Текст книги "Стервы"

Автор книги: Джиллиан Ларкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

2
Клара

Вот уже десять минут Клара жадно разглядывала один наряд на сорок шестой странице журнала «Вог» («Стильное платье» Жанны Ланвен: корсаж и юбка из черной шелковой тафты, вышивка типа «павлиний хвост»). Девушка прекрасно понимала, что с того момента как ее поезд остановится у перрона чикагского вокзала «Юнион стейшн», такое платье – как и любое другое, настолько высоко открывающее ноги, – она не наденет. Поэтому-то она и пыталась придумать, как вместо этого ей пробраться на поезд, следующий в Нью-Йорк. И совсем не важно, что билет у нее только в один конец («без права на возврат или обмен») и что наличных у нее не хватит, чтобы приобрести другой билет законным путем…

Законность того или иного поступка прежде ее ни разу не волновала. Если на то пошло, вопросы законности вообще никогда ее не занимали – пока однажды на Манхэттене[[11]11
  Остров, на котором расположен центральный район города Нью-Йорк.


[Закрыть] она не оказалась в тюрьме. Но ведь ее выпустили, за нее внесли залог – так почему не попытаться попасть в Нью-Йорк еще разочек?

Нет. Надо оценить светлую сторону происшедшего: ей все же удалось сбежать из Пенсильвании, из родительского дома (по сути, той же тюрьмы), куда ее насильно вернули. Именно от родителей она и сбежала в Нью-Йорк, немного не дождавшись окончания школы и бросив все, что было ей привычно: родных, бесполезный аттестат полной средней школы, привитые ей понятия «доброй христианки». Она просто не могла больше жить в местечке, где девушки с волнением ожидали каждого молитвенного собрания: оно занимало в их мыслях третье место – после торжественных заявлений о своем целомудрии и обмена рецептами пирогов.

Тот месяц, что ей пришлось снова провести в Пенсильвании (после того, как ее отыскали родители и приволокли за тройную нитку жемчуга назад на ферму), был худшим в ее жизни. По утрам она с трудом заставляла себя встать с постели, не то что уж красить губы. И вовсе не о том она переживала, что весь городок над ней смеется и сторонится ее – она просто не могла смириться с мыслью о поражении.

Поэтому она охотно согласилась на предложение родителей: погостить в Чикаго у тети Беатрисы и помочь в подготовке свадьбы ее дочери, которая приходилась Кларе кузиной.

Сейчас Клара смотрела из окна вагона на проплывающие мимо кукурузные поля, от которых ее тошнило. За многие мили лишь одно привлекло ее внимание: покрытый потом мускулистый молодой крестьянин. На его загорелых руках вздувались бугры мышц, когда он снова и снова вонзал в землю мотыгу. Парень был симпатичный, но, вероятно, такой же темный, как и земля, которую он обрабатывает. Подумать только – всего месяц назад она выглядывала из окна своей квартирки на улице Бэнк-стрит и видела хорошо одетых деловых людей, которые ловили такси, придерживая солидные кожаные портфели. А за столиками уличных кафе собирались художники и артисты, одну за другой курили сигареты и обсуждали новейшие течения в искусстве.

Интересно, что делают в эту самую минуту Лили и Коко, ее соседки по квартире? Клара представила, как девушки вышли на перерыв и встретились в сквере на площади Вашингтона[12]12
  Площадь в южной части Манхэттена, откуда начинается Пятая авеню, самая фешенебельная улица Нью-Йорка. Недалеко от площади расположен район Гринич-Виллидж, в ту пору излюбленное место богемы.


[Закрыть]. Сидят теперь на лавочке и обсуждают вчерашние свидания, вечеринки, приключения. Эта мысль была для Клары невыносима: пьянящий, сумасшедший водоворот городской жизни кружит и кружит, хотя самой Клары в Нью-Йорке уже нет. Пусть в глубине души она и сознавала, что перемена обстановки, скорее всего, пошла ей на пользу – проведенный в городе год едва не довел ее до большой беды.

Чего бы она сейчас не сделала ради нескольких затяжек табаком? «На убийство пошла бы», – подумала Клара. Достала портсигар: осталась одна сигарета, а ехать еще два часа. Поезд словно бы вез ее прямиком из ада. Ладно хоть плоская бутылочка джина осталась при ней, заботливо упрятанная за любимой красной подвязкой. Пить придется, конечно, в туалете, а то на одинокую девушку, которая напивается в поезде, посмотрят крайне неодобрительно. Главным образом потому, что пить – это нарушение закона.

Клара поднялась со своего места и двинулась вперед по проходу между сиденьями. Большинство пассажиров составляли упитанные бизнесмены, поглощенные чтением «Уолл-стрит джорнэл»[13]13
  Влиятельная нью-йоркская газета, освещающая в первую очередь вопросы экономики и политики. Издается с 1889 г. компанией «Доу-Джонс энд Ко», которая известна своим авторитетным индексом котировки биржевых акций.


[Закрыть]. И вдруг – просто дар небес: место Д-20 занимал потрясающе привлекательный молодой человек с волевыми чертами лица, темными глазами и такими губами, что с ума можно сойти. Он был погружен в чтение газеты. Клара замедлила шаги и послала юноше взгляд, который должен был, по ее мысли, прожечь большую дыру в странице спортивных новостей. Но он и не подумал взглянуть на Клару. Ух, эти мужчины! Какие же они непонятливые.

– Ой! – воскликнула она, споткнувшись и уронив сигарету точно под его сиденье. Наклонилась, чтобы подобрать ее, и при этом так передернула плечами, чтобы в вырезе чуть приоткрылась ложбинка между грудей. Ползая у самых ног молодого человека, Клара подняла на него глаза. Под этим углом он смотрелся еще лучше.

– Кажется, моя сигарета закатилась под ваше сиденье. Вы не будете против, если я попрошу вас достать ее?

– Я не против того, чтобы поднять сигарету, – ответил он и наклонился, в результате чего их лица оказались совсем близко друг от друга. – Но вот если вы собираетесь курить сигарету, поднятую с пола, то я буду против.

– Она у меня последняя, так что выбирать не приходится.

– Значит, вам очень-очень хочется курить.

– Я готова докурить эту, если, конечно, вы не предложите мне что-нибудь получше.

Он помог ей подняться с пола.

– Надеюсь, вам больше нравятся без фильтра.

Они пробрались по узенькому проходу к двери в соседний вагон. Здесь Клара чуть задержалась, чтобы из-за тесноты им пришлось прижаться друг к другу. Разгадав ее маневр, Д-20 ослепительно ей улыбнулся, и ямочка на его подбородке вдруг напомнила Кларе о другом юноше.

О нем. О парне, который остался в Нью-Йорке. В которого она так горячо (и так трагически) влюбилась. И от которого она…

– Рад, что у нас совпали взгляды: только такие сигареты и стоит курить, – прошептал ей на ухо Д-20, протягивая руку к ее блузке. Клара перехватила эту руку, как раз когда поезд сильно качнуло. Молодого человека отбросило назад.

– Мне следовало сразу понять, что вы из тех девушек, кто любит жесткую игру, – съязвил он, снова приближаясь к ней.

Клару передернуло от отвращения. Там, на Манхэттене, она никогда не отказалась бы пофлиртовать с симпатичным незнакомцем. Но это было тогда. Теперь ей необходимо отдохнуть от прежней жизни. От парней, этих отвратительных, бездушных существ, которые умели вознести ее сердечко на вершину блаженства, а потом безжалостно его растоптать. Теперь Д-20 уже казался ей отталкивающим. Она ведь даже не знает его. Или это себя она не знает?

– Полагаю, я не из тех девушек, о которых вы подумали, – сказала она, выскользнула из его рук и ушла.

***

Клара остановилась посреди вестибюля с двумя чемоданами и отвисшей челюстью. В особняке Кармоди она бывала только в раннем детстве и просто не могла себе представить, что он настолько похож на настоящий дворец. Здесь поместился бы весь тот жилой дом в Гринич-Виллидж, где она снимала комнатку, да еще осталось бы свободное место.

Ожидая, когда тетушка выйдет ее встретить, Клара бродила вдоль стен, разглядывая скучную череду портретов, в конце которой висело громадное зеркало в позолоченной раме. Мельком она уловила свое отражение и отшатнулась: лицо напоминало чистый холст – ни теней на веках, ни яркой помады на губах, ни накладных ресниц. Она не выспалась, и веки вокруг серо-голубых глаз припухли, а под ними залегли фиолетовые мешки. Волосы цвета светлого меда висели сейчас тусклыми тощими прядками, сливаясь с цветом лица: оно было покрыто не той, что надо, бледностью – не фарфоровой, как на картинах Боттичелли, а землистой, нездоровой. До сих пор Клара не осознавала, как тяжело отразился на ней минувший месяц.

В горле заклокотало от нарастающего гнева, и она поспешно отвела глаза от зеркала. Ее бывший дружок – если он заслуживает даже такого названия – сидит сейчас, скорее всего, в ресторане гостиницы «Уолдорф»[14]14
  Гостиница «Уолдорф-Астория» в Нью-Йорке была построена потомками первого американского миллионера Дж. Дж. Астора (чьи предки происходили из немецкого городка Вальдорф) в 1897 г. на 34-й улице, где находилась до 1929 г. Современное здание этой гостиницы занимает целый квартал Парк-авеню между 49-й и 50-й улицами.


[Закрыть], потягивает виски, смеется, а о Кларе даже не вспоминает. А она стоит вот здесь, изгнанная из Нью-Йорка, с мешками под глазами, и до сих пор не может его забыть. Это надо прекращать. Сию минуту.

– Клара, милочка, это ты? – Тетушка стояла на верхней площадке величественной лестницы. Господи, что это она надела? Такое впечатление, что тетю проглотило какое-то чудище, сплошь покрытое темной гофрированной бортовочной тканью.

– Здравствуй, тетушка Би, – проговорила Клара самым умильным голоском. – Как я рада тебя видеть!

Тетушка Би спустилась по ступенькам и сдержанно обняла племянницу. Отстранившись, внимательно всмотрелась в лицо Клары.

– Ну, милочка, тебя и не узнать совсем. Какой ты стала… женщиной!

– Я всего на год старше Глории.

– А вот ведь как интересно получилось – замуж-то она выходит первой, – откликнулась на это тетушка. Клара не сомневалась: эта колкость была рассчитана на то, чтобы досадить ей. – Ты, должно быть, утомилась после дальней дороги. Клодина, горничная Глории, распакует твой багаж и…

– Нет! Я сама распакую! – Это Клара почти выкрикнула. Она не могла решить, что хуже: если горничная обнаружит бутылку джина или если найдет диафрагму[15]15
  Разновидность презерватива, противозачаточный резиновый колпачок.


[Закрыть]. Правда, к помощи последней она вроде бы не собиралась прибегать. – Я хотела сказать, что мне хочется распаковать вещи самой, – добавила она уже тише.

– Как хочешь. – Тетушка недоверчиво вздернула бровь. Клара догадывалась, что родители рассказали тетушке Би о ней почти все, но до конца уверена в этом не была. – Давай выпьем по чашечке чаю, пока не вернется Глория. Это даст нам чудесную возможность познакомиться заново.

И тетушка провела ее по бесконечному коридору в гостиную, отделанную панелями из красного дерева. На столе были искусно расставлены заварочный чайник, кофейник, вазочки с пирожными и разнообразными миниатюрными сэндвичами, чашечки и блюдца. Служанка ожидала распоряжений. Тетушка, дядя и кузина были нуворишами[16]16
  То есть людьми, разбогатевшими недавно, наподобие современных «новых русских».


[Закрыть], это-то Кларе было известно. А нувориши, в отличие от тех, кто разбогател уже давным-давно, имели склонность выставлять все (и себя в том числе) напоказ.

Тетушка жестом показала, чтобы Клара села рядом с нею.

– Сегодня вечером я даю скромный обед в честь жениха Глории.

– Ах да, я так рада, что наконец увижу его, – сказала Клара. – Конечно, только потому, что я приехала помогать в подготовке их свадьбы.

Улыбка тетушки Би погасла.

– Со мной нет нужды притворяться, девочка. Нам обеим совершенно ясно, что я сделала величайшее одолжение, согласившись принять тебя здесь.

Клара поперхнулась своим кофе.

– Ты говоришь так, будто я приблудная собачонка…

– При данном положении вещей, милочка, ты ненамного лучше собачонки. – Тетушка Би понизила голос и почти что прорычала: – Мне все известно о том, что произошло в Нью-Йорке. Абсолютно все.

Клара ощутила, как внутри у нее все похолодело. То, что на самом деле произошло в Нью-Йорке, было совершенной тайной для всех, кроме ее соседок по квартирке. Даже родители не знали. Выпивка, джаз, знакомства с мужчинами, тюремная камера – об этом знали все вокруг. Но вот Задира… ладно, подружки никогда никому об этом не расскажут. Они дали торжественную клятву. А тетушка, несомненно, блефует.

– Тетушка Би, я, право, не знаю, о чем это ты говоришь.

– Не нужно хитрить со мной, Клара. Мне все известно о том, что тебя арестовали и ты провела ночь в нью-йоркской городской тюрьме.

– А-а, вот вы о чем. – Клара вздохнула с облегчением. Не то чтобы она как-то гордилась проведенным в тюрьме временем, но тетушка Би, по крайней мере, не была посвящена в самую страшную тайну.

– Это дело серьезное, – продолжала тетушка, взмахнув рукой. – Глория – моя Глория – ничего не знает о том, что ты целый год грешила. И я твердо намерена и дальше держать ее в неведении.

– Я тоже, тетушка Би, – заявила Клара. – Я твердо намерена оставить этот «год греха» в прошлом.

– Меня ты так легко не проведешь. Хромого только могила исправит.

– Вы хотите сказать: «горбатого»?

– Я хочу сказать то, что сказала! – Тетушка с резким звоном опустила чашку на блюдце.

– Но ведь я и вправду изменилась. Например, ты только посмотри, как я одета, – возразила Клара, указывая на розовенькую блузку, застегнутую до самой шеи.

Тетушка откашлялась.

– Я искренне надеюсь, что поведение у тебя не такое легкое, как эта дешевая блузочка. Если же окажется, что я ошибаюсь, то с чистой совестью посажу тебя на первый же поезд из Чикаго.

– То есть назад, к родителям? – неуверенно спросила Клара.

– То есть, – сказала тетушка Би после хорошо выдержанной паузы, – в женскую исправительную школу штата Иллинойс. Школу-интернат для таких пропащих, как ты.

– Но ты, наверное, шутишь, тетушка! – воскликнула Клара, приложив руки к груди.

– Я уже получила все указания от твоих родителей. Они перевели тамошней директрисе необходимую сумму, что обеспечивает тебе место там в любой момент на протяжении года. Вот до какой степени я не шучу. – Тетушка подбирала каждое слово так тщательно, словно выбирала насыпанные на серебряное блюдо конфеты. – Подобной участи ты, разумеется, можешь избежать, если поможешь сделать так, чтобы Глория Кармоди без малейших осложнений стала Глорией Грей. Это тебе понятно?

– Да, мэм. – Клара так и не поняла толком, что подразумевала тетушка: разве помолвка не совершена, как полагается? И правда ли, что родители заплатили авансом за то, чтобы отправить ее в исправительную школу, даже не сказав ничего ей самой? Как они могли так поступить? Клара хотела было расспросить тетушку поподробнее, но тут почувствовала, как ее начинает мутить. Кофе, виски, выкуренные сигареты, съеденные в поезде бутерброды – все это перемешалось в желудке, и если она не исчезнет отсюда в ближайшие 8,2 секунды, оно окажется на роскошном персидском ковре, покрывающем пол в гостиной.

Она быстренько извинилась, пулей вылетела из гостиной и взбежала по величественной лестнице, спеша попасть в комнату, на двери которой разглядела позолоченную букву «Г» – для гостей? Глубоко вздохнула. Теперь ей стало заметно лучше.

Лучше – до того мгновения, когда окружившее ее невыносимо-розовое вызвало неудержимую тошноту. Комната провоняла розовой водой и французским мылом, а выглядела точь-в-точь как кукольный домик, только в натуральную величину. Быстро обежав комнату глазами, она убедилась, что «Г» значило «Глория»: на письменном столе самое видное место занимает сочинение по «Большим надеждам»[17]17
  Роман классика английской литературы Ч. Диккенса (1812—1870).


[Закрыть] с жирно выведенной красными чернилами «5+»; на туалетном столике бросается в глаза хрустальный подносик с серебряной щеткой для волос и серьгами с крупными жемчужинами; а на ночном столике красуется фотография в позолоченной рамке – Глория с розовыми, как у ангелочка, щечками с обожанием взирает на лощеного красавца. Клара легко догадалась, что это и был Себастьян Грей. Если бы желудок у нее не начал успокаиваться чуть раньше, Клара испортила бы его содержимым этот розовенький ад.

Она повалилась на покрывало из розового тюля, чувствуя себя на пределе душевных сил.

Стоило ей оказаться в этом новом доме, в новом городе, как ее манхэттенский образ, который она с таким трудом создавала по крохам, начал медленно расползаться по швам. Ей очень не хотелось это признать, но задуматься было о чем. Так ли уж плохо сделать передышку и какое-то время не играть в Бесстрашную Бунтарку? Может, так удастся наконец выбросить Задиру из головы? А это было бы к лучшему.

Она докажет и тетушке Би, и родителям, что они ошибаются. Конечно, она способна измениться! Но для этого ей потребуется создать себе совершенно новый образ. Придется импровизировать по ходу дела. Если бы это все было пьесой, как можно было бы охарактеризовать этот персонаж?

Клара Ноулз, восемнадцати лет: крестьянская девушка – миленькая, кроткая и невинная, как овечка. Мечтает стать скромной сельской учительницей, в большой город попала впервые. Такая деревенская мышка. Всему удивляется и всему верит.

Разве в журналах о кино не говорится, что перевоплощение – это ключ к созданию «нового, улучшенного варианта самого себя»? Возможно, перевоплощение и есть нужный путь? Она откажется от сомнительных нью-йоркских привычек, от утраченной любви, от покрытого рубцами сердца – и станет чинно носить шляпку чикагской светской девушки, подобно кузине Глории. Прощай, старая Клара – здравствуй, Клара новая!

И горе тому, кто посмеет встать ей поперек дороги.

3
Лоррен

Лоррен наблюдала, как лучшая подруга Глория уже десять минут сердито расхаживает под бело-красным столбом с вывеской мужской парикмахерской. Честно говоря, наблюдать ей изрядно надоело.

– Гло, calmez-vous[18]18
  Успокойтесь! (фр.)


[Закрыть]! – Лоррен схватила подругу за хрупкие плечи, заставив резко остановиться. – Ты ведешь себя так, будто тебя сейчас поведут на операцию!

– Перед операцией мне, по крайней мере, хоть наркоз бы дали, – жалобно ответила Глория.

– Настоящая бунтарка должна проявлять куда больше смелости! – заявила Лоррен и потащила Глорию за руку к двери. – А если мы и дальше будем здесь слоняться без дела, нас примут за парочку продажных женщин.

– Это только о тебе, Рен, так подумают.

– Потому что из нас двоих только я одета, как взрослая, – парировала Лоррен. – Ну, пойдем же!

Они вошли внутрь, звякнул колокольчик на двери. Сидевшие в длинном ряду кресел мужчины (щеки густо намылены ароматной пеной, костюмы закрыты черными простынками) дружно уставились на отражение девушек в зеркалах, которыми была увешена вся стена. Лоррен посматривала на Глорию: у той глаза цвета морской волны расширились от ужаса, когда она осознала, что зашла в мужской парикмахерский салон.

В эту самую минуту один из мужчин, такой же намыленный, как и остальные, поднял руку и помахал им.

– Заговоришь о черте – он и появится! Ну, в данном случае два чертика.

– Маркус! – воскликнула Лоррен. – Это ты?

Прежде чем уговорить папиного секретаря записать их в парикмахерскую, Лоррен провела собственное расследование и выяснила, что некий Маркус Истмен записан на стрижку на пятое октября, 14.30. Тогда она сделала так, чтобы Глорию записали на пятое октября, 14.45.

– Quelle coincidence![19]19
  Какое совпадение! (фр.)


[Закрыть] – продолжала Лоррен, и голос ее звенел, искусно имитируя изумление.

– Quelle coincidence? – эхом отозвалась Глория. – Это правда, Рен?

Лоррен небрежно махнула рукой Маркусу.

– Я всегда говорю, что самые удачные совпадения – те, которые тщательно подготовлены.

Лоррен уже несколько лет была по уши влюблена в Маркуса, да так горячо – в силу своего темперамента, – что стоило ей увидеть его, и сердечко было готово буквально выпорхнуть из груди. Она жадно искала малейшую возможность «случайно» встретиться с ним, то убеждая Глорию заскочить посмотреть бейсбол, когда играла его команда, то затаскивая Глорию к нему домой, чтобы Маркус помог той сделать домашнее задание по математике (на самом деле давно выполненное Глорией). Маркус пока так и не понял, что именно Лоррен и есть его Единственная, а их сказочный (в перспективе) роман вполне будет годиться для свадебного раздела газеты «Чикаго дейли джорнэл». Лоррен порицала отношения Маркуса с Глорией, считая, что это чуть ли не инцест.

Но теперь украшенная бриллиантом рука Глории была официально обещана другому, и перед Лоррен открылась захватывающая возможность показать Маркусу, какая просто сказочная принцесса она сама.

Делая вид, что не обращает на Маркуса ни малейшего внимания, Лоррен усадила Глорию на одну из банкеток, стоявших вдоль стены.

– Пожалуйста, не забывай, что тебя никто к этому не принуждает. Ты всегда можешь отказаться и прийти в другой день…

– А что, можно?

– Ну, не то чтобы можно. Ты просто представь, что у тебя есть право выбора.

– Ты права, я больше и дня не могу прожить с такими волосами, – проговорила Глория, наматывая на палец длинный локон медно-рыжих волос. – Мне так надоело быть у папы с мамой послушной маленькой девочкой.

Лоррен с жестоким разочарованием слушала, как Глория жалуется на жизнь, о которой большинство девочек могло только мечтать. Невероятно красивая, как персик со взбитыми сливками, круглая отличница, да еще умеющая петь ангельским голосом, Глория всегда была для всех той самой девочкой – такой, какими хотели бы видеть своих дочек все другие родители. Удивительно, но Глории удавалось избегать царящей обычно среди девочек зависти – не любить ее было почти невозможно. В ее присутствии жизнь становилась похожей на бокал шампанского – праздничной, искрометной, роскошной. А сама она даже не представляла по простоте душевной, насколько очаровывает окружающих.

То есть не представляла этого, пока не появился Себастьян Грей. Их помолвка привлекла весь Чикаго, словно новый голливудский фильм с пышными бальными платьями и запряженными лошадьми каретами. Как скучно.

Лоррен радовалась за Глорию, но все же…

Для Глории она всегда была одной-единственной, они абсолютно все делали вместе. Но Глория начала встречаться с Бастианом и стала отказываться от еженедельных походов в кино с Лоррен, которые они неизменно совершали на протяжении многих лет. Глория ссылалась на то, что не может же она «сбежать» с обеда в загородном клубе или недавней встречи с банкирами – коллегами Себастьяна. А потом Глории не разрешили ходить вместе с Лоррен на светские приемы: Себастьяну не нравилось, что там вокруг нее «вечно так и вьются все холостяки». А если Глория понемногу исчезает из ее жизни уже сейчас, что же будет, когда она станет замужней? Лоррен боялась, что останется без лучшей подруги. Совсем одна.

На той неделе, когда состоялась помолвка Глории с Бастианом – как раз перед началом занятий в выпускном классе, – Лоррен коротко подстриглась. Она сделала это первой из всех девочек в их классе, отчаянно стараясь удержать за собой репутацию местной «маленькой вампирши». Не исключено, что Лоррен вполне отдавала себе отчет в последовательности событий: сначала помолвка, а уже потом стрижка, – ну и что из этого? Зато девочкам было о чем поговорить, кроме бриллианта Глории, который стоил целое состояние. Нельзя же, чтобы Глория вечно оставалась в центре внимания, правда?

Но они с Глорией все же были друг дружке как сестры, и Лоррен интуитивно чувствовала: что-то идет не так. Иначе с чего бы Глория так настаивала на короткой стрижке, отлично зная, что Бастиан этого не одобрит? Лоррен прекрасно понимала, что она как лучшая подруга не должна допустить, чтобы Глория сделала короткую стрижку. Но ее второе «я», более склонное ко всяческим проделкам, заставляло ее толкать Глорию на это, просто чтобы посмотреть, что из этого потом получится.

– Ты, Рен, не одна такая смелая, чтобы сделать себе короткую стрижку.

– Справедливее и не скажешь, – согласилась Лоррен, поглаживая подругу по руке. – Но ведь не мне же сегодня вечером сидеть вместе с твоим женихом, мамой и, что немаловажно, с этой твоей чудачкой кузиной.

– У-у-у, не напоминай мне о ней! – простонала Глория, вжимаясь в сиденье.

– О чем это теперь «ухает» наша принцесса? – спросил подошедший к ним Маркус, отряхивая черную простынку и гордо выдвигая вперед только что гладко выбритый подбородок. – Что скажете, молодые леди?

– Прежде всего то, что у тебя тут совершенно гладко, – поддразнила его Глория.

Маркус наклонился, придвигая щеки к ее глазам.

– Ты потрогай, это же надо ощутить.

Глория погладила его щеку тыльной стороной ладони.

– Ой, Маркус, какие у тебя толстенькие щечки! Сладкого надо поменьше есть.

Глядя на это, Лоррен ощутила муки ревности. Почему это у Глории должны быть и Бастиан, и Маркус? Что, одного недостаточно?

– Ты должна сама убедиться, Рен, – сказала Глория, взяла подругу за руку и провела ее пальцами по подбородку Маркуса. – Кожа гладкая, как у младенца, верно?

Нет, правда – такой простой жест, а Лоррен почувствовала себя так, будто вот-вот взорвется. Она прикоснулась к Маркусу! И он это позволил! Ого! Она дотронулась до ямочки на его подбородке – таком мощном, квадратном, – и Маркус, глядя на нее, хлопнул красивыми длинными ресницами. У Лоррен екнуло сердце.

– Ну что? – спросил Маркус.

– Она такая… такая… гладенькая, – пробормотала Лоррен.

– Маркус не может допустить, чтобы его щетина сегодня вечером исколола Алису, – хмыкнула Глория.

Лоррен резко распрямилась.

– Алиса… погоди, Алиса Сток? Эта новенькая, блондинка, которая крутила романы с половиной футбольной команды? А как же Сибилла Квинс?

– Ты с Луны свалилась? Он с Сибиллой уже недели две или три не встречается, – ответила ей Глория.

Маркус пальцем ослабил воротничок.

– Сибилла грозилась, что убьет меня, когда услыхала о Мюриэл Третеуэй.

– Со сколькими же девушками ты встречаешься одновременно? – поинтересовалась Глория.

– Список на танцы у меня забит до предела, – пожал плечами Маркус.

Для Лоррен переварить эти новости было ничуть не легче, чем яичный салат ее матушки. Она и раньше знала, что Маркуса все считают ловеласом, который разбивает девичьи сердца направо и налево, но соперничать со всеми Алисами в мире ей было никак невозможно. В конце концов, она не какая-нибудь вертихвостка и не прыгает из постели в постель. Ее интересовал только лишь один парень – Маркус.

Мысли Рен прервало появление Франсуа, мастера высшего класса, который неспешно, вразвалочку, подошел к ним.

– Ах, mon dieu[20]20
  Боже мой (фр.).


[Закрыть]. – Он поджал губы и издал характерный для французов звук «пфффф». – Dites-moi[21]21
  Скажите мне (фр.).


[Закрыть]: што, неграмотность дам так сильно расти? Или вам так нравится не обрашать вниманье на вивеска? Там написано: мужска парикмахерска салон! – И он так дернул Глорию за локон, что она ойкнула.

– Франсуа, вы разве не помните меня? – спросила Лоррен, ероша короткие волосы.

Он подергал свои громадные черные усы.

– Ах, mais oui[22]22
  Ну, конечно же (фр.).


[Закрыть]! – Мастер наклонился и нежно прикоснулся губами к щекам Лоррен. – У вас вид… как это ви називать? А, как самая спелая клубничка!

Лоррен просияла – приятно было получить комплимент в присутствии Маркуса. Она указала на Глорию и пояснила:

– Она пришла сюда, чтобы сделать короткую стрижку.

– И с маленькими кудряшками? – уточнила Глория; губы у нее подрагивали.

Лоррен широко раскрыла глаза от удивления. Сама она сделала обычную стрижку – гладкие прямые волосы.

– А ты уверена?

– А что скажет на это такая важная птица, как Себастьян Грей Третий? – поинтересовался Маркус. – Он всегда производил на меня впечатление короля зануд.

– Вот что, – сказала им Глория, разглядывая в зеркале свои длинные рыжие локоны, – если уж я решила грешить, то почему не грешить по-крупному? Я хочу сказать – смело, без оглядки.

– Смелее, Rouge[23]23
  Рыженькая (фр.).


[Закрыть], давайте делать ваш папа très miserable[24]24
  Очень несчастным (фр.).


[Закрыть]. – Франсуа накинул на Глорию черную простынку, завязал на шее и повел клиентку в дальний конец парикмахерской.

Лоррен и Маркус остались вдвоем. У нее появилась возможность доказать, что она вполне может занять место Глории, когда та выйдет замуж. Даже лучше: стать для него более важной, чем была когда-нибудь Глория. К тому же она могла открыть свой самый большой секрет – такой большой, что его не знала даже Глория. Сегодня в 11.57 (или в 11.59, если прибавить то время, когда она буквально набросилась на почтальона) Лоррен была зачислена в колледж Барнарда[25]25
  Один из семи самых престижных женских колледжей в США. Дает степень бакалавра. Основан в 1889 г., находится на территории Колумбийского университета в Нью-Йорке.


[Закрыть]. А тот входит в состав Колумбийского университета. А ведь именно там предстоит учиться Маркусу с будущей осени[26]26
  В США зачисление в вузы производится без вступительных экзаменов, только на основании присланных документов. Отсев происходит уже в процессе учебы.


[Закрыть].

Если б только он не листал журнал с таким видом, будто Лоррен здесь и нет.

Она придвинулась к нему ближе, положив ногу на ногу, чтобы обнажить колени («самую мало используемую эротическую деталь», если верить журналу «Джаз-бэби мэгэзин»).

– Бастиан непременно поместит ее под домашний арест, когда увидит эту стрижку.

– Вот гад, – сказал Маркус, даже не взглянув на нее.

– Вот когда я подстригла свои волосы, мне не нужно было переживать. – Лоррен выбрала из стоявшей с краю стола вазочки красный леденец, развернула. – В нашем классе я самая первая на это отважилась.

– Значит, ты хотела кому-то доказать, какая ты есть.

– Ну, не столько доказать… – она сделала паузу, посасывая леденец, – сколько сделать кому-то приятное.

Тут Маркус наконец поднял голову.

– И помогло? Ему понравилось?

Ясно было, что выиграть она может, только сделав ставку на самую простую карту, которая есть в колоде каждой девушки, – на ревность.

– Я не могу поцеловаться и сразу делать выводы.

Маркус наклонился ближе и вытащил у нее изо рта леденец.

– Значит, и до поцелуев дошло?

Лоррен заглянула в его бездонные синие глаза и почувствовала, как быстро забилось ее сердце.

– Я… я… я…

Маркус излечил ее от заикания, вернув леденец на место.

– Пойду-ка я посмотрю, как там Глория.

Сердце Лоррен ухнуло вниз. Только что он с нею заигрывал – она могла в том поклясться – и вдруг моментально испарился! Этого Лоррен не могла понять: она же спрыснула себя духами от Фрагонара, которые привез ей из Парижа отец, а надето на ней было короткое дневное платье от Пату. Все самое лучшее. Или не самое?

Может быть, она выбрала неудачное место. Парикмахерская – не то место, где пробуждается чувственность. И уж точно не здесь надо открывать душу. Когда она признается Маркусу в любви, все должно быть на своем месте: лунный свет, красивая музыка, подчеркивающий ее женственность наряд.

Лоррен встала и пошла вслед за Маркусом.

– Я хочу сама убедиться, что наша принцесса еще жива, – сказала она.

Когда подошла Лоррен, Франсуа накладывал завершающие штрихи на прическу Глории. Он развернул ее кресло так, чтобы друзья могли обозреть Глорию со всех сторон.

– Voilà! C’est magnifique, non[27]27
  Ну вот! Великолепно, разве нет? (фр.)


[Закрыть]?

Челка свешивалась со лба Глории, подобно засохшему осеннему листику, занавешивала один глаз цвета морской волны и заканчивалась чуть ниже уха. Глория посмотрела на друзей широко открытыми испуганными глазами.

– Ой, мама! Неужели я стала похожей на мальчишку?

– Скорее уж на кинозвезду! – Маркус даже присвистнул от восхищения.

Лоррен мельком взглянула на собственное отражение в зеркале и чуть не расплакалась. Ну почему так выходит, что она вдруг стала выглядеть, как затрапезная Жанна д’Арк, а Глория похожа на восходящую кинозвезду с глазами лани?

Она прогнала это чувство зависти. Ведь не виновата же Глория в том, что волосы у нее потрясающие, верно? Лоррен поцеловала подругу в щечку.

– Ты смотришься просто невероятно классно, милая моя!

– Вот только врать не надо, – сказала Глория, поднимаясь из кресла.

– Если б они и лгали, уже все равно ничего не поделать. – И Франсуа щеточкой стряхнул волосы, попавшие ей на плечи.

– C’est vrai[28]28
  Это верно (фр.).


[Закрыть], – не могла не согласиться Глория. – Теперь, Франсуа, нам не хватает только одного – по стаканчику самодельного джина, чтобы обмыть ваш шедевр.

– С каких это пор ты пьешь джин? – расхохоталась Лоррен. – Нет, погоди: «с каких это пор ты пьешь, точка».