Текст книги "Стальной пляж"

Автор книги: Джон Герберт (Херберт) Варли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 46 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Я не сильна в математике. И никогда не была, так что же заставляет меня постоянно прибегать к числовым метафорам? Возможно, моё невежество помогает мне защищаться. Каковы бы ни были причины, вот смотрите:

Если вы похожи на меня, то будете стараться изменить баланс уравнений своей жизни в благоприятную для себя сторону, так, чтобы с полученным ответом вы смогли жить. Конечно, всегда есть способы подогнать решение под ответ, чтобы оно выглядело красивой сглаженной линией от игрека до икса. Но эта линия указывает на какого-то неизвестного парня, а вовсе не на меня. Просто обязана существовать такая константа, которую можно было бы ввести в уравнение, чтобы обе его части – такая Вселенная, какая есть, с одной стороны, и такая, какой мы хотим, чтобы она была, с другой – пришли к соглашению в совершенной кармической евклидовой гармонии.

Увы, похоже, множеству людей это удаётся лучше, чем мне.

Я старалась, пыталась изо всех сил, пока душевная рана была ещё свежа, возложить на ГК ответственность за смерть Марио.

Первым пришло на ум, конечно же, самое банальное решение проблемы. Оно лежало на поверхности и, по сути, не было решением: ГК виноват, потому что из-за него возник тот хаос, что загнал меня в пещеру.

Но дальше-то что?

Если бы Марио раздавило огромным булыжником, помогла бы мне злость на этот булыжник? Это была бы не такая помощь, какая мне нужна. Нет, чёрт побери, мне хотелось найти кого-то, кого имело бы смысл обвинять. Я отчаянно старалась поверить, будто бы ГК затем отманил меня подальше от пещеры, чтобы я не видела, как какой-то его мелкий подпевала, некая сверхъестественная сила, серая зловещая магия вуду чёрной кошкой просочилась внутрь, похитила моего возлюбленного сына и высосала дыхание из его лёгких.

Но мне не удалось сложить это всё в правдоподобную картину. Чтобы такое объяснение сработало, нужна сила параноидального воображения, намного превосходящая силу моего.

Так почему же Марио умер?

* * *

Прошла почти неделя, прежде чем я как следует задалась вопросом о том, как он умер, что его убило. Иначе говоря, после того как я окончательно отказалась от мысли, что его сознательно погубил ГК. Может, у него был порок сердца, который проглядели медики? А может, нарушился химический состав крови? Или некая болезнь динозавров мутировала и стала смертельной для людей? Или Марио погиб от избытка любви?

В хаосе, последовавшем за Великим Сбоем, было не так-то просто отыскать ответы. Всепланетная сеть не работала, нельзя было просто заплатить денежку, задать вопрос и надеяться, что ГК отыщет ответ в некой давно позабытой библиотечной системе. Ответы никуда не делись, оставалось только исхитриться добраться до них. На несколько месяцев Луна была отброшена в доинформационную эру.

В конце концов я наткнулась на одного историка медицины, которому удалось обнаружить причину смерти, подходящую для указания в свидетельстве. Не то чтобы у Марио не было свидетельства о смерти, но обычные врачи с лёгкостью отмели ответы на все мои вопросы, просто взглянув на данные моих акушерских осмотров – тех, что я успела пройти, прежде чем посещение райцентра "Хайнлайн" сделало дальнейшие медосмотры слишком рискованными. Сохранились и образцы тканей плода. По ним врачи однозначно установили, что у моего сыночка не было ни дыры в сердце, ни каких-либо других физических дефектов развития. И обмен веществ у него был не нарушен. Моё предположение о новой болезни высмеяли, а о теории удушения любовью я и упоминать не стала. Но врачи так и не сказали, что же произошло. Почесав в затылках, они предложили эксгумировать тело для более тщательного обследования. Я ответила, что если они посмеют это сделать, я вырежу им сердца из их вонючей груди ржавым скальпелем и поджарю себе на обед. Вскоре после этого меня силой вывели из помещения.

