Текст книги "Стальной пляж"

Автор книги: Джон Герберт (Херберт) Варли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 46 страниц)

Но мне казалось маловероятным, чтобы природа, действуя наугад, могла создать закат такой же немыслимой сложности и с такой же тонкой игрой красок, как в наших парках.

* * *

Пока мы добрались до Рио-Гранде, уже почти стемнело.

Вход в мое жилище располагался на южной, "мексиканской" стороне реки. Лунный Западный Техас сжат по сравнению с земным, чтобы отобразить как можно больше видов ландшафтов, флоры и фауны. Все многочисленные природные и географические достопримечательности, что на Земле занимают более пятисот миль, включая часть штата Нью-Мексико и старой Мексики, здесь втиснуты в подлунную пустоту диаметром всего сорок миль. С одной ее стороны были воссозданы округлые холмы и зеленые луга, окружавшие реальный Остин, с другой – нагромождены голые скалистые плато, в точности такие же, как в окрестностях Эль Пасо.

Та часть Рио-Гранде, к которой мы вышли, повторяла местность к западу от Биг-Бенда[10]10
  Биг-Бенд – один из национальных парков США на границе с Мексикой.


[Закрыть] по течению настоящей реки: край острых скал и глубоких ущелий, где водный поток становится глубоким и стремительным. Во всяком случае, во время недолгого сезона дождей. Теперь же, в середине лета, переход через обмелевшую реку вброд не представлял никакой опасности. Бренда спустилась вслед за мной с сорокафутового утеса на техасской стороне и в растерянности проследила, как я прошлепал по воде. Последние несколько миль мы не разговаривали, ничего не сказала она и сейчас, хотя было ясно, о чем она думала: что кто-нибудь должен устранить эту гигантскую протечку или, по меньшей мере, позаботиться о мосте, лодке или вертолете. Но в конце концов она ступила в реку, худо-бедно добралась до меня и остановилась в ожидании, пока я отыщу конец каната, чтобы подняться на вершину.

– Вам не любопытно, зачем я здесь? – спросила она.

– Нет. Я знаю, зачем.

Я подергал за канат. Было уже так темно, что глаза не различали каменистый выступ, к которому он был привязан на высоте пятидесяти футов над тем местом, где мы сейчас стояли.

– Подожди залезать, пока я тебя не позову, – предупредил я и уперся в скалу ногой, обутой в сапог.

– Уолтер здорово разозлится, – сказала Бренда. – Срок сдачи статьи уже через…

– Я знаю, когда срок, – отмахнулся я и полез по канату, перебирая руками и переступая ногами по темным камням.

– О чем же мы напишем? – спросила Бренда снизу.

– Я же сказал. О медицине.

Я выдал вводную статью о двухсотлетии Вторжения тем же вечером, когда мы с Брендой получили задание. На мой взгляд, это была одна из лучших моих работ, и Уолтер со мной согласился. Он выделил нам большой разворот и обложку и сочинил биографические очерки о нас обоих, выставлявшие нас – во всяком случае, меня – в безупречно благоприятном свете. Затем мы с Брендой уселись и прямо с ходу набросали список из двадцати тем. Не думаю, что со временем нас ожидают трудности с придумыванием остальных тридцати двух.

Но с того первого дня всякий раз, как я пытался написать для Уолтера хоть одну из растреклятых статей… ничего не получалось.

В результате строительство хижины бодрыми темпами двинулось вперед, с легкостью опережая график. Еще несколько таких недель, как предыдущая, и я его закончу. Но вылечу с работы.

Я добрался до вершины утеса и глянул вниз. Бренда еле виднелась в сумерках смутным белым пятном. Я окликнул ее, и она шустро, как обезьянка, взобралась ко мне.

– Ловко! – похвалил я и смотал канат. – А задумывалась ли ты когда-нибудь, как бы удался тебе этот подъем, если бы ты весила в шесть раз больше против обычного?

– Как ни странно, задумывалась, – ответила она. – Я все время пытаюсь дать вам понять, что не такая уж я и невежда.

– Извини.

