Текст книги "Бангкок-8"

Автор книги: Джон Бердетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Глава 37

– Никто на рынке не представляет истинных возможностей виагры, – говорила мать, закурив сигарету.

Мы сидели в уличном кафе в Пратуме и только что покончили с супом том-юм, жареной рыбой, салатом из острых орешков кешью, тремя блюдами из курицы и рисовой лапшой. На столе стояли шесть разных видов соусов, пивные бутылки, блюдечки с толченым имбирем, жареным арахисом, черным перцем и дольками лайма. Мы сидели в двенадцати дюймах от попавших в пробку машин. Это заведение славилось своей жареной уткой под соусом карри, и возглавлявший полицию района полковник не решался закрыть его или по крайней мере потеснить. Столики уже стояли на тротуаре, и пешеходам приходилось рисковать жизнью, лавируя между автомобилями. Тайская кухня наиболее сложная, тонкая, разнообразная и вообще лучшая в мире. С ней не идет ни в какое сравнение ни суетливая французская, ни сложная китайская, хотя и не мешает отдать должное тем, кто этого действительно заслуживает. Во время единственной поездки Нонг в Японию (в Иокогаме некий гангстер из якудза с безупречными манерами боролся с непроходящей мигренью единственным помогавшим способом – продолжительным сексом) я попробовал мясо по рецепту города Кобе и простил японцам от твоего имени, фаранг, Перл-Харбор.

Защищенная огненной стеной перца чили, наша кухня не подвластна влиянию европейской и не деградирует, как другие. А лучшие блюда подают в скромных домах и особенно на улице. Каждый таец – от природы гурман, и никакой полицейский не закроет хорошее заведение.

– Наверное, не представляет, – ответил я, стараясь перекричать уличный шум.

– Все о ней знают, фаранги могут купить ее в каждой аптеке Таиланда, но мы все никак не осознаем возможностей наплыва новых клиентов.

– Ты говоришь так, словно сама уже осознала.

– Думаю об этом! – выкрикнула мать. – Представь, что ты семидесятилетний фаранг и за последние двадцать лет твоя до одури скучная сексуальная жизнь и вовсе сошла на нет. Ты считаешь, что в ближайшие десять лет тебе суждено умереть, и прошедшие пять лет ни разу не помышлял о сексе. Ты решил, что твоя песенка спета, и привык к семье и родным, которые считают тебя одряхлевшим идиотом и ждут не дождутся, чтобы ты поскорее окочурился и они могли бы унаследовать дом.

Мать, без сомнения, вспомнила Флориду и Майами, где все, на наш взгляд, либо направлялись в дом престарелых, либо только что оттуда вышли. Перед моими глазами мелькнуло лицо Дэна Раска. Возможно, это была игра воображения, но я увидел покрытую седым пушком старческую руку, но такую огромную, что она накрыла бы весь мамин зад. Поездка на взятом напрокат фургоне длилась бесконечно, как бесконечным оказалось его «поместье». Просторная кухня и другие помещения были настолько пропитаны одиночеством, что мы почувствовали себя словно на другой планете, где сила гравитации вдвое больше и любое действие, особенно разговоры, требовало нечеловеческого напряжения воли. Раск продержался неделю, потом мать позвонила единственной родственнице, у которой был телефон, и придумала несчастный случай. Не помню, что, по ее словам, приключилось с ее матерью, но этого было достаточно, чтобы Раск отвез нас обратно в Майами и дал денег на мнимый уход в больнице. Мы никогда так не радовались возвращению в Крунгтеп, где царила беззаботная жизнерадостность.

– Ты всегда оптимистично оценивала человеческую природу.

– И вот однажды в твоем доме престарелых тебе говорят о виагре. Какая-нибудь старая рухлядь, которой уже неприлично коптить небо, шепчет тебе на ухо, что он недавно провел неделю в Бангкоке, попробовал синюю пилюлю, и у него четыре часа длилась эрекция. Этого хватило, чтобы насладиться тремя-четырьмя красивыми молодыми женщинами. Ну и как ты поступишь?

– Ты ухватила самую суть.