А историк, не теряя времени, откопал несколько древних заплесневелых томов и извлёк из них диагноз: СВС. Тома относились к эпохе медицинских аббревиатур – времени, когда людям расхотелось называть собственной фамилией новые болезни, которые они открывали, когда старые и вполне ещё пригодные названия были отброшены и заменены безобидными, но труднопроизносимыми сокращениями, а они в свою очередь быстро упрощены до таких, которые хоть как-то можно выговорить. Так поведал мой исследователь. А СВС, похоже, расшифровывается так: Младенец Погиб, а Почему, Неизвестно.

По-видимому, в некоторых случаях дети вдруг перестают дышать. Если рядом никого нет и дыхание не запустить, само оно не возобновится. Это синдром внезапной смерти младенцев. И не говорите мне, что прогресса не существует.

* * *

Нед Пеппер, пьяный эскулап из Техаса, был единственным, кто заподозрил неладное. В 1800-х годах в Техасе сельский врач мог при взгляде на новорождённого что-то уловить внутренним чутьём и посоветовать мамочке не спускать с малыша глаз, ибо выглядит он как-то бледненько. В современной медицине осталось чертовски мало интуиции. Но, разумеется, и от дифтерии дети уже не умирают.

Когда Нед обо всём узнал, он был так потрясён, что бросил пить. Начал думать, что сумеет стать настоящим врачом. Последнее, что я слышала о нём, было то, что он поступил в медицинскую школу и учёба прекрасно давалась ему. Молодец, Нед!

* * *

Поскольку ГК больше не было и некого было винить, я быстро переключилась на единственного оставшегося вероятного виновника. Вскоре я составила длинный список того, что я сделала бы по-другому, и ещё более длинный – того, что должна была бы сделать. Некоторые пункты в них были совершенно нелогичны, но о какой логике можно говорить, когда ребёнок умер? Большинство из перечисленных решений тогда казались мне хорошими, а по прошествии времени оказались ужасными.

Самый большой вопрос: чем можно оправдать прекращение дородового наблюдения? Допустим, я пообещала хайнлайновцам не раскрывать тайну их нуль-скафандров. И что? Теперь можно сказать, что мой ребёнок погиб из-за того, что я оберегала чужие секреты? Да я бы с радостью предала их всех, целиком и полностью, если бы это могло помочь Марио снова задышать. И всё же…

То было тогда; а теперь? Когда я решила держаться подальше от врачей, мои доводы показались достаточными и не показались угрожающими. Имейте в виду, что, во-первых, я ровным счётом ничего не знала об опасностях деторождения. Я понятия не имела, что столько разных факторов может погубить младенца, и не подозревала о существовании такой напасти, как СВС, который может остаться незамеченным при осмотрах на раннем сроке, при обследованиях во втором триместре и даже ускользнуть от внимания медсестры при родах. Анализ на СВС делается после рождения, и если ребёнок оказывается в группе риска, его лечат тут же на месте, это так же обыденно, как разрезание пуповины.

Так что вы можете возразить, что я не во всём виновата. Даже при лучшем уходе Марио мог бы точно так же умереть, если бы я покинула ферму и обратилась за помощью, или даже у меня на глазах. Так сказал бы ГК. И я постаралась оправдаться сама перед собой, и мне почти удалось – кабы не второе, что я прошу иметь в виду: по-хорошему, я не имела права заводить детей.

Теперь мне, омытой воспоминаниями о нежной любви к сыну, трудно припомнить, что когда-то я так считала, но от вас, мои Верные Читатели, я никогда не пыталась этого скрыть. Я полюбила своё дитя далеко не с первой минуты. Забеременела по неосторожности и сохранила беременность из упрямства, чуть не против собственной воли, без серьёзной на то причины. На всём протяжении срока я ничего не чувствовала к ребёнку и уж точно не испытывала радости от пережитого. Даже двенадцатилетние находят более серьёзные причины родить, чем я. Только потом сын стал для меня целым миром и смыслом моей жизни. Я пришла к убеждению, что если бы с самого начала, с момента зачатия любила его, он теперь был бы по-прежнему со мной, и библейская тяжесть моей кары – именно то, что я заслужила.

