Текст книги "Стервы"

Автор книги: Джиллиан Ларкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Да нет, бред какой-то. Даже не говоря о том, что о ее помолвке трубили все газеты. Глория вообще всегда была такой осторожной. Глория была образцом приличий. А этот музыкант – негр.

Сосед Лоррен слегка толкнул ее локтем, возвращая на грешную землю.

– Раздумываете, достоин ли я вашего внимания?

Лоррен совсем ушла в свои мысли. Теперь она огляделась вокруг, увидела потные лица мужчин, вычурные позы бунтарок, презрительную ухмылку на усатом лице бармена (кому только она адресовалась?), наконец, два пустых бокала.

– Она хочет еще выпить, – сказал бармену ее сосед.

– Извините. Мне показалось, я увидела одну знакомую – она беседует с пианистом. – Лоррен уже чувствовала легкое опьянение.

– Это вы о новой звезде нашего клуба? – Он пальцем показал на Глорию. – Девушка из деревенского церковного хора. Хорошенькая, но прямиком из фермерской хибарки. Я чуть было не купился – даже не подозревал, что у них на кукурузных полях растут такие.

– Как эта девушка? – засмеялась Лоррен. – Не суйте мне в уши бананы! Она вовсе не из… – Тут Лоррен резко прикусила язык. – Погодите, откуда она, говорите?

– Вроде, из Огайо… или из Пенсильвании. – Он пожал плечами. – Не уловил. Но я сомневаюсь, чтобы такая рафинированная девушка, как вы, была с ней знакома.

– Вы правы. С такими девушками я не знаюсь. – Лоррен чуть в обморок не падала. Глория здесь поет? У нее красивый голос, Гло станет звездой чикагских подпольных баров, в этом и сомнения нет. Но разве так справедливо? Ведь это Лоррен всегда торила дорогу, она стала первой приверженкой стиля жизни бунтарок, она шла впереди всех. А все лавры снова достаются Глории!

Стоп. Этот гангстер только что назвал Лоррен «рафинированной». Что-то в этом есть, а? Лоррен осознала, что он ее как-то странно притягивает. Не так, как Маркус, по-другому. И, если верить ему, Лоррен отнюдь не была на подхвате у далеко не столь «рафинированной» Глории. Ей даже захотелось крикнуть на весь зал: «Ты об этом знаешь, Гло?»

Лоррен приходилось признать, что те самые черты ее характера, которые порой смущали других чикагских дебютанток: дерзость, склонность называть вещи своими именами, – вероятно, прекрасно подходят для этого мира гангстеров и джина, бунтарок и джаза. Глории очень хотелось стать здесь своей, тогда как Лоррен уже была здесь своей. А разве нет?

Лоррен видела, как Глория с Джеромом исчезли за занавесом возле сцены. Э, да там происходит что-то интересное. Что-то пошло у них не так.

– Вы пить-то собираетесь? – Сосед постучал пальцем по ее бокалу, только что вновь наполненному барменом, и тут Лоррен заметила на мизинце незнакомца золотое колечко с инициалами «КМ».

– А можно я оставлю этот бокал на потом? – Она встала с табурета, и зал пошел вокруг нее колесом.

– Э-гей, да вы свалитесь вот-вот? – Он обнял Лоррен за талию, не давая ей упасть. – Вам нужен наставник, который научит пить как следует.

– Подскажите, куда обращаться.

– Когда придете в следующий раз, назовите швейцару мое имя – Карлито. Хотя такую девушку, как вы, и без этого не посмеют не впустить.

– Ха! – отреагировала Лоррен и медленно отошла от стойки.

И в этот момент он шлепнул ее по заду. Лоррен не стала оборачиваться. Выходит, не так уж плох оказался ее наряд.

Особенно если учесть, что Карлито Мачарелли, двадцатилетний сынок одного из хозяев этого заведения, выбрал именно ее – болтал с нею, флиртовал, платил за ее выпивку. В кабаке, где полно других девушек, он выбрал именно ее.

