Текст книги "Бангкок-8"

Автор книги: Джон Бердетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Глава 30

Я опаздывал на встречу – летел в посольство в «Хонде-125» и слушал свой портативный радиоприемник. Передавали обзор ежедневной тайской прессы.

Таблоид «Тай Рат» выволок на свет старую историю о жене полицейского, которая отсекла мужу пенис (обычная расплата за проделки на стороне), привязала к наполненному гелием шарику и пустила летать над городом. Шарик использовался для того, чтобы сержант полиции Пурачай Сурасучарт не смог вернуть свой драгоценный орган. А по истечении восьми часов и наши умелые хирурги лишились бы возможности пришить его на место. Кстати, пенис так и не нашли. Газета утверждала, что новые показания соседей позволяют предположить, что шарик – это выдумка (возможно, самой «Тай Рат»), поскольку в день трагедии миссис Пурачай была замечена на свалке за домом, где она горестно бродила вся в слезах. Известно, что эту свалку давно облюбовали крысы, и они явно успели туда раньше опомнившейся несчастной женщины. Однако ведущий передачи не преминул намекнуть, что и новые показания свидетелей – плод фантазий таблоида. Газета просто снова хотела вернуться к этой теме. Затем слово взял доктор Маратай, который рассказал об успехах восстановительной хирургии и пояснил, что тайские хирурги лучшие в этой области, поскольку у них больше практики.

– Таким образом, джентльмены, – продолжил врач, – если вы ударились в разгул и пострадали от ножа, прежде всего отыщите недостающую часть и не забудьте про лед.

Пайсит, следуя тайской традиции, пояснил, что история окончилась хорошо: сержант Пурачай оставил службу в полиции и удалился в лесной монастырь, где теперь может возвышенно размышлять о былом. Он не жалеет ни о прошлой гульбе, ни о потерянном органе. Более того, благодарен жене за то, что та одним взмахом ножа вывела его на Восьмеричный путь.

Показалось посольство, я стянул с головы наушники и увидел, что опаздываю на встречу на десять минут. Когда наконец миновал охрану, мне было позволено переступить порог кабинета Розена и Нейпа.

Перед внимательной аудиторией выступал пышущий здоровьем стройный блондин лет сорока в желтовато-коричневой военной форме.

– Я был командиром Билла Брэдли на протяжении почти всех пяти лет, которые он здесь служил. Он был направлен сюда по его личной просьбе и прибыл в марте девяносто шестого года. Я приехал в конце ноября того же года. Брэдли был старше меня на пять лет и принадлежал к тому типу сержантов, которым умный командир не дает указаний. Старый служака, он знал свои обязанности от и до. Соображал, что и как сделать, чтобы получилось как можно лучше, а устав помнил от корки до корки. Честно говоря, имея такого сержанта, беспокоишься только об одном: как бы самому не выглядеть его подчиненным. Но и тут Брэдли делал все, как надо. Всегда держался с исключительным почтением, особенно если рядом находились другие военнослужащие. Полагаю, вы скажете, что он был совершенным сержантом и это не позволяло никоим образом влиять на его личность. Я полагаю, что он был человеком, который добивался совершенства в себе и в том, что его окружало. И поэтому не стремился подняться выше. Хороший сержант управляет своим миром, даже если этот мир совсем крошечный. Но стоит ему влиться в класс офицеров, и он оказывается под влиянием совершенно иных сил. И какими бы офицеры ни были положительными, сержант не в состоянии полностью их контролировать. С другой стороны, хороший сержант в вооруженных силах вымирающий вид, почти свободный человек.

– Есть что-нибудь такое в его послужном списке, о чем вы считаете нужным нам сообщить, капитан? – спросил Розен.

– Его послужной список безупречен. Он был в Йемене, когда на наше посольство напала толпа с «Калашниковыми», винтовками и другим оружием. Рисковал жизнью, спасая товарища с крыши, когда ее охватил огонь. Поговаривали о том, что он должен получить медаль, но его так и не представили.

– А как насчет его личной жизни?

– Я уже упомянул, что он был человеком замкнутым. На службе выкладывался на сто десять процентов, но в свободное время мы его почти не видели. Он выполнял чужие обязанности, если его коллега, например, уезжал из Бангкока или выходил в отставку, но никогда близко не сходился с людьми.

– Разве это характерно для морского пехотинца?

– Если бы речь шла о молодом человеке, имелся бы повод для беспокойства. Но Брэдли был зрелым мужчиной, и в армии он уже почти тридцать лет. Подобные мужчины дорожат своей независимостью. И никто не решился бы задать ему вопрос о том, что он делает в свободное время.

– Он был холостяком. Вы что-нибудь слышали о его любовных пристрастиях?

– Я слышал, что он сошелся с какой-то местной женщиной весьма экзотической внешности. Полагаю, никто здесь не подтвердит этого, поскольку он никогда не приводил ее сюда и ни с кем не знакомил. И на работе и на праздниках всегда появлялся один.

– Он интересовался нефритом? Вы что-нибудь знаете об этом?

– Нет, ничего. Однажды я наблюдал за ним в раздевалке после баскетбольного матча. У него было такое тело, что не смотреть было невозможно. Брэдли прибыл туда в форме, хотя в последнее время носил гражданскую одежду. Это было полное перевоплощение. Он никогда не носил напоказ украшений: ни серег, ни колец, ни цепочки с Буддой. Рубашку предпочитал из красного гавайского шелка – такая хорошо смотрится только на темной коже. Это, пожалуй, все, что я могу вам рассказать о сержанте. Любой военный изменяется, если переодевается в гражданское, но мне никогда раньше не приходилось видеть столь разительную перемену. Брэдли перестал походить на профессионального вояку. Даже походка стала другой, когда он надел рубашку.

– Спасибо, капитан, – поблагодарил его Розен, а Нейп тут же добавил:

– Уточним последнюю деталь. Вы сказали, что Брэдли направили сюда по его личной просьбе?

– Совершенно верно. Это есть в его деле. Я перечитал его, когда узнал, что случилось.

Когда капитан покинул кабинет, все повернулись ко мне.

– Спасибо, что разрешили мне присутствовать, – поблагодарил я. – Это было очень полезно.

– Вы хотели сказать – бесполезно, – поправила меня Джонс. – Разве капитан упомянул о чем-нибудь таком, чего бы мы уже не знали?

– Что этот Брэдли был патологически скрытен и вел двойную жизнь, – заметил Нейп.

– Не такое уж необычное явление среди ветеранов, – усмехнулся Розен. – Человек стремится воспользоваться той малой толикой личной свободы, которую позволяет служба.

– И в то же время помешан на дисциплине, – добавил Нейп.

– Все добившиеся успеха мужчины помешаны на дисциплине, – откликнулась Джонс.

– Вы хотели сказать – все добившиеся успеха люди? – Нейп так ожег ее взглядом, что она даже поежилась.

– Ну да, что-то в этом роде.

Розен властно вздернул подбородок и повернулся ко мне:

– Так вам удалось переговорить со своим полковником, детектив?

– Я обратился с письменной просьбой позволить мне допросить Сильвестра Уоррена во время его следующего приезда в Таиланд, который состоится сегодня.

– И что?

– Думаю, что получу ответ только после того, как он уедет.

Розен развел руками:

– Что я вам говорил – человек со связями.

Мои швы прекрасно заживали, но я позволил Джонс проводить меня под руку до самых ворот посольства (полагаю, что нуждался в подобной поддержке). Дежурил мой старый приятель-морпех. Он махнул мне рукой, и я прошел через турникет.

Глава 31

Газета «Матишон» сообщила о необычном скоплении упырей на печально известном перекрестке Рамы IV и Траймита. Это место славится большим количеством аварий. Знатоки высказывают мнение, что упыри – это духи погибших в дорожных катастрофах людей, которые провоцируют новые столкновения, чтобы пополнить свои ряды.

Такое впечатление, что мой народ и в жизни, и в смерти обожает тусовки.

Я с неохотой снял наушники. Наступил момент, когда я решил навестить жилище Пичая.

Он жил в полумиле от меня точно в таком же доме, в комнате, как две капли похожей на мою. У Пичая был телевизор, который он все время, пока находился дома, оставлял включенным. И скромная стереосистема – на ней он слушал тайский рок (главным образом «Карабао») и проповеди известных буддистских наставников.

Поверхностный наблюдатель мог бы предположить, что скорее я, а не Пичай приму обет. Но при этом он не учел бы, какая требуется решимость, чтобы встать на лестницу духовного восхождения, именуемую Восьмеричным путем. Действительно, Пичай, а не я убил того наркоторговца, но это только лишний раз свидетельствует, каким он был решительным человеком. Я же продолжал терзаться мирским смятением. Кем на самом деле был Будда? Трансцендентным гением, который еще в ту пору указывал, что Ничто неизбежнее смерти или налогового инспектора? Или просто неудачником из третьего столетия до нашей эры, не сумевшим совладать с тяготами управления государством? Его отец, правитель, видимо, так и считал и отказался говорить с сыном после его Просветления. Неужели это текущая во мне кровь фаранга наводит на святотатственные мысли? И почему я размышляю об этом в комнате Пичая? Ведь я забежал сюда за его рубашкой с короткими рукавами и за кроссовками, которые ему больше не нужны. Однако, оглядевшись, неожиданно обнаружил, что они исчезли вместе с телевизором и стереосистемой. Винить было некого: заделавшись монахом, Пичай перестал запирать дверь. Он говорил, что если найдется несчастный, который позарится на его вещи, пусть берет все, что сможет унести. Многие месяцы никто ничего не трогал, но после смерти Пичая его собственность стала казаться многим законной добычей. Опечаленный, я возвратился к себе. В мое отсутствие кто-то подсунул мне под дверь клочок туалетной бумаги. Она была серая, в грязи и сложена таким образом, что разворачивалась с трудом. Но когда мне наконец удалось это сделать, я прочитал фразу на английском языке:

«Надо встретиться.

Фриц».

Я понимал, что мне следует уничтожить записку, и, скрутив бумажку, засунул ее в дыру в углу комнаты.

Пока Пичай был жив, я никогда не тяготился теснотой своего жилища, его убожеством. Общение с фарангами не принесло облегчения. В домах даже беднейших из них имеются окна. «Интересно, – подумал я, – не выручит ли меня в трудный час чудо современной техники?» Я достал из кармана «Моторолу», которую дал мне Розен, решив поменять мелодию вызова. Внимательно прочитал инструкции в прилагаемой к телефону книжечке и понял, что у меня есть выбор из пятнадцати вариантов. Среди них был и гимн США. Самой привлекательной показалась мелодия из «Звездных войн», но я подумал, что негоже подражать Розену. И с раздражением понял, что многообразие вариантов для свободного выбора оборачивается в итоге тупиком. У меня есть предметы западной культуры, но какой в них толк, если рядом нет Пичая? Я вернулся к привычному аппарату – громкому, прекрасно различимому «бип-бип». Занятие не поспособствовало поднятию духа.

Когда раздался стук в дверь, я все еще пребывал в пасмурном настроении, уставившись на буддистские четки Пичая и перекладывая их из одной руки в другую, словно пересыпал песок из ладони в ладонь. Сюда ко мне еще никто не приходил, значит, стук – это весточка от Пичая, знак того, что он присматривает за мной с другой стороны. Я в несколько шагов пересек комнату и открыл задвижку.

Облик агента ФБР явно изменился. Она была в майке, на ее груди горела надпись: «Так много мужчин, и так мало времени». Короткие шорты, едва прикрывавшие бедра, сандалии на липучках. Выкрашенные в морковный цвет волосы по-мальчишечьи торчали в разные стороны. На губах – улыбка, какой я еще у нее не видел. Помада отливала влажным блеском. Я не сумел скрыть изумления.

– Привет! Я вас побеспокоила? Пришла в неподходящий момент?

– Как вы узнали, где я живу?

– Заглянула в компьютер и выяснила. Проще простого…

– Я хотел спросить: как вы нашли район?

– Это тоже нетрудно. Наняла машину с шофером. Здесь это очень дешево. Хотя в любом случае платит Бюро. Присматривать за вами входит в мои обязанности. Но я уйду, если помешала.

Джонс заглянула поверх моего плеча. Я сделал шаг в сторону:

– Заходите.

Она переступила порог.

– Вот здесь я живу.

Было несложно взглянуть на мое жилище ее глазами. Берлога размером восемь на десять футов, без окон. В одном углу дыру в полу маскирует тонкая рассыпающаяся плита. Воздух проходит сквозь черное отверстие в задней стене, которое соединено с общим каналом для вентиляции помещений. В ветреный день я знаю, что у каждого из моих соседей на обед. На стене висит портрет короля, рядом, там, где у всех нормальных людей стоит телевизор, – узкий книжный шкаф. Все мои книги на тайском языке.

– Буддизм, – объяснил я заинтересовавшейся Джонс. – Я буддистский книжный червь.

Вместо мебели только матрас на полу. Американка была явно ошарашена, но, к своей чести, не пыталась этого скрыть.

– Не знаю, что и сказать, Сончай. Никогда не видела… то есть я имела в виду…

– Вы хотели сказать, что вам никогда не приходилось видеть подобной норы? – Я был безжалостен. Чувствовал, что могу утереть ей нос, к тому же моя депрессия чудесным образом прошла.

Кимберли не отвела глаз.

– Да, мне никогда не приходилось видеть подобной норы. Извините.

– Добро пожаловать в третий мир.

Странная штука – секс. Сила, которая, как наркотик, способна изменить настроение. Джонс излучала здоровье, и в ней ощущалось некое обещание. Без сомнения, в ее голове, как и в моей, мелькали картинки безудержного секса. Мы одновременно кашлянули, и она улыбнулась яркими влажными губами.

– Я подумала, что вам необходимо встряхнуться, и купила два билета на кикбоксинг на стадион «Лумпини». На сегодня. Слышала, бой предстоит серьезный. Не откажетесь меня сводить? Такие вещи очень для меня интересны. Но если предпочитаете сидеть здесь и тешить себя суицидальными мыслями…

Машина оказалась белым «мерседесом». Устроившись на заднем сиденье, Джонс продолжила:

– Вчера вечером я пыталась смотреть тайское телевидение. Мне показалось, что передавали мыльную оперу, но ничего подобного я раньше не видела. Люди постоянно умирали и возрождались и продолжали вести те же разговоры, что и до смерти. Появлялись всякие призраки и куча чародеев, на которых не действовали силы гравитации, и они жили в волшебной стране в пяти милях над землей. Это отражает тайский образ мыслей?

– Пять миль над землей – примерно так и есть. Но вы упустили из виду скелет.

– Ах да, в самом деле там был очень щегольской скелет. Он ходил по пятам за парой главных героев. Что он изображал?

– Не забывайте, наш народ придерживается философии холизма, то есть целостности. Мы не можем брать от жизни крохи, словно любовники, которые выходят прогуляться на закате и притворяются, что дальше ничего не последует.

По дороге на стадион «Лумпини» я решил немного просветить ее по части культуры.

– То, что мы едем смотреть, нельзя назвать кикбоксингом. Кикбоксинг – синтетический вид спорта, изобретенный после фильмов с Брюсом Уиллисом. Муай-тай – это нечто иное.

– Неужели? И каковы правила?

– Правил, по сути дела, нет.

Американка хмыкнула:

– Забавно.

– По крайней мере не было до тех пор, пока мы не изобрели их для показа боев по международному телевидению. Теперь спортсмены надевают на руки потешные перчатки. А в старину боксер опускал в клей куски марли и наматывал на кулаки. А поверх украшал травой.

– Интересно.

– Речь идет о национальной обороне. До сравнительно недавних времен в войнах с Бирмой (а мы всегда воевали с Бирмой) сражение в основном сводилось к драке стенка на стенку. Скажете, до крайности примитивно? Зато не было потерь среди мирного населения, никто не страдал от обстрелов своими войсками, обходилось без разрушения жилищ. В крупной войне такого типа с каждой стороны погибало около тысячи человек.

– Я поняла вашу мысль. С тех пор мир далеко ушел. – Джонс откинулась на спинку и, словно ребенок, утонула в подушке.

– Муай-тай обрел силу в семидесятых, когда обладатели черных поясов боевых искусств из Японии, Гонконга и Тайваня бросили вызов нашим парням. Цвет карате, кун-фу, дзюдо и других видов борьбы съехался на грандиозный турнир. – Я сделал эффектную паузу.

– Я заинтригована, – усмехнулась Кимберли. – И что произошло? Полагаю, чужаки проиграли, иначе у вас не было бы такого выражения на лице.

– Ни один из чужаков не продержался на ринге против тайского боксера дольше минуты. Наши ребята привыкли к ударам по лицу. Их бьют так с шести лет – в этом возрасте начинаются тренировки. А приезжие казались скорее танцорами, чем бойцами.

– Попытаюсь угадать мораль: с тайцами лучше не связываться. Так?

– Безумие – выводить нас из себя.

Мы замолчали на целых пять минут. Мое настроение снова стало портиться.

– Хотите поговорить? – спросила, не глядя на меня, Джонс. – В Штатах считается, что полезно разговаривать о том, что гнетет. Буду с вами откровенна, Сончай, во время знакомства вы буквально ошарашили Тода Розена своим замечанием. У него было бы легче на душе, если бы мы с вами узнали друг друга получше.

– В самом деле? Что я такого сказал? Допустил бестактность?

– Вы сказали, что собираетесь укокошить того, кто повинен в смерти вашего партнера. Все казалось не таким ужасным, пока считалось, что это местные разборки. Но в деле всплыло имя уважаемого Сильвестра Уоррена, и Тод немного нервничает.

– В американских камерах есть окна?

– А вам не все равно? Никогда не встречала мужчину, которого не могла понять. Но вы… – Она покачала головой.

– Полагаю, что Розен нервничает по многим причинам. Почему он здесь? Бангкок не лучшее место для продвижения по службе. Он где-то свалял дурака. Так?

– Распался его третий брак, и он пристрастился к спиртному. Розен – хороший человек, честный. Людям нравится с ним работать.

– А Нейп?

– Нейп? Джек Нейп – один из тех американцев, которые, приехав в Бангкок, на следующий день дали себе клятву никогда отсюда не уезжать. Наверное, его можно назвать беженцем от феминизма. Он женился на местной и уйдет в отставку в ту самую минуту, когда Бюро решит отозвать его на родину. Скорее всего попытается найти работу в какой-нибудь американской юридической конторе. Он очень умен, много знает о вашей стране. Я слышала, что он неплохо говорит по-тайски.

Я не стал объяснять, что Розен в своей последней инкарнации был врачом, страдал от жуткого нервного срыва и до сих пор пытается с ним справиться. А Нейп – простой домохозяйкой, отравившей мужа. Сама Джонс – мужчиной, гангстером и большим охотником до женщин. Тем самым, которого отравил Нейп. Поэтому они снова встретились и испытывают друг к другу былую неприязнь.

– А вы?

– Что – я?

– Почему вы изменили свой образ? Мне казалось, что вы со своей формой одно целое.

Джонс недружелюбно покосилась на меня:

– Хотите знать? Устала быть незаметной в этом чертовом городе. Девушки тоже обладают собственным эго – это постулат двадцать первого века, и вам лучше к этому привыкнуть.

– У вас не было мужчины?

Томительная пауза.

– Я не осуждаю живущих здесь американцев. Вчера я познакомилась с женой Нейпа. Она обворожительна и ходит так, словно ее родители заплатили миллион долларов за обучение осанке. Но с другой стороны, все здешние женщины, даже самые необразованные, обладают такой же пластикой.

– Прическа и майка помогли вам?

– Нет. Давайте поговорим о вас.

– Я неудачник. Спросите моего полковника, он вам скажет. За десять лет службы не принес полиции никакой существенной пользы.

– Вы чувствуете себя виноватым, потому что не берете взяток?

– Поймите, Тайская королевская полиция всегда шла впереди своего времени. Она функционирует как современная индустрия: каждый коп является точкой, которая приносит прибыль.

– Я слышала об этом. Полагаю, ваши полицейские обладают судебной неприкосновенностью, что бы они ни совершили.

Я задумался.

– Копы, дающие показания на открытом суде против своих товарищей, могут замарать честь мундира. Все проступки следует разбирать келейно.

– Вот как? И каково наказание для провинившихся? Запрещение брать взятки в течение недели?

– Может быть и так, если проступок не слишком тяжелый. – Я понял ее интерес. Джонс напала на жилу и нащупала отличную тему, чтобы повеселить своих товарищей по возвращении домой.

– Расскажите, какое средневековое наказание грозит тому, кто в самом деле выведет из себя полковника?

– Принудительное самоубийство, – пробормотал я. – Мы честная служба и ждем, что злостные нарушители после должного разбирательства поведут себя как мужчины.

– Инсценировка судебного процесса?

Перед моим внутренним взором возникла картина. Я не из тех, кого обычно приглашают на тайные сборища. Такое случилось всего раз: мрачное настроение сидевших в большой комнате полицейских всех рангов из каждого района Крунгтепа. Испуганный сержант на месте обвиняемого, перед ним стол, на нем стакан воды и служебный револьвер. Мне захотелось переменить тему.

– Все не так страшно. Представьте молодого фаранга, которого поймали с ганжей. Он платит полицейскому пять тысяч батов – это разумная сумма – и ограничивается испугом и хорошим уроком. А если бы его осудили и отправили в «Бан Кван», его жизнь была бы погублена. Там он может подцепить какую-нибудь заразу и серьезно пристраститься к наркотикам. Наша система гуманна, отличается состраданием и финансово необременительна. Полицейский получает дополнительное вознаграждение, но это не сказывается на налогоплательщиках. Зарплаты полицейских всегда держали их на голодном пайке.

Джонс никак не могла решить, шучу я или говорю серьезно.

– Это кардинально отличается от американской точки зрения. Наши законы действуют для всех без различий. Иначе наступит настоящий бардак.

– В таком случае почему мы исключили из расследования Сильвестра Уоррена?

Кимберли тряхнула головой и отвернулась к окну.

– Ну, довольны, что подловили?

Последовало долгое молчание. Наконец она снова посмотрела на меня:

– Не исключили. Будем им заниматься. Только никому не говорите.