355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Бердетт » Бангкок-8 » Текст книги (страница 22)
Бангкок-8
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 12:45

Текст книги "Бангкок-8"


Автор книги: Джон Бердетт


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Мы свернули на Уайрлесс-роуд и поехали по направлению к «Хилтону». Я размышлял о том, что произойдет дальше.

– Почему вы мне раньше не сказали?

– Потому что не собиралась вышибать из вас вашу наивность, пока вы не лишили меня моей. Мне даже где-то нравилась ваша средневековая верность полковнику – она свидетельствует о вашем сердце, но не о голове. Не будет денег – не отведаешь сладкого. Ведь так учила вас ваша мама?

– Да пошли вы… – Когда Джонс вылезала из машины, я спросил: – А Суричай? Он-то что там делал?

Она подняла руки к небу:

– Неужели я утверждала, что знаю все на свете? – и добавила: – Мне заплатить за такси или осилите? – Сунула голову обратно в салон, и мы чуть не столкнулись с ней носами. – Кстати, Уоррен взял верх. Устроил так, что через неделю или меньше меня отсюда отзовут. Наконец-то избавитесь от меня.

Я несся в машине сквозь ночь и переживал недавние события: вскоре впечатление от того, что я увидел вместе Уоррена, Викорна и Суричая, и от того, что Фатима поет в джаз-клубе, померкло в сравнении с тем потрясением, в коем я был повинен сам. Никогда раньше я не рассказывал, как впервые продали мою мать: хранил секрет в потайном, изъеденном болью уголке сердца. Я услышал об этом не от Нонг, а от Пичая. Подружкой, которая пряталась в тот давний вечер в туалете, была Уанна, его мать. Она рассказала об этом сыну, а он шепнул мне темной ночью в монастыре, когда казалось, что для нас не существует никакого будущего.

Поразительно, как эта история повлияла на меня, хотя я сам того не сознавал. А Джонс без труда раскусила: видимо, именно поэтому я никогда не спал с белой женщиной. Уж если я не мог понять в себе этого, то что вообще тогда знаю?

Добравшись до дома, я позвонил в гостиницу. Джонс уже почти спала, но, услышав меня, удивилась, заинтригованная тем, что мой голос дрожит.

– Сколько времени, исходя из принципов составления психологического портрета человека, осталось у Фатимы?

– До того, как она окончательно рехнется? Невозможно предугадать. Создание психологического портрета – это нечто вроде предсказания цен на акции. Известно, как в конечном счете поведет себя рынок, но никто не знает, когда это произойдет. Завтра, через месяц, через год. А почему такая срочность?

– Суричай, – ответил я и повесил трубку.

Но было еще кое-что иное – то, чему только тайский полицейский мог придать значение. Через пару столиков от компании Викорна сидели пятеро китайцев в деловых костюмах. Полковник не мог не знать об их присутствии. И Уоррен тоже.

Глава 47

Профессор Бекендорф в томе третьем своего великолепного труда «Заметки о тайской культуре» в главе 29 сам почти превращается в тайца (глава называется «Судьба и фатальность в современном Сиаме»). В этой главе он без всякого предупреждения обращается к метафизике:

«В то время как рядовой европеец предпринимает все возможное, чтобы направлять свою судьбу и контролировать ее, современный таец так же далек от такого подхода к жизни, как его предок сто или двести лет назад. Если в нынешней тайской психологии и существует такой аспект, который продолжает принимать in toto[39]39
  Целиком (лат.).


[Закрыть]
доктрину буддизма кармы (столь близкую исламскому фатализму, выражаемому фразой «Все предначертано»), то это, без сомнения, убеждение: que sera, sera.[40]40
  Что будет, то будет (фр.).