Лоррен, спотыкаясь, выбралась из клуба и протолкалась через стайку бунтарок, все еще толпившихся у двери. Она больше не была с ними на равных – как и Глория, она могла теперь проходить внутрь беспрепятственно, на правах «своего человека». Но Глория уже получила свой миг триумфа: фото ее вместе с Бастианом напечатала «Трибюн», а на пальце у нее засверкало столь желанное всеми девушками кольцо, подаренное столь желанным для каждой девушки женихом. У нее был даже Маркус Истмен. И ей все мало? Теперь она еще хочет сделаться звездой «тихих» баров?

Не будет такого, чтобы Глория имела все! Во всяком случае пусть выбирает: или то, или другое. Все дело тут в простой справедливости.

И Лоррен добьется этой справедливости.

***

– Так вот как живут холостяки? – громко крикнула она в направлении кухни.

Лоррен слонялась по гостиной Бастиана, из многочисленных окон которой открывался вид на сияющий огнями Чикаго. Прекрасное жилище. Красивое и бездушное.

В пентхаусе Бастиана она побывала до сих пор только один раз – после торжественного объявления о помолвке он пригласил на коктейль своих друзей и подруг Глории. Подавляющее большинство гостей составляли мужчины его круга: коллеги по банку, бывшие соученики по университету, партнеры по теннису из оук-лейнского загородного клуба, – все либо пожилые, либо близкие к пожилому возрасту. Правда, в тот день все они много смеялись, флиртовали, веселились от души.

Теперь же ей показалось, что с того дня минула целая вечность. В пустоте этой холостяцкой гостиной Лоррен чувствовала себя совсем чужой. В углу стояли клюшки для гольфа, на стене рядом красовались весло и диплом Гарварда в рамочке. Лоррен остановилась у камина и взяла в руки стоявшую на нем фотографию. На нее смотрела Глория, сфотографированная на пляже, такая соблазнительная в закрытом купальнике. Лоррен быстренько поставила фото на место и отошла подальше.

На верхней губе и под глазами у нее начали выступать капельки пота. Нервы. Надо вытереть щеки и лоб, пока Бастиан не вошел в комнату.

Лоррен открыла наугад дверь, предполагая, что она ведет в ванную комнату, однако быстро поняла, что это спальня Бастиана. Главенствующее положение в этой комнате занимала громадная, аккуратно застеленная кровать, покрытая стеганым одеялом из красного шелка. Это красноречиво напомнило Лоррен, что она находится дома у настоящего мужчины – и она, и Глория до сих пор спали на узких одноместных кроватях.

Лоррен стало любопытно – со сколькими женщинами спал Бастиан на этой кровати? В двадцать три года мужчина с такой внешностью и с такой громкой фамилией вполне мог переспать с доброй дюжиной женщин. А может, и больше того. Хотя сама Глория в их число пока не вошла.

Остальное убранство комнаты было весьма скромным: туалетный столик темного дерева, ночной столик с небольшой керамической лампой, книга, название которой Лоррен так и не разобрала. Стены выкрашены в спокойный серый цвет, картина в рамочке у окна изображает какие-то горы – какие именно, так и осталось неизвестным. Под ногами стелился плюш цвета густого красного вина.

– Вы что-то ищете?

Лоррен круто обернулась к двери.

За ее спиной стоял Бастиан и держал в руках два стакана минеральной воды со льдом. Одет он был в белую сорочку и полотняные брюки. Лоррен впервые видела его без костюма. Прежде она не замечала, какая у него атлетическая фигура: широкая грудь плавно переходит в узкую талию, а сорочка туго облегает плоский мускулистый живот. Черты лица безукоризненно симметричные, резкие, говорящие о сильном характере.

– У меня в спальне, – сказал Бастиан, шагнув к ней, – имеется ванная комната, и если вам нужно…

– Не нужно. Я отлично себя чувствую! – Лоррен нервно засмеялась, отступая назад, в гостиную. Ловко обогнула журнальный столик и опустилась на диван, опершись рукой о мягкую темную ткань.

– Что привело вас сюда в столь поздний час, Рен? – Бастиан вошел в комнату вслед за ней, протянул стакан.

– Я случайно ехала мимо…

– В такое время?

Он сел рядом на диван, и Лоррен снова стало жарко.

– Я была… на приеме. В вашем районе?

– Вы меня спрашиваете или сами рассказываете?

– Рассказываю.

