Текст книги "Библиотека географа"

Автор книги: Джон Фасман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

– Забыл упомянуть еще об одной вещи, – спохватился я. – Наш толстый коп…

– Берт.

– Да, Берт… Ну так вот: он сказал мне, что кто-то звонил ему среди ночи по поводу Пюхапэева. Значит, в курсе событий находился еще один человек. Имеете представление, кто это может быть?

Он остановился с одной продетой в рукав пальто рукой.

– Хороший вопрос. Но я, честно говоря, не имею об этом ни малейшего понятия. – Арт снял пальто. – Подожди минуточку, я сейчас позвоню Панде.

Он переключил телефон на громкоговорящую связь, набрал номер и некоторое время ждал, пока в трубке не раздался звучный отрывистый голос.

– Панда? Можешь уделить мне несколько секунд, или у тебя в приемной полно клиентов?

– Даже если бы моей приемной была Вселенная, я и то выкроил бы для тебя секунд шестьсот… Ты где?

– В данный момент сижу у себя в редакции со своим ведущим репортером Полом Томмом.

– Как же, помню. Знаток Шекспира мистер Томм. Надеюсь, у него все хорошо?

– Пока не жалуется. А как ты?

– Тоже не жалуюсь. Итак, джентльмены, чем могу вам помочь?

Арт жестом предложил мне хранить молчание.

– Нам, Панда, весьма любопытно, кто сообщил о смерти Пюхапэева.

– Разве ты не знаешь, что информация такого рода предназначена исключительно для полиции? По идее я не только не должен ничего тебе говорить, но и обязан сообщить о твоем звонке властям.

Арт вздохнул и поморщился.

– Я все это, конечно, знаю, но не можешь ли ты сделать ради меня исключение? Обещаю, что мы не будем публиковать эти сведения и твое имя нигде не появится. К сожалению, мы находимся с этим делом в полной темноте и наш молодой ведущий репортер уже проявляет признаки нервного расстройства.

– Ты, друг мой, единственный человек, ради которого я готов нарушить все правила и запреты. Хотя бы потому, что на этой стороне Брайтон-Бич никто, кроме тебя, не может оказать мне достойного сопротивления в баталиях за шахматной доской. – Мы услышали, как зашуршали бумаги. – Ага, вот эта запись. Здесь сказано, что в три двадцать три ночи имел место телефонный звонок с номера восемьсот шестьдесят-пятьсот пятьдесят пять-семьдесят два-семнадцать. Абонент своего имени не назвал, так что звонок был записан как анонимный. Мне очень жаль, но это все.

– Вот дьявольщина! Но в любом случае спасибо тебе, дружище. Надеюсь, скоро увидимся?

– Ну, не так скоро, как мне бы хотелось. Но как бы то ни было, в следующий уик-энд я и Ананья ждем вас с Донной у себя. Пообедаем, а потом, пока наши жены будут выпивать, сплетничать и хихикать на диване в гостиной, сыграем партию в шахматы. Ну а теперь, прежде чем повесить трубку, я хочу сказать несколько слов твоему молодому ведущему репортеру. Я буду держать тело в холодильнике, пока не объявится кто-нибудь из родни и не заберет его. Относительно состояния трупа хочу заметить, что у него на удивление гладкая кожа. Слишком гладкая для типа с таким старым лицом. Кроме того, все его внутренние органы, насколько я сейчас могу судить, находятся в столь же удивительно исправном состоянии. Хотел отметить еще одну особенность в связи с этим, но, думаю, не стоит. Другими словами, пока я его до конца не выпотрошу, никаких дальнейших заявлений не последует. Тем более его очередь скоро подойдет. Очень скоро. Надеюсь, ты, мой друг, или твой ведущий репортер и знаток Шекспира мне перезвоните? Скажем, завтра утром, о'кей?

– Он тебе перезвонит, – сказал Арт и посмотрел на меня: – Правда, паренек?

– Несомненно, – кивнул я.

– Ты слышал? Он сказал «несомненно». Целых четыре слога вместо односложного «да».

