Текст книги "Стальной пляж"
Автор книги: Джон Герберт (Херберт) Варли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 46 страниц)
– А какая, в конце-то концов, разница?! – еле выдавил я.
– Разумеется, никакой. Но во времена моей молодости такие вещи были просто недопустимы. Я знаю, что сейчас это утратило всякий смысл, но мне до сих пор неловко, когда я вижу подобное.
– Можете быть уверены, я расскажу Подлой Суке об этой вашей неловкости. Если, конечно, ее сумели собрать после поединка с вами.
Он, казалось, смутился:
– Знаете, на заре моей карьеры это было для меня непреодолимой трудностью. Я отказывался сражаться с женщинами и тем самым портил себе репутацию, пропускал множество важных боев… И только когда некоторые спортсменки принялись менять пол единственно ради поединка со мной, я осознал, что выставляю себя на посмешище. Но до сих пор мне приходится мысленно страшно накручивать себя, прежде чем я смогу выйти на ринг с кем-то, кто на момент боя принадлежит к женскому полу.
– И поэтому вы ни разу не ударили… как там зовут принцессу?
– Не знаю. Но вы не правы. Я хотел остановить ее и вовсе не собирался причинять ей боль. Откровенно говоря, вы получили по заслугам.
Мне сделалось невыносимо, и я отвел глаза. Он был совершенно прав.
– Впрочем, она, как ни странно, раскаивается. Говорит, что, как начала бить, так просто не могла остановиться.
– Я отправлю ей счет за мое лечение. Это должно избавить ее от мук совести.
Откуда-то появилась Крикет с зажженной сигаретой в руке и с улыбкой воткнула мне в рот свою добычу:
– Это из отдела реквизита. Раненым солдатам всегда давали закурить – ума не приложу, почему.
Я затянулся. Слава богу, табак был не настоящий.
– Не падай духом! – подбодрила Крикет. – Ты здорово изуродовал ей кулаки.
– Я в этом большой спец: своим подбородком я просто в мясо ей их разбил.
Внезапно к горлу тревожаще близко подступили слезы. Я с трудом сдержал их и попросил ненадолго оставить меня одного. Крикет и МакДональд удалились. Я лежал, покуривал и изучал матерчатый потолок – но на нем не было написано никаких ответов.
Почему вкус жизни в последние недели сделался для меня таким горьким?
* * *
Я ненадолго забылся, а когда пришел в себя, увидел, что надо мной склонилась Бренда. При ее росте наклониться ей пришлось довольно низко.
– Как ты нашла меня? – спросил я.
– Я ведь репортер, помните? Искать и находить – это моя профессия.
Парочка язвительных реплик завертелась у меня на языке, но кое-что в выражении лица моей помощницы заставило меня удержаться от них. Глаза ее светились щенячьим обожанием. Я, хоть и смутно, но помнил, как отчаянно больно бывает, когда на него не отвечают взаимностью.
И надо воздать Бренде должное, она постоянно совершенствовалась. Возможно, когда-нибудь она и станет репортером.
– Тебе не стоило так напрягаться. Похоже, я не слишком серьезно ранен. Травмы головы совсем легкие.
– Я нисколько не удивлена! Вашу голову повредить трудно.
– Мозг не пострадал от… – начал было я и осекся, осознав, что она только что подколола меня. Шпилька вышла довольно хилой и едва тянула на настоящую шутку – возможно, искусством шутить Бренда так никогда и не овладеет – но это было нечто. Я улыбнулся ей.
– Я собиралась заехать в Техас и привезти того доктора… как вы его называли?
– Костоправ. Лекарь. Знахарь. Микстурщик. Пиявочник. Фельдшер. Пилюлькин.
Ее улыбка сделалась несколько рассеянной; я буквально увидел, как она записывает мои слова в память, чтобы потом посмотреть в справочниках.
