Текст книги "Бангкок-8"

Автор книги: Джон Бердетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Глава 10

В комнате на меня накатило отчаяние. Я остановился перед портретом Его Возлюбленного Величества Короля и разразился слезами. Почему Пичай решил принять духовный сан? Когда он был жив, я ни разу не задал ему этого вопроса: его выбор Пути казался таким же естественным, как рост дерева. Но даже в Таиланде приход полицейского к Будде – явление необычное. Однако теперь, оглядываясь на его жизнь, я понимаю, как это произошло.

Сыновья проституток, мы узнавали о мире мужчин от наших матерей, особенно о мире белых мужчин. Для матери фаранг представлялся экзотическим путешествием – типа тех, что показывал телеканал «Дискавери». Или диетической пищей, настолько легкой, что требовалась огромная сосредоточенность, чтобы почувствовать хоть какой-нибудь вкус. К тому же это был опыт психосексуальных упражнений, в искусстве которых она достигла высокого уровня, почти неуловимыми нюансами заслуживая дополнительное вознаграждение, которое менее опытная исполнительница могла получить лишь ценой больших усилий.

Ванна была иной. В ней было больше традиционно тайского, чем в Нонг. Мать Пичая вышла на работу в бары после того, как прогнала отца своего сына за то, что тот был «бабочкой» (выражение наших женщин, которое означает, что мужчина склонен трахать все, что движется). Ее стошнило, когда она первый раз переспала с фарангом и увидела его член, который по размерам больше подходил не женщине, а буйволице. Ванна так до конца и не развила своего мастерства. Нонг подтрунивала над ней – говорила, что подруга научилась методам совращения в «трупной школе». Но это не имело значения. Миниатюрная, со светлой кожей, она была и до сих пор оставалась приманкой для гурманов, ведь многие фаранги клюют на экзотическую внешность.

Пичай делил клиентов матери на господ и рабов. Но кое-что, по его мнению, давало повод сомневаться в здравомыслии белых: мать относилась к ним с непреодолимым безразличием. Белый господин, который желал защищать ее и властвовать над ней (уверяя, что теперь ее жизнь изменится), получал ровно столько же вздохов и стонов, сколько раб, который считал себя на грани спасения, если она позволяла ему (в буквальном смысле слова) полизать ее.

Совершенствуя свой английский, она рассказывала Пичаю, о чем в любовном экстазе лепетали ее клиенты-фаранги. Искать нирвану в сексе – это поистине глупо. Но самым ужасным Пичаю казалось то, что эти духовные карлики верховодили миром. Глубочайшее разочарование, возникающее после материнских откровений, и вывело его на Путь истины. Благородство души требовало действовать наперекор самому горькому опыту, и он в отличие от меня никогда не страшился рвать узы, когда понимал, чем они являются на самом деле. Наверное, он любил меня меньше, чем я его.

Глава 11

Не спрашивайте, когда мне пришло в голову очевидное. Я снова вернулся на Сукумвит и в поисковой системе «Альтависта» набрал: «Брэдли, нефрит». Компьютер открыл мне сайт, который назывался «Нефритовое окно Фатимы и Билла». Сначала на черном фоне появился белый текст, затем в середине экрана – овальный артефакт из нефрита, и, наконец, Уильям Брэдли признал, что это его сайт.

Артефакт представлял собой мягко мерцавший золотистой зеленью параболический фаллос. Из грубого камня, суживаясь к отполированной головке, возникала превосходно сбалансированная форма. Кроме адреса электронной почты и краткого текста, прославлявшего магические достоинства нефрита, на сайте Брэдли ничего не было. За английским текстом следовал только перевод на тайский.