– Я стараюсь учиться. Я много читаю. Но информации просто слишком много, и она так часто слишком… чужая какая-то… – она пригладила волосы растопыренной пятерней. – Но тем не менее я знаю, как, должно быть, тяжело было жить на Земле. Там у меня не хватило бы силы в руках, чтобы поднять вес тела на такую высоту. – Она оглядела себя, и мне показалось, что губы ее тронула улыбка. – Черт побери, я вся такая лунная, что вряд ли мои ноги выдержали бы мой вес, не то что руки!

– Возможно, на первых порах и не выдержали бы.

– Я собрала пять подруг, и мы по очереди стали соревноваться: кто пройдет дольше, неся на плечах всех остальных. Я сумела шагнуть всего три раза и грохнулась.

– О, да ты всерьез взялась за дело, я смотрю! – удивился я, ведя ее по узкому уступу ко входу в пещеру.

– Разумеется, а как же иначе! Я очень серьезно отношусь к делу. Но начинаю сомневаться, серьезны ли вы.

Я не нашелся, что ответить. К счастью, мы уже добрались до пещеры – и я почти завел Бренду внутрь, как вдруг она с силой дернула меня назад:

– Что здесь такое?

Ей не было нужды уточнять вопрос: я проходил через пещеру дважды в день, но так до сих пор и не привык к вони. Хотя теперь она уже не казалась такой ужасной, как поначалу. Пахло гниющим мясом, экскрементами, аммиаком и чем-то еще не менее раздражающим ноздри, что я условно обозвал "запахом хищника".

– Веди себя тихо, – шепнул я. – Здесь логово самки кугуара. Она не очень-то опасна, но на прошлой неделе она принесла приплод, и с тех пор у нее испортился характер. Не бросай мою руку: света тут не будет, пока мы не дойдем до двери.

Я не позволил ей с собой спорить, а просто посильнее дернул за руку, и мы оказались внутри.

В пещере воняло еще сильнее, чем снаружи. Мамаша-кугуар была удивительно брезглива для животного. Она подбирала помет за малышами, а свою нужду справляла за пределами логова. Но нисколько не заботилась о том, чтобы избавляться от останков добычи, прежде чем они созреют для еды. Думаю, то, что для нас – гнилое, для нее всего лишь "созревшее". Ее собственный мех за версту разит мускусом – самцу кугуара он, возможно, и кажется сладостными духами, но для неподготовленного человека это уже чересчур.

Я не мог видеть зверя, но ощутил его присутствие неким внутренним органом чувств, более тонким, чем зрение или слух. И сразу же понял, что кугуар не нападет. Как и у всех крупных хищников в парках, у этой самки было выработано равнодушие к человеку. Но выработка установок у животного все равно не исключает психологической несовместимости. Мы были неприятны клыкастой мамаше, и она не постеснялась заявить нам об этом. Когда мы дошли примерно до середины пещеры, она издала звук, который я не могу описать иначе, как адский. Он начался с низкого ворчания и быстро перерос в визжащий рык. Каждый волосок у меня на теле вскинулся по стойке смирно. Это ощущение бодрит, если к нему привыкнуть: кожа становится плотной и толстой, будто выделанная. Моя мошонка съежилась и затвердела, всеми силами стараясь уберечь свое драгоценное содержимое от опасности.

А Бренда… Бренда попросту кинулась бежать прямо по моим ногам, словно хотела взобраться по спине до самой головы. И если бы я не проявил необходимой двигательной активности, мы оба растянулись бы на полу. Но я ожидал подобной реакции и ринулся вперед, и бежал, пока мимо нас со скоростью света не промелькнула освещенная дверь. Бренда не могла остановиться еще метров двадцать, пока не осознала, что мы находимся в самом обычном лунном коридоре, на дальнем конце которого виднелась дверь запасного выхода из моего жилища. Тогда она остановилась с глупой полуулыбкой на лице, часто и мелко дыша.

– Не знаю, что на меня нашло, – пролепетала она.

– Не волнуйся, – успокоил я. – Очевидно, этот рык – один из звуков, зашитых в жесткую прошивку человеческого мозга. Твоя реакция – это рефлекс. Как, например, если сунешь палец в огонь, то без всяких раздумий быстро его отдернешь.