Губы мои были растянуты в улыбке, но, сказать по правде, даже при современном уровне развития медицины паралич половины тела – штука пугающая. Мы относимся к своим телам совершенно не так, как большинство наших предков из прошлых веков, мы не боимся пораниться, умеем отключать боль и в большинстве случаев обращаемся с костями и плотью ничуть не более почтительно, чем с запчастями, легко поддающимися ремонту или замене. Но когда повреждения по-настоящему серьезны, некая сущность на примитивном уровне нашего сознания в ужасе вскидывается на задние лапы и принимается выть на Землю. Меня сотрясал приступ панического страха, и обезболивающий чип, подключенный к моему спинному мозгу, нисколько не помогал, да и не мог помочь. Не знаю, догадывалась ли об этом Бренда, но я испытал странное облегчение оттого, что она была в эти минуты со мной. Я был рад ее присутствию.
– Спасибо, что пришла, – шепнул я и взял ее за руку. Она сжала мою ладонь и отвернулась.
* * *
Тем временем поток пострадавших со съемочной площадки прекратился, и команда медиков собралась вокруг меня. Они подключили меня к дюжине приборов, внимательно изучили результаты и отошли в сторонку пошептаться – как будто бы их мнения и в самом деле что-то значили, как будто бы медицинский компьютер не контролировал полностью постановку диагноза и ход моего лечения.
Врачи приняли решение перевернуть меня на живот. Полагаю, они пришли к выводу, что так будет легче добраться до сломанного позвоночника. Лучше бы мне было никогда не слышать, что медиков называют высокооплачиваемыми кровожадными обезьянами!
Началась операция. Я не мог ничего чувствовать, но до моего слуха доносились на редкость отвратительные звуки. Представляете себе этакое склизкое чмоканье, каким обычно в фильмах озвучивают сцены, где кому-нибудь вспарывают кишки? Так вот, звукооператоры могли бы записать этот эффект прямо на операционном столе. Внезапно что-то с глухим стуком шлепнулось на пол. Я покосился через край кровати и увидел нечто вроде сырой кости из супового набора. С трудом верилось, что это когда-то было частью меня.
А медики все продолжали возиться, что-то отрезать, подключать все новые приборы… Они приносили жертвы богам-целителям – Эскулапу, Митридату[20]20
Митридату VI, царю Понтийскому (умер в 63 году до нашей эры), приписывается изобретение мифического универсального противоядия.
[Закрыть], Лете и Пфайцеру, – изучали внутренности козла, разрывали на себе одежды и водили, взявшись за руки, целебный хоровод над моей распростертой тушей…
На самом деле, уж лучше бы они и вправду проделали нечто подобное. Это было бы гораздо интереснее, чем то, чем они занимались на самом деле: по большей части просто стояли рядом и следили, как автоматы чинят меня.
Смотреть мне было решительно не на что, кроме старинного прибора с большим стеклянным экраном и множеством кнопок, что стоял у стены в нескольких футах от моего лица. По экрану змеились синие линии, время от времени обнадеживающе вскидывая яркие точки-головки, чтобы обрисовать зубец острого пика.
– Принести тебе чего-нибудь? – спросил прибор. – Цветов? Конфетку? Игрушек?
– Разве что новую голову, – ответил я, разумеется, не ему, а ГК.
Голос ГК может раздаться откуда угодно, поскольку он обращается непосредственно к слуховым центрам в моем мозгу.
– Во сколько мне все это обойдется? – поинтересовался я.
– Окончательная оценка пока еще не проводилась. Но Принцесса Уэльская уже отправила запрос на пересылку счета за лечение ей.
– Возможно, я имел в виду не совсем…
– Хочешь узнать, насколько серьезны твои травмы? Ну, как тебе сказать. В среднем ухе есть три косточки – стремечко, молоточек и наковальня. Ты наверняка будешь счастлив узнать, что ни одна из этих шести костей не сломана.
– Так что я снова смогу играть на пианино.
– Да, так же плохо, как и раньше. Кроме того, многие второстепенные органы остались неповрежденными. И удастся спасти почти половину квадратного метра кожи.
– Скажи… Если бы меня привезли сюда… то есть, в такой военный госпиталь, декорации которого тут стоят…
– Я понял, о чем ты.
– …к врачам с незамысловатыми хирургическими методами того времени… я бы выжил?
