Текст книги "Святыня"
Автор книги: Джеймс Герберт
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)
– Укладывается во что?
– Это слишком запутанно, чтобы сейчас объяснять. – Фенн оглянулся и с удивлением увидел, что пока они с американкой разговаривали, вся лужайка заполнилась людьми. – Сью здесь? – спросил он Нэнси.
– Я видела ее совсем недавно. Она была с сыном. Думаю, они где-то в первых рядах. – Она повернула его лицо к себе. – Эй, ты здоров? Ты какой-то помятый.
Фенн выдавил улыбку.
– Пара бессонных ночей, дурные сновидения. Мне нужно разыскать Сью с Беном.
Нэнси вцепилась в него.
– Я долго болтала со Сью, Джерри. Она знает о нас с тобой.
– Это не имеет значения.
– Спасибо.
– Я не это имел в виду…
– Ладно, все в порядке, я знаю, что ты хотел сказать. Она любит тебя, охламона, тебе это известно? Думаю, она пришла к какому-то решению насчет тебя.
– Немало же времени ей понадобилось.
– Мне понадобилось бы больше. А потом я бы, наверное, тебя бросила.
– Ты пытаешься меня взбодрить?
– Думаю, с тобой было бы трудно жить, из нас вышла бы плохая пара.
Он пожал плечами.
– Слава богу, я тебя ни о чем таком не просил.
– Но ты понимаешь: я не говорю, что не могу передумать.
Он обнял ее и поцеловал в щеку.
– Береги себя, Нэнси.
– Разумеется. – Она вернула поцелуй, но в губы.
Фенн высвободился, и она видела, как он скрылся в толпе. На лице Нэнси снова появилось напряжение. Она боялась, очень боялась, и только профессионализм привел ее сюда. Она знала, что ни за что, ни за какие деньги, хоть за миллион баксов, хоть за собственную сеть корреспондентов не вернется в ту, другую церковь, церковь Святого Петра. Все остальные вокруг совсем иначе воспринимали эту атмосферу, на их лицах сияло радостное ожидание, они готовы были поверить, что Пресвятая Дева благословила эту лужайку своим присутствием, и, если они очень захотят, она появится здесь снова Или, по крайней мере, девочка сотворит новые чудеса.
Нэнси уступила дорогу старушке, которую сопровождала женщина помоложе, похожая на нее – вероятно, ее дочь. Журналистка отвернулась; отчаянно хотелось закурить, но определенно здесь это было неуместно, потому она вернулась в секцию для прессы. Черт с ним – Алиса дала этим людям новую надежду в старом ущербном мире, где оптимизм считается пошлостью, вера в высшую справедливость – заблуждением Пока что не вызывало сомнений, что святыня открыла большие коммерческие возможности для тех, кто умел ими воспользоваться, а кроме того, укрепила веру тысяч людей во всем мире – возможно, и миллионов. Но сомнение все грызло ее – не обвели ли весь мир вокруг пальца? Нэнси села на скамью, отведенную для репортеров, и поплотнее запахнула свою куртку; желание закурить отступило перед жаждой выпить крепкого бурбона со льдом.
Пола помогла своей матери пройти между рядами скамеек в надежде подвести ее как можно ближе к алтарю. У ворот ей сказали, что места впереди отведены для тяжелобольных, доставляемых на носилках или в коляске; способным ходить, самостоятельно или с чужой помощью, полагалось занять места среди остальных богомольцев. Ревматизм и гипертония не считались тяжелыми недугами, даже в сочетании, и потому мать Полы не заслуживала особых привилегий. Увидев множество ковыляющих калек, Пола не сильно удивилась. Боже, человек ощутит себя больным, только взглянув на них!
– Уже рядом, мама, – терпеливо успокоила она мать. – Мы уже у передних рядов.
– Что это за яркие огни? – послышался сварливый ответ. – Режет глаза.
– Это и есть алтарь. Его осветили прожекторами и свечами. Прекрасно смотрится.
Мать неодобрительно покачала головой.
– А нельзя нам сесть тут? Я устала, милая.
– Давай сядем вон там.
– Я хочу видеть эту девочку.
– Она скоро появится.
– Я достаточно настрадалась.
– Да, мама. Но не надейся чересчур.
– Почему? Она же исцелила других, а что она имеет против меня?
– Тебя она даже не знает.
– А других знала?
Пола застонала про себя.
– Мы можем сесть вот тут, на краю, если этот джентльмен любезно подвинется.
Джентльмен сперва не изъявил такой готовности, но после беглого взгляда на мать Полы все же переместился.
Старушка села и застонала, оповестив всех окружающих о своем страдании.
– Нынешний холод не на пользу моим ногам, а? Когда же все начнется? Когда все это закончится?
У Полы чуть не сорвался раздраженный ответ, но ее взгляд привлекло знакомое лицо. У скамейки всего в десяти-двенадцати рядах впереди стоял Таккер и кого-то подзывал. У Полы сузились глаза, когда она увидела пухлую руку, вцепившуюся в его локоть, очевидно, понуждающую его сесть. Пола привстала, чтобы было лучше видно через головы сидящих, и в ее глазах засветилась ярость, когда она увидела рядом с Таккером нескладную фигуру в шубе. Значит, этот жирный слизняк притащил с собой свою слизнячку! Душка-пышка Марция! Он старается, чтобы она ничего не пропустила! Очень может быть, нынче она узнает кое-что новенькое об этом хряке – ее муже! Небольшая размолвочка между ними, любовницей и женой, в некоторой степени компенсирует рубец, полученный от его толстых коротких рук. С тех пор Пола не появлялась в супермаркете – даже не сказалась больной, – а босс так струсил, что не позвонил, чтобы выяснить, почему ее нет на работе. Но сегодня перед безобразной сестрой мисс Пигги[39]39
Свинка, персонаж «Маппет-шоу».
[Закрыть] она выскажет ему всю правду! Посмотрим, как он это воспримет.
Мать Полы что-то бормотала про сырость, тянущуюся от земли, и что мужчина рядом недостаточно подвинулся и ей тесно, и там, впереди, не миссис ли Фентмен, которая ходит в церковь только на Рождество и Пасху, и разве у нее не все кончено с этим мужчиной из скобяной лавки…
Пола даже не взглянула на мать, а тихо проговорила:
– Пожалуйста… заткнись.
Таккер, не обращая внимания на дерганья жены, протискивался мимо чужих коленей к проходу.
– Что вы там делаете, Фенн? – громко проговорил он, выбравшись.
Обернувшись, Фенн узнал толстяка.
– Я на работе, – сказал он, собираясь идти дальше.
– Я слышал, вы больше не работаете на церковь.
– Да, но я по-прежнему работаю на «Курьер».
– Вы уверены? – Вопрос сопровождался глумливой ухмылкой.
– Никто не говорил мне обратного.
– Вам здесь не очень рады после всего того вранья, что вы взялись распространять.
Фенн придвинулся к нему.
– О чем это вы?
– Вы прекрасно поняли. Джордж Саутворт лично рассказал мне.
– Да, Саутворт и епископ, наверное, вдоволь посмеялись между собой.
– Да и все мы. Вы спятили, Фенн? Колдовство, монахини, восстающие из мертвых… Вы думали, кто-нибудь поверит?
Фенн махнул рукой в сторону алтаря.
– А в это все вы верите?
– В этом больше смысла, чем в том, что вы наговорили в последнее время.
– Вы имеете в виду финансовый смысл?
– Да, многие из нас получают неплохую прибыль. Это идет на пользу и поселку, и церкви.
– А особенно вам и Саутворту.
– Не только. Многие другие тоже извлекают прибыль. – Ухмылка Таккера стала более явной. – Вы ведь и сами не так уж плохо этим всем воспользовались, а?
Репортер не смог придумать подходящий ответ и отвернулся, заставляя себя не обращать внимания на ехидное хихиканье за спиной.
Он пробрался поближе к центральному помосту, от яркого света пришлось прищурить глаза. Широкий участок перед помостом оставался свободным, и служащие направляли носилки и инвалидные коляски туда. Репортер остановился у приземистой виселицы, откуда оператор нацелился своей камерой на инвалидный участок. Фенна толкнули сзади, и, чтобы не упасть, ему пришлось схватиться за металлическую конструкцию. От мгновенного удара током он отдернул руку. Нахмурившись, репортер для пробы снова прикоснулся к металлу. И снова пальцы ощутили электрический разряд. Фенн знал, что в походном электрооборудовании принимаются все возможные меры предосторожности, особенно когда техника работает на сырой земле, когда есть возможность повредить подземные кабели. Он взглянул на ночное небо, на темные грозовые тучи, такие низкие и угрожающие. В воздухе пахло озоном, вокруг чувствовалось напряжение. От внезапного шума из нескольких усилителей у собравшихся перехватило дыхание, и все начали зажимать уши, смеясь и улыбаясь, подшучивая над стоящими рядом.
Фенн же во всем этом не обнаружил ни капельки смешного, напряженность в атмосфере только усилила его жуткие предчувствия. Он посмотрел на возвышавшееся дерево, перекрученные сучья которого особенно четко выделялись в ярком освещении, и вспомнил тот первый раз, всего несколько недель (а как будто бы целую жизнь) назад, когда эту гротескность дерева подчеркивал лунный свет, и оно нависало над стоящей на коленях девочкой, как страшный ангел смерти. И тогда внешний вид дуба напугал его, но сейчас пугал еще больше.
Фенн пробрался вдоль долгой вереницы калек, но потом путь ему преградил человек с повязкой на руке.
– В этот сектор нельзя, сэр, – сказал он. – Только для инвалидов.
– А для кого эти скамейки? – спросил Фенн, указывая на ряды позади открытого участка.
– Они зарезервированы для особых персон. Вы бы отошли назад – вы загораживаете проход.
На краю одной из скамеек для привилегированных Фенн заметил Сью, а рядом с ней маленькую фигурку Бена. Фенн протянул свое журналистское удостоверение.
– Мне нужно только поговорить кое с кем здесь… Можно?
– Боюсь, что нет. Для репортеров отведен специальный сектор.
– Всего две минуты – больше мне не надо.
– Меня за это уволят.
– Две минуты. Обещаю, я вернусь.
Служащий что-то промычал.
– Ладно, только быстро, приятель. Я прослежу.
Фенн бросился вперед, пока он не передумал.
– Сью!
Она обернулась, на ее лице отразилось облегчение.
– Где ты пропадал, Джерри? Боже, я так волновалась!
Она потянулась к нему, и Фенн быстро поцеловал ее в щеку.
– Здравствуй, дядя Джерри! – радостно поздоровался Бен.
– Привет, малыш. Рад тебя видеть. – Он щелкнул мальчика по носу, опустившись на корточки рядом со Сью. Вся скамейка была занята монахинями из монастыря, и они неодобрительно смотрели на репортера Он придвинулся поближе к Сью и тихо проговорил:
– Я хочу, чтобы ты ушла отсюда И увела Бена.
Сью с испугом в глазах покачала головой.
– Но почему? В чем дело, Джерри?
– Не знаю. Могу лишь сказать, что назревает что-то ужасное. Я просто хочу, чтобы вы были подальше, когда это случится.
– Да объясни толком!
Он крепче сжал ее локоть.
– Все это, Сью, все эти странные события – за ними скрывается какое-то зло. Смерть отца Хэгана, пожар, эти чудеса Алиса – не то, чем представляется. Это из-за нее умер монсеньер Делгард…
– Был взрыв…
– Это она вызвала взрыв.
– Она ребенок. Она не могла…
– Алиса – не просто ребенок. И Делгард узнал это – вот почему он умер.
– Джерри, это же невозможно!
– Ради Бога, да ведь вообще все происходящее в последнее время невозможно!
Монахини стали шептаться между собой, указывая на него. Некоторые начали поглядывать в сторону служащего. Фенн посмотрел на них и постарался говорить спокойнее.
– Сью, прошу тебя, поверь мне.
– Почему ты не приходил ко мне? Почему не звонил?
Он покачал головой.
– Просто не было времени. Я был так занят, стараясь остановить все это!
– А я с ума сходила! Я так беспокоилась…
– Да, я знаю, знаю. – Фенн погладил ее по щеке.
– Нэнси рассказала мне, что случилось в Бархэме. Но это неправда, да, Джерри? Этого не могло быть.
– Это правда Она видела там что-то – мы оба видели. Все это связано с прошлым. Все это результат событий многовековой давности.
– Как я могу тебе поверить? В этом нет ни капли смысла Ты говоришь, что происходит что-то нехорошее, но посмотри вокруг. Разве не видно, как хорошо этим людям, как они верят в Алису? А все совершенное ею добро?
Он взял обе ее руки в свои.
– В Степли мы нашли старый, написанный по-латыни манускрипт. Делгард перевел его и нашел ответ. Вот почему он умер, как ты не понимаешь!
– Я ничего не понимаю. Твои слова – полная бессмыслица.
– Тогда просто поверь мне, Сью.
Она медленно подняла глаза и взглянула на него.
– С чего бы мне верить тебе? Ты что, заслуживаешь доверия?
Фенн понял, на что она намекает, и замолк. Потом проговорил:
– Если любишь меня, Сью, если действительно меня любишь, сделай так, как я прошу.
Сью сердито встряхнула головой.
– Почему же теперь? Почему ты оставил это напоследок?
– Я сказал тебе: последние два дня я носился, как сумасшедший, стараясь остановить все это. Добирался до дому лишь под утро и тут же падал и засыпал. И сны мои были ясны как никогда.
– Какие сны? – устало спросила она, желая снова поверить ему, забыть его цинизм, его ненадежность, его неверность, но убежденная, что сейчас ее снова одурачат.
– Мне снились священники, Хэган и Делгард: они говорили со мной. Я видел их. Они предупреждали меня насчет этого места.
– Ох, Джерри, разве сам ты не понимаешь, что сам себя обманываешь? Ты так замотался во всем этом, что сам не знаешь, что делаешь, что говоришь.
– Ладно: я схожу с ума Приспособься ко мне.
– Я не могу уйти…
– Только один раз, Сью. Выполни мою просьбу.
Она несколько секунд смотрела на него, потом схватила Бена за руку.
– Пошли, Бен. Мы идем домой.
Сын удивленно взглянул на нее, и Фенн с облегчением опустил голову. Он поцеловал Сью руки, а когда снова поднял голову, в его глазах блестели слезы, которых он не мог сдержать.
Фенн стоял и прижимал Сью к себе. И в этот момент вся толпа затихла. Голоса перешли в шепот, и шепот тоже замолк, слышался лишь шорох ветра Все внимательно вслушивались.
Вдали зазвучали голоса. Они пели хвалу Богу и Деве Марии. Странный навязчивый звук набирал силу по мере приближения процессии из поселка.
Фенн оглянулся на дуб и закрыл глаза, словно в муке. Его губы безмолвно шептали молитву.
Глава 37
– Первая камера, отлично, сделайте хороший крупный план. Медленный наезд на Алису. Хорошо. Вот так, потихоньку. Сейчас мы переключимся на Вторую – для общего вида. Вторая, продолжайте наезд. Боже, какая хорошая девочка! Первая, что происходит? Картинка пропадает. Ради Бога, переключите на Вторую. Так лучше, так и оставьте. Первая, что происходит? Откуда помеха? Ладно, отфильтруйте. Остаемся на Второй. В пять мы дадим сигнал Ричарду. Третья камера, вот так хорошо, ведите Ричарда Постепенный отъезд, чтобы показать собравшихся на лужайке, как только он начнет говорить. Я хочу хороший снимок алтаря с этим чертовым деревом на заднем плане. Хорошо, Ричард – четыре, три, два, Третья камера!
– Когда процессия приблизилась к лужайке, которую нынче многие называют «Лужайкой Пресвятой Девы», огни вокруг потускнели. Скоро процессия будет здесь, вот она входит в этот храм под открытым небом, впереди идут епископ Арунделский и преподобный епископ Кейнс, за ними священники, монахини и, конечно, сама маленькая Алиса Пэджетт. Кажется, к святому шествию присоединились тысячи, многие из поселка Бенфилд, а многие приехали издалека, чтобы быть здесь сегодня. Не все раньше отличались глубокой религиозностью – в действительности, когда я говорил со многими сегодня днем, они признавались (треск)… в этом маленьком суссекском селении – и это сотворил Бенфилд – что глубже познали истину…
– Что там со звуком? Джон, голос Ричарда пропадает. Ричард, продолжай говорить, у нас некоторые трудности, но прием идет.
– …И тогда, возможно, это огромное сборище сегодня вечером являет собой символ человеческой веры во всем мире – смятение (треск)… – (треск) преобладает…
– О Боже, теперь и изображение пропало!
– …На памяти (треск)… священник, зверски убитый… во вторник (треск)… взрывом – увековечение такого (треск)… знает, но…
– Черт побери! Все пропало!
Когда голова процессии вышла на лужайку, Фенн вместе со всеми обернулся. Со всех сторон светили прожекторы, выхватывая священников, идущих впереди. Даже издали репортер узнал епископа Кейнса, которого сопровождали священнослужители в белых одеждах. Первые свечи были толстыми и длинными, их несли молодые служки, и слабые язычки пламени колебались на ветерке. По мере того как к пению присоединялись богомольцы на лужайке, оно становилось все громче, но потом вдруг прервалось: через ворота на луг вошла Алиса и собравшиеся стали приподниматься, чтобы разглядеть ее через головы других. Но бесполезно – виднелись лишь высоко поднятые свечи и флаги в руках идущих. Сью стояла рядом с Фенном, а Бен, чтобы лучше видеть, забрался на скамейку.
Когда процессия двинулась дальше по лугу, чувства толпы словно всколыхнулись, как гладь океана во время прилива; свечи покачивались, отбрасывая теплый свет. Фенн смотрел на лица вокруг – даже в темноте были видны сияющие глаза, все улыбались в каком-то глубоком внутреннем восторге. То же выражение было и на лице Сью. Дотронувшись до ее руки, Фенн вздрогнул, ощутив, как проскочила искра. Чертова лужайка под напряжением! Он легонько встряхнул Сью, на этот раз касаясь только ткани ее пальто, и тихо проговорил:
– Сью, нам нужно уходить, скорее.
Она бессмысленно посмотрела на него и отвернулась.
Бен подавил зевок.
Фенн снова дернул ее за руку.
– Нет, Джерри, – проговорила Сью, не оборачиваясь, – это так чудесно!
Голова процессии дошла до середины, и епископ Кейнс начал подниматься по ступенькам, улыбаясь инвалидам, растянувшимся на одеялах и в колясках внизу. За ним шла Алиса Пэджетт, сразу за ней ее мать, крепко сцепив руки и склонив голову в молитве.
Голоса вокруг нарастали, гимн вознесся к небу, словно стремясь раздвинуть низкие, хмурые тучи. Фенну показалось, что вдали раздался гром, но могло просто послышаться. Епископ Кейнс занял свое место у алтаря и кивнул Алисе и ее матери, чтобы они сели рядом, в то время как священники и служки заполняли помост. Скамьи перед Фенном тоже начали заполняться, и многие лица были ему знакомы. Некоторые принадлежали исцеленным Алисой в предыдущие недели, другие – видным местным деятелям и священнослужителям. Он видел, как Саутворт сел и обвел взглядом всех собравшихся, улыбка владельца гостиниц отражала скорее удовольствие, чем благоговение.
Внимание Фенна привлекло какое-то движение на скамейке – одной из монахинь стало плохо, и другие тихонько приподняли ее. Он ощутил, что Сью рядом тоже закачалась, и поддержал ее. Там и здесь среди собравшихся люди безмолвно падали, соседи подхватывали их, чтобы те не поранились.
Фенн набрал в грудь воздуха. Истерия, как свирепствующая зараза, переносилась по воздуху от человека к человеку.
Гимн достиг своей кульминации, в припеве голоса слились в экстазе. У Фенна было странное чувство – в голове ощущалась легкость, живот скрутило.
Теперь у него самого закружилась голова, и он схватился за Сью. Та чуть не упала, но удержалась, и они вместе опустились на скамейку.
Бен встал на колени на сиденье и руками обхватил мать за плечи, а потом одной рукой погладил Фенна по щеке. И тут же головокружение прекратилось, как будто вся слабость перешла в мальчика. Но Бен не выказывал никаких признаков этого.
Гимн закончился, и внезапно наступившая тишина была жутковата. Тишину вскоре нарушил шум, когда все сели, но после этого опять все затихло. Не слышалось ни покашливания, ни шепота, ни ерзанья. Только полная, гулкая тишина.
Молодой священник, который вел службу, шагнул вперед, к аналою со строем микрофонов, протянул руки к собравшимся и сотворил в воздухе крестное знамение.
– Да пребудет с вами мир, – проговорил он, и толпа как один ответила. Какое-то время священник говорил об отце Хэгане и монсеньере Делгарде, посвятив этим священникам особую мессу, отдав должное их образцовому служению во имя святой католической церкви. Несколько раз ему пришлось прерваться, когда микрофоны начинали гудеть и свистеть, и он словно испытал, облегчение, когда вводная часть закончилась, после чего кивнул хору, занявшему места на специально возведенных ярусах, и снова зазвучал гимн.
Над лугом горели свечи: как будто мириады звезд мерцали вокруг сверкающего дневного светила.
В самом Бенфилде, не более чем в миле от церкви Святого Иосифа, вдоль поребрика ковылял какой-то старик. Он совершил дальний поход – миль десять, а то и больше, но не оставлял решимости подойти к святыне до окончания службы. Хотя ходьба пешком была его единственным занятием в последние пятнадцать лет – бродяжничество по сравнительно тихим дорогам юга Англии, жизнь за счет милостыни одних людей, омрачаемая другими, – ноги покрылись волдырями и болели, дыхание участилось. Его обиталищем был Брайтон, поскольку в приморском городке хватало церквей и благотворительных организаций, чтобы можно было набить брюхо и согреться в самые холодные ночи. Он никогда не наедался досыта и не согревался вполне, но ему хватало, чтобы не умереть. Что привело его на этот уровень жизни, не имело значения – по крайней мере, для него самого. В данный момент он был тем, кем был; размышления о прошлом не могли изменить его самого или окружающих обстоятельств. А вот размышления о будущем – могли.
Вера в то, что он еще не совсем безнадежен, зародилась в его душе только в это утро, когда среди бродяг распространился слух – благодаря эффективной системе сообщений от одного другому, которая никогда не подводила при известии о легкой поживе – о чудесной девочке, о ночной мессе, где ожидалось много тысяч богомольцев, добрых людей, которые не откажут слезным мольбам тех, кому меньше повезло в жизни. Однако этого старика привлекли собственно творимые девочкой чудеса, а не возможность что-нибудь выклянчить.
Тогда он постучался к священнику, божьему человеку, который знал его и всегда проявлял заботу, не читая нотаций. Священник сказал, что это правда, что в Бенфилде в самом деле появилась девочка, творящая нечто подобное чудесам, и что нынче ночью через поселок пройдет процессия со свечами. Старик решил, что и ему нужно быть там, нужно посмотреть на девочку собственными глазами. Он знал, как инстинктивно знает каждый умирающий, что смерть не за горами, однако не желал чудесного продления. Он страстно жаждал спасения души. Представлялся последний шанс стать свидетелем чего-то такого, что находится за пределами этого жалкого смертного мира. Шанс снова обрести веру – явный знак, что искупление не будет тщетным.
Как и тысячи других толпившихся у святыни, он искал знака собственного спасения, ждал физического символа того лучшего мира. Живую святую, которая опровергнет всесильное зло.
Но успеет ли он добраться, чтобы увидеть ее?
Бродяга прислонился к витрине магазина и приложил руку к холодному стеклу. Главная улица поселка была тускло освещена, но вдали небо ярко светилось, маня, сияя в круге отбрасываемого вниз света Старик понял, что это первое проявление святыни, свет в ночи, зовущий его лицезреть великое чудо.
И пока он стоял, прислонившись к витрине и собираясь с силами, что-то коснулось его души и исчезло. Что-то холодное. Что-то, вызвавшее содрогание в его старых костях. Что-то, заставившее его упасть на колени и согнуться. Что-то, направленное на само его существо. То есть на то, что раньше было его существом.
Старик опустил голову на мостовую и заплакал. Немного спустя он подполз к темному подъезду, где свернулся калачиком, закрыл глаза и стал ждать.
Высокий бородатый бармен в «Белом олене» мрачно взглянул на единственного посетителя, потом вздохнул и прислонился к стойке. Чертовой пинты легкого пива и пакета свиных шкварок хватило старому хрену весь вечер. Две кельнерши болтали у дальнего конца стойки, радуясь тишине в обычно хлопотный субботний вечер.
«Ладно, все равно служба не может продолжаться всю ночь», – думал бармен, через часик все они ввалятся сюда, отчаянно тоскуя по выпивке, и он явно не мог пожаловаться на торговлю в последнее время – оборот не то что удвоился, а утроился! А если бы бар был побольше, то оборот можно было учетверить! Теперь пивоварня вряд ли откажет в кредите для расширения. Что за чудо эта девочка!
Он в одиннадцатый раз вытер влажной тряпкой стойку и налил себе горькой лимонной. «Ваше здоровье! – отсалютовал бармен отсутствующей толпе. – Не задерживайтесь там долго».
Он прошел через зал и взял две кружки, оставленные посетителями.
– Джуди! – позвал бармен кельнершу, ставя кружки на стойку. Пусть ленивая корова хоть чуточку потрудится за свое жалованье. Он повернулся и, засунув руки в карманы, подошел к двери, где и встал, дрыгая носком башмака и рассматривая улицу. Ни души. А ведь всего час назад все было забито участниками марша Бенфилд напоминал призрачный город, почти все жители его ушли к святыне. «Как без них в поселке пусто и прекрасно», – подумал бармен и хохотнул от своей неопровержимой логики.
Но смех прекратился, и лицо его застыло, когда ощутился холод. Как будто сквозняк, если не считать, что он словно прилип к телу, ища скрытые трещины, покрыв всю кожу, как холодная вода, прежде чем унесся прочь, куда-то вперед, Бог знает к какой цели. Освещение в баре как будто на время потускнело, но тут же вновь обрело прежнюю яркость.
Бармен посмотрел вдоль дороги на церковь и увидел, что тень, словно подгоняемая ветерком, заволакивает свет.
Высокий мужчина содрогнулся и поскорее зашел внутрь. Очень хотелось запереть за собой дверь.
К северу от церкви Святого Иосифа, чуть дальше мили от нее, водитель пнул спущенную шину заднего колеса. «Почти доехали – и на тебе!» – посетовал он про себя.
– Прокол? – через окно спросила женщина, сидевшая на месте пассажира.
– Да, черт бы его побрал! От самого Манчестера ехали – и на тебе! Осталось лишь улицу проехать.
– Тогда надо чиниться. Энни уже уснула.
– Тем лучше. Поездка была долгой для нее. Остается лишь надеяться, что не напрасной.
– Наш Джон, чтобы исцелиться от рака, ездил в Лурд.
– Да, очень ему это помогло, – пробормотал муж женщины.
– Что ты сказал, Ларри?
– Я говорю, он не долго протянул после этого, правда?
– Это не довод. Он сделал, что мог.
«Да, и это лишь быстрее доконало его», – подумал мужчина, а вслух проговорил:
– Достань фонарь, ладно?
Жена порылась в отделении для перчаток и достала фонарик.
– Что случилось, мамочка? – послышался голос с заднего сиденья.
– Спи, малышка. Мы прокололи колесо, и папа собирается его починить.
– Я хочу пить.
– Знаю. Потерпи, скоро доедем.
– И я увижу Алису?
– Конечно увидишь, милая. А она увидит тебя и поможет.
– И мне больше не понадобятся костыли?
– Да, малышка. Ты будешь бегать, как другие дети.
Дочка улыбнулась и укуталась в одеяло. Она прижала к щеке куклу и со счастливой улыбкой закрыла глаза.
Женщина вышла из машины, чтобы посветить мужу, который открыл багажник и искал инструменты.
Поврежденное колесо уже поднялось над землей, когда фонарик начал гаснуть.
– Держи ровнее, – проворчал муж.
– Я тут ни при чем, – раздраженно ответила жена – Наверное, сели батарейки.
– А? Я их совсем недавно купил.
– Ну, значит, дело в лампочке.
– Да, видимо. Подойди ближе.
Она нагнулась над ящиком с инструментами, и муж нашел там гаечный ключ.
Вдруг женщина выронила фонарик.
– Черт тебя возьми! – простонал муж.
Она схватила его за плечо.
– Ларри, ты чувствуешь? Ларри… Ларри!
Жена ощутила его дрожь.
Наконец он сказал:
– Да, чувствую. Наверное, дунул ветер.
– Нет, это был не ветер, Ларри. Это прошло через всю меня. Прямо через кости.
– Все закончилось, – медленно проговорил муж, глядя на отдаленное сияние в небесах.
– Что это было?
– Не знаю, дорогая. Но у меня было ощущение, будто кто-то прошелся по мне самому.
Из машины послышалось хныканье дочки.
На ферме Риордана, на участке, прилегающем к лугу, где шла ночная служба, собака с лаем беспомощно забегала по кухне. После каждого круга Бидди бросалась к двери, отчаянно стремясь выскочить наружу. Хозяева оставили ее сторожить – «слишком много всякого сброда шляется вокруг из-за этой святыни», – а сами приняли участие в мессе – «лучше, чем идти в кино» – и теперь собака почувствовала волнение коров в стойле. Почувствовала, а потом услышала, так как они бешено колотили копытами, стремясь вырваться на волю, и их жалобное мычание вогнало собаку в истерику.
Бидди скреблась в дверь, царапая когтями краску и завывая в тон мычанию снаружи. Собака обегала кухню, снова возвращалась к двери, прыгала, скреблась, колотилась, лаяла, скулила, выла и снова бежала по кухне. Круг за кругом, круг за кругом…
Смятение прекратилось. Прекратилось еще внезапнее, чем началось.
Собака замерла посреди темной кухни, приподняв одно ухо и повернув голову. Она вслушивалась. Звуки прекратились. Собака принюхалась. Снаружи не чувствовалось ничего странного.
Тогда она завыла.
Что-то двигалось по ферме, тихо, крадучись, что-то, не имеющее запаха, не производящее звуков, не имеющее формы. Бидди поджала хвост, выгнула спину и подогнула ноги. Она заскулила. Завыла Затряслась. И заползла под кухонный стол.
Но одним глазом смотрела на дверь, в страхе перед тем, что было там.
Оно ползло в ночи, невидимое, неосязаемое, нечто, не имеющее плоти, существующее только в глубоких закоулках сознания. Теперь оно сосредоточилось в центре, порожденном схожей энергией, скользящей во тьме. Как если бы голодное пресмыкающееся спешило дотянуться до беспомощной букашки, ведомое кем-то, чем-то, выходящим за пределы естественного.
И вихрь втянул его, чтобы поглотить и использовать.
Но зло всегда конкретно и личностно, и, как один идущий не в ногу солдат может сбить с ритма весь взвод, злая воля отдельной личности может разрушить общее дело.
