Текст книги "Дьявольская Королева"
Автор книги: Джинн Калогридис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
ГЛАВА 42
В понедельник я проснулась под веселый перезвон церковных колоколов, призывающих парижан подниматься и готовиться к праздничному дню. Я распахнула окно в надежде на то, что утро принесет хоть намек на прохладу. Но на небо уже всходило безжалостное солнце. Во дворе Лувра грумы защелкивали яркие щитки на лошадях, которым предстояло повезти за собой королевские кареты. Дворец наполнился многоголосьем и топотом ног.
Вскоре начался ритуал одевания: с меня стянули через голову ночную рубашку, надели батистовую кофточку, затем обрядили в две пышные нижние юбки и облачили в корсет с деревянными пластинами. Я шагнула в фиолетовое платье и вытянула руки, дожидаясь, когда пришнуруют огромные рукава. Мне зачесали назад волосы, заплели косы и уложили в тяжелый узел на шее, затем накрыли голову французской шляпой; ее ленту из пурпурного дамаста окаймляла дюжина крошечных жемчужин. Я стала потеть, когда на мне затягивали корсет, а когда надели шляпу, совершенно взмокла.
Мою шею украшали с десяток длинных жемчужных бус, с ушей свесились объемные бриллиантовые серьги. Наконец мадам Гонди сообщила, что я готова. Я пошла по двору. Эдуард и Карл смотрели, как из ворот выкатывается пестрящий лентами экипаж Наварра.
На моих сыновьях были одинаковые дублеты из бледно-зеленого шелка, богато расшитые серебром. Эдуард добавил к своему наряду шляпу с павлиньими перьями и крупным жемчугом. Анжу был в отличном настроении, а король мрачен и рассеян.
Мы сели в экипаж и поехали через мост мимо толп, в которых выделялись черные одеяния гугенотов. Мы с герцогом Анжуйским высовывались из окон и махали людям руками, Карл хранил неподвижность.
Вскоре мы прибыли в епископальный дворец, находившийся рядом с собором Нотр-Дам. Там нас поприветствовал кардинал де Бурбон. Рядом с ним уже стоял Генрих, на котором был такой же, как и у моих сыновей, светло-зеленый дублет с серебряной вышивкой. Рядом с королем Наварры находились его ментор Колиньи и кузен Конде. На адмирале, как и на Конде, был дублет из темно-синего дамаста, отороченный золотистым бархатом, и синие бриджи с красной отделкой. Колиньи выглядел возбужденно: он то смеялся и хлопал Наварра по плечу, то утирал слезы. Казалось, он не замечал сдержанности короля, не видел, как всякий раз, когда адмирал смотрит на него, Карл отводит глаза.
– Я горжусь им, как если бы он был моим сыном, – признался Колиньи, указывая на Генриха. – Гордился им, когда он был подростком, а еще больше горжусь сейчас, когда он стал мужчиной. Он пример для всех гугенотов.
Колиньи обнял молодого короля за шею и расцеловал в щеки.
Наварр тревожно ему улыбнулся и промолчал. В своем серебристом костюме и инкрустированной рубинами короне он выглядел замечательно, но нервы его подвели. Он то и дело вытирал ладони о свой дублет, а на вопросы отвечал односложно. На сердечные объятия Эдуарда отзывался рассеянно и не заметил, что Карл вообще с ним не поздоровался.
Наконец мы встали перед массивной деревянной дверью у входа во дворец. Взревели трубы, двери отворились, и мы увидели ликующие, несмотря на жару, толпы.
Вперед пошли самые юные родственники невесты и жениха: две улыбающиеся девочки-близняшки и трое робких мальчиков. Дети разбрасывали лепестки роз. За ними последовал кардинал и на некотором расстоянии от него – Наварр, Конде и Колиньи.
Как только Генрих вместе со своими спутниками начал спускаться по лестнице, из тайного места появилась Марго вместе с девочками, несущими длинный шуршащий шлейф. На ее плаще и платье сверкала тысяча бриллиантов, и еще сотня украшала ее длинную шею. Глаза моей дочери так распухли и покраснели, что я поняла: она проплакала всю ночь. Я подумала, что это неважно. Мало кто мог разглядеть Марго так близко, как я. Все заметят только платье, плащ, драгоценности и величавые манеры и скажут, что она – настоящая королева.
Братья встали по обе стороны от Марго, сзади три девочки несли шлейф. Дочь медленно плыла по ступеням дворца. Затем шла я, за мной – принцы и принцессы крови из домов Бурбонов и де Гизов.
Внизу от кардинальского дворца тянулась галерея, заканчивающаяся огороженным веревками входом на высокую платформу, построенную на ступенях западного фасада Нотр-Дам, вровень с дверями в собор. Платформу сделали длинной, чтобы ее было видно толпе, заполонившей площадь. Плотники вкопали в землю высокие деревянные столбы, соединили их балками и накрыли брезентовой крышей. Брезент задрапировали изнутри и снаружи гирляндами красных роз и бледно-голубым шелком в тон платью невесты.
Я изобразила горделивую улыбку, ступая позади Марго, мимо выстроившейся в галерее мелкой знати. Кровля давала тень от немилосердных лучей, но воздух внутри представлял собой одуряющую смесью запахов: роз, пота и свежесрубленного дерева. Солнце врывалось в галерею с восточной стороны и освещало муаровый шелк. Я зачарованно смотрела, как голубая ткань колышется в пятнистом свете, словно мерцающий океан. Крошечные бриллианты сверкали на солнце.
Шум толпы внезапно затих, я словно ушла под воду. Приветственные возгласы сменились стонами и криками ужаса. Я выглянула из галереи и обнаружила, что лица сотен людей выражают не радость – они исказились от страха и боли.
Из-под великолепного голубого шлейфа Марго хлынула кровь, девочки, которые несли его, были залиты кровью. Кровь потекла ко мне, намочила туфли и подол моего платья, растеклась на всю галерею. Однако лица стоявших неподалеку людей не изменились. Они не замечали крови, не слышали криков.
Глядя на яростный красный поток, я подумала: «Все прекратится, как только Марго скажет „да“. Все прекратится, как только они поженятся».
Я сделала шаг, опустила голову и увидела, как исчезла под темным потоком моя туфля. Я смотрела на кровь, но не чувствовала ее. Моя нога коснулась сухой брусчатки. Я подняла глаза и заставила себя улыбнуться.
С трудом я преодолела галерею, вышла на открытое пространство и направилась на возвышение перед собором. Платформа была огорожена, ее охраняли, и она – слава богу – не была в крови. Там нас ждал Генрих и его окружение. К возвышению вели две лестницы; Наварр и его свита поднялись по северной, Марго и ее свита – по южной. Обе группы встретились в центре платформы. Там за аналоем находился кардинал Бурбонский. Рядом располагался ряд стульев, чтобы гости могли наблюдать за ритуалом сидя. По знаку кардинала мы опустились на стулья. Марго и Генрих встали на колени перед аналоем, и церемония началась.
Ритуал проходил без всяких проволочек; кардинал знал свое дело. Требника перед ним не было, он читал молитвы по памяти из Первого послания Павла к Коринфянам, глава 13:
– «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто… Любовь… не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла… а сорадуется истине».
Солнце палило нещадно. Я таяла под дамастом и нижними юбками. Пот ручьем стекал по лбу, и я подавляла желание его утереть. Веки мои трепетали, лицо кардинала начало расплываться в моих глазах – становилось круглее, полнее и бледнее.
«То, что было сделано из страха, сейчас должно быть сделано из любви. Madame la Reine, этих детей не должно быть».
Я стряхнула с себя наваждение и снова ясно увидела лицо кардинала.
Он обратился к Наварру:
– Берешь ли ты эту женщину в законные жены, чтобы любить ее и заботиться о ней, пока живы вы оба?
Сильный голос Наварра разнесся над тихим душным городом:
– Да.
Кардинал взглянул на мою дочь.
– А ты, Маргарита, берешь ли этого мужчину в законные мужья, чтобы почитать его и слушаться, пока живы вы оба?
Толпа ждала. Марго молчала, опустив голову. После томительно долгой паузы кардинал, предполагая, что жара или волнение смутили невесту, повторил свой вопрос.
Маргарита не ответила. Ее губы были крепко сжаты, лицо раскраснелось, но не от духоты. Ее жених не отрывал глаз от кардинала.
– Черт побери, – пробормотал подле меня Карл. – Черт побери, за что мне все это?
Он покинул свое место. Эдуард напрягся, когда король подошел к Марго. Карл положил руку на корону своей сестры и стал поднимать и опускать ее, изображая утвердительный кивок.
У Марго от ярости и унижения сморщилось лицо, но кардинал воспринял это как согласие и назвал Наварра и Марго мужем и женой. Толпа громко возликовала. Молодые поднялись, и кардинал представил их собравшимся: Генрих де Бурбон, король Наварры и принц Франции, и его жена Маргарита де Валуа, королева Наварры и принцесса Франции.
Я поднялась, обняла дочь и ее мужа. Тут же свет померк перед глазами. Я посмотрела под ноги и увидела расползающееся темное пятно. Оно быстро разошлось по сторонам, и вся платформа сделалась алой.
Марго обвенчалась с королем-гугенотом, но этого оказалось недостаточно.
Что-то побудило меня обернуться и взглянуть вниз. На северном конце платформы, вблизи стражника-швейцарца с алебардой, находился Козимо Руджиери.
Он стоял рядом с группой гугенотов в черных одеяниях и мог бы показаться одним из них, если бы не красные шелковые полосы на черных рукавах и бриджах. Минувшие тринадцать лет наконец-то сказались: в иссиня-черных волосах появились серебряные пряди, плечи заметно ссутулились. Среди ликующей толпы Козимо один не улыбался, а мрачно взирал на меня.
Я хотела подбежать к нему, спросить, видел ли он, как и я, потоки крови. Но я могла лишь смотреть на него, пока Эдуард на меня не шикнул: настала пора для церемонии по католическому обряду. Наварр и гугеноты остались на площади, а я неохотно вошла в собор вместе с остальными.
Когда ритуал закончился и мы вернулись на платформу под оглушительный перезвон пяти колоколов Нотр-Дам, я обвела глазами толпу, но Руджиери не нашла.
После банкета во дворце кардинала насытившиеся гости потянулись в бальный зал Лувра. Я танцевала, беспокойно посматривая на дочь. Та вроде бы смирилась со своей участью: танцевала и, судя по всему, искренне улыбалась, хотя и старалась избегать восхищенных взглядов молодого супруга.
Я неразумно ринулась в вихрь сальтареллы [28]28
Сальтарелла – народный итальянский танец.
[Закрыть]и, вернувшись на место, стала обмахиваться веером. Посол Цунига встретился со мной глазами и жестом отозвал в сторону. Он, как и я, вдоволь напрыгался и накрутился в энергичном танце, по лицу его струился пот.
– Madame la Reine, простите меня, – задыхаясь, начал посол. – Я не хочу испортить вам торжество, но должен выразить протест.
Я нетерпеливо нахмурилась.
– Что еще, дон Диего?
– Все тот же невоспитанный Колиньи. Пойдите послушайте его: он открыто хвастает, что вернется с победой из Нидерландов и бросит к ногам Карла поверженное знамя Испании. Как я могу оставаться спокойным, когда оскорбляют моего короля?
Мой веер замер.
– Он предатель, – сказала я тихо, – и скоро заплатит за свои преступления против нашего и вашего короля. Но не сегодня, дон Диего. Сегодня мы празднуем свадьбу моей дочери.
Посол заинтригованно наклонил голову. Это означало, что он хорошо понимает то, о чем я умолчала, и постарается забыть о нашей беседе.
– Благодарю вас, Madame la Reine. – Посол поцеловал мне руку. – В таком случае я должен извиниться, что помешал вам в этот радостный день.
Я бы не отказалась послушать самонадеянные речи Колиньи, но сдержалась. Мне не хотелось, чтобы он видел, как я реагирую на его наглые выпады. Внимая музыке, я досидела до конца вечера, когда большинство гостей разошлось.
Незадолго до завершения бала ко мне подошел усталый Наварр.
– Тетя Катрин, – обратился он ко мне, – могу я поговорить с вами наедине?
– Конечно. – Я похлопала по пустому стулу рядом с собой. – Теперь ты мой сын.
Он сел и протянул мне маленькую бархатную коробочку и запечатанное письмо.
– Это от моей матери. Она просила передать вам это после свадьбы.
Послание было адресовано мне. Я тотчас узнала четкий почерк Жанны, ведь во время подготовки к свадьбе мы с ней составили множество списков того, что потребуется.
– Я прочитаю это попозже, в одиночестве, – сообщила я и сунула бумагу в рукав.
Затем я открыла пыльную коробочку. Внутри, на белом шелке, пожелтевшем от времени, лежала брошь из большого прекрасного изумруда, окруженного бриллиантами.
– Как изысканно! – воскликнула я. – Должно быть, она стоит целое состояние. Но я никогда не видела ее на твоей матери.
– Я тоже, – признался Генрих. – Не знаю, как она ей досталась, но мама хотела подарить ее вам. Ее фрейлина обмолвилась, что письмо мама написала на смертном одре.
– Спасибо.
Я была тронута и поцеловала Генриха в щеку. Он очаровательно покраснел. Я воспользовалась моментом и задала ему прямой вопрос.
– Ну, – начала я, закрывая коробочку, – ты после празднеств собираешься с адмиралом в Нидерланды?
Глаза Генриха расширились, но он тотчас постарался взять себя в руки и нахмурился.
– Нет, – отрезал он. – Я должен извиниться за него, Madame la Reine. Он вышел за рамки. Я выразил ему свое мнение на этот счет, но он его проигнорировал.
– А что за мнение? – поинтересовалась я.
Лицо Генриха приняло суровое выражение.
– Я считаю, что задевать Испанию – сумасшествие. Ничем хорошим это не кончится. Мы только оправляемся после нескольких лет войны. Пора приступать к строительству, хватит нам разрушений.
– Хорошо сказано, – похвалила я, хотя и не поверила тому, что Генрих искренен.
Затем к нам присоединились улыбающийся кардинал де Бурбон, Марго и Карл. Кардинал наклонился и шепнул мне на ухо:
– Пришло время, Madame la Reine.
Я проводила Марго в ее комнату. Синее постельное белье, полог из бледно-голубого бархата. Вместе со своими фрейлинами я рассыпала по полу аванзала грецкие орехи, затем помогла дочери раздеться и забраться в кровать. Она натянула шелковую простыню на грудь, по ее щекам покатились слезы. Я крепко ее обняла и прошептала:
– Моя дорогая, ты будешь счастлива, ваш брак принесет нам мир.
Марго была слишком переполнена эмоциями и не смогла ответить. Я вышла в аванзал и увидела кардинала и Эдуарда. Оба были встревожены.
– Его величество отказывается быть свидетелем первой ночи, – раздраженно сообщил Эдуард. – Он настаивает на том, чтобы это сделал я.
– Король согласится, – успокоила я кардинала и повернулась к Эдуарду. – Напомни ему, что он обязан присутствовать.
– Я говорил, maman, – заявил Эдуард. – Он и слушать не желает.
Я утомленно вздохнула.
– Где он?
– В своей спальне. Уверяю тебя, он не пойдет, – добавил Эдуард.
Я нашла его величество в постели. Он лежал в своем свадебном наряде, укрытый простыней.
– Вставай, Карл, – велела я.
– Не буду, – заныл он. – Ты не понимаешь, maman. Никто меня не понимает, никто, кроме Марго. А теперь какой-то мерзкий гугенот хочет отнять ее у меня.
– Не будь ребенком. Вставай. Кардинал ждет.
На глаза Карлу навернулись слезы.
– Все хотят отнять ее у меня. Эдуард, Генрих, а теперь ты. Ну как тебе неясно, maman? Я ее люблю…
Я отвесила сыну такую пощечину, что голова его стукнулась о спинку кровати.
– Как ты смеешь? – взревел он. – Как ты смеешь поднимать руку на короля?
Я собралась еще раз его ударить, и он, защищаясь, поднял руку.
– Мы все должны делать вещи, которые нам не нравятся, сынок. Сестра не твоя жена. Она принадлежит другому мужчине. По праву. Ты обязан вести себя как брат и делать то, чего требует традиция.
Лицо Карла исказила гримаса боли. Он всхлипнул.
– Я хочу умереть. Никто меня не любит, все плохо ко мне относятся. Что я буду без нее делать?
– Ваше величество, – ответила я, – ты так говоришь, словно Марго потеряна навсегда. Забываешь, что даже сейчас она под твоей крышей. Скорее всего, она здесь останется на долгие годы. Мать Генриха умерла, а потому он мало времени будет проводить в Наварре.
Карл глянул на меня. Его лицо было мокрым, слезы собрались на темных усах.
– Ты меня не обманываешь?
– Нет. – Я старалась скрыть раздражение. – Если ты, Карл, снова будешь рассуждать о ней, словно она для тебя больше чем сестра… я не только надаю тебе пощечин, но сделаю кое-что похуже. А сейчас исполни долг, который исполняли до тебя все короли.
В конце концов Карл явился со мной в аванзал, а потом, дрожа, отправился в спальню, уселся рядом с кардиналом и ждал, пока Генрих и его жена исполнят акт соития. Кардинал позже сказал мне, что на это время Карл закрыл глаза руками.
Когда Карл вышел из спальни Марго, он посмотрел на меня красными распухшими глазами.
– Клянусь Богом, я убью его, – прошептал он. – Его тоже.
Празднества продолжались три дня без остановки, хотя самые энергичные развлечения, включая турнир, были отменены, потому что многие участники попадали в обморок от безжалостной жары. В последний день, двадцать первого августа, Эдуард сообщил мне, что стал свидетелем конфронтации между Колиньи и королем, случившейся возле теннисной галереи. Колиньи потребовал аудиенции, а Карл заупрямился. «Дайте мне еще несколько дней отдыха, mon père. Я не в состоянии думать, когда вокруг все гуляют».
– Если вы мне откажете, я вынужден буду уехать из Парижа, – заявил Колиньи. – И тогда вас втянут в гражданскую войну.
Эта беседа вынудила Эдуарда как главнокомандующего поставить войска в стратегических точках вокруг города с целью удержать мир между Гизами и Колиньи. Я забеспокоилась: наша потенциальная жертва могла покинуть город раньше, чем следовало, но когда в тот день я напрямик задала адмиралу вопрос, он ответил, что на следующее утро непременно явится на заседание Тайного совета. Глупец: он думал, что имеет на нас влияние.
Вечером, под доносившуюся издалека музыку и смех, мы с Эдуардом встретились с маршалом Таванном и рассказали ему о грядущем убийстве и о том, что в заговоре примет участие Анна д'Эсте, ее муж и сын, герцог де Гиз. Муж Анны, герцог Немур, доложил, что исполнитель, Моревель, уже прибыл на улицу Бетизи и прикидывает, откуда ему удобнее стрелять.
Общение конспираторов отличалось мрачным вдохновением, иногда в нем проскакивали нотки угрызения совести. Я не чувствовала ничего. Мне все казалось нереальным – слова, лица, музыка, веселые голоса в бальном зале.
В ту ночь в постели, обливаясь потом, я никак не могла расслабиться. Дыхание мое участилось, сердце сильно билось. Накатывала дурнота, обжигал озноб. Такие ощущения мне часто приходилось испытывать перед рвотой во время беременности. На этот раз я не понимала, что со мной творится, я ведь не ждала ребенка.
Снов я не видела, потому что не спала, а не спала, потому что боялась снов, которые преследовали меня всю жизнь. Глядя в темноту, я молилась, чтобы душный воздух не превратился внезапно в кровь, не пролился бы на меня и не утопил бы.
Сейчас жалею, что он не пролился.
ГЛАВА 43
Двадцать второго августа, в пятницу, когда правительство вернулось к работе, уже с рассвета стояла невыносимая жара. Дождя не было с воскресенья. Колеса экипажей и лошадиные копыта взбивали на улицах облака пыли. В воздухе парило от непролитой влаги. Спала я не в ночной рубашке, а в легкой сорочке. Нижние юбки тотчас прилипали к влажной коже.
Мы с Эдуардом решили, что в этот судьбоносный день нам нужно как можно чаще появляться на публике, чтобы все поверили: у королей слишком много дел, и мысль об убийстве им просто не может прийти в голову. Вместе с герцогом Анжуйским и Марго я пошла к ранней мессе в ближайший храм – в церковь Сен-Жермен-л'Осерруа. Марго была утомлена, но весела, как и все католики, приехавшие на свадьбу.
Оттуда мы с Эдуардом отправились на заседание Тайного совета, назначенное на девять утра. В зале никого еще не было. Анжу занял место короля за длинным овальным столом. Я села рядом с ним. Я уже предупредила его величество, что Колиньи снова будет на него давить, доказывая необходимость войны в Нидерландах; причем настойчивость адмирала возрастет, ведь он понял: король может ему отказать. В результате король струсил и решил в то утро остаться в постели, а переговоры поручить брату.
Колиньи явился ровно в девять, сразу после седовласого герцога Монпансье. За ними пришли молодой Гонзага, герцог Неверский, и старый солдат маршал Коссе. Последним был лысый, почти беззубый маршал Таванн. Многолетняя служба давала ему право заставлять королей себя ждать.
Я смотрела на Колиньи, зная, что вижу его в последний раз. Загар его побледнел, поскольку он давно не бывал на полях сражений, к тому же он пополнел от обильных придворных трапез. Несмотря на прирожденное лицемерие, он не смог полностью скрыть разочарования из-за отсутствия короля. Глядя на адмирала, я не испытывала беспокойства, напротив, чувствовала облегчение, сознавая, что сегодня утром он будет мертв. Если я его и ненавидела, то это было сродни эмоциям матери при виде змеи, угрожающей ее детям. У меня не было личной вражды, а лишь желание защитить потомство.
Дав людям возможность пожаловаться друг другу на дикую жару, герцог Анжуйский призвал всех к порядку. Колиньи снова взял слово и изложил доводы в пользу войны в Нидерландах. Он напомнил, что возле нашей северной границы, во Фландрии, вершатся новые злодеяния. Мы могли бы быстро направить туда войска, и победа придала бы нам импульс продвинуться дальше, в Нидерланды.
Эдуард выслушал его с полным спокойствием и сказал:
– Войну с Испанией мы уже обсуждали, провели голосование. Нет смысла снова возвращаться к этому вопросу. Вы согласны со мной, советники?
Все были согласны.
Глаза Колиньи яростно вспыхнули. Гнев сменился твердой убежденностью. Он готовился к такому повороту и заранее принял решение. Совет продолжался еще почти два часа. Все это время адмирал сидел, подперев кулаком подбородок и уставившись в окно. Судя по всему, продумывал план военных действий. По окончании он вышел, не проронив ни звука.
Затем я с герцогом Анжуйским отправилась на официальный завтрак. Ставни были открыты, занавески отдернуты; солнечный свет заливал просторное помещение с высокими потолками. В воздухе висела пыль.
Мы с Эдуардом сели в конце длинного обеденного стола. Охранники неприметно, поодиночке, встали между нами и толпой аристократов. Пока нам с Эдуардом подавали первые блюда, октет исполнил две комические песни о любви, которая осложнилась недоразумением, вызванным двойным значением слов; обе истории закончились счастливой развязкой. Зрители устроили музыкантам овацию.
Стало тихо, колокола собора известили о наступлении одиннадцати часов. В эту минуту должны были убивать Колиньи. В замке де Гизов, на улице Бетизи, Моревель поднимал аркебузу и прицеливался в адмирала.
Я взглянула на сына, и мы сосредоточились на еде. Эдуард казался веселым и беспечным. Интересно, если бы Лоренцо, мальчик на фреске капеллы Медичи, мог нас в тот момент видеть, он бы нас одобрил?
Мы молча приступили к трапезе. Все органы чувств обострились: я замечала каждое движение, прислушивалась к каждому звуку, внимала всем своим тактильным ощущениям. В фарфоровой чашке звенела ложка, ее ручка быстро нагрелась в моих пальцах. Ложка разбивала поверхность бульона, и я следила за движением пузырьков. Черные глаза Эдуарда были очень яркими, а руки – спокойными.
– Мне бы хотелось отвезти Генриха в замок Блуа, – произнесла я непринужденно. – Там гораздо прохладнее, чем в городе. Надеюсь поехать туда, как только отпустят дела.
– Отличная мысль, – откликнулся сын. – Я буду брать Генриха с собой на охоту.
Скоро мы покончили с первым блюдом. Погода не способствовала аппетиту, и я так и не осилила бульон. Второе блюдо – одно из моих любимых, угри в красном вине, – было подано с пылу с жару. Пар, поднимавшийся от него, заставил меня откинуться на спинку кресла и начать обмахивать содержимое тарелки веером. Пока оно остывало, мы с Эдуардом обменялись несколькими банальными фразами.
«Мой Эдуард, – думала я. – Мой ненаглядный. Без тебя я не перенесла бы этого».
Как Руджиери мог быть таким монстром? Как ему в голову пришло, что я способна навредить любимому ребенку?
Когда передо мной поставили холодную говядину, я заметила, что Анжу поднял голову, и проследила за его взглядом.
Через толпу придворных быстро пробирался маршал Таванн. Из всех собравшихся он один не улыбался. Он явно был в шоке, но тем не менее старался не привлекать к себе внимание. Я посмотрела ему в глаза, настороженные и живые, и все поняла.
Он приблизился, и я заставила себя улыбнуться. Он не смог ответить тем же, однако поклонился и попросил разрешения подойти.
Оказавшись рядом со мной, он шепнул на ухо так тихо, что даже Эдуард не мог его слышать:
– Адмирала ранили в руку. Телохранители отнесли хозяина в номер гостиницы на улице Бетизи.
Некоторых телохранителей дал адмиралу Эдуард, когда тот только прибыл ко двору. Улыбка на моих губах застыла.
– Рана смертельна? – спросила я.
– Они считают, что нет, Madame la Reine.
– Кто еще знает?
– Адмирал послал двух своих капитанов немедленно сообщить об инциденте королю. Кажется, сейчас у короля Генрих Наваррский.
Таванн продолжал говорить, но его слова утонули в шуме, который все нарастал в моих ушах. Казалось, стучат лошадиные копыта. Я положила ладонь на руку сына.
– Эдуард, – позвала я тихо.
Затем поднялась и жестом велела Таванну следовать за нами.
Мы величаво двинулись по большому залу; придворные расступались, давая дорогу. Я приподняла юбки и вниз не смотрела. Этого не требовалось: я уже физически ощущала кровь.
А вот и рассказ, составленный из доклада маршала Таванна и свидетелей.
Сразу после заседания Совета адмирал Колиньи отправился искать короля. К его разочарованию, Карл был в галерее: играл в теннис с молодым герцогом де Гизом и с Телиньи, шурином адмирала. Карл был смущен, а Колиньи рассержен, поскольку король обещал пообщаться с ним сразу по окончании празднеств. Адмирал потребовал немедленной аудиенции, король отказал; разъяренный Колиньи удалился.
На улицу Бетизи он вышел из северных ворот Лувра. Его сопровождали четверо гугенотов и десять шотландских гвардейцев. Приблизившись к дому де Гизов, Колиньи вынул из кармана очки и письмо, присланное ему молодой, недавно родившей женой. Адмирал был углублен в чтение, когда оказался в поле зрения убийцы. В этот момент Колиньи остановился, потому что на ботинке развязался шнурок.
Моревель не заметил этого и выстрелил, когда адмирал нагнулся.
Снаряд прошил левую руку Колиньи и почти оторвал ему указательный палец на правой руке. Сустав болтался на коже. Адмирал потерял сознание.
Охрана сомкнулась вокруг него. Все они слышали выстрел и поняли, что прозвучал он из дома де Гизов. Трое охранников ворвались в помещение и увидели дымившуюся аркебузу. К тому времени Моревель успел сбежать.
Я готова была иметь дело с возмущением, вызванным убийством Колиньи, но не рассматривала возможности того, что адмирал останется жив.
В аванзале короля мы с Эдуардом обнаружили с дюжину разъяренных гугенотов. Они сбились в толпу, и поначалу я не заметила Карла. При звуке наших шагов черные нобли обернулись и недружелюбно оскалились, хотя и пропустили нас к королю. Тот сидел за столом, подле него стояли Генрих и Конде.
При нашем появлении Конде сделал пару шагов в сторону, а Наварр был так занят беседой с королем, что, видимо, нас не увидел. Карл съежился в кресле, обхватив голову руками. По его щекам текли гневные слезы. После энергичной игры в теннис его лицо раскраснелось.
– Пустите меня! – причитал Карл. – Пустите! Я не могу думать! Почему Господь так меня не любит?
Он начал биться лбом о столешницу.
Наварр повернулся и встретился со мной взглядом. Он умел собой владеть и отошел от стола, как и Конде, хотя в его глазах я заметила недоверие и завуалированное возмущение.
– Madame la Reine, – произнес он с сухой учтивостью. – Господин герцог. Вы должны нам помочь. Адмирала Колиньи подстрелили, и его величество расстроен. Но правосудие должно свершиться. Прежде, чем начнется насилие.
– Да, я не в себе, – простонал Карл. – Это такое несчастье. Я этого не вынесу.
Он зажмурился и стал медленно раскачиваться взад и вперед.
– Все дело в жаре, – предположила я. – Жара и ужасный шок. – Я раскрыла веер и замахала на лицо сына. – Карл, дорогой, послушай меня.
Он открыл глаза и с отчаянием на меня посмотрел.
– Почему они меня мучают? – всхлипывал он. – Вели им, maman, пусть перестанут. Пусть уберутся отсюда и подохнут!
– Я могу это остановить, – заявила я, – если ты поможешь адмиралу Колиньи.
– Что нужно сделать?
– Ты должен осудить преступника, совершившего это чудовищное покушение, – ответила я, радуясь, что меня слышат гугеноты. – Пусть все знают, что корона не успокоится, пока преступление не раскроют. Будет проведено доскональное расследование.
Тут вмешался Эдуард:
– Дому Колиньи необходимо обеспечить безопасность. Прикажу всем католикам держаться подальше от улицы Бетизи. Надо поддержать Колиньи и его людей. Я пришлю пятьдесят своих лучших солдат – стрелков из аркебузы. Они окружат гостиницу адмирала.
– Да. – Карл вздохнул с облегчением, хотя глаза его по-прежнему были дикими. – Проследи, чтобы это сделали.
– Что-нибудь еще, сир? – спросила я ласково.
Карл поставил ноги на край сиденья, обхватил руками колени и медленно закачался.
– Да. Доктор Паре… – Хирург, которому не удалось спасти моего мужа, был сейчас личным врачом короля. – Пусть Паре отправляется в гостиницу «Бетизи».
– Будет выполнено, – пообещала я.
Карл застыл и поднял на меня глаза.
– Я должен видеть адмирала. Хочу извиниться за то, что не сумел его защитить. Он должен знать, что я его не бросал. Сейчас же пойду, maman.
– У меня одна просьба, ваше величество, – промолвила я.
Сын сердито взглянул на меня.
– Позволь нам с Анжу тебя сопровождать.
Торопиться к Колиньи было, конечно же, слишком рано. Сначала доктор Паре собирался прооперировать руку. Но к середине дня группа, состоявшая из Наварра, Конде, десяти телохранителей, герцога Анжуйского, короля и меня, собралась возле северных ворот Лувра. Я пригласила и старого Таванна. Он горячо одобрял план убийства, но тем не менее ему хватило самообладания присоединиться к нам, чтобы выразить сочувствие Колиньи посреди толпы гугенотов. Наварр хранил вежливо отстраненный вид, Конде все еще слишком сердился и отказывался с нами общаться.
Я предложила обойти гостиницу: пусть люди увидят, что мы беспокоимся за адмирала, Помимо телохранителей Наварра, нашу группу сопровождало двенадцать швейцарцев, охранявших короля.
Два стражника подняли металлический засов, три грума отворили тяжелые ворота. Солдаты, сторожившие дворец, расступились, и мы вышли на улицу.
Вскоре Лувр остался позади, а мы ступали по раскаленным камням улицы Бетизи. Там мы увидели группы людей в черных одеждах. Они слились в единую волну и покатились в нашу сторону. Таванн и Эдуард инстинктивно встали возле меня, а Конде и Наварр – возле короля.