– Маловероятно. Сердце у тебя не задето, мозг поврежден несильно, но другие твои травмы таковы, как будто ты подорвался на противопехотной мине. Ты никогда не смог бы ходить и мучился бы от страшной боли. Ты сам пожалел бы, что остался жив.
– Как ты можешь такое говорить?
ГК не ответил, и я остался наедине со своими переживаниями. Обычно это не больно-то помогает, когда имеешь дело с ГК.
Нам всем приходится обращаться к ГК по дюжине раз на дню, но почти всегда мы взаимодействуем с одной из его подпрограмм на совершенно обезличенном уровне. Но помимо рутинных житейских операций он занят еще и поддержкой многих миллионов индивидуальных интерфейсов, фактически личностей, которые он создает для каждого жителя Луны. ГК всегда рядом, готов помочь советом, проконсультировать, да просто выслушать и подбодрить. В молодости я много и подолгу разговаривал с ГК. Он – лучший товарищ по играм и идеальный воображаемый друг каждого ребенка. Но по мере того как мы взрослеем и вступаем в более реальные, менее управляемые и куда более сознательные отношения, чреватые горем и разочарованиями, мы постепенно сокращаем контакты с ГК. А с приходом зрелости и осознания, что другие люди, невзирая на их недостатки, могут дать нам гораздо больше, чем когда-либо сможет ГК, мы еще сильнее ограничиваем общение с ним, пока он не становится не более чем на редкость сообразительным и ненавязчивым слугой, который всегда под рукой, чтобы легче преодолеть жизненные трудности.
Но теперь ГК сам вмешивался в мою жизнь. Он вмешался уже дважды. И я помимо воли принялся гадать, что у него на уме. В прошлом мне крайне редко приходилось заниматься этим.
– Похоже, я сотворил большую глупость, – запустил я пробный шар.
– Возможно, мне следует позвонить Уолтеру и попросить уничтожить передовицу.
– Ладно! Стало быть, это уже не новость. То, что у меня кое-что на уме.
– Я надеялся, что тебе захочется это обсудить.
– Быть может, сначала нам следует обсудить то, что ты сказал до этого.
– Ты о тех предполагаемых страданиях, которые ты претерпел бы, если бы получил такие травмы году, скажем, в 1950-м?
– Я о твоем заявлении, что я предпочел бы умереть.
– Это было всего лишь предположение. Основанное на моих наблюдениях за тем, как плохо современный человек подготовлен к испытанию болью, поскольку никто из вас ни разу в жизни не ощущал ее достаточно долго. Я заметил, что и люди Старой Земли, для которых боль не была шокирующей новостью, часто предпочитали смерть страданиям. Из чего я и заключил, что сегодня мало кто стал бы так цепляться за жизнь, если бы она превратилась в нескончаемую череду неослабевающих мук.
– Так что это был просто общий вывод из отвлеченных соображений.
– Естественно.
Я не поверил ему, но говорить об этом вслух не было смысла. ГК все равно все выяснит своими методами и в свое время. Я молча следил, как ползли по экрану прибора синие линии, и ждал.
– Я смотрю, ты не делаешь никаких заметок о новом жизненном опыте. На самом деле ты вообще последнее время крайне редко что-либо записываешь на память, – заметил ГК.
– Так ты следишь за мной, не правда ли?
– Только когда мне больше нечем заняться.
– Как ты и сам наверняка знаешь, я не делаю заметок из-за того, что у меня сломался рукопис. И не починил я его до сих пор лишь потому, что единственный парень, который сейчас в них разбирается, так перегружен заказами, что, по его словам, до моего рукописа у него руки дойдут не раньше августа. Если только он не бросит свое занятие и не займется починкой штыревых антенн.
– На самом деле, он не единственный, – сообщил ГК. – Еще есть женщина, которая чинит рукописы. В Пенсильвании.
– Кроме шуток? Приятно видеть, что жизненно важный навык не сгинет без следа.
– Мы стараемся сохранять и поощрять любые навыки, какими бы непрактичными и бесполезными они ни были.
– Уверен, внуки будут благодарны нам за это.
– Чем ты теперь пользуешься, когда пишешь статьи?