– А как только услышишь нечто подобное, все кишки превращаются в кашу.

– Примерно так.

– Вот бы вернуться и увидеть, что издает такие звуки!

– На это стоит посмотреть, – согласился я. – Но придется подождать до рассвета. Детеныши просто прелесть. С трудом верится, что они вырастут такими же страхолюдами, как их мать.

* * *

Перед самой дверью я заколебался. В мое время, да и вплоть до самых последних дней, люди не слишком-то охотно впускали кого-нибудь в свой дом. Луна – тесное сообщество. Куда ни повернись, кругом толпа, миллионы навязчивых потных тел, они наступают тебе на ноги, задевают локтями… В таких условиях просто необходимо иметь хоть маленький кусочек личного пространства, куда больше никто не имеет права войти. И только если ты знаешь человека лет пять или десять и он или она действительно тебе нравится, ты допустишь его или ее в это пространство, чтобы выпить рюмочку или провести ночь любви в твоей постели. Но по большей части люди общаются на нейтральной территории.

У молодого поколения другие порядки. Им не кажется предосудительным заглянуть к кому-нибудь домой, просто чтобы поздороваться. Я мог либо настоять на неприкосновенности моего жилища, тем самым вбив между собой и Брендой лишний клин, либо закрыть глаза на нарушение традиции.

Какого черта! Рано или поздно нам придется научиться работать вместе. Я открыл дверь, приложив ладонь к считывающей пластине, и отступил в сторону, чтобы гостья могла войти.

Она кинулась в санузел, пробормотав на ходу, что ей срочно нужно "микнуть". Я догадался, что это означало "помочиться", хотя никогда раньше не слышал подобного слова. На короткий миг я озадачился вопросом, как ей удастся это сделать, ввиду отсутствия необходимого отверстия. И мог бы сам увидеть, как – она оставила дверь открытой. Молодежь больше не нуждается в уединении даже для подобных целей…

Я обвел критическим взором свои апартаменты. Что здесь увидит Бренда? А что увидел бы человек, рожденный до Вторжения?

Вот чего бы они совершенно точно не увидели, так это грязи и бардака. В мое отсутствие дюжина роботов-уборщиков неустанно трудилась над поддержанием порядка. Ни одна, даже самая маленькая, пылинка не ускользала от их недремлющих очей, и ни один предмет не валялся вне предназначенного ему места дольше, чем мне требовалось времени, чтобы дойти от дома до остановки поезда.

Мог ли кто-нибудь узнать что-либо о моем характере, взглянув на эту комнату? В ней не было ни картин, ни книг, способных приподнять завесу тайны. По нажатию пары-тройки клавиш я мог получить в свое распоряжение сокровища всех библиотек мира, а потому собственных книг не покупал. Любая стена могла по моему желанию обернуться репродукцией произведения искусства, сценой из фильма или просто красивым пейзажем, но я редко делал подобные заказы.

Но кое-что интересное в комнате все же было. Безграничные возможности компьютеров полностью автоматизировали производственные процессы. В примитивных культурах предметы обихода изготовлялись вручную и, следовательно, каждый из них был уникален. Промышленная революция внедрила производственные стандарты, и культтовары хлынули на человечество, будто из рога изобилия. В конце концов, в наши дни, уникальность вернулась: стало возможным изготавливать по индивидуальному заказу и собственному дизайну любую составляющую домашней обстановки и кухонной утвари. Вся моя мебель была единственной в своем роде. Нигде на Луне не найдется второй такой софы, как у меня… второго такого же чудовищного уродца, как тот, что громоздился в углу. И замечательно, что не найдется, мысленно обрадовался я. А то еще, чего доброго, две софы вздумали бы спариваться… Вот это уж точно было бы уродство из уродств.

Я почти ничего в своей комнате не выбирал самостоятельно. Возможность выбора расширилась почти до бесконечности, тем самым бесконечно осложнив задачу отдать предпочтение чему-то одному, так что я не стал забивать себе этим голову, а просто взял то, что прилагалось к жилью.