[Закрыть]
На первый взгляд подобный фатализм может показаться отсталым, даже извращенным, учитывая блестящий арсенал средств, которым обладает европеец в борьбе против превратностей жизни. Но любой, кто долго пробыл в королевстве, усомнится в мудрости и даже искренности европейской точки зрения. Уплатив налоги, застраховав жизнь, купив медицинскую страховку и страховку от несчастного случая, получив последние знания в маркетинге, скопив на обучение детей, выплатив алименты, обзаведясь, согласно правилам своего племени и строгим требованиям собственного статута, домом и автомобилем, распрощавшись с алкоголем, никотином, внебрачными связями и легкими наркотиками, регулярно посвящая двухнедельный отпуск восстановлению здоровья в абсолютно безопасных путешествиях и научившись суперосмотрительности в разговорах с лицами противоположного пола, рядовой европеец может изумиться (зачастую так и происходит): «Куда же меня завела жизнь?» И, ощутив себя обделенным (что тоже происходит с закономерной неизбежностью), он понимает, что все хлопоты и страховки ни на йоту не уберегли его ни от пожаров, ни от воровства, ни от наводнений, землетрясений и торнадо, ни от жульничества, ни от атак террористов, ни от бегства жены, прихватившей с собой детей, машину и все деньги с общего банковского счета. Справедливо, что болезнь или удары судьбы способны жестоко раздавить лишенного страховочной сети жителя королевства, тогда как европеец пользуется определенной степенью защиты. Но между напастями таец ведет полноценную жизнь, пребывая в состоянии пренебрежительного безразличия ко всяким неприятностям. И, согласно распространенному определению европейцев, радуется приобщению к раю для дураков. Не исключено, что это именно так, но не возразит ли тот же таец, что именно европеец сотворил себе ад для дураков?»

Жаль Бекендорфа – он все подглядывает за нами между корешков своих книг, а сам просит Бога (или Будду) даровать ему смелость плюнуть на все, принять яа-баа, завалиться на дискотеку, снять девочку и уложить ее в постель. Не могу понять, почему я вспомнил о нем, когда я ехал на мототакси в галерею изящных искусств Уоррена в Ривер-Сити. Насколько могу судить, у Бекендорфа и Уоррена нет ничего общего, наоборот, они представляют противоположные полюса натуры фарангов: Бекендорф – вечный студент, наивный и доверчивый, несмотря на свои красивые слова, а Уоррен – законченный циник. Но тем не менее они оба фаранги и коротают жизнь, заглядывая за отпущенный предел с ощутимой тоской. Хотя слово «тоска» – не первое, что приходит на ум, когда вспоминаешь Уоррена. Возможно, я пытался разобраться, в чем смысл телефонного разговора, который состоялся около полуночи: Уоррен пригласил меня в воскресенье утром «познакомиться с его товарами». В его голосе прозвучала едва различимая тоскливая нотка, едва ли не застенчивость, словно он хотел поделиться со мной чем-то сокровенным, но не сумел подобрать слов. Он уже намеревался что-то ляпнуть – хотя «ляпнуть» снова неточное слово, – но тут ему пришла на помощь Фатима и по-тайски своим мягким, чуть хрипловатым голосом сообщила, что меня ждут к одиннадцати утра. Она дала мне понять, что Кимберли Джонс не приглашена.

Повесив трубку, я позвонил агенту ФБР, и Кимберли задала тот же вопрос, который мучил ее последние несколько дней: почему Фатима продолжает работать на Уоррена, после того как она убила Брэдли? Это шло вразрез с нашими гипотезами, или у Фатимы было что-то на уме, когда я пришел к ней домой. Мы перебрали двадцать теорий насчет того, как Фатима стала суперженщиной Уоррена. Но совершенно не могли понять, зачем Уоррену потребовалось убирать Брэдли. Это не вязалось с разработанным ФБР психологическим портретом подозреваемой, так же как и с заявлением Фатимы, что она собирается убить Уоррена, вообще ни с чем. Но, поднимаясь по эскалатору, я не ждал исповеди.

Галерея оказалась закрытой, жалюзи на витринах опущены, но Фатима была внутри – стирала пыль с шестифутовой деревянной статуи шагающего Будды. Отливающая перламутром блузка с открытым воротом, черные шелковые вьетнамские брюки до щиколоток, на шее бусы из крупного жемчуга. Я смотрел на нее между полосками жалюзи. Она почувствовала мой взгляд, тепло улыбнулась, словно я был ее близким другом, и нажала на кнопку, чтобы поднять жалюзи. Я вошел, Фатима нажала на другую кнопку, и жалюзи вновь упали. Ее улыбка говорила: «Так нам будет уютнее».

