный ты петух на Северном полюсе! Полковник Сандрес в парке и бутсах! Расходимся! Теперь уже окончательно!»

Тот, кому был адресован разгневанный монолог, молча продолжал свою «кругосветку» по залу. Подойдя к окну, остановился и стал смотреть на пустую площадь перед вокзалом.

Тем временем итальянка, нервно одергивая платье, повернулась к мисс Дент:

– В другой раз, когда надумаю смотреть видео о местечке Барроу на Аляске и его коренных жителях – эскимосах, то уж обязательно обращусь к той компашке. Главное – бесплатно! Боже! До чего докатились! А кое-кто душит своих врагов скукой! А ты сидишь, как загнанный зверь в яме! – это был определенно вызов мисс Дент.

Дент посмотрела на часы, отметив про себя, что стрелки движутся слишком медленно.

– Смотрю, вы все время молчите, – обратилась женщина к Дент. – Держу пари, много могли бы порассказать, если бы кто-нибудь вас заставил. Ведь правда? Ишь хитрюга! С гонором! Застыла, сжала маленький ротик, а вокруг говорят бог знает о чем! Ну, права? «В тихом омуте…» У вас наверняка и имя соответствующее? Как все-таки вас зовут?

– Дент. Но вы мне не представились…

– А, черт с вами. Не знала и знать не собираюсь! Сиди и думай, что хочешь! Ничего не изменится. Но я-то знаю, что я думаю. Отвратительно, вот что!

Тем временем мужчина покинул свой вынужденный пост у окна и вышел на улицу. Когда он вернулся минутой позже, в мундштуке дымилась сигарета и, похоже, был в лучшем расположении духа. Шел он, распрямив плечи и гордо задрав подбородок. Присел чуть позади своей спутницы.

– Спички нашел! – радостно провозгласил он. – Прямо здесь были! На краю тротуара коробок лежал. Обронил кто-то.

– Определенно, тебе везет, – отозвалась та. – Один – ноль в твою пользу. Я, как никто другой, знала, что удача тебе сопутствует. Везение – это всё!

Она снова взглянула на мисс Дент и решила продолжить беседу с ней.

– Уважаемая мисс, снова клоню к тому, что и на вашу долю наверняка выпало немало испытаний и ошибок. Знаю, знаю, есть кое-что! Ваш взгляд говорит мне об этом. Отводите глаза? Продолжайте в том же духе! А мы поговорим! Но и вы состаритесь! И тоже захочется, чтобы кто-то выслушал. Дождитесь, когда будете моего возраста или его! – заключила она, резко повернувшись спиной к своему знакомому. – Видит бог, так будет! В свое прекрасное времечко! За этим не придется охотиться: старость сама отыщет!

Взяв сумочку, Дент поднялась и отправилась к фонтанчику. Попив, обернулась. Старик закончил курить, вытащив окурок, бросил под скамью. Выбил и продул мундштук, сунул в верхний карман. Теперь и он внимательно смотрел на девушку.

Дент собиралась с мыслями. Не знала, что сказать, с чего начать, но надо наверняка с того, что в сумочке – оружие. Можно даже рассказать, что она едва не убила человека сегодня!

Но в этот момент они услышали поезд. Сначала – свисток, затем лязгающий звук – предупредительный сигнал – значит, перевели стрелку. Двое пожилых людей встали и направились к выходу. Мужчина открыл дверь перед своей дамой, затем, улыбнувшись, обернулся к Дент и сделал приглашающий жест. Она, повесив сумочку спереди, вышла.

Приблизившись к станции, поезд еще раз дал свисток. Замедлил ход. Свет от локомотива упал на рельсы. Два вагончика, которые и составляли этот короткий поезд, были ярко освещены, поэтому трое на платформе прекрасно видели почти пустые салоны. Но это неудивительно: в этот час вообще странно, что в поезде кто-то есть.

Те немногие пассажиры, смотревшие сквозь стекла, тоже, вероятно, подумали: почему эти люди на станции? Что их сюда привело? В такое время скорее собираются лечь в кровать. В домах, которые виднеются на пригорке за станцией, кухни чисты и убраны, посудомоечная машина уже давно остановлена, а утварь разложена по местам. В детских потушены ночники. Разве что какая-нибудь девчушка еще читает роман, пальцем накручивая прядь волос. Телевизоры выключены. Супруги готовятся ко сну, и лишь дюжину, или около того, пассажиров занимает вопрос: почему эти трое стоят на платформе?

Поезд остановился, они увидели, как по ступенькам поднимается средних лет женщина, грубо накрашенная, в платье розового цвета. За ней в вагон вошла, защелкивая сумочку, женщина гораздо моложе, в легкой блузке и летней юбке. За дамами важно следовал пожилой мужчина, седовласый, с шелковым платком на шее, но почему-то босой… Стороннему наблюдателю казалось, что эти трое – вместе. И что совершенно не оставляло сомнения – если какое-то дело и было у них этим вечером, завершилось оно не совсем удачно. За всю свою жизнь люди, ехавшие в этих двух ночных вагончиках, попадали в разные ситуации. Всякое случается: и хорошее и плохое. Поэтому, едва взглянув на новых пассажиров, они вернулись к мыслям, прерванным остановкой. А девушка, мужчина и женщина прошли в салон и заняли там места: двое – рядом, девушка села чуть позади.