– Ты будешь давиться вставной челюстью, пытаясь заказать билеты на ближайший рейс до Крунгтепа, – вот как ты поступишь. А раз так, рынку суждено расширяться. В США больше пятнадцати миллионов мужчин старше шестидесяти пяти лет. Их жены и дети не жаловали их и в лучшие времена. А когда мужчине за пятьдесят, он больше не может рассчитывать на лучшие времена, сколько бы ни накопил денег. – Мать затушила сигарету, придав своим жестом еще большую весомость этим поразительным истинам. – Они мирятся со своим положением, потому что давным-давно выдохлись. По крайней мере сами так считают. Но у меня для них хорошие новости. Что им требуется? Музыка в стиле диско? Техно? Вся эта дикая чушь? Они туги на ухо и, пожалуй, ничего не услышат. Хотят ли они смотреть, как девочки в бикини извиваются вокруг металлического шеста, и всю прочую ерунду? Разумеется, нет. Им нужно что-то из их времени, что соответствует их возрасту и потребностям.

– Кислород в кране за стойкой? «Скорая помощь» у входа в бар? Почему бы не пристроить к твоему борделю больничное крыло?

– Я бы предпочла, чтобы ты называл мое заведение как-нибудь иначе. Я планирую либидотерапию для пожилых. И пытаюсь объяснить, как будет осуществляться расчет времени.

– Расчет времени?

– В этом все дело. У юноши возникает эрекция, потому что его возбуждает женщина. На этом биологическом феномене десять тысяч лет основывалась наша индустрия.

– А на чем еще она может основываться?

– Мы до сих пор примитивная отрасль и зависим от милости природы. Находимся на стадии охоты и собирательства. Но тот рынок, на который мы рассчитываем, – это совершенно иное дело. У клиента возникает эрекция через час после приема лекарства. Похоже на стейк в холодильнике. Мы освобождаемся от матушки-природы и готовы властвовать над временем. Клиент получает четырехчасовой пропуск в рай и не будет тратить драгоценные минуты на то, чтобы пить пиво или слушать музыку. Расслабляться он будет потом, а пока его первоочередная задача – воспользоваться теми преимуществами, которые дает ему пилюля. Особенно если он успел прочитать, что она грозит сердечным приступом.

Я моргнул. Ее замечание показалось мне совершенно нелогичным. Мать закурила новую сигарету.

– Как ты не понимаешь? Они считают, что это их последний загул. Решили уйти из жизни, так сказать, хлопнув дверью. Мы им поможем отпраздновать их последние дни на земле. Они ставят на кон пару лет жалкого существования и бесконечные карточные партии с такими же, как сами, артритными доходягами против недели развлечений с лучшей девушкой, какую только знали за пятьдесят лет. Мы станем службой сострадания и просвещения. Я уверена, Будда нас одобрит.

– Эвтаназия путем оргазма лучше инъекции яда.

– Вот именно. К тому же для такого человека это последняя вечеринка на земле. Ему не приходится экономить. А если его дети – эгоистичные болваны, он может продать и дом, чтобы потратить деньги на моих девочек. Я предлагаю заказ по телефону. Как в ресторане. Клиент первый раз появляется в баре и выбирает понравившуюся девушку, а затем звонит из гостиницы и предупреждает, что принимает пилюлю и придет в силу ровно через час. Для нас это тоже плюс: не придется болтаться без дела, пока клиент надумает, нужна ли ему девушка, а если нужна, то когда. У нас будет четкое расписание, которое мы сможем корректировать. Я обсуждала все детали с полковником, он сказал, что это беспроигрышный вариант.

– Где ты собираешься размещать рекламу? В медицинских журналах или на страницах под грифом тройного X?

– В Интернете, дадим много картинок. Но рассчитываем, что нам сослужит хорошую службу молва. Ведь на данный момент у нас нет конкурентов. Я так и вижу, как старцы в топорщащихся брюках, криво усмехаясь, входят шаркающей походкой в бар. Недостающее звено между сексом и смертью. Ну что ты об этом думаешь, Сончай?

– Может получиться, – неохотно согласился я.

– Конечно, да. Беда в том, что нельзя взять патент. Как только конкуренты узнают, что мы задумали, подобные заведения появятся по всему городу. Следует действовать быстро. Я не единственный мозговой центр в этом деле.