– Слишком большой расход согласных и гласных для нашей быстротекущей жизни. В следующий раз, господин знаток Шекспира, говорите одно только «да», а остальные согласные и гласные приберегите для фразы типа «Я тебя люблю», адресованной какой-нибудь молодой леди. Итак, джентльмены, до завтрашнего звонка. – С этими словами он повесил трубку.

Арт отключил громкоговорящую связь, передал мне телефонный аппарат и сел на привычное место за столом.

– Я думал, мы договорились на завтра…

– Тебе не Панде придется звонить, дружок. А по тому номеру, который он дал.

Вот так бесцеремонно обращается Арт со своими ведущими репортерами.

Я набрал номер, полученный от Панды, и насчитал в трубке двенадцать гудков, пока не бросил считать. Было еще несколько гудков, прежде чем трубку подняли. Поначалу я ничего не услышал, кроме какого-то шума: будто трубку выставили из окна проезжавшей по улице машины. Затем некто постучат по микрофону три раза, сделал паузу и постучал еще трижды.

– Алло, алло? Вы меня слушаете? – закричал я в трубку.

– Не тот, не тот, не тот, не тот, не тот… – забубнил чей-то гулкий, лишенный выражения голос, без конца повторяя эти два слова. Я беспомощно посмотрел на сидевшего по другую сторону стола Арта, который в этот момент ногтем большого пальца сбивал пепел со своей сигареты, отнял трубку от уха, выждал несколько секунд и снова послушал. Теперь механический голос безостановочно повторял другую короткую фразу: – Я найду ее, я найду ее, я найду ее… – Я легонько хлопнул по крышке стола, привлекая внимание Арта, и протянул ему трубку. Он прижал ее к уху, одарив меня странным взглядом.

– Ну, что вы об этом думаете? – спросил я.

– Не знаю, как ты, а мы в редакции называем это длинным гудком, – сказал он, возвращая мне трубку. Действительно, теперь в ней слышался басовитый длинный гудок, означавший, что линия свободна. – Что произошло? Вас разъединили или что-нибудь в этом роде?

– Нет, – сказал я, слегка потрясенный случившимся. – На противоположном конце провода неожиданно прорезался какой-то тип, бубнивший: «Не тот, не тот, не тот», – и так без конца.

– Угхм… – скептически произнес Арт. – Я тебе вот что скажу: попробуй набрать этот номер снова. И не нажми случайно на рычаг.

Спокойный голос и недоверчивый взгляд Арта едва не заставили меня усомниться в том, что я только что слышал. Тем не менее, следуя его указаниям, я набрал номер снова. На этот раз отозвался не предыдущий бубнивший тип, а внятно выговаривавший слова мужчина.

– Да? – сказал он недовольным тоном.

– Скажите, это вы только что брали трубку? – спросил я.

– А кто, блин, по-вашему, ее взял – робот?

– Я имею в виду в прошлый раз. Кто тогда со мной разговаривал?

– В какой еще «прошлый раз»? До этого?

– Да.

– Никто. До этого никто по этому телефону не разговаривал. Сказать по правде, ваш звонок чертовски меня напугал. Что вам, черт возьми, нужно?

– Я звоню из «Линкольнского курьера». Мне бы хотелось поговорить с кем-нибудь, кто знает Яна Пюхапэева.

– Какого, на хрен, Пю-хэ? Что, черт возьми, вы несете? – Голос говорившего постепенно трансформировался из недовольного в сердитый. И я услышал сигнал автомобильного клаксона. Громкий. Телефон определенно находился на улице.

– Кто-то от вас сообщил позавчера о случае со смертельным исходом. Я пытаюсь установить…

– Что значит «от вас»? Вы кому, собственно, звоните?

Я попытался представить себе этого парня, говорившего с новоанглийским акцентом. Он почти наверняка носил фланелевые рубашки, водил тяжелый грузовик и являлся преданным поклонником Джерри Реми.

– То-то и оно, что я не знаю, и именно это пытаюсь вам втолковать. Ваш номер возник на дисплее, когда…

– Это платный таксофон, приятель.

– Платный таксофон?