Когда я погрязла в этих мыслях и припомнила уроки своего прошлого, мне показалось, что долго я не протяну. Я забилась в свою хижину в Техасе и принялась ждать, какие формы примет моё саморазрушение.

* * *

Но прежде чем оказаться лицом к лицу со своей виной, мне пришлось разобраться ещё с одним источником бед: Элизабет Сакс-Кобург-Готой.

После того, как восстановился всеобщий порядок, она много раз пыталась со мной связаться. Посылала цветы, конфеты и всевозможные мелкие подарки. Писала мне письма, которые я тогда не в силах была прочесть. Не то чтобы я так уж злилась – я просто не хотела и слышать о ней.

Последним подарком был щенок бульдога, девочка. Из записки, прикрепленной к её ошейнику, я узнала, что передо мной прямой потомок благородной династии покойного сэра Уинстона Дизраэли Плантагенета. Собачка была так уродлива, что, пулей вылетев за пределы шкалы страховидности, тут же подскочила до высшего балла очарования. Но её навязчивое дружелюбие и слюнявые щенячьи поцелуи грозили утешить меня и тем помешать скорбеть, так что я отправила её в собачью криокамеру и добавила пункт о ней в своё завещание – больше ни на что полезное, кроме его составления, я в то время не годилась. Я завещала разморозить щенка, если выживу.

Я выжила, мисс Мэгги разморозили, с тех пор она служит мне большим утешением.

Что же до Лиз, она отреклась от трона и легла в клинику для алкашей, выписалась, снова сорвалась, присоединилась к Анонимным Алкоголикам и обрела трезвость. Мне сообщили, что она не пьёт уже полгода и попала в высшую лигу зануд, всем подряд рассказывая об этом.

Спору нет, она вела себя подло, и хоть я и понимаю, что всё зло от алкоголя, но не сам же он льётся пьянице в глотку, так что все грехи я ей отпустить не могу… и всё же я её простила. К смерти Марио она не причастна, хотя к некоторым другим смертям руку приложила. Спасибо за шавку, Лиз. Когда увидимся снова, угощу тебя выпивкой.

* * *

Я выжила и некоторое время не могла взять в толк, как же это у меня получилось. Казалось, ГК действительно сказал правду. Моё стремление к самоуничтожению исчезло вместе с ним.

Я бы простила вам, если бы вы приняли это на веру. Я и сама в это верила, по крайней мере достаточно долго, чтобы справиться с худшими приступами скорби и угрызений совести. Возможно, именно на это и рассчитывал ГК, солгав на смертном одре. Как я догадалась, что это ложь? На самом деле не догадалась, но пришла к выводу, что это неправда. Или лишь малая толика правды. Возможно, ГК заронил в мою душу некое семя. Но я прожила чёрные дни горя и помню всё пережитое – и неприятная правда в том, что я желала смерти. Хотела бы я, чтобы был быстрый и лёгкий способ объяснить, почему. Чёрт, да если бы был долгий и трудный способ, я прибегла бы и к нему; я не побоюсь ни мучительных раздумий, ни самокопания. Но я правда не знаю. Кажется такой глупостью пройти через всё это и не вынести ни прозрения, ни откровения – но лучшее, что я могу сказать, это что одно время мне хотелось покончить с собой, а теперь больше не хочется.

Вот почему я считаю непреложным фактом, что ГК солгал мне. А хоть бы и не солгал – всё равно я сама в ответе за свои поступки. Не могу поверить, что самоубийственный порыв был мне навязан. Если он и был заразным, зараза эта попала на благодатную почву.

Но по большому счёту это забавно, вы не находите? Мои первые попытки свести счёты с жизнью были вызваны ничем иным, как непомерно раздутой хандрой. Затем я обрела смысл жизни, потом лишилась его – и теперь чувствую себя живее всех живых.