Возможно, именно это мне не очень-то хотелось демонстрировать Бренде. Думаю, то, чего человек не сделал со своей обстановкой, способно рассказать о его характере не меньше, чем то, что он сделал с ней.

Пока я предавался подобным размышлениям – и отнюдь не радовался им – Бренда вышла из санузла. В руке у нее был кусок окровавленной марли. Она бросила его на пол, и тут же из-под софы с утробным гудением вылетел робот, проглотил мусор и ретировался. Кожа Бренды маслянисто поблескивала и на глазах теряла розоватый оттенок. Моя гостья только что воспользовалась медицинской помощью.

– Я сгорела на солнце, – пожаловалась она. – Мне следовало бы подать в суд на руководство парка и заставить оплатить счет за лечение.

Она подняла ногу и осмотрела пятку. На месте пореза розовел участок свежей кожи. Через несколько минут не останется и вовсе никакого следа, и шрама не будет. Бренда поспешно вскинула на меня глаза:

– Не сомневайтесь, я заплачу за себя. Просто перешлите мне счет.

– Забудь об этом, – сказал я. – Я только что придумал для тебя предисловие к статье. Сколько ты пробыла в Техасе?

– Часа три? Самое большее, четыре.

– А я сегодня провел там пять часов. За исключением силы тяжести, там довольно правдиво воссоздана земная обстановка. И что же с нами приключилось? – я пересчитал на пальцах: – Ты обгорела. В 1845 году это имело бы нехилые последствия: всю ночь тебя мучила бы страшная боль. Заснуть бы не удалось. Боль держалась бы еще несколько дней. Потом верхний слой кожи начал бы чесаться и шелушиться. Возможно, ты испортила бы кожу навсегда. Думаю, даже вплоть до рака. Это стало бы твоим смертным приговором. Поищи побольше информации о раке кожи, и увидишь, прав ли я.

Потом ты поранила пятку. Последствия были бы не так суровы, но тебе пришлось бы хромать несколько дней или даже неделю. И нельзя сбрасывать со счетов риск инфекционного поражения такой части тела, которую трудно содержать в чистоте.

Я очень скверно повредил руку. Настолько серьезно, что потребовалась бы легкая операция, а если не исключать возможность глубокой инфекции, я мог бы потерять кисть и даже умереть. Существует особое слово для обозначения омертвения одной из конечностей. Поищи, какое.

Итак, подведем итоги: три травмы, две из которых со временем могут привести к смерти. И все это за какие-то пять часов! А каковы последствия сегодня? Счет от медицинского автомата на почти пустяковую сумму.

Бренда ждала, что я продолжу. Я приготовился заставить ее ждать подольше, но она не выдержала:

– И это все? Вся моя статья?

– Нет, черт побери, это только предисловие! Напиши его от первого лица. Ты отправилась прогуляться по парку, и вот что из этого получилось. Лишнее доказательство того, как опасна и трудна была жизнь в те времена. И того, как легкомысленно мы стали относиться к телесным травмам, как безоглядно мы уповаем на полноценное, моментальное и безболезненное излечение этих травм. Помнишь, что ты сказала? "Вы ее не починили!" Ты еще ни разу не получала таких повреждений, которые не могли бы быть починены прямо на месте и без боли.

Она задумалась, потом улыбнулась:

– Мне кажется, это может сработать.

– Черт возьми, сработает, разумеется! Оттолкнись от этого предисловия и проработай детали. Не слишком вдавайся в медицинские подробности: оставим это напоследок. Преврати статью в настоящий ужастик. Покажи, как хрупка и уязвима всегда была жизнь. Покажи, что только в последний век или около того мы наконец-то смогли позволить себе перестать беспокоиться о здоровье.

– У нас это получится! – произнесла она.

– Проклятье, у кого это "нас"? Я же сказал, это твоя статья. А теперь убирайся вон и возьмись за нее как следует. Все должно быть готово через двадцать четыре часа.

Я ожидал, что она будет продолжать спорить, но мне удалось зажечь в ней юношеский энтузиазм. Я вытолкнул ее в коридор, привалился к двери и вздохнул с облегчением. Впрочем, боюсь, девчонка еще позвонит мне с каким-нибудь вопросом….

* * *

Спустя некоторое время после ухода Бренды я обратился к медицинскому автомату и залечил руку. Затем наполнил до краев большую ванну и с наслаждением погрузился в нее. Вода была такая горячая, что кожа порозовела. Такой она мне больше нравилась.

Посидел я совсем недолго, вскоре вылез, порылся в шкафу и отыскал старый домашний хирургический набор. Среди прочего в нем был острый скальпель.

Я подлил в ванну горячей воды, снова погрузился в нее, улегся на спину и постарался расслабиться. И когда на меня снизошло полное умиротворение, я рассек себе оба запястья до самых костей.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Грязный Дэн-Дервиш приберег свое коронное вращение к концу третьего раунда. К этому времени он довел Цитерского[11]11
  "Вот остров сумрачный и чёрный… То – Цитера,
  Превознесённая напевами страна;
  О, как безрадостна, безжизненна она!
  В ней – рай холостяков, в ней скучно всё и серо".
  Шарль Бодлер, "Цветы Зла"


[Закрыть] Смерча до полного изнеможения.

Я не поклонник поножовщины, называемой у нас слеш-боксингом, но вращение стоило того, чтобы на него посмотреть. Дервиш приседал и выпрямлялся, крутясь волчком на пальцах левой ноги. Время от времени он подтягивал другую ногу, чтобы вертеться быстрее, пока его очертания не расплывались от скорости – и потом внезапно делал ею резкий мах, иногда вверх, иногда вниз, иногда касаясь левой. И все это время безостановочно приседал на опорной ноге, крутясь и скользя, словно по льду.

– Дервиш! Дервиш! Дервиш! – скандировали фанаты.

Бренда кричала вместе со всеми. Ее место было рядом со мной, сбоку от ринга, но она почти ни разу не присела. Что же до меня… всем зрителям первых пяти рядов выдали по листу прозрачного пластика, и я большую часть времени загораживался своим листом от ринга. У Дервиша зияла глубокая резаная рана на правой икре, и при стремительном вращении капли крови разлетались поразительно далеко.

Смерч все время отступал, защищаться как следует он уже не мог. Он попытался поднырнуть под соперника и достать его ножом, зажатым в правой руке, но только заработал еще одну рану. Он высоко подпрыгнул, но Дервиш тут же оказался рядом, резанул его снизу вверх и, как только ноги бойцов коснулись мата, снова начал вращаться. Положение Смерча уже становилось безнадежным, как вдруг его спас удар гонга.

Бренда уселась на место, тяжело дыша. Я предполагал, что в отсутствие секса необходим какой-нибудь другой способ снятия напряжения, и слеш-боксинг, как оказалось, прекрасно для этих целей подходил.

Бренда утерла платочком брызги крови с лица и повернулась ко мне – впервые с начала раунда. Мне показалось, ее разочаровало, что я не ликовал вместе со всеми.

– Как ему удается так крутиться? – спросил я.

– Все дело в мате, – ответила она с важным видом специалиста; похоже, эта роль пришлась ей очень по вкусу. – В особом расположении молекул в его волокнах. Если просто наступить на мат, скольжения нет, но круговое движение уменьшает трение настолько, что можно скользить, почти как по льду.

– У меня еще есть время сделать ставку?

– Об этом и речи быть не может, – возразила она. – Получится уже нечестно. Надо было ставить, когда я вам говорила, до начала матча. А теперь Смерч – покойник.

Именно так он и выглядел. Он еще как-то удерживался на табурете, окруженный со всех сторон своей командой, но не представлялось возможным, чтобы он смог подняться по сигналу гонга к началу следующего раунда. Его ноги были сплошь изрезаны и перетянуты в нескольких местах окровавленными повязками. Левая рука болталась на одной жиле, и руководитель команды поднял вопрос о ее окончательной ампутации. С левой же стороны на шейную артерию был наложен временный шунт, и он смотрелся крайне уязвимо, представляясь легкой мишенью для удара. Рану в шею Смерчу нанесли в самом конце второго раунда, так что команде удалось заштопать ее ценой потери нескольких литров крови. Но во втором раунде он получил и самое тяжелое свое ранение: полуметровый разрез от левого бедра до правого соска. В верхней части раны виднелись ребра, края ее были стянуты посередине полудюжиной швов, наскоро сделанных чем-то вроде полосок сыромятной кожи. Ужасная рана досталась Смерчу во время его единственной удачной атаки на Дервиша. Он целился ножом в шею, но вместо этого нанес сопернику отвратительную, но почти не опасную рану в лицо – а тем временем нож Дервиша глубоко вонзился в его тело. От резкого рывка ножом вверх внутренности рассыпались по всему рингу – из-за чего был выброшен первый в этом матче желтый флаг, команда Грязного Дэна разразилась победными воплями, а толпа начала скандировать: "Дервиш! Дервиш! Дервиш!"

За время первой передышки, отмеренной взмахом флага, Смерчу отсекли клубок искореженных органов, второй остановкой боя воспользовались для починки шейной артерии, после чего команда угрюмо ретировалась в свой угол, а боец вернулся в мясорубку.

Дервиш сидел на табурете прямо, подставив лицо команде, обрабатывавшей рану. Один глаз был рассечен пополам и вытек. Кровь ненадолго ослепила Дэна во втором раунде, из-за чего он не смог как следует использовать кошмарное ранение, нанесенное сопернику. Во время перерыва Бренда выразила беспокойство, что теперь Дервиш, наверное, не сможет исполнить свое коронное вращение, ведь его зрение больше не было объемным. Но Дэн не собирался разочаровывать своих фанатов, что с двумя глазами, что с одним.

В углу, где сидел Смерч, зажегся красный свет, и толпа встретила сигнал возбужденным гулом.

– Почему это называется углом? – спросил я.

– А?

– Ринг ведь круглый. Никаких углов у него нет.

Бренда пожала плечами:

– Думаю, просто так сложилось, – и добавила с лукавой улыбкой: – Вы можете поискать ответ на свой вопрос в справочниках, прежде чем сядете писать для Уолтера.

– Не смеши меня.

– Но почему, черт побери, нет? "Спорт прошлого и настоящего". Это же естественно!

Разумеется, она была права, но от этого ее пилюля не сделалась слаще. Мне не слишком-то нравилось, что мы поменялись ролями. Это ей следовало задавать вопросы, а мне отвечать и поучать. Но я ответов не знал и вынужден был спросить:

– А что это за красный свет? Что он означает?

– Каждый из бойцов получает по десять литров крови для переливания. Видите вон ту шкалу на табло? Смерч только что использовал свой последний литр. А у Дервиша осталось еще семь.

– Выходит, скоро конец.

– Он ни за что не продержится еще раунд.

И он не продержался.

В последнем раунде искусством боя и не пахло. Не было больше ни фантастического вращения, ни летящих прыжков. Поначалу толпа немного пошумела, но потом успокоилась и молча созерцала убийство. Люди начали расходиться с арены за прохладительными напитками, не дожидаясь официального окончания поединка. Дервиш все время пятился, увлекая за собой тяжело ступавшего, еле живого Смерча, и время от времени делал выпады, нанося все новые раны – чтобы соперник истек кровью до смерти. Вскоре Смерч остановился, бесчувственный и ослабевший от кровопотери. Некоторые зрители принялись освистывать его, и Дервиш перерезал Смерчу горло. Артериальная кровь фонтаном хлынула в воздух. Смерч рухнул на мат. Дервиш склонился над поверженным врагом, проделал несколько быстрых движений и поднял отрезанную голову на вытянутой руке. Раздались редкие хлопки, и на ринг высыпал вспомогательный персонал. Дервиша вытолкали в раздевалку, обе части Смерча унесли, и роботы-уборщики принялись замывать кровь.

– Хотите попкорна? – спросила Бренда.

– Лучше чего-нибудь выпить, – ответил я, и она слилась с толпой, двигавшейся в направлении пунктов продажи прохладительных напитков.

Я снова повернулся лицом к рингу, смакуя чувство, редко посещавшее меня последнее время: писательский зуд. Я поднял левую руку и щелкнул пальцами… в растерянности щелкнул снова, но тут же вспомнил, что проклятый рукопис сломался. Он не работал уже дней пять, с тех пор, как Бренда посетила Техас. По всей видимости, поврежден был экран вывода. Я мог пользоваться кнопками в основании ладони, но на запястье ничего не появлялось. Набранное сохранялось в памяти, и потом текст можно было скачать и распечатать, но я так работать не могу. Мне нужно видеть, как складываются слова.

Потребность – мать всех изобретений. Я полистал программку, которую Бренда оставила на сидении, и нашел чистую страницу, затем порылся в сумке и отыскал синюю ручку, которой пользовался для ручной правки распечаток.

* * *

Файл: Hildy_Sport.txt

(место для заголовка)

Возможно, достоверных свидетельств тому и не существует, но можно побиться об заклад, что у пещерных людей существовали спортивные соревнования. Соревнуемся мы и сегодня, и если нам когда-нибудь удастся дотянуться до звезд, спорт будет существовать и там.

Притягательная сила спорта коренится в насилии. Спорт обычно предполагает угрозу жизни или здоровью. Во всяком случае, так было всегда, за исключением последних ста – ста пятидесяти лет.

Современный спорт, разумеется, от насилия абсолютно свободен.

Нынешние спортивные фанаты были бы потрясены жестокостью спорта, существовавшего на Земле. Возьмите, к примеру, один из самых далеких от насилия видов спорта – тот, которым мы занимаемся и поныне: обычный бег. Бегуну редко удавалось построить спортивную карьеру, не получив многочисленных травм колен и лодыжек, повреждений мышц и позвоночника. Иногда эти травмы удавалось залечить, а иногда и не удавалось. Каждый раз, когда бегун участвовал в соревновании, он мог получить такую травму, которая превратит всю его оставшуюся жизнь в ад.

В дни Римской империи атлеты сражались на мечах и других смертельно опасных видах оружия – и не всегда добровольно. Увечья или смерть обязательно случались во время каждого матча.

Даже в более поздние, относительно «просвещенные» времена многие виды спорта по сути своей остались сознательным травмированием. Команды силачей сшибались друг с другом, проявляя поразительное равнодушие к несовершенству тогдашней медицины. Люди пристегивались ремнями к наземному транспорту или воздушным аппаратам и мчались со скоростью, которая превратила бы их в кисель в случае резкого торможения. Противоударные шлемы, защитные перчатки, наплечники, бандажи, наколенники, корсеты и накладки на нос пытались смягчить действие повреждающей силы, но само их наличие свидетельствовало о потенциальной жестокости всех спортивных игр.

Кажется, я слышу возражения? Кто-то сказал, что наш современный спорт куда более жесток, чем был в прошлом?

Какая нелепость!

Современные атлеты, как правило, соревнуются обнаженными. Никакая защита не нужна, да о ней никто и не просит. В большинстве видов спорта телесные повреждения ожидаются, подразумеваются, а иногда они даже желанны, как в слеш-боксинге. Вид современного спортсмена сразу после соревнования наверняка шокировал бы гражданина любого из земных обществ. Но современный спорт не калечит.

Было бы лестно считать, что это повсеместное ненасилие – результат некоей глубокой моральной революции. Увы, это не так. Если революция и совершилась, то чисто техническая. На сегодняшний день не существует таких повреждений, которые нельзя было бы устранить.

Факт то, что слово «насилие» утратило свое прежнее значение. Что более жестоко: оторвать руку или ногу с тем, чтобы быстро и совершенно безболезненно пришить обратно – или повредить позвоночный диск, который будет причинять человеку боль всю жизнь и не поддастся лечению?

Я знаю, какую травму предпочел бы я сам.