– Неужели не слыхали? Бывают, знаете ли, и такие. Суешь в щель четвертак – и набираешь номер. Впрочем, сейчас надо опускать тридцать пять центов, поскольку телефонные компании постоянно взвинчивают цены. Короче, это платный таксофон перед лавкой Арлисса.

Я достал записную книжку. Арт удивленно поднял брови.

– И где эта лавка Арлисса находится? – спросил я у сердитого парня.

– На Траубридж-роуд. На окраине Линкольна, не доезжая моста Стивенс-бридж.

– Вы имеете в виду небольшой магазин на краю Линкольн-каммон? Я и не знал, что у него есть название.

Мой собеседник с шумом перевел дух и гаркнул:

– Ну вот – теперь знаете! Что дальше?

– Гм… – Будь я действительно ведущим репортером, уж знал бы, о чем у него спросить. Вместо этого я опять пробормотал: – Гм… – Честно говоря, в голове ничего больше не было.

– Значит, кто-то позвонил с этого номера и сообщил о случае со смертельным исходом? Вполне возможно, это был убийца, верно я говорю?

Я вздрогнул и выпрямился на стуле, словно мне насыпали за шиворот битого льда.

– Почему вы так думаете?

– Потому что здесь ни черта нет, шеф. Лавка, о которой я говорил, закрывается в восемь вечера. И остаются одни только голые поля и пруды на добрых десять миль во всех направлениях. Городские кварталы начинаются через полмили вверх по дороге, но зачем кому-то переться сюда, чтобы позвонить по телефону? Им пользуются только продавцы из лавки Арлисса и водители, проезжающие по этой дороге. Раньше говорили, что Траубридж-роуд – самый быстрый путь из Ханоя.

– Почему это? Куда ведет Траубридж-роуд?

– К федеральной дороге номер восемьдесят семь, которая идет на север к Бриджпорту, что на Лонг-Айленд-саунд. Потом она тянется через Массачусетс и Вермонт по самым диким краям Новой Англии, где не встретишь ни одного человека, и заканчивается у Драммондвиля, что стоит на реке Святого Лаврентия.

Я посмотрел на карту Новой Англии, висевшую на стене кабинета Арта, но никакой реки Святого Лаврентия на ней не обнаружил.

– Где она, эта река Святого Лаврентия?

– Где? – насмешливо фыркнул парень. – Сразу видно, что рыбалкой вы не интересуетесь. А между тем в этой реке кристально чистая вода и водится лучший на севере лосось. Она в Канаде – вот где. Урок географии завтра в это же время, так что звоните, тупица вы эдакий. – Я услышат приглушенный женский смех, после чего в трубке щелкнуло и послышались короткие гудки. Я представил было, как этот парень в сердцах швыряет трубку на рычаги, но решил, что такого рода эмоциональные жесты на громкость щелчка не влияют.

– Один из грубых и необаятельных жителей Коннектикута, – сказал я Арту. – Разговаривал со мной по телефону, с которого сообщили о смерти Пюхапэева. Телефон расположен перед лавкой Арлисса в…

– Мне известно, где находится магазин Арлисса. Но почему ты упомянул реку Святого Лаврентия?

– Судя по всему, именно у этой реки заканчивается федеральная дорога номер восемьдесят семь. Где-то в Канаде, у местечка с названием Драммондвиль.

Арт поскреб пальцами в бороде и некоторое время смотрел в потолок, размышляя.

– Странно. Хотя, возможно, это ошибка: у Панды ужасный почерк; ты мог набрать не тот номер, или тебя неправильно соединили. – Он пристально посмотрел на меня, и я под его взглядом заерзал на стуле, хотя вины за собой и не чувствовал. – Однако, прежде чем набрать этот номер еще раз, позвони-ка на всякий случай племяннику своего профессора. Чем черт не шутит – вдруг он расскажет тебе больше других о нашем мистере Эстония с его шестизарядным револьвером.

Я согласно кивнул, повернулся к телефону и набрал номер племянника. Кто-то взял трубку еще до того, как в ней послышались гудки.

– Говорит Гомес.