– В тот вечер в клубе ты выглядела фантастически, – искренне заметил я. – Никогда не слышал, чтобы эту песню так хорошо исполняли. – Фатима скромно рассмеялась, ее ресницы смешно затрепетали.

В это время из боковой двери появился кхмер – тот, которого в прошлый раз я видел с автоматом «узи». На этот раз он был без оружия, но добрее от этого не стал – зло зыркнул на меня глазами и привалился к противоположной стене. Фатима подняла трубку и набрала номер.

– Мистер Уоррен, с вами пришел повидаться детектив Джитпличип. – Она улыбнулась с видом опытного секретаря и объяснила мне на тайском: – Он в хранилище. Через минуту будет здесь. Пока что-нибудь выпьешь – зеленый чай, кока-колу, виски, пиво?

Я помотал головой. Несколько долгих секунд мы неотрывно смотрели друг на друга, затем отвели глаза. Я чувствовал себя не в своей тарелке – не мог понять смысла нашей встречи, этого утра, этого дня. Улучив минуту, попытался украдкой медитировать, стараясь проникнуть в происходящее, но не сумел разгадать ни Фатиму, ни кхмера. Все казалось неправильным, неестественным. Я подумал: может быть, кхмер играет роль ее тюремщика? Может быть, Уоррен обладает уликой и способен доказать, что она убила Брэдли, и это наряду с кхмером-телохранителем держит Фатиму в узде до той поры, когда ее используют, как запланировано с самого начала? Это была любимая теория Кимберли – ей соответствовали факты, но не дух ситуации. Однако у агента ФБР не хватало терпения разбираться в атмосфере. Она считала, что меня сдали и Уоррен расправится со мной с разрешения Викорна. Я вывел ее из себя своим равнодушием к подобной возможности. Положив трубку, помедитировал с косячком и лег в постель. Во сне мне явился Пичай, он улыбался и весь светился.

Уоррен вошел в дверь в глубине магазина. За ним следовал второй кхмер с «узи». На американце был пестрый золотистый галстук, кремовый кашемировый джемпер, синий, необыкновенно тонкий шерстяной спортивный пиджак, серовато-зеленые брюки от Зеньи и такие красивые мокасины от «Бейкер-Бенджиса», что я даже отвел взгляд. Он переложил сигарету в нефритовом мундштуке в левую руку, чтобы иметь возможность обменяться со мной рукопожатием. Зеленые глаза встретились с моими. Как обычно, я не сумел проникнуть в его мысли. Защита Уоррена была непробиваема для магии третьего мира. Но сегодня его лицо выглядело слегка помятым, и под правой скулой осталась невыбритая полоска. Приблизившись, я узнал его одеколон – от ювелира Джоэля Розенталя, который в доме № 14 по улице Кастильон в Париже торговал косметикой собственного изготовления. Я подумал, нет ли в этом намека: ювелир превратился в парфюмера?

– Рад, что вы нашли возможность прийти, – начал Уоррен с присущим ему обаянием и почти заставил меня поверить, будто он доволен нашей встречей. Я лишь кивнул в ответ, ожидая, что последует дальше. Разумеется, он все прекрасно понимал и одними глазами, как-то устало моргнув, пригласил в глубь галереи, где на полке стояла нефритовая статуэтка всадника на коне. Снял ее с полки, поднес к свету, затем протянул мне. Обычное явление с нефритом: ощутить такую вещицу на ладони – это чувственный опыт; вес камня подчеркивает легкость художественного замысла. Я очень мало смыслю в драгоценных камнях, но внутренний голос вдохновил меня изложить свои наблюдения на весьма высокопарном английском.

– Эта вещь настолько пронизана светом, что кажется, вот-вот улетит, но когда берешь ее в руки, сознаешь ее земное происхождение, будто тяжесть, холод и тьма земли заключены у нее внутри, однако это не помеха выразить с магической силой воздушность духовного мира.