Мимо нас пытались пройти две женщины, у каждой было не меньше десяти набитых одеждой коробок. Места рядом со столиками не оказалось, и они решили обойти застрявшее в пробке такси. Здесь покупали одежду те, кто работал в секс-индустрии, и мы уже поздоровались со многими давнишними знакомыми. Покупки матери тоже лежали под столом. Мы оказались в Пратуме, потому что в двухстах ярдах отсюда раскинулся большой рынок. Здесь продавали вещи, ничем не отличающиеся от фирменных моделей Кельвина Кляйна, Ив Сен-Лорана и Зеньи, но по цене не больше чем три доллара за штуку. Нонг обзавелась гардеробом на целый сезон, но я заметил, что она выбрала вещи строже, чем обычно, – как-никак теперь она была основательницей индустрии. Я позвал официантку, чтобы попросить счет, но мать меня остановила:

– Дорогой, сегодня плачу я. Хочу тебя отблагодарить за то, что ты поставил подпись под моими планами.

Я ответил, что все нормально: они с полковником многое улучшили и постоянно что-то меняли, но кое-что еще нужно доработать. Разумеется, в каждый номер следовало поставить по телевизору. Еще они решили предложить клиентам полный тайский массаж, для чего в углу каждой комнаты размером пять на девять требовалось поставить небольшую джакузи и снабдить здание необходимой сантехникой. Правда, это могло грозить и неприятностями, стоит девяностолетнему хрычу оступиться на скользком мыле или отдать Богу душу во время сеанса. В таком возрасте можно запросто испустить дух. Но я должен был признать, что полковник знает, что делает, даже если Нонг слегка заносило после ее краткосрочного просвещения на курсах «Уолл-стрит джорнал». Я передал ей плоский чемоданчик, в котором лежали планы, и смотрел, как она его открывает. Мать достала бумаги и стала со все более возрастающим вниманием листать.

– Дорогой, ты забыл расписаться.

– Не забыл.

– Но ты же обещал.

– Знаю.

– Что тебя останавливает? Вот, возьми мою ручку.

– Не надо.

– Сончай!

– Не хочу иметь с этим ничего общего. Если только ты мне не скажешь…

Это была наша давняя тема. Мы слишком хорошо друг друга знали и понимали значение каждого взгляда. Я не моргнул и не отвернулся. Нонг первая опустила глаза.

– Хорошо. Я скажу. Подписывай планы.

– Сначала скажи. Я тебе не верю.

– Вот отродье. – Когда она потянулась за очередной сигаретой «Мальборо», ее рука дрожала.

– Что в этом такого сложного? Если ты не знаешь, кто он, если в тот месяц трахалась каждую ночь с тремя, так и скажи. Не будем притворяться, будто я не в курсе, чем ты зарабатывала себе на жизнь.

– Если бы не знала, давно бы тебе сказала, – бросила в ответ мать и торопливо затянулась. – Все не так просто.

– В чем дело, мама? Ради Бога, объясни!

У меня уже начались галлюцинации – мне показалось, что в уголках ее глаз блеснули крохотные слезинки.

– Хорошо, дорогой. Только обещай, что простишь меня. Обещай заранее.

У меня зародилось сильное подозрение, но тем не менее я дал обещание.

– Сончай, ты когда-нибудь задумывался, почему я приложила столько усилий, чтобы ты как следует овладел английским языком? Заметил, что мы ездили только с теми людьми, кто прекрасно говорил на этом языке? Даже Фриц и Трюфо?

– Конечно. Если бы не понял раньше, догадался бы благодаря господину у «Харродза».<sup>[33]33
  «Харродз» – один из самых фешенебельных и дорогих магазинов Лондона. Контролируется торговой компанией «Хаус оф Фрейзер».


[Закрыть]</sup> Что еще другого он мог предложить? – В моей голове возник образ костлявого англичанина с огромным носом, сквозь который он воспроизводил большинство гласных. Он стал для матери проблемой не меньше своего носа. Этот человек почему-то гордился тем, что его квартира находилась неподалеку от «Харродза». Мы провели у него две ужасные недели, когда Нонг постоянно выясняла отношения с его матерью, жившей этажом выше, а я некоторое время слегка подворовывал в знаменитом магазине. Мы оба помнили эту поездку. – Я считал, что ты стараешься ради моего будущего.