– Угхм… Я, видите ли, пытаюсь дозвониться в департамент полиции Уикендена…

– Считайте, что дозвонились, – сказал мой абонент. – На проводе детектив Гомес. Чем могу?

– Я бы хотел переговорить с Джозефом Джадидом, если это возможно.

– Подождите минуточку. – Судя по щелчку в микрофоне, Гомес положил трубку на стол. – Эй, Здоровяк! Кто-то пытается связаться с тобой по второй линии, – услышал я.

В трубке прорезался хрипловатый, несколько сонный мужской голос.

– Отдел старых дел. Детектив Джадид слушает.

– Опять ты со своими шуточками про отдел старых дел, мужик, – прозвучал чей-то возглас.

– С вами говорит Пол Томм. Я репортер «Линкольнского курьера» и хотел бы…

– С журналистами не разговариваю. Перезвоните в отдел по связям с прессой.

– Подождите, не вешайте трубку… Дело в том, что мне порекомендовал связаться с вами ваш дядюшка.

– Да? И какой же?

– Антон.

– Дядюшка Антон порекомендовал вам позвонить мне? Откуда вы его знаете?

– Он был моим преподавателем. Дал мне ваш номер сегодня утром.

Джадид вздохнул и откашлялся, прочищая горло.

– Ладно, я, так и быть, поговорю с вами. Но предупреждаю: мое имя нигде не должно фигурировать. Если вам захочется меня процитировать, ссылайтесь на анонимный источник. Город у нас маленький, а у меня из-за газетчиков недавно были неприятности.

– Никаких проблем.

– Это точно: мне проблем не надо. Итак, что бы вы хотели узнать?

– Я работаю над статьей о парне по фамилии Пюхапэев. Он жил в Линкольне, а работал в Уикендене вместе с вашим дядюшкой и тоже был профессором. Два дня назад он умер. Насколько я знаю, прежде у него были неприятности с властями Уикендена, и мне бы хотелось уточнить, какие именно.

– Так… Сейчас узнаем… – Я услышал стук компьютерных клавиш. – Поо-ха… – как там дальше?

– П-А-Е-В. Над «а» две точки. Первые четыре буквы П-У-Х-А. Над «у» тоже две точки.

– Это полицейский компьютер. У нас умляуты не обозначены. Такие дела. И еще одно: прежде чем я сообщу вам информацию, которую по идее не должен сообщать, хочу заметить, что делаю это исключительно из душевной приязни к дядюшке Абу. Раз он дал вам мой номер, значит, хорошо вас знает. В этой связи мне хочется верить, что вы человек рассудительный и приличный. А коли так, надеюсь, не станете печатать в своей газете; в дополнение к сказанному мной разные глупости или непроверенные слухи, которые могут дурно отразиться на репутации нашего департамента. Я это к тому говорю, что если вам захочется использовать в своей статье полученные от меня сведения, я должен лично просмотреть этот материал, прежде чем он пойдет в печать.

– Разумеется.

– Очень хорошо. Итак, Ян Пюхапэев. Житель Коннектикута. Имеет водительские права этого штата. Два задержания, куча обвинений по разным статьям. Два случая незаконного ношения оружия. Два случая нарушения общественного порядка. Два случая преступного поведения, связанного с применением упомянутого оружия, а также один случай, связанный с неумеренным употреблением горячительных напитков и сопротивлением силам правопорядка, прибывшим его арестовать. Каждый раз отделывался штрафами после кратковременной отсидки в участке.

– Когда все это было?

– Это было… подождите секундочку… Чертов компьютер! – прорычал племянник Джадида, хлопнув ладонью по столу или по раздражавшему его электронному устройству. – Вот, нашел. Задержание первое: двенадцатое января тысяча девятьсот девяносто пятого года. Задержание второе: двадцать четвертое августа тысяча девятьсот девяносто восьмого года. После этого порочивших его записей нет. Должно быть, профессор примирился-таки с этим миром и, успокоенный, тихо отошел в мир иной по старости, что, вероятно, и зафиксировано официальными инстанциями. – Джозеф сказал это таким голосом, что мне стало ясно: думает он совсем другое.

– Очень может быть. В любом случае спасибо за информацию. И извините за доставленное беспокойство.