Обычно я ни на что подобное не отваживаюсь и теперь подумал, не перегнул ли я палку и не зашел ли слишком далеко. Но Уоррен пребывал в необычном настроении, и моя вызывающе вычурная речь, в силу того что ее вдохновил сам Будда, наконец пробила его защиту. Я на секунду вывел его из себя. Уоррен враждебно посмотрел на меня, как человек, которого поймали за руку, но тотчас опомнился, мягко коснулся моего локтя (мне показалось, я почувствовал, как его передернуло) и отобрал статуэтку.

– Она была у Брэдли, морпех должен был сделать с нее копию, – объяснил он. – Я послал за ней человека, так как имел на это право. Ведь статуэтка принадлежит мне. Но оказалось, что послал не того, кого следовало. Однако не забывайте, Билла совсем недавно убили, и я не представлял, что можно ждать в его доме. Поэтому направил человека, который умеет давать отпор. Прошу прощения за то, что вас ранили. Если будут осложнения, я найду в Штатах врача, который о вас позаботится. – Он говорил, заглядывая мне в глаза. Я ощущал в нем глубокую неудовлетворенность и, если бы не знал, в чем дело, подумал бы, что это призыв о помощи. Глаза у него слезились, Фатима и оба кхмера внимательно за нами наблюдали. – Фатима мне сказала, что вы с агентом ФБР приходили сюда на прошлой неделе, – продолжал Уоррен. Он вполне овладел собой и вернул статуэтку на место. – Поэтому я решил, что нам с вами следует поговорить, пока Бюро снова не вышло из-под контроля. Вы, вероятно, не подозреваете, какую вам приходится платить цену за успех других. Превращаетесь в легкую добычу для всякого мелкого чиновника, который видит в вас средство продвижения по службе. Я уже связался с нужными людьми в Вашингтоне и полагаю, что специальный агент Джонс недолго пробудет в королевстве.

Говоря это, он уверенно вел меня к витрине, защищенной с внутренней стороны металлическими жалюзи. Набрал на укрепленном на стене цифровом замке код, нажал на кнопку, и стальная защита поднялась. Словно разделась красивая женщина, поразив силой своей наготы. Старинный нефрит блеснул на свету, и я впервые, несомненно благодаря присутствию Уоррена, разглядел гениальность во многих оправленных в серебро и золото современных вещах.

– Это ваши идеи, – догадался я.

Увидев его дух, я сумел понять его искусство.

– «Идеи» – верное слово, – согласился американец. – Я больше не занимаюсь дизайном. У меня есть люди, которые это делают лучше меня. Но мастер не обязательно художник. Ему необходимо нечто такое, что исходит из ледяного сердца Вселенной. – Уоррен слегка улыбнулся и взял тяжелое нефритовое ожерелье на золотой цепочке. Нефрит был выточен в форме больших шаров диаметром три четверти дюйма. – Вещь семейства Хаттонов, – объяснил он обыденным голосом. – Побывала во многих переделках. Генри захватил ее с собой, когда бежал из Запретного города, затем продал Ку, та – своей подруге Эдде Чиано. У Эдды его купила бедолага Барбара, а в год своей смерти продала мне. Она настолько пристрастилась к наркотикам, что я мог бы приобрести украшение за доллар, но дал ей настоящую рыночную цену.

Фатима пересекла магазин и, явно привлеченная видом ожерелья, присоединилась к нам. Уоррен скосил на нее глаза, затем потянулся и снял с нее жемчуг. Он сделал это с большой ловкостью – мягким движением руки, украшавшей своими творениями королев и принцесс. Он ласкал жемчужины, будто ее тело, затем положил нитку на черный бархат в витрине и неожиданно подал нефритовое ожерелье мне. Оно оказалось тяжелым, как горсть миниатюрных пушечных ядер. Я надел его на шею Фатимы. Камни сверкнули и отразили наэлектризованные взгляды множества восхищавшихся ими людей. Я отступил немного назад, чтобы полюбоваться этим зрелищем: в ярком освещении ламп искрами переливались секс, деньги, паранойя и тысяча обоюдных обманов.

