Текст книги "Святыня"

Автор книги: Джеймс Герберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Сью удивленно взглянула на нее.

– Ты не похожа на человека, шарахающегося от призраков.

– Угу, и я так думала. Но в церкви я чуть не описалась. – Нэнси снова закрыла глаза, пытаясь оживить воспоминания. Когда в памяти всплыл образ, глаза распахнулись. – О, нет! – проговорила она и снова зарыдала: – Нет, нет!

Сью ласково встряхнула ее.

– Успокойся. Что бы там ни было, теперь вы в безопасности.

– В безопасности? Черт возьми, я увидела там что-то мертвое! Как можно быть в безопасности от такого?

Сью пришла в замешательство.

– Наверное, тебе показалось. Ты же не могла..

– Не говори мне этого! Я знаю, что я видела!

– Не надо снова так; волноваться.

– Волноваться? Черт, я имею право волноваться! Говорю тебе, я увидела такое, что никогда меня не оставит, чего я никогда не забуду!

Из глаз у Нэнси снова хлынули слезы, и зубы застучали по краю стакана, когда она попыталась выпить. Сью помогла ей, поддержав за руку.

– Спасибо, – сказала Нэнси, когда ей удалось отхлебнуть еще бренди. – Я не хотела так вопить. Просто… ты не представляешь, как это было страшно!

– Ты не хочешь рассказать мне?

– Нет, не хочу, я хочу стереть это из памяти. Но знаю, что оно никогда не сотрется.

– Пожалуйста, это может тебе помочь.

– Можно еще бренди?

– Возьми мое.

Они обменялись стаканами. Нэнси потребовалось еще два глотка – если это можно назвать глотками, – прежде чем она заговорила снова Она выговаривала слова медленно, словно старалась контролировать их, осмысливать в уме.

– Я была в церкви – в церкви Святого Петра, что в поместье Степли. Ты знаешь ее?

– Я слышала о ней. Но никогда там не была.

– Много потеряла. Я нашла, там сундук…

– Ты говорила, что вы искали какие-то древние записи…

– Верно. Фенн говорил, что определенная часть истории церкви Святого Иосифа утеряна. Мы искали сундук, где могли лежать эти записи. Он хранился в церкви Святого Петра.

– Вы пошли туда вместе?

– Нет, по отдельности. Фенн не хотел подпускать меня к этому делу. Ты знаешь его.

Сью промолчала.

– Я нашла сундук – я была уверена, что это он. И тут услышала – может быть, просто почувствовала, – что в церкви есть кто-то еще. Я прошла к алтарю посмотреть. Там у алтаря что-то вроде алькова – отгороженное место со скамейкой. И там кто-то сидел. Это было похоже… похоже на монахиню.

Нэнси еще глотнула бренди.

– Но это была не монахиня, – продолжила она. – Это была не монахиня… – Ее голос сорвался.

– Рассказывай, Нэнси, – осторожно попросила Сью.

– На ней была накидка с капюшоном, ряса, что ли, но не такая, как носят теперь. Она была старая, я уверена, чертовски старая. Сначала я не видела лица – Нэнси снова затряслась. – Но она… оно… повернулось ко мне. Боже, Боже, это лицо!

Сью почувствовала, как волосы у нее встали дыбом и по коже побежали мурашки.

– Рассказывай, – повторила она в ужасе, но и странным образом зачарованная.

– Это было просто обгоревшее, обугленное пятно. Глаза черные, просто щели с почерневшими хрящами. Губы и нос сгорели, и зубы торчали, как обгоревшие пни. Там не осталось ничего, никаких черт, ничего человеческого! И чувствовался запах, я чувствовала запах горелого мяса. А она двинулась. Она была мертвая, но двинулась, стала подниматься и пошла ко мне. Она дотронулась до меня! Она дотронулась до моего лица своей обгоревшей рукой с обрубками пальцев! И попыталась схватить меня. Она дышала мне в лицо! Я ощущала это, чувствовала запах! Ее пальцы, просто обгоревшие обрубки, коснулись моих глаз! И она смеялась, Боже, она смеялась! Но продолжала гореть! Ты понимаешь? Она все еще горела!

Глава 34

И никогда спокойный сон,

Тебе не смежит веки,

Проклятьем будешь ты клеймен Навеки, навеки.

Роберт Саути. «Проклятие Кехамы»

Фенн проснулся, весь дрожа. Он потер глаза и оглядел комнату.

– Монсеньор! – позвал репортер.

Дверь была открыта, и оттуда задувало холодом. Фенн устало вылез из кресла и пересек комнату. Выглянув в темный коридор, он снова позвал священника. Ответа не последовало. Репортер заметил, что входная дверь тоже открыта. Может быть, Делгард пошел в церковь? Фенн шагнул назад в комнату и посмотрел на часы. Боже! Почти час ночи!

Его взгляд упал на маленький письменный стол и разбросанные по нему документы. Бросив последний взгляд в прихожую, репортер закрыл дверь и подошел к столу. Взяв несколько листов старого пергамента, он понял, что это те самые документы, что выпали из манускрипта в церкви поместья Степли. Несколько секунд Фенн рассматривал их, будто слова могли перевестись сами, потом положил обратно на стол. Верхние страницы записной книжки Делгарда были загнуты, словно сквозняком. Репортер пригладил их и прочел первую. Не отрывая глаз от строчек, он медленно сел.

Пролистав страницы, Фенн увидел, что монсеньер если не все, то большую часть перевел, а также добавил собственные замечания. Усталость улетучилась, и репортер прочитал первую заметку Делгарда:

«(Местами слова неясны, многие части почти что невозможно разобрать. Почерк неровный, каракули не похожи на аккуратные записи в манускрипте, из которого эти листы выпали, хотя автор, видимо, тот же. Перевод будет как можно ближе к оригиналу, но чтобы в некоторых местах прослеживался хоть какой-то смысл, приходилось прибегать к собственной интерпретации и угадывать смысл текста. Кроме того, латынь кое-где неправильна – видимо, вследствие поврежденного ума писавшего. Д.)»

Фенн снова взял один лист пергамента и нахмурился, вглядываясь в каракули. Поврежденный ум, или перепуганный?

Взглянув на дверь, он подумал, не следует ли пойти поискать Делгарда Репортер не знал, сколько времени прошло с тех пор, как священник ушел, но, судя по множеству записей, перевод занял несколько часов. Фенн сердился на себя, что заснул. Странное время Делгард выбрал, чтобы пойти в церковь, впрочем, Фенн мало знал о жизни подобных людей: может быть, это в порядке вещей – проявлять свою набожность в столь поздний час. С другой стороны, Делгард мог просто выйти проведать двух молодых священников, в чьи обязанности входило не спать всю ночь на примыкавшем к церкви лугу. Среди этих сумасшедших вокруг было бы разумнее нанять охрану, но, видимо, у церкви в этих делах свои методы.

В комнате и при закрытой двери было по-прежнему холодно. Фенн заметил, что огонь в камине почти погас, обгоревшие поленья тлеют, и лишь белесые участки золы нарушают их черноту. Он подошел к камину и подбросил еще два полена; когда они упали, угли коротко озарились пламенем. Репортер отряхнул опилки с рук. Хотелось, чтобы поленья разгорелись, а то холод начинал пробирать до костей.

Сырые дрова зашипели, и снизу их начали лизать язычки пламени. Фенн удовлетворенно хмыкнул и повернулся к столу. Почему-то взгляд притянуло к окну, к просвету между шторами. Он плотно запахнул их, словно ночь снаружи злобно подглядывала, и снова сел, придвинув к себе большой блокнот Делгарда Репортер начал читать, и его снова охватил озноб.

Октября семнадцатый день, года 1560.

Она умерла, но еще не лежит в земле. Ночью я видел ее пред собой – злобное порождение ада, которое не может обрести покой и не дает покоя мне, гниющее творение могилы. А ведь когда-то я ласкал ее. Впрочем, ее красота не пострадала И теперь прелестная, проклятая Элнор не оставит меня, не уйдет, пока я числюсь в ее порочном выводке.

Да, я заслужил такую судьбу, ибо мои грехи вопиют и нет им прощения от Бога на небесах. Может быть, мое безумие – это начало искупления, и это лучший удел, чем ад, в который она влечет меня. Но она воззвала ко мне, и конечно, она, моя Элнор, получит меня.

Мои руки дрожат, так как она здесь! Присутствие ее трупа делает воздух зловонным!

(Здесь рукопись невозможно прочесть или догадаться, о чем идет речь. – Д.)

Мой отец, этот благородный лорд, запретил мне исповедоваться епископу, поскольку видит в моих глазах одно безумие и хочет приглушить мои сумасбродные излияния. И так он держит меня пленником в этой убогой церквушке, и только слуги и местные крестьяне терпят вид моего упадка. Я больше не свободный человек, поскольку пал в его глазах, и нельзя упрекнуть его за это. И все же сколько мне еще слышать его язвительные насмешки:

 
«Что раз уж золото ржавеет, то от железа ждать чего ж?
А вера коль в попе не велика,
Чего же ожидать от мужика!»
 

Но несмотря на все его презрение, я знаю, что он не понимает всей глубины моего греха. Надо спешить! Хотя мой лоб горит, а руки дрожат как в лихорадке, нужно записать, чтобы другие могли прочесть о той, чья месть безгранична и не связана земным временем Дай мне силы, всемилостивый Господи, и не откажи мне в мужестве выполнить этот долг, чтобы другие узнали ее подлость и были предупреждены. Эти слова разоблачают мою вину.

Вы, кто читает это, не сочтите меня сумасшедшим. Но не упускайте из виду нашею Спасителя, который в вас, дабы не соблазнило вашу душу это признание.

(На этом месте сплошные каракули, многое зачеркнуто. Как будто автор не мог изложить мысли на бумаге, – Д.)

Долгие годы я служил в церкви Св. Иосифа в Бенфилде, и там я познал радость. Деревня была моим домом, сельчане – моими доверчивыми чадами. Я прекращал распри, и люди внимали моим речам, поскольку верили в слово Божье. Женщины изливали мне свои печали, и я был рад облегчить жизнь этим простым людям, так как это придавало смысл моей жизни и добродетель моей душе. Дети побаивались меня, так как лицо мое неприятно. Однако молодым приличествует страх перед Божьим служителем на земле. Мою святость уважали, и в моем приходе господствовала истинная вера на протяжении всех смутных еретических времен.

(Он упоминает о Реформации и учреждении англиканской церкви во время царствования Генриха VIII. – Д.)

Никто не подрывал моей веры, но Зло проникло в мою душу и продолжает владеть ею.

Это настоятельница монастыря привела ко мне Элнор, не зная, что творит зло. Элнор, эта проклятая монахиня, с виду была чиста и нежна – дитя, невинное дитя, и я не узрел в ней измены Богу и роду людскому. Душа ее была чернее сажи, а ум ее полон коварства, и вся она вооружена ложью. Ее госпожа считала ее совестливой, но эта благонравная душа не проникла в изощренную порочность Элнор.

Ей предстояло прислуживать в церкви, помощница была мне очень нужна, поскольку у меня было множество дел. И тогда во мне зашевелились низменные желания, побуждения плоти, которых я не мог подавить, нечестивые мысли поколебали мое целомудрие. А она как будто с самого начала знала о моей скрытой греховности, поскольку ее глаза ясно смотрели прямо мне в душу. Такова была ее тайна. Слишком скоро я понял, что Элнор не похожа на остальных женщин и что ее святые занятия – всего лишь игра извращенного ума. И все же именно ее ум впервые отвлек меня от моих обязанностей. Мои занятия касались астрономии, медицины, физики и даже древнего эзотерического искусства алхимии, а в медицине и в алхимии ее знания намного превосходили мои.

(Как сын богатого дворянина, он вполне мог обучаться таким разнообразным наукам. Но как могла быть столь образованной монахиня? – Д.)

Вскоре меня очаровали ее познания – и так я попался.

С самого начала она была не похожа ни на одного из верующих, кого я знал – а сказать по правде, вообще ни на одну из женщин. Элнор прилежно выполняла свои обязанности, но в ее улыбке скрывалась какая-то тайна, ее взгляд слишком долго задерживался на мне. Вскоре я был околдован – и впоследствии это слово оказалось вполне верным. В первые дни я видел только ее простодушную невинность, а не истинную сущность, которая дурачила меня. Мы вместе молились, и больше всего она преклонялась перед Благой Богоматерью, дочерью Св. Анны. В то время на деревню напал мор – это была не чума, но болезнь многих приковала к постели. Двое детей умерли, но они от рождения были слабыми. Так что Богу воздали за его милость и за то, что послал таких искусных смертных для заботы о больных, ведь ее искусство врачевания вскоре стало всем известно, и даже лекари – шарлатаны, хотя и доброжелательные люди – выражали свое восхищение. К нам в нашей работе присоединились еще две святые сестры. Эти две новые помощницы, их звали Агнесса и Розамунда, остались при церкви и после того, как мор прошел. Все говорили, что ее рукой движет Божий промысел, что она, лишь взглянув на человека, будь он главой магистрата или простым пастухом, могла определить, сухость в нем или холод, жар или влага.

(Считалось, что человеческое тело составляют четыре природных элемента: Земля, Вода, Воздух и Огонь. Земля – холодная и сухая, Вода – холодная и влажная, Воздух – горячий и влажный, Огонь – горячий и сухой. Болезнью считалось нарушение равновесия между этими четырьмя качествами. – Д.) (Картинки. – Д)

И так она управлялась со своими простыми снадобьями и средствами. Она также пользовалась образами, которые носились на шее, когда к тому склонялось положение планет – энергия, нисходящая на образы, приносила больным большую пользу. Бывало я упрекал Элнор за такую практику, но она только улыбалась и говорила, что только вера, и ничто иное, приносит исцеление. Если мне и казалось это нечестивым, я мирился из-за возникшего во мне глубокого интереса. Так я поддался первым чарам Элнор и не догадался посоветоваться с настоятельницей. И тогда таинственная болезнь поразила мое собственное тело, что еще больше продвинуло меня к падению. Настоятельница послала Элнор заняться мною, и в бреду я ощутил на себе ее руки, облегчающие боль, вытирающие горячую испарину – и разжигающие тлеющее во мне желание. Возможно, это ее снадобья разожгли во мне страсть. Так я попал в сети и с тех пор оказался ее пленником. Мое падение было полным, мое влечение к ней ненасытным Я слишком застенчив, чтобы описать все, что происходило во время нашей греховной связи, – достаточно сказать, что наши плотские акты доходили до скотства такого низменного, что, боюсь, моя душа погибла и никогда не возродится к Божьему свету.

(Здесь опять неразборчивые записи, многие прочесть совершенно невозможно. Утверждая, что не будет описывать свои непристойности с этой женщиной, он кажется, до некоторой степени все же попытался это сделать. Не ясно, то ли вина подсознательно сделала его записи неразборчивыми, то ли страх, то ли вновь охватившее его возбуждение. Кажется, тут имели место святотатство и использование священных предметов. Там и тут называются какие-то имена, но не могу найти в них смысл. – Д.)

Когда впервые Элнор обнажила предо мной свое тело, то обнажила также и свои мысли. Она говорила о вещах древних и о том, что еще не произошло на нашей земле, говорила о голосах, исходящих от умерших, и о силах, которые сотрясают воздух, как тихие громы – силах, доступных только Избранным Она уподобляла эти бестелесные силы огромным невидимым приливным волнам, ищущим вход в ограниченный мир людей, Фуриям, которые, вырвавшись на волю, уничтожат и создадут заново свой образ. Я спрашивал ее, не о дьявольской ли силе она говорит, и она смеялась надо мной и заявляла, что нет большей силы, чем человеческая воля. Я робел от такого кощунства и верил, что она колдунья, но с течением времени понял, что дело не только в этом Магия была для нее лишь следствием воли, а также результатом действия снадобий, ядов, которыми орудуют алхимики и целители, но не колдуны. Я безвозвратно погиб, потерялся в ней: эта порочная монахиня поглотила всю мою жизнь. Мое слабое тело, столь изощренно бичуемое ее инструментами, жило только для ее удовольствий. И я искал ее Знания, но до сих пор пребываю в недоумении.

«Откуда идет твое Зло? – спрашивал я ее. – И откуда идет твое Добро?» Ведь она по-прежнему исцеляла больных. «Почему ты чтишь священное имя Пресвятой Девы, но оскорбляешь ее, занимаясь развратом пред ее образом? Зачем избирать праведный путь служительницы Христа, когда твои деяния не лежат на Его пути? И зачем ты превратила эту бедную душу в пленницу?» Эти вопросы я задавал много раз, но она не отвечала до тех пор, пока не прошел год, пока, наверное, она не убедилась, что невидимые цепи, сковавшие мою волю, уже не ослабнут. Она исцеляла больных, и ее имя превозносили наряду с именем Марии, а сама она превозносила Марию, говоря, что передает от Пречистой Девы силу, которая еще не до конца проверена «Я монахиня, – говорила мне Элнор, – потому что хочу быть выше остальных, чтобы меня почитали и слушались. Я стану настоятельницей, я добьюсь этого доверия, и ты, прекрасный Томас, поможешь мне в этом – разве твой благородный отец не имеет огромного влияния на церковь?» Пока я пишу, в церкви становится все холоднее, и облачка пара изо рта опускаются на страницы, прежде чем рассеяться. Ветер сотрясает двери и окна, и демоны выслеживают меня. Не подходи, Элнор! Эта земля священна, ее святость не осквернена. Но мои пальцы немеют от холода и словно становятся хрупкими. О, Боже, будь милостив к этим несчастным и позволь мне дописать эту летопись!

Кажется, я слышу голос, зовущий меня снаружи. Может быть, это скулит какой-то ночной зверь, но боюсь, это голос моей мертвой возлюбленной. В церкви полумрак, и лампа не освещает темных углов. Здесь нет мне покоя, и не будет, пока не упокоится она. Но кто ей в этом поможет? Уж наверное не я.

Сказать по правде, я понял суть Элнор, но так и не могу противиться ее воле. Она смеялась над моими словами и презирала мой ужас. Она говорила про яд для настоятельницы: коварным убийцей должен был стать серный мышьяк.

Отравление должно было быть медленным, чтобы не возбудить подозрений. Настоятельница будет страдать от долгой и изнурительной болезни, и даже искусный и нежный уход сестры Элнор не спасет престарелую женщину от смерти. О, коварная ведьма! И все же ты не ведьма. И не колдунья. Милая, проклятая Элнор – ты нечто большее, гораздо большее.

Слишком поздно я узнал о ее планах, я был несчастным, совращенным глупцом. Слабый, развратный последователь греха! Помоги мне, Господи, прежде чем я умру!

Но Элнор так погрязла в своей похоти, что ее гибель была делом ее собственных рук. И блажен Господь, приведший ее к гибели. Мои прихожане почитали ее, они считали ее чистой сердцем, и она вылечила многих болящих. Они приносили ей дары – одни пустячные, другие истинно ценные. Последние она тайно складывала в склепе церкви Св. Иосифа, чтобы их не нашла настоятельница, а пустячные отдавала монастырю. И все считали ее чистой и бескорыстной.

Дети толпами ходили за сестрой Элнор, за этим злобным чудовищем разврата, обожали ее, искали ее благословения, поскольку знали от старших, что это пришла на землю святая – а ее черное сердце радовалось: ведь они были для нее как агнцы для волка. Что делает душу такой черной? Тому нет ответа в этом мире, он лежит во тьме, где темные духи сговариваются с чертями, как уничтожить человеческий покой.

Долгими часами она молилась в церкви, распростершись пред алтарем, чтобы все видели ее набожность. А ночью, когда никто не видел, она оскверняла тот же алтарь такими делами, что и сейчас слова застревают у меня в глотке – ведь я охотно соучаствовал в этом. И все же не понимаю, что привело меня к такому позору, какой злой дух пробудил во мне такую низкую похоть. Я объясняю это тем, что ее воля управляла моей, ее мысли правили моими – но в сердце я понимал, что эта воля должна была сначала исходить от меня. Ее соблазн был так чертовски сладок, муки моего тела так дьявольски восхитительны! Ее детское лицо, ее белое тело, эти дьявольские врата меж ее бедер, и она велела мне пить из этих врат, и они были слишком чудесны, чтобы отказаться.

Но я отвлекся, мои мысли разлетаются. Мой отец, этот неколебимый покровитель церкви, считает меня сумасшедшим, и, возможно, так оно и есть. Но я не укрылся, как сумасшедший, в бреду, и в моих грезах нет утешения.

На третий год моего знакомства с Элнор стали расползаться подозрительные слухи. Мой облик изменился. Я никогда не был крепок, но теперь меня одолела слабость, все ясно видели, как я сгорбился. Было больше невозможно скрывать мою одержимость молодой монахиней. И еще хуже – стали исчезать дети: они пропадали в окрестных лесах и больше их никто не видел. Всего трое, их имена я уже записал.

(Уже записал? – Д.)

Как эти простые крестьянские дети верили в добрую сестру Элнор и как мне пришлось зажимать им рот, когда на их детские тела обрушилось ее зло! Всемилостивый Боже, не может мне быть прощения за участие в этих делах! Я даже не смог помолиться на тайных могилках.

(Имена, должно быть, упоминаются в предыдущих неразборчивых записях. Священник – детоубийца! – Д.)

Настоятельница совсем ослабела, ее жизненные силы убывали с каждым днем. Ее завещание было скрыто, так как; Элнор не хотела, чтобы заподозрили, будто кто-то приложил руку к смерти престарелой настоятельницы. Эта дочь дьявола стала бесстыднее и еще требовательнее в своей невоздержанности. Мои усилия уже не удовлетворяли ее похоти, и мои муки еще меньше могли насытить ее. И кроме того, красть детей в этой округе стало опасно. Ее аппетиты обратились на двух молодых монахинь, что каждый день приходили в церковь Св. Иосифа. Одна охотно приняла свое унижение, так как ее сердце уже было погублено Элнор; другая сначала подчинилась, но потом со стыдом убежала Эта монахиня провела свою жизнь в угрызениях совести, но первая исповедовалась в смертном грехе больной настоятельнице.

Гнев придал матери-надзирательнице сил. Но и хитрость ее была велика, поскольку сундуки моего отца были всегда открыты для Церкви. Его преданность нашему святому Римскому Папе не поколебалась ни в еретические времена лютеранина Генриха, ни во времена смутного царствования молодого Эдуарда. Теперь мой отец был обласкан королевой Марией и справедливо вознагражден за свою силу духа и преданность. Сделать его врагом было бы не очень мудро со стороны настоятельницы, которая часто пользовалась его щедростью.

Эта умная женщина послала за мной, и, поняв, что все пропало, я сдался на ее милость. Проклятия обратились на злую соблазнительницу, сестру Элнор, чьи волшебные снадобья лишили меня здравого смысла. Я плакал и бичевал себя пред настоятельницей, я признался в самых страшных и греховных блудодеяниях с Элнор и просил прощения. Но я не сказал всего, поскольку боялся за свою жизнь.

Хотя настоятельница и смотрела на меня с отвращением в глазах, но все же даровала мне прощение. Дух Элнор был подчинен призраками, отвергавшими христианский путь. Она была дочерью Сатаны, и ее колдовство одолело мою волю. Простой смертный, я мог оказать лишь слабое сопротивление, когда мои силы высасывались, а тело наполнялось колдовскими снадобьями. Я жаждал принять все кары, прекрасно понимая, что в них мое спасение, я хотел верить, что был всего лишь беспомощной жертвой ворожбы. И в тот день мы обсудили, как покарать сестру Элнор.

Настоятельница не сомневалась, что Элнор – ведьма и богохульница, и, хотя я знал, что она представляет собой нечто большее, но с готовностью согласился. Добрая королева Мария объявила, что и ведьм, и диссентеров[33]33
  Диссентеры – члены протестантских сект, отделившихся от англиканской церкви в XVI–XIX вв.


[Закрыть] следует изгнать из ее королевства и из мира смертных. Ходили слухи, что более двухсот еретиков уже сожжено на костре, и графство Суссекс приняло участие во многих из этих сожжений. Я лично видел два неподалеку от Льюиса. Послали за саммонером, и в его присутствии я обвинил сестру Элнор как ведьму и еретичку.

(Саммонер – человек, которому платят за то, чтобы он приводил грешников на церковный суд, – Д)

Настоятельнице это понравилось, она как будто была рада моему искреннему раскаянию. Когда саммонер отправился готовиться к заточению Элнор, настоятельница велела мне предупредить мою паству о злодеяниях Элнор, чтобы больше никто от них не пострадал. В ее глазах сверкнул огонек, когда она намекнула, что на суде Элнор сможет все отрицать и призвать к ответу меня самого. Я прекрасно понимал, что истина действительно потребует этого, и подозревал, что настоятельница, моя новая защитница, тоже понимает это. Я поспешно отправился обратно в Бенфилд, мой лоб горел, как при настоящей лихорадке. Я заботился о своей безопасности и хотел оградить доброе имя моего отца. В деревне я быстро рассказал нескольким прихожанам, что мы с настоятельницей разузнали об Элнор, и слух распространился, как лесной пожар. Эти добрые люди пылали гневом, поскольку их вере нанесли такое оскорбление, которого они не могли перенести. Те, чьи дети пропали, взывали к возмездию, и их крики подхватили односельчане, вооружившись палками и дубинами. Они поспешили в церковь Св. Иосифа – неистовая, яростная толпа, и я последовал за ними, возбужденный их страстью – разве не был и я совращен порочностью Элнор? Среди нас были дети, которые некогда поклонялись святой монахине, а теперь презирали ее. И так внезапен был наш приход в церковь, что мы застали Элнор пред алтарем, у подножия статуи Пресвятой Богоматери, в объятиях молодой монахини Розамунды, которая так легко поддалась разврату. Как и я. Элнор с воплями выволокли из церкви, ее соучастницу в разврате отпихнули в сторону. О, как я съежился, когда встретил взгляд Элнор! Словно сто отравленных кинжалов вонзились мне в сердце. Она сразу поняла, что это я предал ее, и столько злобы было в ее глазах, что я упал на землю. Моя паства решила, что ведьма наслала на меня чары, и люди пальцами и палками выцарапали ей глаза. Но даже когда она завопила, ничего не видя, люди не сжалились, а продолжали колотить ее за ворожбу. Элнор кричала, что это я, их духовный поводырь, был ее сообщником во грехе, но я полностью отрицал все ее обвинения, велев пастве не обращать внимания на ложь еретички, а взглянуть на дьявольскую отметину у нее на теле. Я знал, что у нее на теле есть третий сосок (Алиса! – Д) – аномалия, которую невежды считают кормящей грудью для ведьмовского посредника. С нее содрали монашеские одежды и нашли проклятую отметину. Людей обуял еще больший гнев. Мужчины колотили ее, не зная жалости, а женщины и дети подзадоривали их, пока все обнаженное тело Элнор не покрылось ранами. И все это время ее убеждали признаться в ворожбе. Но она не призналась, и с ее уст срывались одни проклятия. Ей выдрали волосы, вымазанные в крови, и она превратилась в грязную, безволосую фигуру, но так и не призналась в колдовстве. О, какие мучения пришлось ей испытать! И все же мои мольбы прекратить кару звучали слабо и не были услышаны. Толпа – эти христиане – переломали ей руки и ноги и поволокли ее по грязи, а женщины и дети тыкали в ведьму кольями. Я не мог остановить их и уже не пытался.

Элнор взывала к милосердию, но так и не призналась в преступлениях, в которых ее обвиняли. Так разъярена была толпа, что проволокла ее к канаве – река была слишком далеко для их кипучей злобы. Когда ведьму бросили туда для испытания, вода обагрилась кровью, и обезображенное тело наконец забилось в агонии. Она призналась в колдовстве, и таковы были мой страх и потребность в возмездии, что я чуть сам не поверил в это. Да простит меня Бог и избавит от адских мук, но я хотел, чтобы это была правда.

Они отволокли Элнор к молодому дубу поблизости, обвязали ей шею веревкой и повесили. Она продолжала кричать, и эти крики заполнили мою голову, пока я не ощутил, что череп буквально раскалывается. А когда под ее голыми дергающимися ногами развели костер, агония охватила мое тело. Эти кровавые глазницы, где некогда были прелестнейшие глаза, глядели на меня сквозь толпу, когда крутящееся на веревке тело поворачивалось в мою сторону, и ее разбитые губы обрушивали проклятия на мою голову и на всех присутствующих, на каждого мужчину, женщину или ребенка и их потомство. И она проклинала Марию. Я не понял, имела ли она в виду Пресвятую Богоматерь или нашу добрую королеву Марию, и не знаю, понимала ли она сама это в своем безумии. Даже когда местный плотник – крепкий мужчина, не знавший слабости – вспорол ей живот и вытащил кишки и внутренности, так что они зашипели и обуглились на разведенном внизу костре, ее проклятия все еще звучали у нас в ушах.

В момент ее смерти я понял, что эта женщина в самом деле была не просто ведьма, так как небо потемнело, а земля задрожала у нас под ногами. Те, кто оказался в состоянии двигаться, убежали, остальные упали и съежились в грязи. Мне показалось, что моя церковь рядом сейчас перевернется, но крепкое здание устояло, лишь несколько камней выпало. Моя бедная смертная душа так перепугалась, что мне померещилось, будто из могил встают мертвецы. Не знаю, какие нечистые силы Восстали из ада от смерти Элнор. Сама земля словно разверзлась под моими ногами, и я смотрел в черную яму и видел там извивающихся тварей подземного мира, жалкие погибшие души, чьи отвратительные грехи не могли быть искуплены, чьи мучительные стоны наполняли мрачный пейзаж. Что за чудовище являла собою она, что вызвала на свет такие ужасы! Упав и отползая, как червь, я отвернулся от адского зрелища и посмотрел на обуглившийся, почерневший труп, который некогда был моей прелестной и порочной возлюбленной.

Веревка, на которой она висела, оборвалась, и страшный груз упал в костер, где булькал и шипел, пока не превратился в угли. Мне показалось, что из этой кучи углей донесся последний воющий крик, но это, конечно, было лишь плодом моего измученного воображения, поскольку в куче, бывшей когда-то прекрасным телом, не осталось ничего человеческого.

Стало темно, как ночью, хотя день еще не закончился, на темноту надвинулась новая темнота, и я убежал из этой преисподней. Из черной ямы, терзая мои чувства, поднимался страшный смрад и доносились нечеловеческие крики. Я бежал на нетвердых ногах, земля все еще колебалась, и я умолял Господа нашего Христа спасти меня от гнева Сатаны. Я нашел приют и убежище в склепе под церковью и закрыл глаза от демонов, которые вставали передо мной и манили из своих потревоженных мест упокоения. Три дня я скрывался в этой мрачной могиле, забившись в самый темный угол, накрыв голову какой-то дерюгой, зажмурившись, чтобы не видеть маячивших призраков. Возможно, время, проведенное в этом одиноком убежище, окончательно подточило мой рассудок, поскольку, когда слуги моего отца наконец нашли меня, мои губы не могли выговорить связных слов.

Меня вытащили оттуда, и дневной свет ослепил мои глаза. И это было хорошо, так как мне совершенно не хотелось снова видеть эту страшную картину. Меня заперли в комнате в доме отца, и врачи лекарствами и ласковыми речами пытались успокоить мои метания. Они сообщили, что бенфилдские жители, крестьяне и их жены и дети, не хотят вспоминать о том дне зла, но сказали, что Элнор призналась в ворожбе и убийстве троих детей и, прежде чем испустить дух, прокляла их. Гром потряс землю, и на небе собрались темные тучи, хотя дождь так и не пошел. Но никто не говорил о восставших из могил демонах и разверзшейся преисподней. Я умолял отца и епископа поверить мне, но в их ответах слышалось мягкое предостережение: Элнор отравила мой ум своими снадобьями, и я видел то, чего не было, что жило лишь в мире моих грез. Я продолжал свои тирады, и позвали двух слуг, чтобы они привязали меня к кровати.