– Какое может быть беспокойство, когда просьба исходит от друга дядюшки Аба! Но, как я вам уже говорил, если захотите эти сведения использовать, свяжитесь прежде со мной. Обычно, когда конфиденциальная информация из департамента полиции Уикендена находит отражение на страницах уикенденских газет, местные жители начинают гадать, каким образом она туда попала.

– Обязательно с вами свяжусь. Хотя я не из Уикендена, а из Линкольна, что в штате Коннектикут.

– Из Линкольна в штате Коннектикут? – повторил он. – А где это?

– Примерно в двух часах езды на запад от Уикендена. На границе штатов Нью-Йорк и Массачусетс.

– Ах так! Ну, тогда можете печатать что хотите. Ссылайтесь на меня, если сочтете нужным, публикуйте мою фотографию, номер моей социальной карточки – короче говоря, делайте все, что взбредет вам в голову. – Он хмыкнул, сделал паузу и добавил: – Шутка.

– Я уже понял.

– И очень хорошо, что поняли. Так что не перегибайте палку. В остальном же резвитесь в своем богоспасаемом крае, как вашей душе угодно.

Мои старые приятели, с которыми я рос в Бруклине, испытывали примерно такие же чувства. Считали, что, выехав за пределы Нью-Йорка, они вроде как перебираются за границу. А уж если переезжали границу штата, то и вовсе оказывались чуть ли не в стране «третьего мира». Между прочим, часть моего существа, навсегда отравленная асфальтом, во многом с ними солидарна.

Я вкратце пересказал нашу беседу Арту, который снова поскреб в бороде, откинулся на спинку стула и, устремив взгляд вверх, в очередной раз попытался отыскать руководство к действию в начертанных на потолке невидимых скрижалях.

– Подведем некоторые итоги, исходя из того, что ты мне рассказал. Итак, что мы имеем? А имеем мы мертвого парня, – Арт поднял большой палец правой руки, – о котором никто не может сказать, как и отчего он умер. – Он выставил вверх указательный палец. – Далее. Никто не знает, кто сообщил властям о его смерти. – Средний палец. – На попытку неудачного ограбления не похоже. – Безымянный. – Местной полиции на это дело наплевать. Что же до полиции штата и федералов, то у них нет причин в нем копаться. – Он растопырил пятерню и помахал ею над головой. – Сам исследуемый субъект, хотя и был профессором, почти ничему не учил и носил при себе пушку. И у него не было ни семьи, ни друзей – никого и ничего.

– Да, это, пожалуй, все, что мы знаем. Не забудьте только странный случай с платным таксофоном.

– Правильно, – медленно сказал Арт. – Присовокупим ко всему сказанному выше еще и таксофон. Возможно, хотя шансы и невелики, нам удастся что-нибудь из этого выжать. Хочешь еще куда-нибудь позвонить? – Я покачал головой. – Ну и ладно. Сейчас семь тридцать, и мне пора отправляться на выпивку к Остелу. О Господи! Опять, наверное, будет угощать меня своим мерзким шерри с привкусом ацетона… Но как бы то ни было, завтра утром встречаемся здесь. Будь готов к разговору об этом деле с одним человеком. О'кей?

– Буду. С кем мне придется разговаривать?

– Завтра узнаешь. И убери, пожалуйста, с лица это скептическое выражение – в противном случае не видать тебе другой работы, кроме репортерской.

ЗОЛОТОЙ НЭЙ ФЕРАХИДА

Наше золото – идеальная субстанция, не имеющая желаний, подобная божеству; наша сера – не идеальная активная субстанция, жаждущая совокупления и исполняющая функцию мужчины. Все земные субстанции начинаются с этого брака.

Хамид Шорбат ибн Ми ибн Салим Ферахид. В спектре музыки и солнечного света

На платформе Юрий чокнулся и выпил на прощание по рюмочке со всеми членами своей семьи, а с отцом – даже две. Лица раскраснелись от водки и ветра, хотя они прятались от непогоды, притулившись у стены станционной постройки, там, где скат крыши образовывал своеобразный навес. Потом, по дороге от станции к поезду, мать несколько раз останавливалась, чтобы напоследок горячо обнять и поцеловать его. А еще она постоянно поправляла воротничок его рубашки, разматывала и снова заматывала шарф, все сильнее стягивала у него на груди пальто, поэтому, когда они дошли наконец до поезда, он чувствовал себя гусеницей, заключенной в тесную оболочку кокона.