Такого изящного пениса я ни разу не видел – ни в скульптуре, ни в жизни. Уильям Брэдли меня заинтриговал. Нефрит – один из самых духовных камней. Правильно обработанный и отполированный, он источает мистический блеск, будто из самого сердца, и этот блеск является отраженным эхом нирваны. Где американский морпех мог постигнуть такие вещи? Истинные ценители нефрита – по большей части китайцы. Об этом можно спросить у провайдера на Каошан-роуд на другой стороне города, но через три минуты наступала первая полночь после смерти Пичая, и мне требовалось погрузиться в людскую пучину. У интернет-кафе на узенькой сой сидели, скрестив ноги, гадалки с картами Таро и объясняли своим клиенткам – молоденьким девицам, которым не слишком повезло этой ночью, – что значат карты, которые они вытащили. Я чинно прошел мимо них на Нана-плаза. Площадь успела измениться. Мне казалось, что Уильям Брэдли был здесь завсегдатаем. Если так, разве можно забыть такого запоминающегося мужчину?

– Эй, красавчик, я хочу пойти с тобой! – Девушка в черном топике перегнулась через ограждение у первого бара, когда я свернул на Нана с Четвертой сой. Площадь наводняли белые мужчины и смуглые женщины. Австралийцы, настолько брюхатые, что, казалось, вот-вот родят, ухмылялись, обнимая девчонок размером с их ляжку. Американцы громко делились впечатлениями от прошлой ночи, немцы беспрестанно твердили «я-я», а голландцы прохаживались кругами, как люди с большим опытом. Еще здесь были восточноевропейцы и русские. Сибирь находится к северу от моей страны, и после распада СССР к нам хлынул непрерывный поток мужчин и женщин с бледной кожей и сильным пристрастием к водке. Мужчины приезжали покупать, а женщины продавать.

– Я не любить здесь работать, но мой папа попасть автокатастрофа, и я надо посылать деньги, – говорила девушка высокому, жилистому англичанину.

– Как ужасно, – отвечал он, похлопывая ее по заднице.

Атмосфера, царившая здесь, напоминала что-то среднее между фестивалем и охотничьим домиком. Приближалось два часа ночи – комендантский час, когда полиция закрывала площадь. Девушки заманивали последних клиентов, а мужчины, ощущая прилив желания, пыхтели, словно дикие львы. Все пили ледяное пиво «Клостер» или «Сингха» прямо из бутылок, и, куда ни повернешь голову, везде стояли телемониторы. Даже у парня, продававшего сушеных кузнечиков неподалеку от алтаря Будды, был телевизор, и он смотрел по нему старые бои с Мухаммедом Али и сцены из осады Сталинграда. Но большинство телевизоров показывали игру «Манчестер юнайтед» с «Лидс» в сопровождении музыки, доносившейся из тысяч динамиков.

Я протиснулся сквозь возбужденную толпу итальянцев и поднялся по лестнице на второй ярус, где во двор выходила U-образная вереница ночных баров. Когда я проходил мимо, полузанавес отдергивался в сторону и передо мной возникали голые или полуголые девицы, танцевавшие на приподнятых сценах, главным образом под тайскую поп-музыку. Мне навстречу выскакивали девушки в бикини и пытались затащить внутрь, но моей целью была «Карусель» – один из самых больших здешних баров.

Там были две вращающиеся сцены, на них выступали обнаженные танцовщицы. В одном из баров девушка спорила с мужчиной:

– Говорю тебе, я устала, нет сил трахаться.

Мужчина стрельнул на меня глазами и снова посмотрел на девушку.

– С чего это ты так устала? – Он говорил со швейцарским акцентом. И покачал головой: – Хотя что это я извожу себя подобными вопросами?

Я заказал пиво и смотрел, как она скривила лицо. Худощавая и маленького роста, на вид около двадцати четырех лет, хотя фаранги дали бы шестнадцать. Она перехватила мой взгляд: фаранги ни в чем не разбираются – говорили ее глаза.

– Наверное, всю ночь присматривала за ребенком, – предположил я. Двадцать минут секса с клиентом не проблема для девушки из бара.

Глаза фаранга блеснули.

– У тебя есть ребенок? – Он повернулся ко мне: – Она мне не рассказывала.

Не могу объяснить почему, но в возрасте восемнадцати лет почти все здешние девицы заводят ребенка.

– Разумеется, у меня есть ребенок.

Я поднял глаза на швейцарца. Видимо, он снял девчонку пару ночей назад, переспал с ней и внезапно увлекся. И теперь взвешивал «за» и «против» того, чтобы увезти ее в Швейцарию: друзья позавидуют, но мать не одобрит. Он будет наслаждаться ее телом каждую ночь, но возникнут социальные проблемы. И еще вопрос: как она ведет себя за столом? Наверное, на любом стуле усаживается, поджав под себя ноги, и ест при помощи вилки, ложки и пальцев.

Девушка отвернулась от меня, и я, улыбнувшись, заметил, что ей, как и ее подругам, приходится сражаться с непокорными черными густыми волосами. Обычно их стягивали в «конский хвост» и, чтобы они не рассыпались, надевали оторванное от презерватива резиновое колечко – надежный способ, крепче любой резинки. Но вряд ли его одобрят в Цюрихе.

Теперь швейцарец был вынужден считаться с ребенком. Но может быть, она не возьмет его с собой?

– Сколько лет? Девочка или мальчик?

– Мальчик, шесть лет. – Ее лицо озарила гордая улыбка.

Швейцарец посмотрел на меня с подозрением:

– Вы знаете эту девушку?

– Никогда раньше не видел.

Моему собеседнику было лет под сорок. Его голова начинала лысеть, а на обиженном лице виднелось отражение недавних неудач. Зачем он приехал в Бангкок? Доказать себе, что все еще сохранил мужскую силу? Или погнался за безыскусностью покупаемой плоти? И вот через неделю после того, как приземлился его самолет, он принялся строить серьезные отношения, в какие ему еще не приходилось вступать.

– Разреши по крайней мере заплатить за тебя в баре и пригласить на ужин. Я хочу поговорить с тобой, кое-что узнать.

– Что ты хочешь знать?

Его глаза за толстыми стеклами очков застенчиво моргали.

– Почему в последние сорок восемь часов я думаю только о тебе?

Лицо девушки просияло.

– Ты думаешь обо мне? Я тоже думаю о тебе.

Неплохая работа. Хотя Нонг выжала бы Гораздо больше из подобной ситуации, подумал я. Мать до сих пор не утратила умения источать неожиданную теплоту. Никогда бы не позволила себе похудеть, как эта девушка, которая, судя по всему, успела пристраститься к яа-баа. И быстро бы сообразила, что у нее появилась возможность совершить заграничное путешествие.

Я одобрительно кивнул швейцарцу. Захотел ее – получи. Что еще мужчине желать от жизни?

А сам достал фотографию Брэдли и ждал, пока мамасан объяснит швейцарцу, сколько он должен заплатить за пиво и за девушку.

– Странно, что здесь это называется «пеня», – доверительно сказал он мне. – Словно люди совершают что-то постыдное.

Когда швейцарец расстался с пятисотбатовой банкнотой, а мамасан осенила ею на удачу всех своих девушек, я дал ей знак подойти. Она взглянула на фотографию. Такого мужчину не забудешь: огромный, черный, с бритой головой, статный, с красивым ртом и ослепительной улыбкой. Американец, а не африканец. Конечно, она бы запомнила. Но она здесь недавно.

Это усложняло задачу: Брэдли пять лет прожил в Бангкоке и, видимо, самостоятельно подыскивал себе женщину. Мужчины удивительно быстро устают от площади Нана. А девушки приходят и уходят.

Я терпеливо обошел все бары, везде показывая фотографию тем мамасан, кто, похоже, давно здесь работал, но никто так и не припомнил Брэдли. Я изрядно вымотался, когда вернулся в «Карусель». Огромный бар был наполнен, как обычно, белыми мужчинами и азиатскими женщинами. На экране подвешенного на кронштейне телевизора две белые женщины обслуживали негра. На занимавшем другую стену большом экране «Манчестер юнайтед» играл с мадридским «Реалом». Не занятые с клиентами девушки смотрели футбол. Когда во второй раз за пять минут Бэкхэму с очень острого угла удалось забить в ворота мяч, раздался дружный одобрительный женский возглас.