– Двумя способами. Первый – беру брусок мягкой глины и острой палочкой выдавливаю на нем кучу треугольничков в самых различных сочетаниях. Затем отправляю глину на обжиг в печь – и через четыре-пять часов у меня готов вполне удобочитаемый оригинал. Я все думаю, как бы назвать этот процесс.
– Клинопись подойдет?
– Ты имеешь в виду, для человечества это не новость? Ну ладно. Когда глина меня утомляет, я достаю древний молоток и зубило и высекаю свои бессмертные литературные творения в камне. Это избавляет меня от необходимости таскать Уолтеру в офис смешные бумажонки: я просто кидаю статьи через всю редакцию прямо ему в окно.
– Так что мне не следует думать, будто бы ты согласишься еще раз попробовать Прямой Интерфейс.
* * *
О чем это он и, главное, к чему?..
* * *
– Уже пробовал, – буркнул я. – Не понравилось.
– Но это было больше тридцати лет назад, – напомнил ГК. – С тех пор он несколько усовершенствовался.
– Послушай, – раздраженно и нетерпеливо бросил я. – У тебя кое-что на уме. Так скажи об этом прямо, вместо того чтобы увиваться вокруг да около и осыпать меня экивоками!
На мгновение ГК замолчал. Это мгновение затянулось и грозило обернуться долгим молчанием, так что пришлось мне предположить:
– Тебе для чего-то нужно, чтобы я согласился на Прямой Интерфейс.
– Думаю, это может пойти на пользу.
– Тебе или мне?
– Нам обоим. То, что я собираюсь тебе продемонстрировать, может оказать определенное целебное воздействие.
– Думаешь, я в этом нуждаюсь?
– Посуди сам. Очень ли ты счастлив последнее время?
– Не очень-то.
– Тогда можешь попробовать. Это совсем не больно и может помочь.
* * *
Так чем же я таким важным и неотложным занимаюсь, что не могу уделить несколько минут болтовне с ГК?..
* * *
– Ну хорошо, – сдался я. – Я согласен на интерфейс с тобой, хотя и думаю, что сначала тебе все же следовало бы преподнести мне цветы и заплатить за ужин.
– Я буду нежен и деликатен, – пообещал ГК.
– Что мне делать? Тебе нужно подключить меня к чему-нибудь?
– Этого уже много лет не требуется. Я могу использовать обычное подключение к твоему мозгу. Все, что тебе нужно, это ненадолго расслабиться. Посмотри на осциллограф, это может помочь.
Я послушно уставился на пляску синих линий. Они все так же вырисовывали зубцы и провалы, и вдруг экран начал раздвигаться ввысь и вширь, как будто я вплывал в него. Вскоре я мог различить всего одну лениво ползущую линию. Она замедлилась, остановилась и превратилась в яркую точку. Точка сделалась еще ярче и принялась расти, пока я не ощутил жар ее свечения на своем лице. Она стала пылающим солнцем на голубом тропическом небе. На миг у меня закружилась голова, как будто бы окружающий мир перевернулся – при том, что тело мое оставалось неподвижным – а потом я ощутил, что лежу не на животе, а на спине, не на белоснежных простынях в лазарете "Норт Лунар Филмверкс", а на прохладном влажном песке пляжа, и услышал вместо тихого бормотания медиков крики чаек, шипение и рев прибоя. Море шумело совсем рядом. Волна последним усилием доползла до меня, пощекотала ступни и омыла бедра. Затем отхлынула и прихватила с собой немного песка, на котором я лежал. Я приподнял голову и увидел бескрайний синий океан с барашками белой пены на гребнях волн. Я поднялся на ноги – вокруг простирался белый песчаный пляж. Он оканчивался у подножий пальм, и дальше, насколько хватало глаз, кудрявились джунгли, окутывали зеленым одеялом каменистые склоны вулкана. Над его вершиной курился дымок. Местность выглядела поразительно настоящей. Я опустился на колени и зачерпнул горсть песка. Ни одна песчинка не походила на другую, и, как бы близко я ни подносил пригоршню к глазам, иллюзия реальности не разрушалась – мне удавалось разглядеть все новые и новые детали, почти проникнуть в микромир. Вероятно, здесь не обошлось без некоей фрактальной[21]21
Фрактал – геометрическая фигура с дробной размерностью, каждая часть которой является уменьшенной копией целого.