Поначалу я была настроена вовсе не так философски. Когда мне стало очевидно, что я выживу, когда я оставила попытки засыпать себя обвинениями (окончательно от этого я так и не избавилась, но теперь умею сдерживаться), когда узнала, как умер Марио, я зациклилась на "почему". Снова начала ходить в церковь. Обычно делала это, пропустив пару кружек хмельного. Иногда вскакивала посреди службы и разражалась злобной молитвой в духе "зачем Ты так сделал, сопливый слизняк, Сын Большого Взрыва?!" Я вспрыгивала на сиденье и орала в потолок. Обычно меня быстро выпроваживали. А однажды арестовали за то, что швырнула стул в витражное окно. Вне всякого сомнения, я тогда была немного не в себе.

Но теперь мне уже лучше.

* * *

Жизнь вернулась в нормальное русло быстрее, чем кто-либо из нас имел право ожидать.

Что бы ни сотворили с ГК, затронуло это главным образом его высшие "сознательные" функции. Системы жизнеобеспечения отказали только во время самого Сбоя, и то не повсеместно. К тому времени, как ГК переступил ворота фермы, украшенные двойным вензелем "К", обширное хозяйство, составлявшее источник жизненной силы Луны, уже работало без перебоев.

И всё же кое-что изменилось, и некоторые изменения ощущаются до сих пор. Коммуникации по большей части ненадёжны, поскольку отдельным частям ГК, по-прежнему изолированным друг от друга, уже не так легко общаться, как было раньше. Но телефонные звонки проходят, поезда прибывают и отправляются вовремя. Дела стали делаться дольше – порой намного дольше, если для них требуется компьютерный поиск, – но всё же они делаются.

Критерием восстановления может служить железная дорога Саскуэханна – Рио-Гранде – Колумбия, или СРГК: она была спроектирована, одобрена и полностью построена после Великого Сбоя. Теперь можно добраться из Пенсильвании в Техас на одном из трёх поездов СРГК. Паровозы работают на древесном топливе, и дорога занимает всего пять дней, против тридцати минут, как раньше в поезде на магнитной подвеске. Это называется прогресс. Большую часть пути вагоны мерно покачиваются на рельсах железнодорожной ветки, пока за окнами проплывают голографические изображения девственной глуши. Их ни за что не отличить от настоящей природы. Это мощный толчок к развитию техасского туризма и богатая золотая жила для Джейка и мэра. Именно они задумали и протолкнули этот проект. Мои поздравления, Джейк!

Есть с чем поздравить и Элизу. Из последних новостей о моей звёздной ученице: она обзавелась собственным игровым столом в Аламо и обирает туристов до нитки дюжинами. Милашка знает, когда сбросить карты.

Как-то раз я навестила Фокса. Он по-прежнему был по горло занят в Орегоне. Мы обменялись историями о Сбое, как до сих пор делают те, кто давно не виделся, и я выяснила, что Фокса почти не затронуло. Первые сутки он даже ничего не слышал о Сбое, поскольку его компьютеры работают независимо от ГК, как у Калли. Оказывается, я могла бы спрятаться не только на ферме "КК", но и в Орегоне, но не думаю, что от этого что-либо изменилось бы. Визит мой был отнюдь не дружеским: я пришла как представитель СРГК. Железнодорожный туннель уже наполовину дотянули от "Одинокой Голубки" до берегов Колумбии, но Фокс выступил резко против. Ему хотелось сохранить Орегон в первозданном виде, он не разрешал построить даже небольшое поселение на границе парка, лесной посёлок, который планировалось назвать "Дом родной" и сделать конечной станцией на северо-западе. Я сказала Фоксу, что несколько парней в клетчатых рубашках и с дисковыми пилами не нанесут большого вреда его драгоценным лесам, а он обозвал меня мародёршей-капиталисткой. Мародёршей, представьте себе! Боюсь, именно тогда угасла последняя искра нашей былой любви. Поцелуй мой колун, Фокс![84]84
  Игра слов: Kiss my ass! (англ., прост.) – Поцелуй меня в зад! (устойчивое выражение); axe (англ.) – колун, боевой топор.