Зато мужчины не отводили глаз от сцены: там, на подмостках, лежала голая, в одних ковбойских сапогах женщина лет сорока с небольшим и стреляла дротиками из засунутой во влагалище алюминиевой трубки. Клиенты поднимали ей воздушные шарики, и она редко промахивалась. Ее звали Кэт. Она была подругой моей матери и в ту пору, когда я был маленьким, и некоторое время жила вместе с нами. Когда представление закончилось, Кэт, по-прежнему обнаженная, обошла бар. Но теперь она держала в руке перевернутую ковбойскую шляпу, в которую собирала вознаграждение. Шляпа была полна до краев двадцати-, пятидесяти– и стобатовыми бумажками. Когда Кэт проходила мимо, я тоже бросил пятидесятибатовую купюру.

– Могу я поговорить с тобой за кулисами?

Она улыбнулась.

– Через двадцать минуту меня представление в «Голливуде». Приходи в уборную, как только я здесь закончу.

Она завершила тур по залу с таким достоинством, словно занималась не стриптизом, а хирургией на головном мозге. Или служила в полиции. Как только Кэт скрылась в служебном проходе, я встал и протолкался вслед за ней сквозь толпу ждущих своего выхода обнаженных девушек. К тому времени, когда я оказался в раздевалке, Кэт успела надеть майку и джинсы, забросить за спину рюкзачок, но не сменила профессионального выражения лица.

– Как поживает мама? Все собираюсь ее навестить, но Печабун уж очень далеко.

– Пять жарких часов на автобусе. Сам езжу реже, чем хотел бы. – Я достал из кармана фотографию Брэдли и показал Кэт. Ее лицо дрогнуло, и, прежде чем она снова укрылась за профессиональной маской, я понял, что она узнала американца. – Ты его видела?

Она поджала губы и покачала головой:

– Нет. Думаю, что такое лицо я бы ни за что не забыла.

Я убрал фотографию в карман.

– Вот и другие, куда бы я ни совался, говорят то же самое.

– Что он натворил? Убил кого-нибудь?

– Наоборот.

– М-м-м… американец… – Я заметил, как напряглись на ее лице мышцы.

– Морской пехотинец.

– В таком случае ФБР прочешет весь город. Можешь сидеть и не рыпаться – они сделают всю работу.

– Они должны заниматься в связке со мной. У ФБР нет права на следственные действия в Таиланде.

– Шутишь. Я считала, что Америка давно купила нашу страну, только нам пока еще не сообщили. Извини, Сончай, спешу в «Голливуд». Там ждут меня слава и богатство.

Я проводил Кэт по набитому грудями и задницами коридору, вышел за ней на террасу и, позвав по имени, скорчил ей рожицу. Она обернулась и нахмурилась. Но все же запустила руку в черный рюкзачок и вытащила визитную карточку. Не глядя на меня, нацарапала адрес, подала мне и снова улыбнулась.

– Живу за городом, в захолустье. Цены в Бангкоке сильно кусаются. – Она отвернулась и быстро пошла прочь.

Я посмотрел на визитную карточку. Текст был напечатан на английском и тайском языках:

«Кэт Уолк.

Персональные развлечения.

Представления и необычное кабаре».

Далее следовал телефон местной станции – не исключено, что ее агента, – и адрес ее страницы в Интернете. Тот адрес, что написала она, был очень дальней окраиной – можно сказать, уже не Крунгтепом.

Я прошел по выходящему во двор балкону. Угловой бар был вотчиной транссексуалов, которые любили прилюдно подкрашиваться у стоявшего здесь же на столе зеркала. Спускаясь по лестнице, я заметил длинную женственную шею, мягкие черты лунообразного лица и жесткий распутный взгляд. На площади скопилось так много полуобнаженных тел – белых мужских и смуглых женских, – что было трудно пройти.

– Привет, дорогуша. Ты один? – Ко мне потянулся губами транссексуал.

Я мотнул головой.

Один! К сожалению, теперь с этим ничего не поделать. Я протиснулся на улицу сквозь скопище пропитанных потом маек, тоскливо размышляя о том, что мне предстоит. Нана-плаза – это всего лишь косточка в середине манго. На боковых сой находятся тысячи баров и заброшенных участков, особенно на другой стороне Сукумвит, вплоть до самого Асока. Это, кстати сказать, одна остановка надземки. Около пяти акров смуглой плоти, готовой отдаться внаем такому же количеству белой. Встреча Востока с Западом. Разве пристало мне осуждать, если я сам обязан своим существованием этому соитию?

Было без девятнадцати минут два часа ночи, стояла удушливая жара. Рука покорно достала из кармана одну из трех пилюль яа-баа. Я давно отошел от рынка наркотиков, но, насколько мог вспомнить, в голубые пилюли добавляли героин, и они вызывали приятный, умиротворяющий кайф. Розовые же замешаны на такой дури, которая наполняет человека энергией, но за это на следующее утро приходилось расплачиваться ощутимым дурманом и мучительными головными болями. Я вернулся на площадь купить бутылку пива, чтобы запить пилюлю. Впереди еще было много времени.

Глава 12

Они явились с севера и юга, востока и запада. Крунгтеп не только наш самый большой город, до недавнего времени он был нашим единственным современным городом. Они пришли с равнин и холмов. В большинстве своем этнические тайцы, но были и племена с севера, мусульмане с юга, просочившиеся из Камбоджи кхмеры и живущие на границе, но не обращающие на нее внимания бирманцы. Все были частью величайшей в мире диаспоры, которая сложилась в результате миграции половины Азии из деревень в город. И все это произошло с удивительной быстротой, в течение последней трети двадцатого столетия. Мужчины со стальными мускулами и несгибаемым духом, привыкшие к тяжелому труду крестьяне, женщины с изуродованными от постоянных беременностей телами – они в полной мере обладали упорством, энтузиазмом и наивностью и сохранили надежду и отчаяние, что так необходимо для жизни в большом городе. Единственное, что не приняли во внимание эти люди, – время, о котором они почти ничего не знали, прислушиваясь лишь к естественному ритму природы. Жизнь, разделенная на часы, минуты и секунды, явилась тем испытанием, которому никогда не подвергала их земля. Обязательные сроки сделались причиной неведомого ранее беспокойства. Стресс? Его проявления были странны, незнакомы, коварны и подчас непреодолимы. И тогда настало время отравы под названием «яа-баа».

Первой сдалась рыбная индустрия. Исчезли ранние рынки, на которых люди покупали рыбу, чтобы приготовить ее в тот же день. Траление рыбы стало началом к освоению полупроизводственного процесса с определенными сроками заморозки, упаковки и отгрузки. Самый большой доход приносила рыба, которую отправляли живьем в Японию, Ванкувер и Сан-Франциско. Очистка рыбы от чешуи для местных ресторанов – еще один вид работы, который подталкивал к употреблению наркотика. Дело следовало завершить между часом ночи и пятью часами утра, то есть именно в то время, когда биологический ритм настраивает тело на сон. И тут уж не обойтись без яа-баа.

Затем примеру последовали водители грузовиков. Сияющий новый мир требовал круглосуточной доставки грузов.

Машины крутились по всей стране, а Бангкок стал центром этой круговерти. Иногда шоферам приходилось безостановочно ехать на юг, за границу, через Малайзию, в Куала-Лумпур. Путь длиною более чем в тысячу миль. Никто не представлял, что в поездке можно обойтись без яа-баа. Потребность в наркотике также ощущали и строители. Тяжелый труд не проблема – угнетала гонка, поджимающие сроки, безжалостный диктат денег, ночные смены, опасность работы на высоте, газосварка ночью на тридцатом этаже какого-нибудь нового офиса или дома с фешенебельными квартирами. Меры безопасности оставались примитивными, а поскольку не соблюдались и они, надо было бодрствовать, чтобы остаться в живых.

В конце концов в этот порочный круг втянулись и все остальные. У девушек в барах работа начиналась в восемь вечера и заканчивалась ранним утром, по ночам полицейские выходили на дежурства, а студенты готовились к экзаменам – стресс такого рода был чужд тайской натуре и требовал химической подпитки.

Как результат последовала серия необъяснимых убийств. В Крунгтепе группа строителей в наркотическом угаре резала и калечила прохожих. На севере пристрастившийся к зелью монах изнасиловал и убил туристку. Водители десятиколесных грузовиков направляли свои машины в кюветы, на прохожих и друг в друга.

Официальная статистика утверждала, что к наркотикам пристрастилось около миллиона человек, но, по моим расчетам, их было в два раза больше. Многие работодатели признавали, что вынуждены приобретать яа-баа по оптовым ценам и распространять среди своих рабочих, поскольку те не могут обходиться без него, но не в состоянии платить.

Яа-баа переводится как «сумасшедший наркотик» и производится на основе амфетамина, который получают из эфедрина. С потоком крови он моментально проникает в ствол головного мозга. Но когда его курят, эффект еще сильнее, убийственнее.

Яа-баа сделать гораздо проще, чем героин, даже любитель может освоить химический процесс за час. А через день научится управлять прессом и будет формовать сотни тысяч пилюль – как правило, в передвижных лабораториях. Требуется всего лишь эфедрин-сырец, который обычно контрабандой привозят из Лаоса, Бирмы или Камбоджи. У вас есть личная армия и постоянно требуются средства на войну? У Хун Ша, руководителя Юнайтед Ва,<sup>[11]11
  Юнайтед Ва – Объединенная компартия Бирмы.


[Закрыть]</sup> имеется. Еще есть Ред Ва<sup>[12]12
  Ред Ва («Красный флаг») – Коммунистическая партия Бирмы.


[Закрыть]</sup> и официальная бирманская армия. Как посоветуете поступить? Постройте фабрику яа-баа на границе Таиланда, и пусть ее охраняют войска, которые уже пристрастились к наркотику. Наберите необразованных крестьян и людей из племен, чтобы дергать ручки и давить на кнопки. А вот самое главное – обзаведитесь в Таиланде необходимыми связями и наладьте распространение.

*

Это объясняет, почему я танцевал в клубе в Пат-Понге в полчетвертого утра.

Здесь расположен один из самых старых районов красных фонарей. В свое время мать поработала во всех здешних барах, меняя работодателей в зависимости от своей удачливости, отношений с боссом или мамасан либо просто от скуки. Это мой дом, и я пришел сюда, чтобы получить утешение, как в детстве. Тогда я появлялся здесь по вечерам, до того как мать переодевалась в свой ужасный сценический наряд (больше всего она нравилась мне в синих джинсах и майке, так Нонг выглядела очень юной и сексуальной). Или рано утром, когда меня посещали призраки и я не мог заснуть. Я брал мототакси и ехал через весь город. Если мать занималась с клиентом, мамасан сажала меня в каком-нибудь уголке, приносила еду и пиво.

Полиция закрыла рынок и бары полтора часа назад, однако улица помнила меня с прежних времен. Здесь уже откуда-то знали, что Пичай погиб, и от этого я будто снова стал маленьким. Меня утешали сотни шлюх, но за это следовало платить. Я должен был танцевать.

– Сончай, Сончай, Сончай! – Они настойчиво и беспрерывно хлопали в ладоши и показывали подбородками в сторону сцены. Так я бывало поступал, чтобы заслужить ужин. День за днем я наблюдал, как мать отрабатывала сексуальные движения тазом и подергивание грудью под музыку диско того времени. Она не догадывалась, насколько я овладел ее искусством, пока однажды, расставшись с клиентом, не увидела меня на сцене совершенно одного, где я, двенадцатилетний мальчишка, танцевал, как зарабатывающая себе на хлеб уличная девка.

Поплыл я основательно. Яа-баа порядком дал мне по мозгам. К тому же я подкрепил наркотик пивом и ганжой. Мамасан включила музыку на полную мощность, и я танцевал без устали. Танцевал как шлюха. Как Нонг-богиня. Как Нонг-проститутка. Я был лучше, чем Джаггер в расцвете сил, лучше, чем Траволта, может быть, даже лучше, чем Нонг. Мамасан поставила песню Тины Тернер «Лучшее», а все остальные продолжали скандировать:

– Сончай, Сончай, Сончай!

Готовые идти домой, девушки в джинсах и майках без устали хлопали, и я впал в забытье, которого искал всю ночь. Пичай.

Никто так и не вспомнил Брэдли. А если и вспомнил, то это уже стало не важно. Я был в полной отключке.