[Закрыть] магии. Я немного побродил по пляжу, время от времени оборачиваясь посмотреть, как изящно вода омывает мои следы, сглаживает края отпечатков, бурлит и закручивается водоворотиками. Я пил полной грудью пропитанный солью воздух.
Мне уже нравилось здесь. Интересно только, зачем ГК перенес меня сюда? В конце концов я решил, что он сам объяснит это, когда придет время. На этом я успокоился, отошел от воды и уселся под пальмой, в ожидании, когда объявится ГК. Ожидание растянулось на много часов. Я бездумно разглядывал прибой и два раза пересел подальше, чтобы догнать тень от пальмы, ускользавшую по мере продвижения солнца по небу. Я заметил, что кожа у меня покраснела, хотя на солнце я пробыл совсем недолго. Кажется, несколько раз я проваливался в дремоту, но, сидя в одиночестве, трудно с уверенностью сказать, спишь ты или бодрствуешь. Как бы то ни было, но ГК так и не появился. В конце концов меня одолела жажда. Я отправился в долгий многокилометровый путь по пляжу и брел, пока не нашел небольшой источник пресной воды. По дороге я отметил, что берег загибается вправо; возможно, я находился на острове. Вскоре стемнело – очень быстро, и из этого некая часть моего сознания сделала вывод, что это подобие островка суши, на самом деле существующее всего лишь как набор уравнений в банках данных ГК, якобы расположено где-то в тропическом поясе Земли, неподалеку от экватора. Но эта информация не принесла мне ничего хорошего. С приходом ночи не стало холоднее, но вскоре я обнаружил, что без одежды и мало-мальски цивилизованного ложа спать на голом песке зябко и совершенно неудобно. Я раз за разом просыпался и каждый раз обнаруживал, что звезды совсем немного переместились по небу. Каждый раз я громко звал ГК, но отвечал мне один лишь рокот прибоя.
Затем после очередного провала в сон я пробудился, когда солнце уже высоко стояло над горизонтом. В левом боку постепенно нарастала боль солнечного ожога, а правый совсем замерз. В волосах у меня было полно песка. Когда я уселся, во все стороны брызнули прочь маленькие крабики, и я был потрясен, осознав, что всерьез подумываю поймать и съесть одного из них – настолько я проголодался. Но зато в воде меня ожидало кое-что интересное. Ночью волны выбросили на берег большой, обитый стальными полосами деревянный сундук, множество древесных обломков и лохмотья парусины. Это навело меня на мысль о кораблекрушении. Возможно, именно из-за него я оказался здесь в одиночестве. Я вытащил сундук повыше на берег, достаточно далеко, чтобы его не смыло обратно в море, подумал немного и выловил заодно все обломки и парусину. Я сбил камнем замок на сундуке и, открыв его, обнаружил, что содержимое не повреждено водой и весьма полезно для жертвы компьютерного кораблекрушения: в нем лежали книги, инструменты, рулоны ткани, неприкосновенный запас продуктов – сахара и муки – и даже несколько бутылок хорошего шотландского виски. Инструменты были лучше, чем те, которыми я пользовался в Техасе. По всей вероятности, они могли быть изготовлены по технологии конца девятнадцатого века. Большинство книг оказались практическими пособиями – но была среди них и художественная, которой не быть просто не могло: "Робинзон Крузо" Даниеля Дефо. Все книги, в крепких кожаных переплетах, были изданы позднее 1880 года. Острым мачете я сковырнул верхушку кокосового ореха и задумчиво принялся жевать восхитительную белую мякоть, не спеша переворачивая