– Да… но не только это. Я чувствовала себя очень виноватой. Хотела как-то сгладить свою вину. Понимаешь, он меня любил. – Мать расплакалась. – Извини. – Она достала из сумочки платок и вытерла глаза. – Все дело в пожарных машинах. И еде… она такая пресная, там совершенно не умеют готовить, все абсолютно безвкусное.

Слава Будде, я детектив и по этим едва понятным ключикам сумел составить представление, о чем она говорит. Внезапно все встало на свои места. Перед глазами мелькнуло прошлое, которого у меня не было, и будущее, которое невозможно. Сердце забилось вдвое чаще, и мне впервые в жизни захотелось ударить мать. Но вместо этого я потянулся за сигаретой, дрожащей рукой прикурил и, заказав еще пива, выпил его прямо из горлышка в несколько глотков.

– Американец?

– Да.

– Военный?

– Да. И очень храбрый. У него было много медалей. Офицер. Ему очень сильно досталось. У него возникли психологические проблемы.

Я глубоко затянулся.

– Он увез тебя в Штаты? Хотел на тебе жениться?

Она кивнула.

– В Нью-Йорк?

– В Манхэттен. Квартира находилась рядом с пожарным депо. Каждые пять минут звучали сирены. Мне казалось, что горит весь город.

– И еда была плохой?

– Помилосердствуй, дорогой. Ради всего святого. Мне было тогда всего восемнадцать лет, и я впервые попала за границу. Почти не говорила по-английски и хотела к маме. Это уже потом я стала такая крутая. Повзрослела после твоего рождения. – Нонг всхлипнула. – Там даже не умели правильно приготовить рис. Его родители меня ненавидели. Я смуглая, с раскосыми глазами. И не важно, что он им сказал, они понимали, где мы познакомились и чем я зарабатывала на жизнь.

– Но он тебя обожал?

Кивок.

– Знал, что ты беременна?

– Страстно желал ребенка еще до того, как зачал тебя. Мне пришлось бежать. Он снова приехал в Таиланд, хотел меня найти, но я спряталась в деревне. Нью-Йорк приводил меня в состояние паники. Я говорила с настоятелем. Ты ведь не знал, что я была в монастыре? Он задал мне вопрос: зачем я нужна моему американскому любовнику? Только ли для того, чтобы преодолеть шок после контузии? Трудный вопрос. Я не знала, как на него ответить. Поэтому дала обет Будде: если ты вырастешь здоровым и крепким и мне повезет, я сделаю все, чтобы ты в совершенстве овладел английским.

– Ты лишила меня возможности попытаться стать президентом Соединенных Штатов, потому что тебе не понравился рис? Это очень по-тайски.

– Зато ты вместо этого можешь попытаться достичь нирваны. Разве ты стал бы буддистом, если бы я жила в США?

Я сделал вид, что не оценил ее находчивого ответа.

– Я мог бы стать астронавтом.

– Не стал бы. Ты боишься высоты.

– Кем он был? Какая у него профессия? Его призвали в армию?

– Да. Он собирался стать юристом.

– Что? Все юристы в США – миллионеры. Я мог бы сделаться по крайней мере сенатором.

Мать вытерла глаза платком. Она всегда быстро приходила в себя.

– Все дети американских юристов умирают в юном возрасте от передозировки наркотиков. Теперь ты понимаешь, от чего я тебя спасла? Подпиши эти проклятые планы, мы заработаем миллион, и, если хочешь, можешь ехать и жить там. Посмотрим, сколько ты выдержишь за границей.

Я слишком быстро выкурил сигарету, и меня замутило. Но сердце успокоилось, и немного прояснилось в глазах.

– Как его звали?

– Майк.

– Майк, а дальше?

– Какая разница? Смит. Теперь ты знаешь, и что это меняет?

Я не очень поверил, что моего отца звали Майк Смит, но решил не возражать. Удивил мать, широко улыбнувшись и похлопав ее по руке, отчего она почувствовала себя как будто спокойнее. В два глотка выпила стакан пива, закурила очередную сигарету и откинулась на спинку стула.