– Если честно, нефрит не твой камень, дорогая. – Уоррен достал портсигар, выбрал сигарету, вставил в мундштук, зажег, затянулся и отступил на шаг. Так он, должно быть, поступал с тысячью других женщин. Он снова сделался непроницаемым, и мне показалось, что Фатима на мгновение испытала страх. – Оно красиво, потому что все на тебе красиво. Но жемчуг тебе идет больше. Как вы считаете, детектив?

Я был вынужден согласиться. Мне нравится нефрит, но я еще не забыл потрясения от вида матовых жемчужин на шоколадной коже. И когда надел ей на шею другое ожерелье, понял, как не хватает того, прежнего. Эффект совершенно необычный, к нему невозможно привыкнуть. Отведите от объекта созерцания глаза, затем повернитесь снова, и у вас возникнет впечатление, что вы его видите в первый раз. Фатима счастливо улыбнулась, погладила нефритовое украшение и посмотрела Уоррену в глаза. Я заметил, как дрожала его рука, сжимавшая нефритовый мундштук.

– Хорошо, дорогая, – хрипло проговорил он. – Оно твое. Детектив, будьте свидетелем.

У меня отвисла челюсть. Но Фатима как будто нисколько не удивилась и, кивнув, словно получила обыкновенный подарок, понесла ожерелье в другой конец магазина. Не веря собственным глазам, я наблюдал, как она опустила его в черную сумочку от «Шанель».

– Удивлены? – спросил Уоррен. – Она может получить все, что захочет. Дорогая, что тебе нравится на этой витрине? Что-нибудь бесценное? Вся моя пещера Аладдина к твоим услугам. Я буду джинном.

Фатима прижимала сумочку к груди. Ее лицо помрачнело, и она лишь пожала плечами. Уоррен посмотрел на нее, что-то пробормотал, взял с витрины белого тигра и поднял выше, чтобы показать мне. У меня возникло странное ощущение, как будто он подслушал слова Кимберли: «Для того, кто хоть что-нибудь понимает, в нем таится адская угроза».

– Давайте спустимся в хранилище, – предложил американец и протянул мне тигра.

От удивления, что он доверяет мне такую драгоценность, я чуть не уронил статуэтку и с испугом на него посмотрел. Уоррен улыбнулся – видимо, ему понравилось мое благоговение. Я начал было сомневаться в подлинности вещи, но он прочитал мои мысли.

– Тигр настоящий.

Сжимая статуэтку обеими руками, как мать ребенка, я последовал за ним, и под взглядами Фатимы и кхмеров мы вошли в дверь в глубине галереи. Теперь я понял, что она вела к отделанному сталью лифту. Тишину нарушало лишь гудение электромотора. Оставшись в кабине одни, мы отвели глаза, как бывает с людьми в тесном, замкнутом пространстве, если только они не заговорщики и не любовники. Мы с Уорреном, разумеется, не были ни теми, ни другими. Тем более удивительно, что я ощущал его отчаянную тягу ко мне, призыв, почти молчаливую мольбу. Казалось, мы спустились в недра земли. Путешествие длилось дольше, чем я предполагал. Видимо, его хранилище находилось под самым нижним уровнем парковки.

– Смотрите, вот истинная витрина галереи. Профессиональных покупателей не интересует то, что я выставляю наверху. Я бы вообще не трудился демонстрировать тот товар, если бы не знал, что рано или поздно продам его какому-нибудь глупцу за непомерную цену. А вот здесь, внизу, знатоки могут найти для себя одну-две приличные вещички. Красота – это грандиозная гора, детектив, и мода в какой-то момент высвечивает только лишь одну ее сторону. Проходит время, и другая сторона начинает приковывать внимание, и вот тогда собиратели получают свой навар. Коллекционеры – самый прижимистый народ на свете, но с ними интереснее всего. – Серые глаза сверлили мой мозг. – Величайшее удовольствие в мире – это когда тебя понимают. Так? Но откуда взять таких художников, как мы с вами, чтобы поняли нас?

Я собирался протестовать, но решил сосредоточить свое внимание на этом сводчатом подвале. Он был намного просторнее, чем представлялось из галереи, и похож на лабиринт. Я подсчитал, что он занимал не меньше половины площади парковки и имел боковые проходы, тянувшиеся от задней до передней стены.

– Разум не в состоянии охватить такие сокровища, – произнес я на тайском – языке истинного благоговения.

– Позвольте мне помочь? – улыбнулся Уоррен.

Я не мог понять, почему ему льстит, что его коллекцией восхищается какой-то детектив из третьего мира. Для чего он пытается меня обмануть? Я вздрогнул, услышав, как закрылись двери лифта и загудел мотор. Уоррен, стараясь успокоить, положил мне на руку ладонь, но эффект получился обратный. Здесь, в подвале, я яснее чувствовал его странное настроение, ощущал его агонию.

– Детектив, вы меня понимаете?

– Думаю, что да.

– И каков ваш ответ на мою боль?

Моими устами заговорил Будда:

– Обладание требует великой жертвы, чтобы предмет не убил своего хозяина.

Уоррен что-то проворчал. Минуты бежали одна задругой, и мы принялись осматривать товар. Мы свернули в боковой проход, где стояли пять огромных каменных статуй Будды, явно украденные из Ангкора, а ярлычки сообщали, что это доисторические великаны. Уоррен остановился и закурил.

– Специальный агент Джонс достаточно сообразительна, но у нее нет такой глубины, как у вас. Я стал покупать любые предметы из Ангкора вскоре после того, как началась гражданская война. Будучи американцем, чувствовал себя в ответе. Пентагон нещадно разбомбил и дестабилизировал страну, а затем ЦРУ поддержало красных кхмеров, потому что они выступали против вьетконговцев. Но мы, американцы, жестоко проиграли. И поэтому уничтожили страну. Хотя не до конца. Эти древние королевства не исчезают вовсе – они реинкарнируются. Я хотел спасти кхмерское искусство, особенно из Ангкора, а единственный способ этого добиться – покупать, пока все не устоится. Теперь я за свой счет отсылаю все обратно. Сказать по чести, со времен «Тихого американца»[41]41
  Роман (1955) английского писателя Грэма Грина (1904–1991). Действие происходит во время войны во Вьетнаме.


[Закрыть]
ничего не изменилось – когда мы уничтожим целый мир, это будет сделано из лучших побуждений. А пока я, американец, перерожденный Азией, стараюсь что-то исправить. Вы мне верите?

– Да.

– Вот в этом вся разница. Джонс меня бы не поняла, не поверила бы, что я приличный человек. У американских копов нетерпимость к моральной неопределенности, иначе они бы не были американскими копами. Черт бы их побрал!

Шаг за шагом он вел меня дальше по коридору, набитому золотыми Буддами, миниатюрными алтарями, керамикой и резными деревянными статуэтками из Аютхаи. Тридцать футов стеллажей от пола до потолка с жертвенными сосудами, следующая секция – с керамическими фигурками; все восхитительное, бесценное, завораживающее. А я по-прежнему нес белого тигра.

Когда мы дошли до конца прохода, Уоррен взял у меня статуэтку и поставил на полку.

– Это самое ценное, что у меня есть. Определение «Стоит золотом столько, сколько весит» не что иное, как клише, которое необходимо пересмотреть. Я не продал бы его, даже если бы мне предлагали в десять раз больше. А теперь, детектив, объясните, почему я не сомневался, что тигр в безопасности в ваших руках.

Я скромно пожал плечами, а когда услышал, что на другой стороне подвала открываются двери лифта, встретился с американцем глазами. В хранилище появилась Фатима в сопровождении двух кхмеров. Теперь у обоих были «узи», а Фатима выглядела осунувшейся. Уоррен окинул ее отчаянным взглядом.

– Поскольку вы оказали мне честь и оценили мою прямоту, хочу вам отплатить, – рассеянно проговорил он, поманя Фатиму к себе.