страницы. Я прочел, как дубить кожу, где раздобыть соль, как лечить раны (эта последняя тема не очень-то мне понравилась) – в общем, в руки мои попало неоценимое сокровище, настоящая библиотечка робинзона. Если бы я захотел смастерить себе обувь, то вполне смог бы это сделать. Если бы мне взбрело в голову построить каноэ с выносными уключинами и попытать счастья в покорении Тихого океана (я предполагал, что меня забросило куда-то в южные моря), вся необходимая информация была мне доступна. Если бы я пожелал сделать из кремня наконечники для стрел, построить из глины запруду, изготовить порох, побаловать себя фрикасе из обезьяны или сразиться с дикарями, книги запросто научили бы меня этому. Они были богато иллюстрированы прекрасного качества литографиями. Но вот если бы мне захотелось прогуляться по Кларкештрассе в Кинг-сити или хотя бы пройти в пасхальной процессии по Пятой Авеню в Малом Старом Нью-Йорке, мне бы чертовски не повезло. Но на это абсолютно не имело смысла жаловаться, поскольку докричаться до ГК по-прежнему не удавалось. И я принялся за работу, первым делом обследовал местность и выбрал подходящее место для стоянки. В эту ночь я спал под парусиновым навесом, завернувшись вместо одеяла в кусок фланели из сундука. Она тоже оказалась на редкость приятной и полезной вещью. Большую часть ночи то накрапывал, то переставал дождь. От мерного шелеста дождя по парусине на меня снизошел странный покой, мне было уютно лежать в темноте, едва рассеиваемой светом луны. Я подметил очаровательную деталь: по сравнению с полной Землей Луна выглядела куда более тусклой и мелкой. Возможно, простые удовольствия и есть самые лучшие…
Несколько следующих недель я провел в упорных трудах. (Как ни странно, меня ничуть не беспокоило, что сила тяжести сделалась в шесть раз больше той, при которой я прожил целый век. Даже то, что предметы падали быстрее и ударялись о землю сильнее, чем я привык за всю жизнь, нисколько меня не обескураживало. Всемогущий Властелин этого полупроводникового мира позаботился приспособить мою ответную реакцию к новым условиям.) Добрую часть каждого дня я отводил постройке жилища, в оставшееся время – добывал пропитание. Я обнаружил густые заросли бананов и хлебных деревьев и с удовольствием разнообразил их плодами свою кокосовую диету. Я нашел манго и гуавы, великое множество съедобных корней, клубней, листьев и зерен. Попадались мне и пряности – тех видов, которые можно было распознать по книге. Маленьких шустрых крабиков, как выяснилось, не так уж трудно было поймать, а в вареном виде они оказались настоящим деликатесом. Я сплел сеть из лиан и вскоре добавил к своему гастрономическому попурри несколько видов рыбы. Еще я выкапывал моллюсков. А когда жилье было готово, я расчистил солнечное местечко неподалеку от него под огород и посадил несколько семян, найденных в сундуке. В джунглях я расставил ловушки, и в них тут же попались несъедобные мелкие грызуны, устрашающего вида рептилии и неизвестная мне птица. В конце концов я решил, что это дикая индейка. Я изготовил лук и стрелы и успешно промахнулся по каждому зверю, в которого целился. Между делом, примерно через месяц после начала моего приключения я начал вести календарь: оставлять зарубки на дереве. До этого я только догадывался о прошедшем времени. Изредка я не на шутку задумывался, появится ли ГК меня проведать – а если появится, то когда, – и не заточен ли я здесь до конца дней моих.
В один прекрасный день во мне проснулся исследователь. Я собрал кое-какие вещи в заплечный мешок, нахлобучил соломенную шляпу (большая часть моего тела успела загореть до черноты, но с полуденным солнцем шутить все же не стоило) и пустился вдоль берега с целью определить размеры клетки, в которую попал. Через две недели я вернулся туда же, откуда пришел – я и впрямь находился на острове. По пути мне попались на глаза останки корабля, выброшенные морем на каменистый участок побережья, недельной давности китовая туша и множество других чудес. Но я не встретил ни следа человеческого жилья. Похоже, у меня, в отличие от Робинзона, даже Пятницы не будет – обсуждать философские вопросы мне предстояло с самим собой. Впрочем, это открытие не слишком меня разочаровало, и я принялся чинить повреждения, которые за время моего отсутствия нанесли моему хозяйству дикие животные. Еще через несколько недель я решил вскарабкаться на вулкан, что возвышался посреди острова – я назвал его Гора Эндью. Совершить восхождение меня толкнули соображения, показавшиеся мне на тот момент гениальными. Я имею в виду, герой Жюля Верна наверняка покорил бы вулкан, не правда ли? Покорение это оказалось куда тяжелее прогулок по пляжу: я то и дело прорубался с помощью мачете сквозь густые заросли тропических лиан, преодолевал болота, кишевшие москитами и пиявками, и до крови обдирал ноги об острые камни. Но в один прекрасный день я ступил на высшую точку моих владений и увидел то, что не было видно с берега: по форме мой остров походил на сапог. (Сознаюсь, для того, чтобы это разглядеть, понадобилась капелька воображения. Остров можно было с таким же успехом принять и за букву Y, и за бокал шампанского, и за пару сплющенных в любовном экстазе змей. Но Калли наверняка больше понравился бы сапог, так что я дал острову итальянское название Скарпа[22]22
Scarpa (итал.) – сапог.
[Закрыть].) Когда же я вновь вернулся на свою стоянку, то решил, что путешествий с меня хватит. С вершины вулкана я видел и другие места, в которые можно было бы прогуляться, но мне показалось, что там абсолютно нечего делать. Я не заметил ни завитков дыма, ни дорог, ни аэропортов, ни памятников, ни казино, ни итальянских ресторанов. Остров Скарпа предлагал вместо них болота, реки, джунгли и торфяные топи. Всего этого я уже навидался выше крыши; к тому же, ни в одном из подобных мест не подают стоящей выпивки.
Я решил посвятить жизнь созданию максимального комфорта и наилучших условий для отдыха, какие только удастся изобрести, во всяком случае, до тех пор, пока не объявится ГК. У меня совершенно не было желания писать – ни статьи, ни мой давно начатый и заброшенный роман, который по памяти представлялся мне как раз таким отвратительным, каким, я всегда боялся, он получится. Мне почти совсем не хотелось секса. Похоже, единственной побудительной силой, которая могла заставить меня действовать, остался голод, но его было относительно легко утолить. Я открыл в себе две черты. Первая состояла в том, что я мог с головой погружаться в любое, самое бесхитростное занятие, и результаты моей работы прекрасно меня удовлетворяли. Мало кому из моих современников на Луне известно, какую радость могут доставить обработка земли своими руками, выращивание и сбор урожая, осознание, что вся еда на столе – плод собственных трудов. Да я и сам отказался бы, предложи мне кто в недавнем прошлом пережить подобный опыт. Но ничто не сравнится со вкусом помидора, только что сорванного в своем огороде. Еще более редкое в наши дни развлечение – охота. Я постепенно научился лучше обращаться с луком и стрелами (хотя хорошим стрелком так и не стал) и мог часами лежать в засаде у водопоя, ловя всеми органами чувств осторожное приближение одной из диких свиней, что водились на острове. Мне доставляло удовольствие даже преследование раненой дичи, хотя, загнанные в угол и озлобленные неудачной стрелой в ляжку, свиньи могут быть опасны. Возможно, мне не стоило бы признаваться в этом в нынешние мирные времена, но даже в последнем ударе ножа, отнимающем у жертвы жизнь, было нечто, чем можно гордиться и чем быть довольным. А вторым, что я обнаружил в себе, оказалась способность не скучать в отсутствие работы. Когда не находилось неотложных дел, я мог целый день валяться в гамаке, натянутом меж стволов двух пальм, наблюдать, как волны разбиваются о берег, и потягивать ананасовый сок или самодельный ром из половинки кокосового ореха. В такие минуты самое время вытащить собственную душу на свежий воздух, мысленно развесить на веревке и поискать в ней прорехи и слабые места. Их я обнаружил немало. Пару-тройку подлатал, остальные отложил для обсуждения с ГК. Если он вообще когда-нибудь появится, в чем я начал сомневаться.
Я все хуже помнил свою жизнь до острова – то время, когда я обитал в странном месте под названием Луна, где воздух был дозирован, сила тяжести действовала слабо, а пещерные люди прятались под толщей камня, смертельно боялись безвоздушного пространства и солнечного света. Временами я готов был отдать что угодно за возможность просто поговорить с кем-нибудь. Порой мне безумно хотелось той или иной пищи, которой остров Скарпа был неспособен меня снабдить. Если бы мое уединение нарушил сатана с бронтобургером в лапах, он заполучил бы задешево мою свежеотремонтированную душу, и ему даже не пришлось бы упражняться в искусстве искушения. Но большую часть времени мне никого не хотелось видеть, и довольствовался я, как правило, поджаренной на вертеле дикой индейкой с ломтиком манго на десерт. Единственным, что отравляло мне райскую жизнь, были сны, которые начали преследовать меня примерно полгода спустя после начала моей робинзонады. Поначалу они снились нечасто, и утром мне удавалось сравнительно легко стряхнуть их с себя. Но вскоре я стал видеть их каждую неделю, затем несколько раз в неделю. И наконец, они принялись являться мне и пробуждать каждую ночь, иногда даже не по одному разу за ночь. Снов было три. События в них развивались по-разному, многое было туманно и едва различимо – но они всегда заканчивались до ужаса отчетливой сценой, более реальной, чем сама действительность – если, конечно, слово "реальность" еще не утратило для меня весь смысл, поскольку я и так не жил, а грезил. В первом сне из глубоких ран в обоих моих запястьях хлестала кровь. Я пытался остановить ее, но безуспешно. Во втором – меня пожирал огонь. Пламя не причиняло боли, но почему-то именно этот сон пугал меня больше всего. В последнем сне я падал. Падение длилось долго, и все время, пока летел, я смотрел в лицо Эндрю МакДональда. Он пытался что-то мне сказать, и я напрягал слух, чтобы расслышать и понять – но, прежде чем мне удавалось хоть что-нибудь разобрать, я ощущал резкий рывок вверх… и просыпался у себя в гамаке, насквозь мокрый от пота. Текли все три сна так, что мне всегда казалось, будто в них есть нечто большее, чем видится на первый взгляд, некий второй план, который я забыл и никак не могу припомнить – но последняя страшная картина перечеркивала это ощущение, заслоняла собой все остальное и не шла у меня из головы большую часть утра. Затем в один прекрасный день я увидел по своему примитивному календарю, что провел на острове ровно год. Внезапно я понял, что именно сегодня, в день первой годовщины моего приключения, явится ГК. Мне очень о многом нужно было с ним поговорить. Меня охватило волнение, и я бросился наводить чистоту на свои владения. Большая часть дня ушла на подготовку к приему первого посетителя. С чувством заслуженного удовлетворения взирал я на дело рук своих: я проделал достойную работу по созданию островка цивилизации посреди дикой природы. ГК может мной гордиться. Я вскарабкался на вершину дерева, ставшего мне домом – там оказалась смотровая башенка. Меня посетила странная мысль: а как это я построил ее? Когда? И главное, зачем?.. Разумеется, едва я взглянул на океан, как увидел, что к острову приближается лодка. Я спустился и кинулся по тропинке к пляжу. Погода была так близка к мертвому штилю, как только возможно в этих водах. Волны еле-еле доползали до берега и моментально умирали в песке, словно изнуренные долгим путешествием с востока. На воде покачивалась стая чаек. Приближение лодки, которую я заметил с высоты, ненадолго побеспокоило их. Лодка была деревянной и походила на шлюпки китобоев или на баркас с палубы крупного судна. И в этой лодке, спиной ко мне, мерно гребя веслами, сидело странное видение. Я не сразу понял, что причудливую форму его голове придавал весьма необычный головной убор, высокий, точно колокол. Видение медленно гребло к берегу. Когда днище лодки врезалось в песок, ее пассажир едва не свалился с сидения, поднял весла из воды, встал на ноги и повернулся ко мне лицом. Это оказался пожилой джентльмен в полной парадной форме адмирала Военно-Морских Сил Великобритании, широкогрудый, с длинными тонкими ногами, морщинистым лицом и лохматой седой шевелюрой. Он выпрямился во весь рост, взглянул на меня и промолвил:
