Текст книги "Дьявольская Королева"

Автор книги: Джинн Калогридис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 9

Я заморгала. Руджиери не исчез. Теперь он выглядел старше: рябые щеки прикрывала густая черная борода. В оранжевом свете очага кожа астролога приобрела дьявольский оттенок.

Я дрожала и думала: «Наверное, он мне чудится. Сестры ни за что не впустили бы его в монастырские стены».

– Прошу прощения, если напугал вас, Катерина, – начал Козимо. – Сестры сказали, вы очень больны. Вижу, что это правда.

Откинув голову на спинку кресла, я молча на него смотрела.

– Просто сидите, – продолжал он. – Не двигайтесь. Не говорите.

Руджиери дернул плечами, и плащ упал на пол. Астролог стоял передо мной весь черный – одежда, волосы, глаза; на груди, против сердца, медный талисман размером с монету. Он шагнул на середину комнаты и оказался перед моим креслом. Глядя на огонь, Козимо снял с пояса кинжал, прижал плоскую сторону лезвия к губам, а потом обеими руками поднял кинжал над головой, устремив кончик лезвия в невидимое небо.

И запел. Звук был мелодичным, но слова резкие и совершенно неразборчивые. Не прекращая петь, он опустил кинжал, слегка прикоснулся им к своему лбу и к талисману на груди, а затем к плечам – к правому и левому. И еще раз поцеловал.

Затем он подошел к камину на расстояние вытянутой руки, резко рассек кинжалом воздух, ткнул им в центр очага и выкрикнул какой-то приказ. Четырежды совершал он одно и то же действие: рисовал кинжалом большие звезды и объединял их в круг. Я сжалась в кресле. Мне мерещились раскаленные добела звезды. Наверное, виной тому было мое лихорадочное состояние.

Козимо вернулся на середину комнаты, раскинул руки и превратился в живое распятие. Затем произнес имена: Михаил, Гавриил, Рафаэль. Наконец он присел возле подлокотника моего кресла и тихо сказал:

– Теперь мы в безопасности.

– Я не глупый ребенок, – пробурчала я. – Меня не проведете.

– Вы боялись будущего, – заметил он. – Боялись, что не хватит сил его пережить. Давайте вместе чему-то учиться. – Он посмотрел мне в глаза. – Один вопрос. Сформулируйте ваши страхи в одном вопросе.

Мне сделалось не по себе.

– Кому я должна задать его?

– Духу, – пояснил Козимо. – Одному из тех, кого я назову, поскольку я знаю, кому можно доверять.

По моим рукам пробежали мурашки.

– Вы имеете в виду демона?

Он не отрицал, просто ждал.

– Нет, – заявила я. – Никаких демонов. Только Бог.

– Бог не открывает будущее. Ангел может, но ангелы слишком медлительны. – Козимо перевел взгляд на тени на западной стене. – Но есть другие, кто может…

– Кто?

Он снова на меня посмотрел.

– Мертвые.

«Тетя Кларисса», – собиралась я ответить. Но что-то шевельнулось в душе, боль, настолько глубокая, что я и не подозревала о ней.

– Мама, – сказала я. – Я хочу поговорить с ней.

Охвативший меня порыв придал сил. Я поднялась, встала подле Козимо, повернулась к западной стене и зажмурилась. Руджиери вынул бутылочку, открыл пробку, обмакнул в нее указательный палец и начертил на моем лбу звезду.

В воздухе повис запах крови. Значит, я зашла слишком далеко, погрузилась в объятия зла.

– Это кровь, – прошептала я и открыла глаза, чтобы увидеть реакцию Козимо.

Широко распахнутые глаза Руджиери казались странными, словно душа его вдруг увеличилась и стала больше его самого.

– Ничто даром не достается, – изрек он и начертил на своем лбу звезду, оставив на коже темно-коричневый след.

Затем уселся за письменный стол.

– Бумагу, – потребовал он.

Я достала из ящика чистый лист и положила перед гостем. Но не успела убрать руку, он схватил ее и кольнул мой средний палец кончиком кинжала.

У меня вырвался возглас.

– Тсс! – прошипел Козимо.

Я попыталась высвободиться, но он крепко держал меня за руку и давил на палец, пока на бумагу не капнула капля крови.

– Прошу прощения, – пробормотал он и отпустил руку. – Свежая кровь необходима.

Я прижала палец к губам.

– Зачем?

– Ее привлечет запах крови.

Козимо убрал кинжал, закрыл глаза, глубоко вздохнул и стал покачивать головой.

– Мадлен, – прошептал он имя моей матери. – Мадлен… – Его веки затрепетали. – Мадлен.

Колдун застонал, его торс и руки задрожали. Так продолжалось с минуту, пока он не упал на стул. Из его груди вырвался резкий непроизвольный выдох.

Правой рукой он взял перо и опустил его в чернила. Перо бесновалось над бумагой, а рука, державшая его, порывисто дергалась. Затем она успокоилась и начала писать с невиданной скоростью.

Открыв рот, я смотрела на возникавшие на листе слова. Почерк был женский, язык – французский, родной язык моей матери.

Ma fille, m'amie, ma chère je t'adore

Дочь моя, любимая, дорогая, я тебя обожаю

Мои глаза наполнились слезами, такими чистыми и горячими, словно они исходили из раны, о существовании которой я не подозревала.

Женщина, самая великая из всего Дома

Ты встретишь своего благодетеля

Вопрос

Перо взлетело над бумагой. Рука Руджиери подрагивала. Пауза, потом снова быстрое письмо:

Вопрос

– Повстанцы меня убьют? – спросила я. – Меня освободят?

Рука поколебалась, а потом решительно вывела:

Не бойся, дорогая, Сильвестро позаботится о том, чтобы ты благополучно вернулась

Перо упало, оставив на бумаге темную кляксу. Рука Козимо совершенно расслабилась, а потом сжалась в кулак.

– Это все? – в отчаянии воскликнула я. – Должно быть еще…

Козимо потряс головой, затем замер. Его глаза открылись, пустые и затуманенные, они медленно прояснели, и астролог снова меня увидел.

– Твоя мама ушла, – сообщил он.

– Верните ее.

– Не могу.

Я смотрела на невероятные слова, записанные на листе.

– Но что это значит?

– Время расставит все на свои места, – сказал астролог. – Мертвые видят все: вчера, сегодня, завтра – это для них неважно.

Я взяла со стола лист бумаги и прижала его к сердцу. Вдруг Руджиери, стол, пол – все закружилось. Я пошатнулась. Комната накренилась, и я провалилась в темноту.

Проснулась я в своей кровати. Подле меня сидела сестра Николетта. Она держала в руке маленький псалтырь. Из окна струился свет и отражался от линз ее очков. Сестра подняла глаза и тепло мне улыбнулась.

– Милая девочка, проснулась.

Она отложила книжку в сторону и опустила прохладную ладонь мне на лоб.

– Лихорадка прошла, благодарение Господу! Как вы себя чувствуете?

– Пить хочу, – ответила я.

Николетта поспешно повернулась к столику, на котором стоял кувшин и чашка. Я села и быстро похлопала себя по груди. Я помнила, что положила туда лист с посланием матери, однако нашла лишь шелковый амулет и Крыло ворона. Я запаниковала: неужели посещение Руджиери было лишь бредом?

Тогда я стала ощупывать постель. Под подушкой мои пальцы почувствовали острый край бумаги, и я быстро ее вытащила. Она была сложена пополам, текст находился внутри, однако я узнала большую кляксу.

«Ma fille, m'amie, ma chère, je t'adore».

Когда сестра Николетта повернулась ко мне с чашкой в руке, я уже спрятала письмо под одеялом.

– Есть хочу, – заявила я. – Можете что-нибудь принести?

Единственной вещью, связывающей меня с матерью, было ее послание; все остальное забрали повстанцы. Я хранила листок под подушкой и каждую ночь туда заглядывала. Теплота, печаль и любовь окутывали меня. Письмо дарило мне утешение, с которым не мог сравниться ни один талисман.

Прошло Рождество, настал новый 1530 год. В феврале Папа Климент короновал Карла Испанского, императора Священной Римской империи. Климент выполнил свою часть договора, теперь Карлу предстояло передать Флоренцию в руки Медичи.

В первые месяцы года пушки молчали. Командующий имперскими войсками сообразил, что лучше обрушиться не на саму Флоренцию, а на города, снабжающие ее оружием и продовольствием. Летом перед осадой весь урожай за стенами Флоренции был сожжен, весь скот зарезан. Флоренция зависела исключительно от поставок из Вольтерры.

С наступлением тепла армия империи атаковала этот город. Мы выслали гарнизон на его защиту; Вольтерра пережила первое сражение. Затем командующий гарнизоном решил, что армия императора разбита окончательно и бесповоротно, и – несмотря на приказ – отправился домой отдыхать. Узнав об этом, принц Оранский повторно осадил город.

Я сидела за вышивкой, когда в дверях комнаты для рукоделия появилась мать Джустина. Лицо ее казалось озабоченным, хотя в ее взгляде я заметила тайную надежду.

– Вольтерра сдалась, – сообщила она.

Без помощи французов, без снабжения и оружия лидерам повстанцев грозило поражение.

Пока сестры уныло перешептывались, мой мозг усиленно работал.

Мои волосы, красивые, шелковистые, цвета коры оливкового дерева, выросли ниже талии. В тот день они были собраны в сетку и лежали узлом на шее. Я отстегнула сетку и встряхнула головой. После чего взяла ножницы и стала стричь. Процесс был долгим: ножницы предназначались для рукоделия и захватывали небольшие пряди. Каждый локон я аккуратно укладывала возле ног.

Ошарашенные сестры смотрели на меня во все глаза, только мать Джустина все поняла. Она стояла в дверях и, когда я была готова, сказала:

– Я подыщу тебе облачение.

Постригшись в монахини, клятвы я не принесла. Я была самозванкой, но даже сестра Пиппа не делала мне замечаний.

Тем временем горожане впали в отчаяние. Без продовольствия из Вольтерры, без дичи, которую охотники стреляли в лесах под городом, всем приходилось туго. Первыми жертвами стали бедняки, которые умирали на улицах. Началась чума. Мать Джустина убрала ящик для пожертвований и закрыла нижнюю решетку на двери.

В начале июля я получила от Козимо последнее послание.

Какое-то время я не буду писать. Сегодня утром я застал соседа, привалившегося к двери. Он сидел с закрытыми глазами. Как будто спал. Я подумал, что у него голодный обморок. К счастью, близко не подошел: увидел у него на шее бубоны. Я позвал его домашних, но никто не ответил.

Я поспешил домой и вымылся розовой водой с лимонным соком – средство, которое настоятельно рекомендую. На всякий случай сожгите это письмо и вымойте руки.

Надеюсь, мы еще встретимся лично.

Двенадцатого июля в сумерки я сидела в трапезной между Маддаленой и Николеттой. Сестры ужинали. Как и положено, во время трапезы все молчали. Ели минестру [10]10
  Минестра – суп из овощей или бобовых, а также из рыбы или мяса, обычно с пастой или одним из злаков. Подается в горячем виде.


[Закрыть]без мяса и без пасты.

Восточную стену трапезной украшала фреска «Тайная вечеря». На примыкающей к ней стене располагалось большое окно, выходившее на внутренний двор и на дверь монастыря, ныне с наглухо заколоченными решетками.

Поверх облачения у меня висел золотой крест, но под одеждой втайне от всех я носила черный амулет Руджиери. Тщательно изучив свое происхождение, я выяснила положение планет и звезд в те дни и ночи. Марс, красный воин, вступил во взаимодействие с Сатурном, вестником смерти и разрушений, и прошел через мой асцендент [11]11
  Асцендент – пересечение оси эклиптики с горизонтом в момент рождения человека. В астрологии – восходящий знак, находится на вершине первого дома гороскопа, эта точка характеризует основные черты личности.


[Закрыть]– через Льва, являющегося знаком королевской власти. Такое положение грозит опасностью и часто предрекает ужасный конец. А Сатурн, молчаливый и темный, гостил в моем восьмом доме, доме смерти. Звезды предсказывали мне, как и Флоренции, катастрофические перемены.

Раздался громкий стук в монастырские ворота, довольно неожиданный. Мы сидели очень тихо под звуки эха, отражавшегося от изношенной брусчатки.

Сестра Антония выразительно посмотрела на аббатису Джустину. Та кивнула. Антония поднялась и покинула трапезную. Вид у нее был настороженный, она старалась не встречаться со мной глазами. Возле двери послышались громкие мужские голоса.

Я отложила ложку. Стены, которые два с половиной года служили мне защитой, превратились в западню. Я вскочила на ноги в желании убежать, но знала, что бежать мне некуда.

– Катерина, – обратилась ко мне мать Джустина.

Я взглянула на нее, и она строго произнесла:

– Ступай в часовню.

У ворот сестра Антония громко кричала:

– Вы не можете сюда войти! Это женский монастырь!

Дверь содрогнулась. По ней грохнуло что-то потяжелее кулака. Джустина встала.

– Ступай в часовню, – повторила она и направилась к Антонии.

Рукава и покрывало монашеского облачения раздувались от быстрых движений. Посреди мощеного двора она окликнула мужчин за стеной, но стук в дверь был таким громким, что заглушил ее слова.

Сестра Николетта поднялась, взяла меня за руку и потянула за собой к двери. Неожиданно к нам присоединились и остальные – Маддалена, сестра Рафаэла, Барбара, сестра Антония и сестра Люсинда.

Лизабетта и Пиппа остались за столом.

– Они явились за тобой, – радовалась Пиппа. – Они явились, Господь свершит правосудие.

Сестры плотно меня окружили. Мы прошли по коридору, под аркой, по внутреннему двору, мимо монашеских келий.

Стук в дверь внезапно прекратился. Раздались голоса. Мать Джустина переговаривалась через стену с мужчиной. Мы удалялись в глубь монастыря, и звуки становились все тише. Мы уже достигли скриптория. Закатное солнце окрасило серовато-лиловое небо в цвета розы и коралла.

Оказавшись в часовне, мы зажгли свечи для вечерней молитвы. Пахло ладаном. Сестры провели меня за алтарную решетку и встали передо мной полукругом. Дрожа, я опустилась на колени. Сатурн так тяжело на меня давил, что трудно было дышать. Я нащупала на поясе четки и начала читать молитвы по памяти, но путалась, не могла сосредоточиться и думала о черном камне возле сердца. Мои молитвы были устремлены не к Мадонне, а к Венере, не к Иисусу, а к Юпитеру.

Через открытые двери до меня долетали возгласы Джустины:

– Вы совершаете святотатство! Она ребенок, она не причинила никому вреда!

По камням застучали ботинки. Я повернулась и увидела, как мужчины вошли – не опустили головы, не перекрестились, словно святые стены для них ничего не значили.

– Где она? – закричал один из них. – Где Катерина Медичи?

Я перекрестилась, поднялась и посмотрела поверх плеч своих сестер на четверых солдат с длинными саблями. Неужели мы представляли опасность, неужели могли дать им отпор?

Самый молодой из них, нервный, нескладный, с длинными руками и ногами, с глазами, такими же блестящими и выпуклыми, как у меня, вскинул подбородок и положил ладонь на рукоятку своей сабли.

– Прочь! – велел он сестрам. – Прочь. Мы должны арестовать ее. Именем республики.

Николетта и другие сестры молчали и не двигались. Солдаты выхватили сабли и сделали шаг вперед. Женщины охнули и расступились.

Все, кроме Николетты. Она встала передо мной, развела руки и твердо заявила:

– Не смейте трогать этого ребенка!

– Отойдите! – приказал юный солдат.

Я взяла Николетту за руку.

– Сделайте так, как он просит.

Но Николетта словно окаменела. Нервный солдат взмахнул рукой; сабля плашмя ударила Николетту по плечу, и сестра рухнула на колени.

Мы все вскрикнули. Я нагнулась к ней. Она тихо стонала от боли, но крови не было. Даже ее очки остались на месте.

Другие, более выдержанные, солдаты отодвинули молодого человека в сторону, прежде чем он успел еще что-то сделать.

– Сюда, – сказал один из них. – Не заставляйте нас применять насилие в Божьем доме.

В этот момент в часовне появились еще два солдата, а за ними – властного вида темноволосый мужчина с сединой в постриженной бороде. Он пришел убить меня.

Его сопровождала мать Джустина; глаза ее покраснели от слез.

Я притронулась к своему белому покрывалу. Мой голос, чистый и звонкий, наполнил часовню.

– Только отлученный от церкви грешник может войти в святилище и вытащить из монастыря Христову невесту. Только он осмелится осудить ее на смерть.

Командир весело прищурился.

– Я не осмелюсь сделать ни то ни другое, – заметил он так добродушно, что атмосфера сразу разрядилась.

Руки женщин, поднятые в протесте, опустились, солдаты вложили сабли в ножны.

– Я просто перевезу вас, донна Катерина, в более безопасное место.

– Это место абсолютно безопасное, – возразила мать Джустина.

Командир повернулся к ней и вежливо ответил:

– Безопасное для нее лично, аббатиса, но не для республики. Здесь убежище для сторонников Медичи. – Мужчина взглянул на меня. – Вы же видите, у нас достаточно сил, чтобы забрать вас, герцогиня. Предпочитаю ими не пользоваться.

Я внимательно на него посмотрела и погладила лицо сестры Николетты. Та прижалась ко мне лбом и заплакала.

– Не надо, – прошептала я и поцеловала ее в щеку.

Кожа ее была мягкой, морщинистой и соленой.

ГЛАВА 10

Командир велел мне переодеться в обычную одежду, но я отказалась, и он не стал настаивать. Надо было торопиться, и когда впервые за два с половиной года я оказалась за стенами монастыря ле Мюрате, то поняла почему.

Ворота защищали восемь всадников. Четверо светили факелами, остальные угрожающе размахивали саблями против толпы. Количество людей трижды превышало количество всадников, и народ все прибывал.

Вместе с солдатами я вышла из ворот.

– Вот она! – крикнул кто-то.

Людей за всадниками я не видела, лишь где-то ногу, где-то руку, какие-то отдельные черты. В сумерках все сливалось.

Посреди солдатского полукружья два человека держали поводья лошадей, стоявших пока без всадников, и осла. Один, когда увидел нас, передал поводья другому и поспешил навстречу.

– Командир, – произнес он виноватым голосом, – понятия не имею, как просочился слух…

– Это она! Маленькая монахиня…

– Племянница Папы…

– Отъедалась в богатом монастыре, пока мы тут голодали!

Лицо командира было спокойным, только щека слегка подергивалась. Он обвел глазами своих людей и тихо сказал:

– Я выбрал вас, поскольку думал, что вы будете держать язык за зубами. Когда выясню, кто это сделал, не стану спрашивать почему. Мигом вздерну на виселицу.

– Смерть Медичи! – крикнула женщина.

Кто-то бросил камень, он пролетел мимо всадников и упал в шаге от моих ног.

– Мерзавцы! Предатели!

– Давайте ее сюда!

Командир посмотрел на камень и повернулся к своему заместителю.

– Подсади ее, – приказал он. – Поедем, пока хуже не стало.

Солдаты подбежали к своим лошадям. Заместитель, крупный мужчина с угрюмым лицом, взял меня за локоть, словно непокорную простолюдинку, и посадил на осла. Животное взглянуло на меня с упреком и оскалило большие желтые зубы.

Командир уселся на бледно-серого жеребца и дал сигнал солдатам. Процессия начала двигаться; я ехала рядом с командиром. Со всех сторон нас сопровождали вооруженные всадники, впереди и позади они шли по три человека вплотную друг к другу.

Прежде чем солдаты успели образовать строй, три уличных хулигана из толпы проскочили между лошадьми. Один рванулся ко мне и ухватил за ногу кончиками пальцев. Я крикнула. Командир наклонился к парню с таким яростным видом, что тот попятился и был затоптан лошадью.

– Abaso le palle! – скандировала толпа. – Смерть Медичи!

Солдаты сомкнули ряды, и мы поскакали по широкой улице. Народ какое-то время следовал за нами, изрыгая проклятия и швыряя вслед камни. Вскоре мы оторвались от них и оказались на более спокойной улице. Позади остались монастырские стены, соборы, дома богатых людей. В окнах было темно, потому что владельцы бежали, опасаясь осады.

Я сидела в седле, сама не своя от страха, и думала о том, что сегодня уже поздно для публичной казни. Значит, придется ждать до утра, если только меня не убьют втихую.

Улицы становились уже. Большие поместья сменились магазинами и домами ремесленников.

Когда мы свернули на более широкую улицу, кавалькада замедлила ход. Дорогу перегородили черные фигуры, которые поджидали в темноте.

– Черт бы вас побрал! – отругал командир солдат. – Клянусь Богом, если обнаружу среди вас предателя, отправлю его в преисподнюю…

– Смерть Медичи, – раздался в темноте нерешительный голос.

Это слова вызвали исступление.

– Abaso le palle! Долой шары!

Посыпался град камней.

Командир осадил свою лошадь и прокричал:

– Заключенную перевозят по распоряжению республики! Тот, кто этому помешает, предатель!

– Предатели вы! – послышался женский голос.

Мятежница выступила вперед, и я увидела ее в свете факела: истощенное существо в лохмотьях. Костлявые ключицы, порванная кофта спущена с плеча, тощая грудь обнажена. Ребенок отказывался ее сосать и слабо пищал. Женщина уставилась на меня, ее глаза напоминали черные ямы.

– Ведьма Медичи! – завопила она. – Ты убиваешь меня, убиваешь моего ребенка. Ваши солдаты морят нас голодом, а ты толстеешь. Ты должна умереть.

– Смерть! – отозвалась толпа. – Смерть Медичи!

Двое юношей выскочили из темноты и напали на солдата слева от меня. Один ухватил его за ногу и потащил вниз; другой ударил дубиной. Солдат рухнул с седла.

– Забери у него саблю! – заорал кто-то, и толпа ринулась вперед.

Командир громко отдал приказ, повернул лошадь и прижал мою ногу своей. Свалившемуся солдату удалось расчехлить саблю, и он выставил ее, обороняясь против юнцов.

На свет выскочил седой нищий. Он вцепился мне в юбку и изо всей силы потянул к себе. Осел заревел, я заголосила. Мое седло стало съезжать, мир накренился. Перед глазами закрутилось страшное колесо, составленное из животных, сабель и тощих конечностей.

Ноги мои запутались в стременах, в плечо угодил камень. Я стала падать и увидела радостно ощеренный рот нищего, его кривые черные зубы, пахнуло зловонной гнилью. Я почувствовала на себе его прикосновение и снова отчаянно закричала.

Неожиданно нищий исчез, командир легко подхватил меня и поставил на ноги. Он заслонял меня правой рукой, а левой размахивал саблей. Нищий лежал на брусчатке, истекая кровью. Солдаты окружили нас, оттеснив затихшую толпу.

Командир указал кончиком сабли на голову нищего.

– Я убью любого, кто посмеет до нее дотронуться. Она совсем еще ребенок. Девочка, ставшая жертвой политики, как и вы, бедные недоумки.

Он вскочил на своего жеребца и подал знак заместителю, тот поднял меня вверх, и командир посадил меня перед собой. Процессия снова двинулась в путь. Я ощущала руки командира, державшие поводья, ощущала спиной его теплую и твердую грудь.

То и дело до меня доносился запах сырого мяса, слишком долго жарившегося на солнце. Командир вынул платок и подал мне.

– Закройте нос и рот, – велел он. – Здесь гуляет чума.

Я приложила платок к носу и вдохнула аромат розмарина.

– Вы все еще дрожите, – заметил командир. – Теперь все хорошо. Я защищу вас от уличных беспорядков.

Я опустила платок.

– Не этого я боюсь.

– Мы не знаем, что с вами делать, – тихо произнес командир. – Была б на то моя воля, я бы тотчас вас отпустил. Ничего, это вопрос времени.

Я порывисто обернулась в седле.

– Меня на самом деле могут освободить?

На его щеке снова дрогнула мышца.

– Ужасная судьба для ребенка, – заметил он. – Вы наша пленница. Сколько лет? Три года? Если повезет, переживете меня, герцогиня. Меня и всех моих бедолаг. – Он указал подбородком на своих солдат. – Ваши друзья теперь превосходят нас численностью.

Мое сердце быстро забилось.

– Не лгите, – попросила я.

Губы командира скривились в усмешке.

– Готов поспорить: через два месяца наши судьбы поменяются местами.

– И какова ставка? – осведомилась я.

– Моя жизнь.

– Договорились, – отозвалась я, хотя не слишком поняла его ответ.

Соврал командир или нет, но на душе стало легче. Я прижалась к нему спиной.

– Касательно пари, – продолжала я, глядя на желтый свет факелов, пляшущий на витринах и стенах магазинов, – если проиграете, чью голову мне затребовать?

Не успел он открыть рот, как я уже все поняла.

– Сильвестро, – представился командир. – Сильвестро Альдобрандини, смиренный солдат республики.

Я вспомнила о письме матери, оставшемся под подушкой в монастыре ле Мюрате.

Никаких осложнений более не возникло, и мы быстро добрались до северного квартала Сан-Джованни. Затем повернули на узкую улицу Сан-Галло и оказались у монастырской стены, за которой меня уже поджидала сестра Виолетта.

Это был монастырь Святой Катерины, место, в котором я провела первые месяцы своего заточения. Господин Сильвестро благополучно меня туда вернул.