– Спасибо, дорогой, что так хорошо все принял. Тридцать два года я страшилась этого момента. Правильно я поступила или нет? Этот вопрос меня постоянно мучил. Хотела тебе рассказать правду, но все родные отговаривали – раз не знаешь, то не сможешь меня судить. Очень тайский подход. Иногда мне казалось, что я ненормальная, если решила уехать из Америки. Даже если бы он через пару лет со мной развелся, я, наверное, сумела бы получить разрешение на работу и вид на жительство. Но Таиланд – особая страна: мы здесь все не от мира сего и боимся чужих земель. И еще мы блюстители нравов. Тебя это удивляет? Девушка решается продавать свое тело только от отчаяния. У моего отца больное сердце, мать сбила машина, когда она ехала на велосипеде, бабушка к тому времени ослепла, и за ней пришлось ухаживать, а еще два моих брата-подростка. Я вынуждена была работать в баре. В наши дни девушки притворяются, что хотят скопить на взнос за квартиру, пользуются любыми предлогами, чтобы себя продавать, а на самом деле любят секс и деньги. Но поскольку они тайки, то никогда в этом не признаются. Думаешь, меня не шокирует, до чего докатилось наше ремесло? Но ничего не поделаешь – таков мир.

Я подписал планы, мать расплатилась с официанткой, и мы поднялись. Я тепло ее обнял. Она удивленно на меня посмотрела, и мы попрощались. Нонг взяла такси, а я решил пробраться меж стоящих в пробках автомобилей. Теперь я знаю, и что это меняет? Он меня обожал до того, как зачал. А ее любил. Я шел не чуя под собой ног.

*

Находясь в состоянии воодушевления, я направлялся в госпиталь «Шармабутра», стараясь при этом никому не попадаться на глаза. Это был новый, сверкающий медицинский центр, который находился в минуте ходьбы от баров на Нана-плаза. На первом этаже здания расположился «Макдоналдс», в вестибюле на втором – «Старбакс». В отделанной мрамором и стеклом приемной находилась параболической формы конторка, повсюду стояли компьютеры с доступом в Интернет и телефоны. Но тем не менее это было медицинское учреждение. Проспект утверждал, что в нем работало шестьсот высококвалифицированных врачей и небольшая армия сингапурских, тайских, американских и европейских менеджеров. Госпиталь включал кардиологический центр, отделение лазерной коррекции близорукости, отделение диагностики головного мозга и ультразвуковой диагностики брюшной полости, комплексную лабораторию, отделение липоксации, исправления фигуры и лазерной пластической хирургии. Имелось также любое оборудование для лечения иностранцев и роскошные палаты с красивыми видами на город. Я сказал в регистратуре, что у меня назначена встреча с доктором Суричаем. Администратор проводил меня на лифте на седьмой этаж. Мы провели с Суричаем около часа, а когда я вышел из госпиталя, меня окружили трое крепких мужчин и запихнули в поджидавший лимузин. В синий «лексус», на заднем сиденье которого вполне хватило места для меня и двоих похитителей. Третий остался на улице. Мы тронулись с места, пронзительно визжа покрышками, что показалось мне недостойным моего полковника, который сидел впереди в штатском и в темных очках. Правил машиной его шофер.

– Могу я спросить, зачем меня похитили?

– Тебя не похитили. Всего лишь изолировали перед предстоящей встречей. Меньше всего мы хотим, чтобы ты светился в своих обносках от Томми Багама и совал свое удостоверение каждому встречному и поперечному.

– Где светился?

– Дай мне удостоверение.

Я отдал документ.

– Мне хотелось бы знать, куда мы едем.

Полковник положил мое удостоверение в карман пиджака от Зеньи, который был отнюдь не подделкой, и, удивляясь моей тупости, покачал головой.

– Разве ты не подавал два дня назад официальную просьбу, в которой сказано, что некий детектив Джитпличип Сончай испрашивает разрешения допросить хуна Уоррена Сильвестра во время его делового пятидневного визита в Таиланд? – Полковник поднял очки и посмотрел на меня. – Письменную просьбу с датой и штампом?

– Я предпочитаю делать все, как положено.

– Ты предпочитаешь устраивать вселенский бардак. К кому ты собирался идти со своей бумагой, если я откажу?

– Ни к кому. Больше идти не к кому. Я только хотел, чтобы вам было ясно…

– Что во всей Тайской королевской полиции есть всего один архат, единственная чистая, незапятнанная душа? И он один доблестно и геройски выполняет свой долг, а все остальные копошатся в грязи?

Челюсть у меня отвисла.

– Ты хоть понимаешь, в какое дерьмо ты нас тянешь? Почему ты не явился ко мне в кабинет, когда тебя никто не видел, и не шепнул на ухо, что тебе хочется повидаться с большим хуном? Спросил бы, не против ли я и не могу ли я дернуть за нужные веревочки и выяснить, нет ли возражений у той пирамиды, которая надо мной. Ты хоть слышал, что самые важные и влиятельные женщины в королевстве отовариваются камешками у этого типа? Особенно китаянки? Ты знаешь об этом?

Я признался, что знаю.

– А то, что когда он официально гостит в Таиланде, то останавливается в «Ориентале» в номере Сомерсета Моэма со всеми его ностальгическими штучками и видом на реку? А когда его официально здесь нет, то он обнаруживается совершенно в ином месте?

– Я догадывался, что он имеет разные предпочтения в зависимости от того, официальные или неофициальные у него дела.

– В таком случае ты должен понимать, что в обмен на щедрые взносы в фонд вдов и сирот погибших полицейских большой хун ждет, чтобы твои начальники приложили усилия и помогли скрыть его маленькие удовольствия от внимания прессы.

– Это, возможно, приходило мне в голову.

– А не думал ли ты, что во время твоего допроса должны присутствовать люди, способные опровергнуть любые сказанные им изобличающие слова, если он вообще согласится что-то тебе говорить?

– Нет, не думал, потому что был уверен, что вы ни при каких обстоятельствах не разрешите с ним встретиться.

– Даже после того, как проболтался своим приятелям из американского посольства, что подал официальное прошение о проведении допроса, но уверен, что тебе откажут? – проворчал Викорн.

– Черт!

– И тем самым привел в действие то, что можно назвать эффектом домино наоборот. Это когда костяшки вновь поднимаются, хотя считалось, что они сбиты и спокойно лежат себе на земле.

– Из-за него и раньше случались неприятности?

– Хун – опасная задница. В наших славных полицейских силах создано специальное подразделение, которое следит, чтобы во время визитов сюда он не заходил слишком далеко. Уоррен из тех фарангов, которые считают, что наша страна – для богатых западных психов, которых подавляет их культура и которые желают вновь ощутить в себе первобытные корни человечества, оттягиваясь на нашем экзотическом Востоке. Ну как тут не случиться неприятностям?

– И какого рода эти неприятности?

– Не твое дело.

– Но я следователь…

– И копаешь под такого стебанутого, которому ничего не стоит обеспечить тебе смертный приговор. А нам потом отмываться от дерьма. Ты хуже моего братца! Не представляешь, какая это морока иметь братом святошу. – Полковник отвернулся и стал смотреть в боковое окно. – Если что-то случалось не так, то вина непременно была моя. Я предчувствую, что и с тобой будет точно так же. После твоей показушной смерти пресса ухватится за этот случай. Тебе возведут алтарь и назовут первым тайским полицейским, мученически пострадавшим за правду, справедливость и служение закону. А мне всю оставшуюся жизнь придется рассказывать, какая для меня была честь работать твоим начальником и как трудно несчастным, падшим подлецам вроде меня соответствовать установленным тобой высоким моральным планкам. Ты полагаешь, я недостаточно хлебнул с моим братом священником?

– Это шлюхи?

– Что значит – шлюхи?

– Неприятности со шлюхами? Он кого-то покалечил? И достаточно сильно, чтобы потребовалось замять историю?

Вздох.

– Сильно. И что из того?

– Он покалечил иностранку. Если бы это была тайка, такой шумихи, о которой вы говорите, не поднялось бы, даже если бы он ее убил.

– Без комментариев. И какое отношение это имеет к Брэдли? Брэдли-то он не убивал.

– Знаю. Но с кармической точки зрения это еще не значит, что он не преступник.

Мы въехали в Асок, и полковник покачал головой:

– Точно как мой долбаный брат.

Движение стало плотнее. Теперь я понял, куда мы едем. А полковник догадался об этом. Он посмотрел на меня в зеркальце заднего вида.

– Просто ради интереса – что ты делал в госпитале?

– Не ваше дело.

– Уоррен когда-нибудь пользовался его услугами?

– Насколько мне известно, нет.

Полковник отвернулся.

– Почему мне не нравится такой ответ?