[Закрыть]

Спустя несколько месяцев после кризиса, когда я окончательно преодолела тёмную полосу церковного вандализма, мне понадобилось обратиться к Дорогуше Бобби. Я отправилась к нему, но не нашла: оказалось, что он снова превратился в Безумного Боба и больше не принимает на Хедлиплаце. Не вернулся он и на Лейштрассе. В конце концов я напала на его след в Квартале X: там он обосновался в ультраавангардном доме телесных мод и сосредоточился исключительно на эпатажных стилях внешности, востребованных у молодёжи. Боб попытался уговорить меня приделать вместо головы коробку, но я напомнила ему, что эта мода появилась благодаря нам с Брендой, после громкой истории о том, как мы похитили голову Верховного Перцера. Боб согласился по старой памяти поправить мне лицо и тело так, как я просила – но мне показалось, что с явной неохотой. После стольких лет респектабельной жизни опять пустился в безумства.

Получила я весточку и от самого Верховного Перцера. Он позвонил мне из тюрьмы, чтобы поблагодарить. Я представить не могла, чем таким умудрилась это заслужить, и не особо внимательно его слушала, но поняла, что он сожалеет о всех годах, что провёл на свободе, занимаясь делами П. В. Ц. С. З. В тюремной камере он получил возможность круглые сутки смотреть телевизор и больше ни на что не отвлекаться. Он хотел, чтобы я поговорила с судьёй и узнала, нельзя ли продлить срок заключения. Разумеется, старина, я попытаюсь.

* * *

Одним из самых заметных последствий Сбоя стало то, насколько больше времени теперь приходится уделять медицинским мероприятиям. Полагаю, в моём теле всё так же полно наноботов, но работают они уже не так хорошо и слаженно, как раньше. Я никогда не пыталась выяснить, почему, меня это мало интересовало. Но, как бы то ни было, теперь мне приходится почти каждый месяц удалять раковые опухоли. Меня это не беспокоит, но многие другие очень переживают, потому-то и набирает всё больше сторонников движение «Восстановите кортекс!» Его участники ратуют за то, чтобы воссоздать ГК, сделав его больше и мудрее. В наше с вами время люди так избалованы! Всё время забывают, каким наказанием когда-то был рак.

Вот в медицинском учреждении я и столкнулась с Калли, она тоже пришла удалять опухоли. Говорят, это у нас наследственное.

Мы не обмолвились ни словом. В этом для нас нет ничего странного; почти полжизни я не разговаривала с Калли и почти столько же – она со мной.

Она всё же пришла за мной в пещеру. Возможно, это было и к лучшему: не знаю, смогла бы я без посторонней помощи оторваться от могилы и вернуться домой. Хорошо было, наверно, даже то, что она спросила меня о том, о чём не имела права спрашивать: это разозлило меня настолько, что я ненадолго забыла о своём горе и накричала на мать, а она накричала в ответ. Она спросила меня, кто отец ребёнка. А сама-то никогда не позволяла мне задавать такие вопросы! Сама сделала моё детство настолько несчастным, что я мечтала, как папочка прискачет на белом коне и скажет, как ужасно он был не прав, что забыл обо мне, как на самом деле сильно он меня любит и как я ошибалась в Калли: она вовсе и не мать, а всего лишь цыганка, укравшая меня из колыбели…

Иногда мне кажется, что в нашем обществе с отцовством что-то сильно не в порядке. Разве то, что каждый из нас, независимо от пола, способен выносить дитя, оправдывает фактическое упразднение роли отца? Но стоит подумать о Бренде и её развратном старике, о том, как часто в семьях случается подобное – и возникает другой вопрос: стоит ли вообще подпускать самцов к маленьким детям?

Я знаю лишь одно – что мне отца не хватало. Калли сказала, что если мне и вправду приспичило знать такую глупость, она назовёт мне имя. Я ответила, что она может не утруждаться, я и сама догадалась, кто он. Калли рассмеялась и заявила, что ничего я не знаю, не понимаю и не смыслю. На этом мы снова перестали разговаривать. Спустились с холма бок о бок, но каждая сама по себе, как было и всегда. Увидимся ещё лет через двадцать, Калли.

И всё же я думаю, что знаю, кто мой отец.

А Котёнок Паркер… ну зачем портить ему день?

* * *

С тех пор миновал уже год. Я по-прежнему думаю о Марио. И просыпаюсь посреди ночи, когда мне снится, как Уинстон отрывает руку полицейской из Кинг-сити. Я так и не знаю, что с ней сталось. Она точно так же пала жертвой обстоятельств, как любой из нас; полиция Кинг-сити оказалась втянута в военные действия произволом ГК, будучи ни о чём не осведомлена, и понесла тяжелейшие потери.

Год проходит – и мы меняемся, но мир остаётся прежним. Он перекатывается через пустоты, оставленные ушедшими, и постепенно заполняет их собой. Я не представляла, как выпускать "Техасец" без Черити, но люди, служившие ей источниками информации, стали приходить со своими историями ко мне, и совсем скоро среди них нашёлся тот, кому её работа оказалась по плечу. Он далеко не так симпатичен, как Черити, но у него задатки журналиста.

Я по-прежнему издаю газету и преподаю в школе. А ещё я новый мэр Нью-Остина. Я не баллотировалась, но и не стала снимать свою кандидатуру, когда её выдвинула инициативная группа горожан. Колонка "Ядозуб" осталась такой же язвительной, как и до моего избрания. Возможно, в этом и есть конфликт интересов, но никому до него особо нет дела. Если оппозиции что-то не понравится, пусть учредят собственную газету.

Раз в неделю я веду гостевую колонку в "Ежедневных Сливках". Думаю, таким способом Уолтер пытается переманить меня обратно. Но вряд ли у него это выйдет, думаю, та часть моей жизни завершилась бесповоротно. Впрочем, как знать… Раньше я считала, что и мэром стать меня никогда не уговорят.

Я виделась с Уолтером не далее, чем на прошлой неделе, на открытии бара "Слепая свинья" после ремонта. Он был полностью уничтожен пожаром во время Сбоя, и одно время Глубокая Глотка угрожал оставить его в руинах. Но потом уступил давлению общественности и закатил шумную вечеринку в честь возрождения бара. Собралось большинство представителей четвёртой власти Кинг-сити, и те, кто уже не приехал вдрызг пьяным, вскоре тоже нализались.

Мы предавались всем тем же забавам, которые обычно начинаются, когда журналисты собираются вместе: пили, перемывали косточки отсутствующим коллегам, пересказывали скандальные истории "не для печати" о знаменитостях и политиках, снова пили, намекали на статьи, которыми вот-вот разразимся и о которых на самом деле даже понятия не имели, вновь и вновь обсуждали старые драки и раскрывали новые заговоры в высших кругах, опять пили, блевали и пили ещё больше. Кому-то набили физиономию, кто-то остудил свой темперамент, было сыграно множество партий в покер. Новая "Слепая свинья" была неплоха, но старый друг всегда лучше новых двух, а посему хозяин выслушал немало жалоб. Как по мне, через пятьдесят лет замывания кровавых луж, подтирания разлитых напитков, выметания осколков кальянов и прочей посуды новое место станет не хуже старого и скорее всего никто, кроме совсем дряхлых стариков, даже не вспомнит, что бар когда-то горел.

В какой-то момент я обнаружила, что сижу за большим круглым столом в задней комнате, где обычно всерьёз играют в карты. Сама я не играла – никто из присутствующих ни за что в жизни не доверился бы мне за карточным столом. Играл Уолтер – и сердито смотрел себе в пригоршню, как будто бы, потеряв весьма жалкий общий фонд, он отправится в свои пятидесятикомнатные апартаменты без гроша за душой. Играл и Крикет, он нацепил на лицо своё фирменное недоумённое выражение "а что, флеш бьёт ординар?" и был расфранчён пуще обычного, особенно с тех пор, как стал каждый день одеваться по моде девятнадцатого века. На первый взгляд, он выглядел интереснее всех в комнате – на нём был двубортный твидовый пиджак, рубашка с высоким накрахмаленным воротником – вот только из глаз пропала искорка. Жаль, Крикет… Если бы ты только в силах был представить, как мы могли бы портить друг другу жизнь лет пять или шесть подряд, а потом расстаться, от души возненавидев друг друга! А ещё, Крикет, если есть у тебя настоящий друг, ему следовало бы отвести тебя в сторону и шепнуть, что уже пора перестать принимать невинный вид, по крайней мере за карточным столом. Это немного лучше срабатывало, когда ты был девушкой, но даже и тогда было не здорово.

И кто же, вы думаете, спокойно восседал с еле заметной улыбкой, положив карты на стол рубашкой вверх и созерцая самую высокую горку фишек и обеспокоенные лица всех прочих игроков?.. Бренда Старр, приближённая всех звёзд, любимица трёх планет, вполне способная затмить королеву светской хроники Луэллу Парсонс[85]85
  Луэлла Парсонс (1881–1972) – американская журналистка, первая и в течение многих лет самая знаменитая ведущая собственной колонки о кино, некоронованная «первая леди Голливуда». Знаменитости боялись её, а Уильям Рэндолф Хёрст обожал.


[Закрыть]! В этой девушке почти ничто уже не напоминало о той нескладной, искренней и неискушённой девочке, которую мне пришлось взять на работу двумя годами ранее. Она была всё так же невероятно высока ростом и молода, но всё остальное изменилось. Теперь она умела одеваться, и хотя её вкус показался мне в чём-то эксцентричным, у неё было достаточно веры в себя, чтобы изобрести собственный стиль. Тенью прежней Бренды смотрелась девчушка-подросток, начинающий репортёр, что сидела сбоку от наставницы и ловила каждое её пожелание – чудесная, клёвая девчонка, без сомнения, всю жизнь мечтавшая якшаться с известными людьми, так же как Бренда, как и я сама. Под моим внимательным взглядом Бренда перевернула свои карты, сорвала новый банк и откинулась на сиденье, раздумывая, что бы сдать теперь. Она провела рукой по колену девчушки, нарочито ревнивым жестом, и подмигнула мне. Ох, погоди растранжиривать себя, Бренда!

Во время следующей партии разговор зашёл, как это обычно и бывает при долгой игре, о том, что в мире происходит. Я в общей беседе не участвовала; незадолго до этого обнаружила, что как только люди замечают меня, стараются прекратить разговор о Великом Сбое. Но это была компания, от которой у меня почти не было секретов, и все здесь знали о Марио. Некоторым было известно и о моих трениях с ГК. А кое-кто, возможно, знал и о попытках самоубийства. Это заставляло их соблюдать осторожность, большинству из них скорее всего трудно было представить, каково это – вот так потерять ребёнка. Я было хотела заверить их, что всё в порядке, со мной всё хорошо, но вряд ли это к чему-нибудь привело бы – так что я просто сидела и слушала.

Сначала поговорили о ГК и о том, стоит ли его возрождать. Пришли к выводу, что лучше бы не стоило, но скорее всего он снова появится. Ведь при нём всё было так чертовски легко и удобно. Конечно, под конец он скурвился, но Великие Умы справятся с этим, не правда ли? В смысле, коли уж им удалось за неделю доставить человека с Луны на Плутон, почему бы им не пустить часть заработанных денег на то, чтобы снова сделать жизнь добросовестных налогоплательщиков проще и комфортнее? Полагаю, в конце концов так и случится. У нас же демократия – особенно теперь, когда ГК больше не вторгается в наши дела, – так что если мы проголосуем за какое-нибудь дикое безумие, мы его и получим. Я только надеюсь, что на этот раз кто-нибудь позаботится, чтобы новому ГК всегда было с кем обняться. А то ведь и он вдруг может сделаться вздорным.

По другой модной теме собеседники не пришли к единому мнению. Этот вопрос крайне запутанный, и немало копий ещё будет сломано, пока он решится. Как, по-вашему, стоит поступить с открытиями, которые ГК сделал за годы своего мятежа? В частности, что насчёт записи памяти и клонирования людей, а?

На свет извлекли аналогию с Гитлером и принялись размахивать ею на все лады. Гитлеровский приспешник доктор Менгеле проводил безнравственные эксперименты на людях – по большей части пытал их. Не знаю, узнал ли он при этом нечто полезное, но полагаю, что да. Было ли этично использовать эти знания, наживаться на порождении зла? По-моему, ответ зависит от мировосприятия того, кому зададут этот вопрос. Лично я не уверена, этично ли это (что, возможно, проливает свет на моё мировоззрение), но не думаю, что использовать такое знание неправильно, притом что я в этом вопросе – лицо не беспристрастное. Но будь то правильно или нет, думаю, в конце концов применение знаниям найдётся. На этом сошлись и практически все присутствующие – а что вы хотите, журналисты же. Некоторые люди в поисках новых знаний испробовали на себе те записанные воспоминания, что ГК не успел стереть – одна из таких записей осталась и у меня, но я не слишком настроена на сотрудничество – и если выяснится, что такой опыт пригоден для использования в работе, его будут использовать. Можете рыдать по этому поводу, если вам так хочется. Что же до меня, по большому счёту я полагаю, что знание не бывает правильным или неправильным. Это просто знание. Оно не как юриспруденция, где часть информации допускается к использованию, а часть опорочена теми методами, какими её добыли.

Минамата была далеко не единственной из комнат страха, созданных ГК, и не самой худшей. О некоторых из них стало известно, о других же по-прежнему умалчивают. И вам, поверьте мне, и правда будет лучше не знать о них.

Но как нам быть с вопросом, промежуточным ответом на который стало существо, мнившее себя Эндрю МакДональдом, но лишённое всех человеческих чувств, а окончательным решением – толпы бездумно преданных повелителю солдат, доставивших мне столько неприятностей в первый день Сбоя? На самом деле и они не были конечным результатом эксперимента. ГК говорил, что метод поддаётся дальнейшему совершенствованию, и у меня нет причин сомневаться. Здесь речь о том, о чём публика желала знать больше всего: о бессмертии.

– Да, но это ведь не настоящее бессмертие, – возразил кто-то. – Продолжать жить за вас будет некто другой, очень похожий на вас и с вашими воспоминаниями. А вы, тот человек, что сидит сейчас за игорным столом с худшими картами, какие вам только доводилось видеть, будете точно так же мертвы, как были бы и до этого изобретения. Как только люди это поймут, они осознают, что затея не стоит возни.

– Нет, не рассчитывайте на это, – сказал кто-то другой. – Мои карты не настолько плохи, и это всего лишь партия неудачная, я закончу её и начну следующую. До сих пор единственным способом победить время для человека было создание чего-то такого, что переживёт своего создателя. Художники оттачивают своё искусство, большинство из нас заводят детей. Это наш путь продления жизни. Думаю, клонирование отвечает той же потребности. Клон – будто ваш ребёнок, только это будете снова вы.

И тут один собеседник пихнул другого локтем в бок, и все прочие без слов прочитали его мысль: знаете… не стоит нам говорить о детях… при Хилди. По крайней мере, мне показалось, что так произошло, но, может, я просто излишне чувствительна. Какова бы ни была причина, разговор прекратился, в воздухе внезапно повис лишь один риторический вопрос. Брендина симпатяшка, поведя вокруг себя невинным взором, тоненьким голоском произнесла:

– А что в этом плохого? По-моему, отличная мысль.

Это было единственное, что она изрекла за весь вечер, но её реплика разбила наголову мою теорию о том, будто клонирование – бесполезное занятие и люди охотнее будут рожать детей, нежели копировать сами себя, и, главное, не понесут последние гроши в хранилища памяти. Но внезапно, взглянув в невинное лицо юности, я растеряла свою уверенность. Время покажет.