Как только поезд, вздрогнув всеми своими сочленениями, отошел от станции и покатил по рельсам, набирая ритм и скорость, Юрий провалился в тяжелый пьяный сон. Позже, когда он проснулся и взглянул в окно, хаотичные московские пригороды с их узкими улочками, покосившимися от времени домами, полуразвалившимися кирпичными зданиями фабрик и березками на обочине уступили место тянувшимся по обеим сторонам дороги бесконечным сосновым и еловым лесам. Кое-где на прогалинах открывались взгляду возведенные без всякого плана небольшие дачные поселки с крохотными деревянными домиками и разбитыми дорогами. В домиках горел свет, и они напоминали попыхивающих трубками завсегдатаев кабачка, которые болтали, сбившись в кучки.

Каждый раз, выглядывая из окна, Юрий думал: «Так далеко от дома я еще не забирался». Потом, немного почитав или написав письмо, снова смотрел в окно и вздыхал: «Нет, прежде было не так далеко. Вот сейчас я действительно отъехал от дома, как никогда раньше». Обозревая проплывающие мимо просторы, он испытывал легкую ностальгию по тому Юрию, который смотрел в окно сорок минут назад, и не видел еще того, что открылось умудренному преодоленным временем и расстоянием Юрию нынешнему. Так, слегка жалея и понемногу теряя себя прежнего, он пробыл в пути четыре дня и, пересаживаясь в Новосибирске на другой поезд, вдруг осознал, что стал куда более умудренным в житейском смысле человеком, нежели тот замоскворецкий паренек, который покинул родной дом около ста часов назад.

Путешествие продолжалось еще три дня. Почти мифические дремучие леса – такие огромные, что попадавшиеся по пути редкие города казались следами перфорации, дырками, пробитыми в беспредельной дикости, – с течением времени уступили место гористому краю. В свою очередь, горы, постепенно понижаясь и уплощаясь, превратились в степь, и ровный как стол, бесконечно-однообразный коричневый ландшафт лишь изредка нарушался белыми пятнами сопок, видневшимися в отдалении. Горизонт был такой призрачный, что казался чуть ли не отвлеченной идеей.

Во время остановки на станции Актогай Юрий заметил черного скорпиона, ползавшего по вагону, но проводница – могучая женщина воинственной наружности и нрава – увидела его и сбросила веником на рельсы. Она сказала Юрию, что узбеки верят, будто скорпион приносит счастье, но она лично думает обратное, поэтому приказала девушкам, находившимся под ее началом, вооружиться вениками и отгонять этих насекомых, норовивших во время стоянки пробраться в вагон. Она также поведала, что если уж ужалил скорпион, то единственное средство излечиться – это намочить кусок муслиновой ткани в водке, настоянной в течение трех минут на сусле святого Иоанна, приложить его к укушенному месту и держать ровно тридцать три минуты, чтобы настой успел вытянуть яд из ранки на ткань. Потом, действуя со всей возможной осторожностью, отравленный муслин необходимо сжечь, а пепел развеять по ветру.

В конце этого разговора – единственного за все время пути – Юрий с готовностью кивнул, но ничего не сказал. Когда же поезд наконец достиг Ленинабада, Юрий, увидев стоявшего на платформе сержанта, вдруг испытал мимолетную тревогу от необходимости вновь контактировать с другими людьми.

– Инженер Кулин? – осведомился сержант. Юрий кивнул. – Могу я взглянуть на ваши документы? Паспорт и пропуск?