Насилие подобного рода больше никого не пугает, потому что…

(обсудить Олимпийские игры, влияние местной силы тяжести на виды спорта)

(упомянуть о Смертельных Матчах)

(Связь с готовой медицинской статьей?) (спросить Бренду)

* * *

Последние строчки я дописывал второпях: Бренда уже возвращалась с попкорном.

– Чем занимаетесь? – спросила она, усаживаясь на свое место.

Я протянул ей страничку, она пробежала ее глазами.

– Кажется, несколько суховато, – только и сказала она.

– Так нарасти на кости немного мяса, – ответил я. – Это твоя территория.

Я потянулся, стащил у нее одну воздушную кукурузку и вгрызся в нее. Бренда купила огромный пакет: целую дюжину пропитанных маслом белых хрустящих хлопьев размером с кулак. Она протянула мне большую бутылку пива, и я с наслаждением запил соленое лакомство.

Пока я писал, прошли показательные выступления детских школ слеш-боксинга. Теперь дети расходились с ринга, у многих тела были исчерчены полосками красных чернил – следами тренировочных ножей. Услуги педиатров стоили слишком дорого, чтобы разрешать детям драться настоящими ножами.

На ринге появился распорядитель и принялся рекламировать главное событие сегодняшнего вечера: Смертельный Матч между чемпионом Манхэттенским Разбойником и Одной Подлой Сукой, оспаривавшей чемпионский титул.

Бренда наклонилась ко мне и шепнула уголком рта:

– Поставьте на Суку.

– Если она победит, какого дьявола мы тут торчим?

– Спросите Уолтера. Это его затея.

Поводом для нашего посещения боев было интервью с Манхэттенским Разбойником, также известным как Эндрю МакДональд, а настоящей целью – попытка привлечь его к работе над статьями, посвященными Двухсотлетию, в качестве консультанта, поскольку он родился на Земле. МакДональду давно перевалило за двести. Но проблема была в том, что он решил биться до смерти. Если он проиграет, следующее интервью у него будет брать Святой Петр. Но Уолтер заверил нас, что человек, которого он рекомендовал, ни за что не потерпит поражение.

– Я во время перерыва побеседовала с другом, – снова заговорила Бренда. – Не может быть и речи, чтобы Разбойник в этом бое оказался лучшим. Это для него уже десятый Смертельный Матч за последние два года. А парень говорит, что десять – слишком много для любого бойца. Он сказал, что на последнем матче Разбойник упорно подставлялся под нож. А с таким настроем ему против Суки не устоять. Он говорит, Разбойник больше не хочет побеждать. Ему просто хочется умереть.

Соперники вышли на ринг и принялись демонстрировать себя и приветствовать зрителей. Тем временем голографические изображения их прошлых побед светились в воздухе высоко над рингом, а распорядитель продолжал убеждать нас, что предстоит ни много ни мало схватка века.

– Ты поставила на нее?

– Я поставила пятьдесят на убийство во втором раунде.

Я обдумал услышанное и подозвал маклера. Он протянул мне карточку, я сделал на ней пометку и оставил отпечаток пальца. Он запустил карточку в тотализатор у себя на животе, а мне выдал талон. Я сунул его в карман.

– Сколько вы поставили?

– Десять. На победу, – но я не уточнил, что на победу Разбойника.

Соперники разошлись по своим "углам", где их принялись натирать маслом, а распорядитель продолжил свою игру. Бойцы были великолепными представителями сверхтяжелой весовой категории, и вес у них был равным в пределах килограмма. Блики огней сверкали на их лоснящихся смуглых телах, когда они совершали воображаемые выпады и танцевали, игривые, точно беговые лошади, полные взрывной энергии.

– Данный поединок проводится в соответствии со спортивным законодательством Кинг-сити, – объявил распорядитель, – а это означает, что одна или обе стороны добровольно объявляют свой матч смертельным. Сегодня рискнуть жизнью решил Манхэттенский Разбойник. Он прослушал необходимые разъяснения и консультации, как того требует закон, и если сегодня он погибнет, это будет расценено как самоубийство. Сука согласилась добить его, если он будет в этом нуждаться и ее состояние позволит это сделать, и она осознает, что на нее не ляжет никакая ответственность за его смерть…