– Тогда, – хмыкнул Бастиан, – становится немного понятнее ваш выбор одежды. – Он пощупал пальцами бретельки ее пеньюара. – Или, скорее, отсутствие таковой. Вы настоящая модница.

Лоррен и дышать перестала. Если пальцы Карлито были шершавыми, то у Бастиана они были как шелк. Он уже убрал руку, а ее кожа никак не могла забыть его прикосновение.

– На приеме было жарко, как в сауне. Я чуть не завяла там.

– Тогда выпейте. Не то придется подрезать вам стебелек.

Лоррен снова нервно засмеялась и сделала большой глоток воды.

– Не сомневаюсь, вы не одобряете того, что я хожу на приемы по будним дням – завтра ведь уроки в школе. Но я не собираюсь делать это регулярно.

– Меня это не должно волновать, я не несу за вас ответственности.

– А если бы несли?

На минутку Бастиан задумался.

– Тогда я установил бы для вас крайнее время возвращения домой и наказывал бы, если в положенное время не нашел бы вас в постели.

Ей всегда казалось, что глаза у него светло-карие. Теперь Лоррен разглядела: они зеленые, но с оттенком олова, даже, скорее, стали. Она откашлялась.

– О чьей постели вы говорите? Разумеется, чисто теоретически.

– Теоретические вопросы могут подождать, – сказал Бастиан и поставил свой стакан на стол. – Давайте коснемся более животрепещущего вопроса: почему вы пришли сюда, Лоррен? Время позднее, я утомился. Рано утром мне нужно на работу. – Он внимательно всмотрелся в ее лицо. – А вам – в школу.

Лоррен ощутила, как вспыхнули у нее щеки. Она пришла сюда потому, что его невеста ведет двойную жизнь и поет на эстраде «тихого» бара, где все пьют спиртное, где полным-полно гангстеров. Возможно, и хуже – скоро она может сделаться любовницей чернокожего музыкантишки из джаз-банда. Она пришла сюда потому, что Глория недостойна Бастиана, недостойна его доверия. Да, правда – он ужасный зануда, но на фотографиях смотрится безукоризненно. Она пришла сюда потому, что лучшая подруга предала ее. Больно обидела ее. Лоррен ведь и подумать не могла, что Глория станет лгать ей, скрывать от нее свои похождения. Она пришла сюда потому, что больше ей некуда обратиться.

– Я пришла, чтобы поговорить о Глории, – начала она, но умолкла, едва произнеся это вслух. – О вашей невесте?

– Да, я знаю, кто она. К тому же я и не предполагал, будто вы пришли говорить о себе самой. Позвольте, – Бастиан взял ее уже пустой стакан, – я налью вам чего-нибудь покрепче.

Он подошел к книжному шкафу, где выстроились рядами переплетенные в кожу толстые тома. Они выглядели зачитанными – несомненно, сохранились со студенческих лет. Лоррен смотрела, как он снимает с полки толстенный словарь.

– Со словарями я и в школе много вожусь, – заметила она.

– Терпение, Лоррен. – Бастиан раскрыл книгу. Внутри она была полностью вырезана, и в углублении уютно устроилась бутылочка чего-то, похожего на бурбон или на шотландский виски.

– Не каждый прячет алкоголь в книге, – сказала Лоррен, подумав о своем отце. – Как бы то ни было, я считала вас горячим сторонником «сухого закона».

– Мне кажется, я не какой-нибудь заурядный обыватель, – хмыкнул Бастиан. Он открыл бутылочку и налил по глотку в низкие хрустальные бокалы. – Есть же разница между тем, что можно делать дома, когда нет посторонних, и тем, что надо демонстрировать на людях.

Лоррен не была уверена, что он имеет в виду одну только выпивку. Она представила себе, что сейчас на ее месте сидела бы Глория и задушевно беседовала с Бастианом в такое позднее время. Как вообще возможно, что Глория до сих пор лишь изредка целовалась с ним? Будь он ее женихом, Лоррен ни за что не смогла бы удержаться – прижала бы его к огромному окну от пола до потолка и сорвала бы с него одежду.

– Рен, вы хорошо себя чувствуете? – Он протянул ей бокал, спрятал бутылку в словарь, а словарь поставил снова на полку, где тот не выделялся среди прочих книг.

– Я… – Она избегала смотреть ему в глаза. – Я совершенно ужасный человек.

– В этом я сильно сомневаюсь, – сказал Бастиан и положил руку на ее бедро.

Лоррен понимала, что надо отодвинуться, даже дать ему пощечину. Но к ней уже очень долго не прикасался – по-настоящему – ни один парень.

Вот сейчас самое время рассказать ему правду. Сейчас, сейчас, сейчас!

Но в тот же миг, когда Бастиан убрал руку, голова Лоррен снова стала ясной. Хочет ли она на самом деле, чтобы на нее легла ответственность за крушение грядущего брака лучшей подруги, за крушение всей ее будущности? Чувство вины уже захлестывало душу Лоррен. Нет, она не может так подставить себя. И Глорию тоже. Если она желает отомстить Глории за предательство, это следует сделать так, чтобы концов никто не нашел.

– Бастиан, я совершенно ужасный человек, потому что не спросила у вас позволения, – проговорила она, импровизируя на ходу. – Но мне так хочется сделать Глории сюрприз и похитить ее на выходные. Мы поедем на воды в Форест-Лейк, это будет ей предсвадебный подарок от меня как от подружки невесты.

– Просто замечательно, – откликнулся Бастиан с коротким смешком.

– Ах! Вы очень облегчили мою душу.

– Но все же вы не перестали быть ужасным человеком.

Она хотела было сказать какую-нибудь двусмысленность, но удержалась. Бастиан явно с нею флиртовал, и это… выводило ее из равновесия.

– Ну, мне давно пора домой, – решилась она наконец, вставая с дивана. В голове шумело от выпитого. – Мне нужно готовиться к контрольной по французскому.

– И давно вы стали делать уроки? – ухмыльнулся Бастиан.

Лоррен в изнеможении опустилась снова на диван и потерла лоб.

– Я очень устала.

– Хотя бы допейте, а уж потом убегайте, – сказал ей Бастиан, и его теплая рука снова легла на ее колено.

Лоррен вгляделась в его зелено-стальные глаза. Она не могла прочитать в них, чего же он, собственно, хочет. Увлекся ею или просто расставляет ей ловушку?

– Послушайте, – проговорил Бастиан, придвигаясь ближе, – вам никто никогда не говорил, что вы просто умопомрачительная штучка?

– Вы меня разыгрываете? – Лоррен едва не прыснула со смеху. Невозможно было понять, чего добивается Бастиан. Он был совсем не похож на того, каким она себе представляла его раньше. Только подумать, прячет в книгах спиртное!

Но Лоррен уже не в силах была понять, чего хочет она сама. Нет, отдавать Бастиану свою невинность она не собиралась, это ясно, но голова словно наполнилась ватой, она явно перебрала горячительного… а его рука дарила ей такие приятные ощущения.

– Совершенно нечего стесняться, Лоррен, – сказал Бастиан. – Даже у женщин есть потребности, к тому же мы оба, полагаю, понимаем, что Глория для меня ничего не значит, просто дань светским условностям. Она лишь средство для достижения цели. – Он облизнул губы. – Нет ни малейшей причины, по которой я не мог бы удовлетворить твои потребности, если ты согласна удовлетворить мои.

Он обнял ее голову обеими руками и прижался к губам.

Лоррен закрыла глаза, но прежде этого у нее в голове мелькнуло одно забытое слово из списка к завтрашнему контрольному опросу:

femme adultère (сущ. ж. рода) — женщина, совершающая прелюбодеяние.

13
Глория

Глория стояла посреди «Зеленой мельницы».

Там было совершенно пусто: ни бармена, ни джаза, ни гангстеров, только перевернутые стулья на столиках да ряды чисто вымытых бокалов на полках позади стойки. На миг Глорию охватил страх. Она перепутала день? Или время? Разве не здесь назначил ей Джером первый урок пения? Дверь черного хода, как и было обещано, стояла незапертой, но где же сам Джером?

– Ау-у-у! Есть здесь кто-нибудь? – громко позвала она.

Никто не отозвался.

Была середина дня, но определить это, находясь здесь, было невозможно – в «Зеленой мельнице» царила вечная полночь. И зачем только Глория тратит время в этом сыром, темном, пустом подвале? Ей в эту минуту надо быть в школе, на уроке английского: двенадцать девочек сидят, окружив мисс Мосс, и читают вслух второе действие «Отелло». Глория любила учительницу английского языка и литературы, поэтому ей было очень неприятно вручать той записку (с поддельной подписью отца), где говорилось, что Глория будет вынуждена пропустить урок, ибо должна пойти к врачу «в связи с предстоящим вступлением в брак». Глория ни разу не прогуливала уроки, только по болезни пропускала иногда, и то частенько находила в себе силы встать с кровати и пойти в школу.

А вот теперь все стало по-другому.

Согласно строгим правилам школы, на ее территории можно было находиться только в школьной форме, но Глория не могла показаться в «Зеленой мельнице» в серой юбке до щиколоток и белой блузке с короткими рукавами, которая топорщилась от обилия пуговичек. В раздевалке спортзала она переоделась в свое любимое платье от Пату, расшитое цветочками, – в пасторальном стиле, с юбкой-колоколом и высокой талией. Потом надела на голову шляпу с широкими полями и вышла из школы через черный ход. Если бы кто-нибудь заметил ее, то решил бы, что это учительница, приглашенная на замену, или одна из мамаш-модниц. На улице ее уже ожидало такси, заказанное рано утром.

Теперь Глория пересекла танцпол, и стук ее каблучков был единственным звуком, нарушавшим тишину, если не считать негромкого бульканья воды в трубах. Строго говоря, для Глории сегодняшний урок был уже третьим по счету – она до этого дважды присутствовала на репетициях оркестра, – но впервые она должна была заниматься с Джеромом. Наедине. Прошлой ночью не смогла глаз сомкнуть, так волновалась в ожидании этого занятия. Было такое чувство, будто собираешься на свидание с парнем, в которого ты влюблена по уши.

Только здесь речь шла не о свидании, а об уроке пения. И Глория не влюблена по уши в Джерома, у нее есть жених. Джером – музыкант, ее начальник, а его нигде не видать!

– Я было решил, что в зале идет конкурс чечеточников.

– Вы опоздали, – сказала Глория, крутнувшись на месте. Увидела его, и сердце, казалось, замерло: перед ней стоял Джером Джонсон – рослый, с длинными руками и длинными тонкими пальцами, такой загадочный, такой сдержанный и очень-очень самоуверенный. Одет он был в желто-коричневые брюки и черного цвета рубашку, расстегнутую на горле и позволяющую видеть гладкую кожу груди. От волнения Глория едва могла говорить. – На двадцать минут.

– Вы теперь имеете дело с музыкантами, привыкайте. – От его улыбки в зале стало как-то светлее. – Нам пора браться за дело. Работать придется много и упорно.

– К этому я готова.

– Мне нравится, когда у моих учеников такой настрой. Хотя ростом они обычно вот такие, – и он поставил руку на середину бедра.

– А, так вы обучаете детей?

– Днем я даю этим козявкам уроки игры на фортепиано. – Глории понравилось, что он ласково назвал ребятишек «козявками» – по-видимому, он их искренне любит. Ее это удивило. Прежде Джером Джонсон казался ей черствым. – А вы что, думали, будто мне на квартплату хватает заработка в баре?

– Да, это верно, конечно, – проговорила она, покачивая головой. Но что она, собственно, хотела этим сказать? «Да, это верно, конечно». Глория никогда раньше даже не задумывалась о квартплате, вообще не задумывалась о том, что за какие-то вещи надо платить. О том, чтобы зарабатывать себе на жизнь. О том, как нелегко выжить в этом мире музыканту.

– Только не старайтесь меня уверить, будто без этой работы вам не на что было бы жить, – сказал Джером.

– Конечно же, было бы на что… У меня… есть…

– Приятель?

– Боже мой, да нет же! – Она принужденно засмеялась. – Я хотела сказать, что у меня есть… работа. Я работаю официанткой. В… закусочной.

– А мне казалось, вы были тогда в клубе с одним блондином, потому и считал, что…

Он имел в виду Маркуса.

– Это просто друг, – заверила Глория. – Один из очень немногих, которые появились у меня после… э-э… того, как я приехала сюда.

Повисло неловкое молчание. Она не была готова к этому вопросу о приятеле. А Джером Маркуса приметил – возможно, он наблюдал за Глорией.

– Вот, смотрите, – проговорил Джером, заходя за стойку бара.

Глория смотрела, как он внимательно вглядывается в паркетный пол, выложенный из темных досочек, на которых с прошлой ночи остались отметины каблуков. Потом наклонился и продел палец в еле заметную петельку, потянул и откинул потайной люк.

– Там хранится вся выпивка, – пояснил ей Джером. – Кроме того, на случай внезапного налета полиции там есть ход, ведущий на соседнюю улицу.

Глория так была захвачена вихрем событий: предстоящей карьерой певицы, волнующей притягательностью Джерома Джонсона, поспешными приготовлениями к свадьбе с Бастианом, – что и забыла, по какой причине возникли заведения, подобные «Зеленой мельнице». А существовали они лишь потому, что в стране запретили употребление алкогольных напитков.

Когда «сухой закон» вступил в силу, ей было всего четырнадцать лет, тогда она была не в силах полностью постичь его смысл. Позднее, на уроках обществоведения в школе, они проходили его. Официально он назывался законом Волстеда, но все называли его федеральным законом о запрещении алкогольных напитков или Восемнадцатой поправкой[71]71
  Закон Волстеда (по имени его инициатора, конгрессмена-республиканца от штата Миннесота) был принят в октябре 1919 г. в целях практической реализации положений 18-й поправки. Отменен в конце 1933 г., после принятия 21-й поправки.


[Закрыть]. В 1920 году вдруг оказалось, что производство или продажа спиртных напитков на всей территории страны – нарушение закона. Что внешне выглядело вполне здравым.

Люди, однако, не горели желанием отказаться от пагубной привычки. И сразу же после принятия указанной поправки стали возникать «тихие» бары – подпольные заведения, куда всякий мог пойти выпить и повеселиться. Они считались нелегальными, но все о них знали. Всегда надежно укрытые – чтобы войти, нужно знать пароль, – они размещались в таких точках, куда никому (в первую очередь полиции) и в голову не пришло бы заглядывать. И все-таки все знали, как отыскать подобный бар.

Так что Глория, соглашаясь петь в «Зеленой мельнице», не только пренебрегала установленным временем возвращения домой и обманывала родителей – она нарушала закон.

– Вы готовы? – щелкнул пальцами Джером и махнул рукой, показывая в глубину подпола. – Я бы пропустил вас вперед, мисс Карсон, но в данном случае уж лучше я покажу вам дорогу.

Он спустился по крутой лесенке, Глория – вслед за ним. На предпоследней скрипучей ступеньке ее нога соскользнула, и Глория ухнула вниз.

Но Джером был наготове – он поймал ее.

Глория вцепилась в его сильные руки, выпрямилась. Они замерли, боясь пошевелиться. Глория ощущала на щеке его дыхание, а его руки обвились вокруг ее талии. В темноте, вдали от всего мира, он перестал быть белым или чернокожим. Просто мужчина.

Глория почувствовала, что сейчас что-то должно произойти. Но Джером бережно отпустил ее. Она отступила на шаг, не в силах окончательно прийти в себя.

– Спасибо, – пробормотала она.

– Не стоит благодарности.

Джером включил электрический фонарик. Следуя за узким лучом света, Глория ощутила себя в каком-то доме с привидениями. Или в склепе. Пол устилали дохлые тараканы, а рядом громоздились промокшие картонные ящики с бутылками. Под потолком шли ржавые водопроводные трубы, свисали провода. То и дело им попадались приоткрытые двери, и Джером комментировал: «Гостиная для игры в покер», «Конференц-зал», «А про эту комнату мне не следует распространяться: если вы узнаете, что здесь на самом деле происходит, то больше не станете приходить в этот кабак».

– Ну, вот мы и пришли. – Он дернул за свисающую с потолка цепочку, зажглась покрытая густым слоем пыли лампочка. В этой комнатушке вдвоем было тесновато, а ведь там еще стояло обшарпанное пианино.

– Мы здесь будем заниматься? – спросила Глория, вся дрожа. Ей показалось, что она попала в холодильник, где хранят мясные туши.

– А вы думали, в Карнеги-холле? – Джером снял чехол со старенького пианино и закашлялся от поднявшейся тучи пыли.

Глория привыкла заниматься в большом зале музыкального крыла школы. Но она взглянула на Джерома, и ей стало стыдно. Что он может знать о больших концертных залах? Нечего ей проявлять снобизм и шарахаться от этой комнатки для занятий.

– Извините меня, – сказала она. – Я вполне довольна помещением.

– Начнем с дыхательных упражнений. Вам известно, где у вас диафрагма?

– Простите, не поняла. – Она сделала шаг назад.

– Диафрагма – это мышцы, которые крепятся к нижним ребрам. Посредством ее певцы управляют дыханием.

– А-а, поняла.

– Поймите, если вы вдыхаете неглубоко, то из легких и гортани выходит только воздух. Но если вдохнуть глубоко, до самой диафрагмы, где находится солнечное сплетение, то вы сможете выдать эмоции, звуки, тембр, переливы голоса… – Он прищурился. – Вы что, резинку жуете?

Челюсть Глории застыла на месте.

– Наверное, я просто забыла, что все еще… – Она стала лихорадочно рыться в сумочке, отыскивая клочок бумаги или хоть что-то подходящее. – Сейчас-сейчас, я только…

– Дайте сюда. – Джером протянул руку.

Несчастная Глория вытолкнула языком зеленую мятную жвачку в его ладонь.

– Извините, пожалуйста, – только и смогла пропищать она.

– Если вы не принимаете всего этого всерьез, то незачем тратить даром мое время. – Все, что Джером только что говорил ей так любезно и весело, тут же было забыто. – Не мне нужно брать уроки пения.

– Я отношусь серьезно. Я же извинилась.

– И перестаньте извиняться. – Джером оторвал страничку от лежавшей на полу газеты и завернул в нее жвачку. Потом снова посмотрел на Глорию. – Если вы сумеете там, наверху, выйти на эстраду и сделать так, что все без исключения слушатели влюбятся в вас без памяти с первым же звуком, который слетит с ваших уст, вы станете хозяйкой эстрады. Хозяйкой своего голоса. Станет ясно, кто вы такая, и никаких извинений. Понятно?

– Да, – ответила Глория.

Жар, с которым говорил Джером, заражал и пугал ее – в его голосе звучала страсть. А Бастиан вообще не считал джаз музыкой. В Бастиане не было ни капли страсти, даже когда они целовались.

– Итак, вы готовы? – уточнил Джером.

– Готова.

– Для начала я хочу, чтобы вы вообразили себе, будто ваш голос – прекрасный клен. Вот это, – коснулся он ее макушки, – вершина, покрытая густой порослью рыже-красных листьев.

– Уразумела, – откликнулась Глория, стараясь расправить плечи и стоять во весь рост.

– А вот здесь, – он коснулся ребер, – находятся ваши ветви. Вы хотите расправить их, но при этом они не должны даже дрогнуть.

Глория вдохнула до отказа и напыжилась.

– Не так? – спросила она.

– Нет, не так. – Он крепче обхватил ее талию, словно корсет. – Попробуйте еще раз. Вдохните, но так, чтобы мои руки остались на месте.

Она попробовала, только как мог Джером ожидать, чтобы она управляла дыханием, если его руки заставляли ее всю дрожать, и поделать с этим она ничего не могла?

– Над этим вам надо будет поработать, – продолжил он. – Наконец, вот оно, основание ствола – диафрагма. – Рука Джерома легла пониже грудной клетки. – Для голоса это самое главное. Не считая, понятно, голосовых связок. И вот отсюда должен начинаться выдох.

Глория затряслась, словно ее щекотали. Хотя вообще-то она щекотки не боялась, да и никто ее сейчас не щекотал. Она испытывала блаженство. В мечтах она так и рисовала себе прикосновение его рук. Сильных. Страстных.

– Что вас так забавляет? – резко спросил Джером, убирая руки с ее живота.

– Ничего!

– Вас это забавляет, крестьяночка? – Тон у него неожиданно стал суровым. – Вам кажется, что мы шутки шутим?

– Да нет же, – запротестовала Глория. Не могла же она сказать ему, что никогда еще ни один мужчина не касался ее так непринужденно и ее это немного напугало.

– Это серьезное дело. Через неделю вам нужно будет выйти на эстраду. И если вы выступите плохо, то не получите больше работы в этом городе – мало того, виноват во всем буду я, – сказал Джером, и глаза у него потемнели. – Думаете, вам будет весело, если это случится? Вы хоть представляете, что со мной сделает Карлито?

У Глории внутри все сжалось и от упоминания имени гангстера, и от тона Джерома.

– Вы со всеми девушками так разговариваете?

– Пока вы работаете у меня, я могу разговаривать с вами так, как мне хочется.

Глория уставилась на него, не веря своим ушам.

– Лучше выбирайте выражения, иначе я ведь могу в любую минуту повернуться и уйти.

– Да перед вами такие возможности открываются! Вы не посмеете уйти.

– Вот как? Пораскиньте мозгами. – И она повернулась к двери. – Посмотрим, кто будет смеяться последним. Уж конечно, не ваш босс.

Джером схватил ее за руку и притянул к себе. Она разглядела золотые искорки в его глазах. Оба они смутились, и между ними проскочило что-то вроде электрической искры. Глории трудно было понять: любит она Джерома или ненавидит. Как и то, что собирается сделать он: поцеловать ее или ударить.

– Покажите мне все снова.

– Что показать? – Он отпустил ее руку.

– Основу. Кленового ствола. Где она?

– Здесь, – тихо сказал Джером, остывая. И очень бережно положил руку ей под грудину.

Глория глубоко вдохнула воздух, выдохнула. На этот раз она уже не смеялась.

Джером сел за пианино, выпрямился и положил пальцы на клавиши.

– Не начать ли нам петь?

И заиграл первые аккорды грустной песни, которую Глория никогда прежде не слышала, однако что-то в душе подсказывало: она рождена для того, чтобы спеть эту песню.

***

Чем больше Глория смотрела на коктейль из креветок[72]72
  Вареные крупные креветки в томатном соусе. Подаются в фужере.


[Закрыть], тем больше ей казалось, что креветки смотрят на нее своими крохотными глазками-бусинками.

– Милая моя, тебе подали недоваренные креветки? – спросил ее Бастиан. – Мы можем отказаться от этого блюда.

– Нет-нет, очень вкусно, – ответила Глория. Ей не просто казалось, что креветки живые, они еще вроде бы и осуждали ее. Им было известно, где она провела нынешний день – в подвале «Зеленой мельницы», вместе с Джеромом. На другом конце света от ресторана, в котором она сидит сейчас.

Хотя отель «Дрейк» открылся уже три года назад, его закрытый клуб и поныне пользовался исключительным престижем в тех кругах, где вращался Бастиан. Чтобы попасть в этот ресторан, надо было два года ждать своей очереди. Впрочем, у Бастиана имелись связи с нужными людьми.

– Позволь, я поделюсь с тобой этим. – Жених переложил на ее тарелку часть своей порции полосатого окуня. Одет Бастиан был в щегольской темно-синий костюм, волосы безукоризненно расчесаны и напомажены, лицо гладко выбрито – нетрудно было принять его за кинозвезду. – Попробуй, дорогая.

Глория откусила маленький кусочек и сразу скривилась.

– Ой, я и забыла, что терпеть не могу голландский соус[73]73
  Густой соус из яичных белков, сливочного масла, уксуса. Подается преимущественно к рыбе.


[Закрыть].

– И давно не можешь?

– Вот с этой минуты. – Она подумала, не выплюнуть ли окуня на салфетку, но Бастиана от этого вполне мог хватить удар – он не выносил подобного поведения, не подобающего истинной леди. И от этого искушение нарушить приличия только усиливалось.

– Глория, когда ты перестанешь капризничать? – спросил Бастиан, вытерев рот салфеткой. – Это ведь только подчеркивает твой возраст. Что ты станешь делать, когда мы будем принимать у себя гостей? Подавать одни бутерброды? Или выбрасывать икру в унитаз?

– Боже упаси меня от такого!

Бастиан внимательно обвел зал своими ледяными зелеными глазами. Когда они были вместе, у Глории возникало такое впечатление, что он смотрит куда угодно, только не на нее. Она вздохнула.