Опять этот пропуск – всевластный клочок бумаги с непременными печатью и подписью, удостоверявшими проставленную в нем информацию, превращая ее в непреложную истину. Если бы, к примеру, в пропуске говорилось, что его податель имеет десять футов роста и багровые пятна на коже, и означенная информация заверялась печатью Особого отдела при Верховном Совете, а податель обладал шестью футами и нормальной кожей, то проверяющий наверняка списал бы несоответствие на собственное искаженное восприятие действительности, даже не подумав усомниться в правильности сведений, обозначенных в документе.

В пропуске Юрий обозначался не аспирантом и выпускником филологического факультета, но инженером, командированным в эти края для «надзора за перспективным планированием и развитием создаваемого республиканского Музея таджикской социалистической культуры». Определенно какая-то часть его сущности, утраченная во время длительного путешествия по железной дороге до Ленинабада, и являлась тем самым не обозначенным в пропуске лингвистом, на месте которого с официального одобрения властей утвердился пресловутый инженер.

У сержанта были могучее телосложение деревенского парня, румяное лицо и светлые волосы. Он держался нарочито серьезно, будто дал зарок при посторонних не шутить и вообще не позволять себе каких-либо проявлений легкомыслия, хотя казался весьма жизнерадостным человеком. Они с Кулиным, тоже светловолосым и облаченным в военную форму, стояли на платформе в окружении смуглых длиннобородых людей. Сержант, казалось, испытывал неловкость от необходимости проверять бумаги у образованного человека, пусть даже и младше его годами. Вернув Кулину документы, он четким, красивым движением отдал ему честь и повел к ожидавшей их машине, где снова мог вернуться к комфортному для себя прислужничеству.

– Вам выделена квартира в военном городке Ленинабада, – сказал сержант Юрию. – Моя фамилия Кравчук. Я назначен к вам водителем на все то время, что вы пробудете здесь.

Машина – разболтанные и заляпанные грязью «жигули» – вздрогнула, тронулась с места и по мощеной дороге покатила от станции к военному городку. К тому времени как они добрались до офицерских домов – похожих на пакгаузы зданий с грязно-серыми стенами, впитавшими, казалось, всю здешнюю пыль и носившиеся в воздухе испарения, – Юрий почувствовал такую усталость, будто последние пятнадцать километров катил перед собой бревно. В офицерской столовой он заказал стандартный обед – мясные котлеты (большую часть в которых составлял хлеб), картофельное пюре и политый растительным маслом овощной салат из тертой моркови, свеклы и капусты с чайной ложечкой сметаны сверху. Обедавшие в столовой люди объединялись в шумные компании или сидели за столиками в одиночестве, застыв в мрачном молчании.

– Должно быть, вы наш гость. Инженер, – сказал остановившийся перед Юрием военный лет пятидесяти с пронизывающим взглядом и большой орденской планкой. Волосы у него были чуть длиннее, чем у других офицеров, а манеры гораздо свободнее.

Юрий поднялся с места.

– Инженер Кулин. Позвольте спросить: как вы узнали, что я гражданский специалист, а не переведенный сюда офицер? Ведь я тоже в военной форме.

– Вот, значит, что вас интересует… – Незнакомец некоторое время гипнотизировал его взглядом и наконец указал на стоявшие перед ним тарелки. – Ваши застольные манеры – вот что вас выдало. Вы режете мясо, пользуясь ножом и вилкой, и салат тоже едите вилкой. Между тем большинство находящихся здесь кадровых военных, – он широким жестом обвел помещение столовой, – всё едят ложками, а вилку используют как лопатку, подгребая ею в ложку побольше пищи. Обладать приличными манерами естественно. Невероятно другое: сохранить их, пройдя курс военной подготовки. Вы ведь служили в армии, не так ли?

– Так точно. В Таджикистане.

– Ну и как? Поубавилось у вас умения владеть ножом и вилкой? – Кулин стоял молча, помимо воли опустив глаза и уставившись в крышку стола. – Впрочем, можете не отвечать, – тонко улыбнулся человек с орденской планкой. – Вы, разумеется, постарались не показать этого своей матери, когда вернулись домой, не так ли?

– Так точно.

– Впрочем, я подошел к вашему столику, чтобы поздороваться, а не изводить расспросами. Я полковник Воскресеньев. Живу в офицерском доме в ста метрах от этого здания. Так что, если возникнут проблемы, заходите.

– Благодарю вас. При случае обязательно воспользуюсь вашим любезным приглашением.

– Вы играете в шахматы, Кулин?

– Нет, товарищ полковник.

– Очень жаль. Ну, я пойду… Приятного аппетита.

В своей комнате Юрий выложил на стол вещи, необходимые для работы: бумагу, карандаши, таджикско-русский и узбекско-русский словари. Хотя он свободно владел обоими языками, инструкции требовали, чтобы словари постоянно находились при нем – из-за фотографии, на которую ему не хотелось даже смотреть, не говоря уже об использовании по назначению. Потом он достал и положил на стол подшитую изнутри бархатом сумку, которая хранилась в секретном отделении его чемодана. После этого еще раз повторил полученные инструкции, касавшиеся человека, с которым он должен был встретиться, а также условий предполагаемого обмена. Два музыкальных инструмента за чью-то жизнь – странно и чрезмерно жестоко, но ему напомнили, что он не военный, а штатский. Последнее означало, что в случае успешного завершения дела он уже через два дня сядет в московский поезд, через неделю займет кабинет в Министерстве культуры, а в июне следующего года, защитив диссертацию, получит приличную должность в том же высоком учреждении.

После сытного завтрака, состоявшего из омлета, каши и чая с черным хлебом, Кулин и Кравчук сели в машину и покатили в северном направлении.

– Итак, товарищ инженер…

– Прошу вас, Кравчук, зовите меня Юрий. Я не военный.

– Но в армии-то служили?

– Служил. В Душанбе, кстати сказать. Но за три года мне так и не удалось посетить Ферганскую долину.

– Ну, коли вы настаиваете, тов… то есть Юрий, буду звать вас по имени. Что же касается меня, то я простой мужик из-под Харькова. – Он ударил себя в грудь, издав при этом короткий отрывистый смешок. – И думаю только о том, как бы побыстрее вернуться домой, где у меня участок земли, и заняться сельским хозяйством… Между прочим, я слышал, что вы вчера встречались с полковником.

– Да, встречался. Очень вежливый товарищ.

– Вежливый, – подтвердил Кравчук, скривив губы в скептической улыбке. – Если вы на его стороне. Странный человек. Из Прибалтики, знаете ли, а коли так… – Он сделал неопределенное движение, что могло означать: слегка тронутый, не от мира сего или просто, допустим, имеющий склонность к гомосексуализму.

Кулин откашлялся, прочищая горло.

– И давно вы здесь служите?

– Какое у нас сегодня число? Ага! Двадцать пятое сентября тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Стало быть, я здесь уже одиннадцать месяцев, две недели и три дня. Если уж быть совершенно точным. – Он рассмеялся и немного помолчал. – Как бы то ни было, мой приятель, который служит у генерала писарем, утверждает, что скоро всех нас отправят отсюда в Афганистан. Генерал говорит, что мы должны выполнить свой интернациональный долг.

Кулин поморщился: одно дело разъезжать здесь в машине с важным видом, и совсем другое – отправляться в Афганистан. Во время своих научных изысканий он читал отчеты о неудачных действиях британских войск у горного перевала Хабир и понимал, что это будет тяжелое испытание и для Советской армии.

– Скажите, если возможно, зачем вас сюда прислали, Юрий? Не возьму в толк, какого черта здесь нужно строить музей.

– Меня не спрашивали, нужен он или нет. Просто приказали приехать и составить свое мнение о проекте. Насколько я понимаю, местное партийное руководство решило продемонстрировать вышестоящим товарищам и всему миру успехи социалистического строительства в Ферганской долине. Я должен осмотреть выделенное для музея место, определить, подходит ли оно для этой цели, и вернуться в Москву.

– Москвич, значит? – Кулин кивнул. – Москвича всегда издалека видно! – Кравчук хлопнул ладонями по баранке и ухмыльнулся. – Ладно, оставим это. Я и не думал подшучивать над вами или совать нос в чужие дела. Позвольте еще раз взглянуть на адрес. Ага! Нам нужно переехать этот мост, и справа на горе мы увидим эту деревню.