Оба кхмера застыли на месте. Теперь я его заметил. Он достал его, когда я отвлекся. Ручка из сыромятной кожи и убегающие под стеллаж во мрак ярды и ярды кнутовища.

Когда Фатима подошла к нам, он нежно повернул ее к стеллажу и положил ее руки на полку примерно в двух футах над ее головой.

– Пожалуйста, не надо, – попросил я.

Уоррен не обратил на мои слова никакого внимания, расстегнул ее блузку, потянул вверх и, надвинув на плечи, обнажил совершенную спину и полоску бюстгальтера. Затем расстегнул бюстгальтер. Теперь ничто не мешало взгляду скользить по восхитительному позвоночнику Фатимы.

– Пожалуйста, не надо.

Он взял меня за руку и заставил провести ладонью вверх и вниз по ее спине, затем согнуть кисть и накрыть ее грудь.

– Познать любовь – для этого мужчине достаточно коснуться ее восхитительной кожи. Но продолжать любить – совершенно иное умение. Кто из нас не желал любви, которая податлива, как плоть Фатимы, и тверда, как камень? Кто из нас не испытывал на прочность любовь, пока она не давала трещину? Я говорю нечто странное?

Его лицо перекосила мучительная агония. Не требовалось быть ясновидящим, чтобы разглядеть темного демона во всей его красе.

– Хлещите вместо нее меня, – хрипло прошептал я.

– Не разочаровывайте меня, детектив, – злобно покосился на меня американец. – Все не так просто. – Он подал мне кнут.

– Нет.

– Но вы это сделаете намного нежнее, чем я. Обещаю, что и пальцем к ней не притронусь.

– Нет.

– Даже ради спасения жизни?

– Я не дорожу жизнью.

Повисло долгое молчание. Я ждал, что кхмеры вот-вот меня расстреляют.

– Хорошо, вы выиграли, – наконец проговорил Уоррен. Но я понял, что его слова обращены не ко мне, а к Фатиме. Она уже успела поправить бюстгальтер, но, повернувшись, чтобы отобрать у американца кнут, оставила блузку незастегнутой.

– Я же тебе говорила, – сказала она с невероятной злобой. – Он архат. Ты проиграл. Ставь на голову тигра.

Уоррен повиновался. Он весь дрожал, когда ставил бесценную вещь на макушку. Фатима отошла на десять шагов и размахнулась кнутом, зазмеившимся у нее за спиной, и я решил, что у нее маловато опыта обращения с подобными вещами. В секции, где хранились жертвенные сосуды, что-то звякнуло. Я посмотрел на Уоррена – он буквально изжевал себе губу. Просвистел кнут. Когда сыромятный жгут летел над моей головой, я инстинктивно пригнулся. Мне показалось, что Фатима совсем не целилась. Удар угрожал американцу, тот схватил тигра и сгорбился. Кнут вырвал клок ткани из пиджака, джемпера, прорвал рубашку и разодрал кожу, но Уоррен не выпустил тигра.

– Ты жульничаешь! – прошипела Фатима. – Кто разрешил тебе двигаться?

На этот раз кнут обрушился на держащие тигра руки. Уоррен и на этот раз не выпустил статуэтку. Но кожаный жгут обвился вокруг его кистей и вырвал шедевр. Тот разбился на тысячу осколков. Я застыл с открытым ртом, взгляд перескакивал с Уоррена на Фатиму.

– Он жульничал, – прошипела она мне. – Ты видел?

Мы с американцем присели, потому что кнут снова просвистел над нашими головами. Одним ударом Фатима опустошила полку с керамическими фигурками. Уоррен сгорбился, всхлипывая. Он опустился на пол, пытаясь собрать осколки.

Мне не дали времени обдумать это странное событие. Кхмеры подскочили ко мне и увели к лифту, а Фатима и Уоррен остались в хранилище. Я покинул галерею и оказался на берегу реки. Стоял жаркий воскресный день, повсюду слонялись и паслись у торговых прилавков туристы, гудели моторы плывущих вверх и вниз по течению лодок. Джонс, устроившаяся на заднем сиденье стоявшей на открытой парковке машины, при моем появлении с облегчением вздохнула.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю