Текст книги "Святыня"

Автор книги: Джеймс Герберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Глава 26

Жила-была девочка со светлой косичкой,

Ходила в платьице пестром,

И когда была доброй, была очень добра,

Но когда была злой, то была монстром.

«Джемима» (неизвестный автор)

Походка монсеньера Делгарда стала заметно менее энергичной, а высокая фигура сгорбилась еще сильнее, чем обычно. На главной улице было темно и тихо, два паба еще не вынесли свою субботнюю ночную торговлю на тротуар, и шаги священника по бетону раздавались одиноко и громко. Лишь немногие витрины были освещены, а огни фонарей вдоль дороги светили слабо, отбрасывая тени, еще более угрожающие, чем естественная темнота. Опять стоял жестокий холод, с переходом от февраля к марту значительных изменений в погоде не почувствовалось. Священник поднял воротник пальто, задумавшись, только ли возраст виновен в том, что в кости проникает этот озноб. Он содрогнулся, ощутив, как холод кончиками щупальцев коснулся нервов.

Он различил впереди огни монастыря, хотя его обычно зоркие глаза словно застилала пелена. Голова болела, и холодный воздух не облегчал боль, а мысли были тревожны. Огни монастыря сияли, маня к себе, словно предлагая безопасное убежище, место уединения вдали от нависающей церкви. Но не ложное ли это убежище? Что пугает его в этом святом месте? Делгард отмел сомнения. В тех стенах нашла безопасность девочка, напуганный, ошеломленный ребенок. Но, возможно, этого ребенка кто-то использует…

В прошлом Делгард не раз сталкивался с таким феноменом, как «одержимость бесом», и помогал жертвам победить зло внутри себя, помогал их душе избавиться от шизофренических эмоций, которые сковывали и терзали сознание. В последние годы усилия от таких психологических битв стали чрезмерными для его изможденного тела, его ум (или душа) требовали все больше времени для восстановления. Впрочем, с возрастом и сломанные кости срастаются дольше. Он вдруг повернул голову, словно плеча коснулся бестелесный перст.

Улица пуста. Любители достопримечательностей исчезли, дожидаясь дня, а репортеры удалились на ночь, нетерпеливо предвкушая воскресное утро перед днем напряженного труда. Делгард снова взглянул на монастырь и ускорил шаги, отказываясь признать, что бежит от пугающей неопределенности позади к тревожной неопределенности впереди.

Проходя мимо обгоревшего остова гаража, он вдруг подумал о Джерри Фенне. Взволнованный репортер позвонил Делгарду на следующий день после ужасного инцидента, рассказал, что случилось, что сам видел, а потом… ни звука. Фенн исчез и никому не сообщал, даже собственному редактору, даже Сьюзен Гейтс, где его найти и что он делает. Делгард беспокоился о репортере – не впутал ли он Фенна во что-то, чего тот не мог понять и от чего, следовательно, не мог уберечься? Этот парень был не дурак, и его цинизм обеспечивал ему некоторую защиту. Но лишь до известной степени. За определенной чертой он был так; же уязвим, как и все остальные. Делгард вдохнул морозный воздух и выдохнул белое облачко – как будто вылетела душа.

У монастыря, заехав двумя колесами на поребрик, стояла патрульная машина, из которой полисмен наблюдал, как священник подходит к воротам.

Фары ослепили Делгарда, и он застыл на месте, словно парализованный кролик.

– Извините, – послышался голос из окна – Монсеньер Делгард, не так ли?

Фары погасли, оставив священника на несколько мгновений ослепленным. Он услышал, как дверь открылась, и различил лишь темный силуэт приближающегося полицейского.

– Не ожидал посетителей в этот час ночи, – послышался голос.

Ворота монастыря открылись, и полисмен отошел в сторону, пропуская священника.

– Спасибо, – сказал Делгард, входя в монастырский двор. – Ночью не было журналистов?

Полицейский хмыкнул.

– Исключено. Сегодня суббота. Они или в пабах напиваются до бесчувствия, или спрятались под одеяло в ожидании завтрашних великих событий. Большинство предпочли второе, насколько я знаю эту породу.

Делгард молча кивнул и, пройдя через двор, поднялся по трем ступенькам к главной двери. У него за спиной ворота со скрипом захлопнулись. Он позвонил и стал ждать.

Казалось, прошло немало времени, прежде чем дверь отворилась, и холод охватил священника с новой силой, наказывая за то, что тот какое-то время не двигался. В дверях опасливо показалась монахиня, ее лицо было еле различимо, так как свет падал из-за спины.

– Ах, монсеньер! – проговорила она с облегчением, и дверь открылась шире.

– Меня ждет мать-настоятельница, – сказал он, входя.

– Да, конечно. Позвольте проводить вас…

– Рада, что вы пришли, монсеньер Делгард, – послышался голос с другого конца вестибюля.

Мать Мари-Клер, настоятельница монастыря, а также глава монастырской школы, подошла к нему; на груди ее поверх серой рясы блестел серебряный крест, отражая падающий сверху свет. Это была маленькая женщина, худая и хрупкая, какими обычно бывают монахини, но, казалось, гораздо более суровая. На узкой переносице поблескивали очки, а невыщипанные брови придавали лицу строгость, которая, Делгард знал, на самом деле не была присуща этой женщине. Ее руки были сцеплены на животе, словно она непрерывно молилась, и священник подумал, что, возможно, так оно и было. Настоятельница встала перед ним, и он увидел в глазах за стеклами очков тревогу.

– Простите, что я так поздно, мать-настоятельница, – проговорил Делгард. – Было много приготовлений к завтрашнему дню.

– Понимаю, монсеньер. Вы очень любезны, что пришли в столь поздний час.

– Она в своей комнате?

– Да, но не спит. Ей как будто бы отчаянно нужно вас увидеть.

– Так она знала, что я приду?

Мать Мари-Клер кивнула.

– Можно предложить вам выпить чего-нибудь горячего, прежде чем вы увидитесь с ней? Вы, должно быть, замерзли.

– Нет, спасибо. Все в порядке. Думаю, мне лучше сразу отправиться к ней.

– Вы не хотите встретиться с ней здесь? Или в моем кабинете?

Делгард улыбнулся.

– Нет, наверное, ей будет легче говорить в уединении своей комнаты.

– Как изволите, монсеньер. Я провожу вас.

Он поднял руку.

– Я знаю, где ее комната, мать-настоятельница. Пожалуйста, не беспокойтесь. – Делгард двинулся к лестнице, на ходу расстегнув пальто и отдав его сестре-монахине, которая отворила ему дверь.

– Монсеньер?

Он остановился и обернулся.

– Как вы думаете, было бы разумно позволить Алисе присутствовать на завтрашней мессе?

– Она хочет этого, мать-настоятельница. Она настаивает…

– Она всего лишь ребенок… – Монахиня не договорила.

– С которым нужно обращаться как можно бережнее, – мягко закончил Делгард.

– Но толпа Столько народу…

– Мы не можем держать ее взаперти. Боюсь, люди заподозрят какую-нибудь зловещую причину.

– Но ради ее же пользы.

– Она так расстраивается, когда мы не пускаем ее в церковь. Я думаю так же, как вы, преподобная мать, но не все от меня зависит.

– Конечно, епископ Кейнс…

– Нет, не только епископ хочет показать Алису народу. Такие решения больше не принимаются единолично. Пожалуйста, не беспокойтесь о ее безопасности: девочку будут хорошо охранять.

– Меня беспокоит состояние ее ума, монсеньер. – В тоне настоятельницы не было ни порицания, ни горечи, а только забота и печаль.

– Нас всех это беспокоит, преподобная мать. Заверяю вас – всех.

Он начал медленно подниматься по лестнице, словно ему не хотелось добраться до верхнего этажа.

Мать Мари-Клер машинально потрогала серебряный крест на цепочке и прошла в крохотную молельню за вестибюлем, где горячо молилась до прихода монсеньера Делгарда Монахиня, отворившая ему дверь, теперь заперла ее и прошла вслед за настоятельницей по вестибюлю, остановившись по пути, чтобы повесить пальто священника на вешалку под лестницей. Она смотрела на поднимающуюся по ступеням фигуру, пока монсеньер не исчез во мраке верхнего этажа, а затем вернулась к своим обязанностям по монастырской кухне.

На верху лестницы Делгард остановился, давая глазам привыкнуть к слабому освещению. С обеих сторон коридора располагались редкие двери, ведущие в кельи монахинь. Комната, Которую он искал, находилась в середине коридора, справа. Священник удивился, что Молли Пэджетт так настоятельно понадобилось увидеться с ним этой ночью, и сказал себе, что скоро узнает причину. Он подошел к двери и тихо постучал.

Одно мгновение не слышалось ни звука, потом раздался голос:

– Кто там?

– Это монсеньер Делгард, – ответил священник тихо, не желая беспокоить спящих.

Дверь почти мгновенно открылась, и оттуда показалось бледное, утолщенное лицо Молли.

– Большое вам спасибо, что пришли, – сказала она, и голос ее дрожал.

– Мать Мари-Клер сказала, что вам нужно…

– Да, да, мне нужно было вас видеть. Простите, что пришлось прийти в такой час. Пожалуйста, входите.

В комнате была одна койка, умывальник, жесткий, неудобный с виду стул, крохотный шкафчик для одежды – и больше никакой мебели, не считая черного распятия на стене. После мрака в коридоре единственная лампочка под потолком казалась неприятно яркой. Молли Пэджетт села на край кровати и сцепила руки на коленях, а Делгард отодвинул от стены стул и поставил рядом с женщиной. Он сел, позволив себе чуть слышно застонать от удовольствия, притворяясь, что кости болят сильнее, чем в действительности: он понимал, что женщина побаивается его, и старался казаться не таким грозным.

– Боюсь; от этой погоды мои суставы задеревенели, – с улыбкой сказал священник.

Молли улыбнулась в ответ, но ее улыбка была короткой, нервной.

Он ощущал себя слишком усталым для долгой преамбулы, но чувствовал, что нужно снять напряжение.

– Как они принимают вас здесь, в монастыре, Молли? С виду здесь не очень уютно.

Она посмотрела на свои руки, и он увидел, что они крепко сжаты.

– Они очень добры к нам, святой отец… простите, монсеньер.

Делгард наклонился и потрепал женщину по руке, его огромная ладонь скрыла обе ее руки.

– Все в порядке. Нет никакой разницы между монсеньером и простым священником – только прихотливый титул, вот и все. Вы выглядите усталой, Молли. Вы не спали?

– Не очень хорошо, монсеньер.

– Ну, это понятно: вы столько пережили. Разве врач не прописал вам что-нибудь? Что-нибудь, чтобы расслабиться, легче уснуть.

– Да-да, он дал мне какие-то таблетки. Но мне не хочется их принимать.

– Уверен, они не принесут вреда. Врач дал их, считая, что от них будет только лучше.

– Нет, дело не в том, – быстро проговорила Молли. – Видите ли, дело в Алисе. Я могу понадобиться ей ночью. Она может позвать меня.

– Уверен, о ней заботится кто-нибудь из монахинь.

– Ей может понадобиться мать. Если она проснется среди ночи и вдруг испугается. Ей понадобится мать…

Делгард увидел, что, прежде чем Молли склонила голову, ее глаза начали наполняться слезами.

– Не убивайтесь так, Молли, – ласково проговорил он. – Я знаю, что на вас свалилось тяжелое бремя, но обещаю: вам станет легче. Потеря любимого мужа, нечто странное, происходящее с Алисой…

Она подняла на него глаза, и сквозь слезы в них засияла внутренняя гордость, которой она не могла и не пыталась скрыть.

– С ней происходит нечто чудесное, святое, монсеньер. Леонард… Леонард… Он не мог этого понять, не мог оценить всего, что произошло с моей Алисой. Он не верил в Бога, монсеньер, и потому для него все это ничего не значило.

Священник был поражен отвращением в голосе женщины, когда она говорила о своем бывшем муже.

– Он думал, что мы просто сможем делать на этом деньги. Вы знали это, монсеньер? – Молли по качала головой, словно сама не могла поверить этому. – Он хотел делать деньги на моей девочке.

– Я уверен, он так же заботился о ее благе, как и вы, Молли. Не думаю, что он стал бы извлекать из нее прибыль.

– Вы не знали его так, как я. Сначала он возненавидел все случившееся, презирал Алису, словно она во всем виновата. Он не хотел пускать нас в этот монастырь, не хотел, чтобы мы жили в окружении добрых сестер. А потом понял, что маленькая Алиса может принести ему деньги. Все остальные получают барыш, говорил он, почему же ее родной папаша не может делать то же? Он собирался рассказать все газетчикам за самую высокую цену – все об Алисе, и обо мне, и о себе. Это был порочный человек, монсеньер!

– Молли, успокойтесь, пожалуйста – Голос Делгарда стал твердым, хотя по-прежнему звучал тихо. – Вы слишком многое пережили, вы сами не понимаете, что говорите.

– Извините, я не хотела… – Ее тело раскачивалось на кровати взад-вперед, и теперь на колени закапали слезы.

– Вам принести чаю или воды?

Молли помотала головой, продолжая смотреть вниз, но раскачивание постепенно прекратилось.

Делгард ругал себя за то, что дал ей так расстроиться, это совершенно не входило в его намерения, но вспышка была так внезапна, так неожиданна. Он решил, что нет смысла исправлять ситуацию.

– Зачем вы хотели меня видеть, Молли? Из-за Алисы?

Она как-то вся сгорбилась и не сразу ответила, но в конце концов вытащила из рукава своей шерстяной кофты измятый носовой платок и вытерла глаза, прежде чем взглянуть на священника.

– Это больше касается меня и Лена, – ответила Молли срывающимся голосом.

Он подался вперед.

– Что вас тревожит?

– Я… я никогда не говорила об этом отцу Хэгану. Все эти годы я не признавалась ему. А теперь слишком поздно.

– Вы можете исповедоваться мне, Молли. Вы знаете: что бы вы ни сказали, это останется между нами и Богом.

– Я всегда стыдилась сказать ему, монсеньер.

– Я уверен, отец Хэган понял бы. Он бы не осудил вас, Молли.

– Я просто не могла.. – Она содрогнулась, но словно бы с усилием овладела собой.

– Что вы не могли сказать приходскому священнику? – тихо спросил Делгард.

Молли не смотрела на него, и ее слова остались непроизнесенными.

– Он… Отец Хэган знал, что я была беременна, когда венчал нас с Леном. Я сказала ему, призналась, что…

Делгард молчал, сцепив свои большие руки.

– Но я не сказала ему всего, – скороговоркой прозвучали слова.

– Что же вы утаили от своего священника? – пришлось спросить Делгарду. – Вы знаете, что не может быть полного прощения, если вы не исповедовались во всем.

Молли тихо застонала.

– Знаю, знаю, но я не могла это сказать, не могла сказать ему!

– Можете сказать теперь мне, Молли. Нет нужды дальше терзать себя.

Она всхлипнула и приподняла голову, но глаза по-прежнему смотрели вниз.

– Дело в том… просто этот луг… лужайка рядом с церковью Святого Иосифа… она стала святым местом, монсеньер. Это святыня.

Делгард терпеливо ждал.

– Лен… Леонард обычно поджидал меня у церкви, пока мы не поженились. Он не мог войти, говорил, что там ему не по себе. Тогда я не понимала, как он ненавидит религию. А если бы знала, может быть, и не вышла бы за него. – Она вытерла платком мокрые щеки. – Я обычно работала в церкви даже в те дни, монсеньер. Я любила это место, как-как и Алиса любит. А Лен… я уже сказала, что он ждал меня.

Молли глубоко вздохнула, словно боясь признаться.

– Однажды он был там, сразу за стеной, и наблюдал за мной – я собирала увядшие цветы с могил. Он позвал меня через стену. К тому времени мы гуляли уже месяца два, но… но в действительности между нами ничего не было. Вы понимаете, что я имею в виду – ничего… ничего действительно серьезного.

Делгард медленно кивнул.

– Но в тот день… в тот день я не знаю, что нашло на нас обоих. Был вечер – довольно темно – и стояло лето. Теплый вечер после прекрасного дня. Мы поцеловались, стоя по разные стороны стены; конечно, никто нас не видел. А потом он поднял меня и перенес через стену. Он был такой… такой сильный, такой настойчивый. И я не могла устоять, монсеньер, я ничего не могла с собой поделать. – Грудь Молли поднялась и опустилась, словно женщина задыхалась, словно воспоминания о той страсти по-прежнему жили в ней. Она покраснела, смущенная своими чувствами. – Мы легли под стеной, в том поле, на той святой земле, и любили друг друга. Я не знаю, что на меня нашло! Никогда раньше ни с кем я не заходила так далеко, пожалуйста, поверьте мне, но в тот день я оказалась беспомощна, меня захлестнуло. Нас обоих. Мы были как будто разные люди, будто чужие друг другу. Как будто и любви никакой не было, а просто… просто страсть, просто похоть! О Боже, смогу ли я когда-нибудь получить прощение?

Его сгорбленные плечи словно ссутулились еще больше, когда он проговорил:

– Конечно, вы прощены. Было глупо с вашей стороны держать в себе эту бессмысленную вину все эти годы. Если вам нужно отпущение грехов, я…

– Алиса была зачата в том поле, монсеньер, как вы не понимаете? А теперь там место поклонения Пресвятой Деве…

У него вдруг закружилась голова. Но это же смешно! Такой грех, происшедший так давно, не имел отношения к тому, что происходит сегодня! И все же от этого упоминания он почувствовал растущую слабость. Делгард боролся, чтобы скрыть свой ужас.

– Вы… вы исповедовались в этом грехе отцу Хэгану много лет назад.

– Он был новичком в приходе. И я оробела, когда это случилось – так близко от церкви, и вообще…

– Это не важно.

– Но это святая земля.

– Нет, Молли, это место за границей церковных владений. И даже теперь, далее теперь, хотя завтра на лугу состоится служба, место так и не освящено. В вашем признании не было нужды. – Он искал верные слова, понимая ее переживания, но деликатного способа спросить не было. – Почему… почему вы так уверены, что Алиса была зачата именно тогда? Разве не было других случаев…

– Нет-нет, монсеньер. Это случилось именно тогда После этого мне было так; стыдно, так стыдно! И я забеременела, почти сразу. Не спрашивайте, откуда я знаю – просто знаю. После этого я не позволяла Леонарду прикасаться ко мне, пока мы не поженились. Но я была счастлива своей беременностью. Я хотела ребенка. Несмотря на грех. Я чувствовала, что мой младенец – это дар Божий. Да так и получилось, разве вы не видели? Я была немолода, монсеньер, я могла остаться старой девой. – Она сдавленно засмеялась. – И чуть не осталась. Приходская старая дева! Возможно, потому я и проводила столько времени в церкви. Это стало моей жизнью. Но Бог даровал мне кое-что лично, чтобы я заботилась об этом даре, как о самой церкви. Это неправильно, да, монсеньер? За мой грех мне не мог быть послан такой дар, правда? Бог не поощряет грешников.

Делгард вздохнул Признание этой женщины опечалило его, а собственное смущение привело в оторопь. Если бы были простые ответы! Священник должен скрывать свои сомнения, свое замешательство, он должен казаться сильным в своей вере, убежденным, что пути Господни всегда справедливы, и не допускать растерянности, вторгающейся в собственную веру. Как утешить эту женщину, когда ее вопросы терзают его собственную убежденность? И когда ее слова вызывают особое отвращение внутри его. Это признание не имеет особого значения, но почему же оно так мучительно?

– Вы получили благословение ребенком, – .услышал Делгард собственные слова, – и должны быть благодарны за это. Вам не следует чересчур задумываться об этом.! – Не то, не то – но что еще мог он сказать? – Не мучьте себя тем, что случилось столько лет назад. Вы вырастили прекрасное дитя, воспитали его в духе церкви, как Господь и ожидал от вас. Успокойтесь, Молли, и не задумывайтесь больше. Господь может сейчас наградить за то, что вы совершите после.

Она улыбнулась, слезы по-прежнему блестели в ее глазах.

– Кажется, я поняла, что вы сказали, монсеньер. Да, Алиса – это особый дар; Он избрал меня стать матерью… матерью…

– Помолчите пока. Чудеса еще не подтверждены. Вы не должны быть так уверены в этом, пока не должны.

Молли улыбнулась шире, словно говоря, что она-то уверена, она-то знает. На мгновение ее лицо омрачилось.

– Значит… значит, не было никакого осквернения святой земли?

– Какое же осквернение? Это произошло одиннадцать лет назад, задолго до того, как место стали считать.. – Он помедлил – Священным Ваш грех заключался не в непочтительности, а в страсти, и за это вы уже прощены.

С ее плеч словно свалилась тяжесть.

– Спасибо, монсеньер. Извините, если я показалась вам глупой.

Он похлопал ее по руке.

– Не глупой, Молли. Последние события встревожили ваш ум, но все это не так важно, как вы думаете. Я лишь хочу убедить вас отмести все тревоги. Грядущие недели, месяцы наложат свое, новое бремя. Вы не хотите произнести со мной короткую молитву?

– Покаяние?.

– Нет, не покаяние. Я уже сказал вам, что грех, в котором вы признались, давно прощен. Давайте вместе помолимся, чтобы Господь дал нам силы вынести то, что может произойти в будущем.

Делгард склонил голову, и несколько минут они молча молились. Потом он перекрестил Молли и встал на ноги. Она улыбнулась ему, и он заметил оставшуюся в ее глазах плохо скрытую тревогу.

– Спасибо, монсеньер, – сказала женщина.

– Да пребудет с вами мир. – Прежде чем открыть дверь, он повернулся к Молли, и, сам не зная почему, спросил: – Больше ничего вы не хотите рассказать мне об Алисе?

Она как будто вздрогнула.

– Об Алисе? Что вы имеете в виду, монсеньер?

Несколько секунд он смотрел на нее, потом отвернулся.

– Это не важно, Молли. – Делгард открыл дверь. – Но если вам понадобится поговорить со мной, если что-либо в дочери вызовет у вас тревогу, пожалуйста, без колебаний обращайтесь ко мне.

Он закрыл за собой дверь и несколько мгновений стоял в темноте, собираясь с мыслями. Алиса, зачатая в поле, где теперь ей явилось видение! Это могло не иметь никакого значения. Конечно же, это могло не иметь никакого значения! Ее болезнь, когда она стала глухонемой… Тогда она тоже была в поле? Нет-нет, это не имеет к делу никакого отношения. Это просто странное осложнение после болезни. Не может быть никакой связи. Почему же на душе у него так тяжело? Почему его так беспокоит то, что рассказала Молли Пэджетт? Он коснулся пальцами лба и провел до переносицы, надавив, чтобы ослабить боль. Никогда он не испытывал такого сомнения. За все дни своей духовной карьеры он не был настолько неуверен, как сейчас. Возможно, внезапная смерть отца Хэгана поразила его больше, чем ему казалось. Делгард медленно пошел по коридору к лестнице, по-прежнему стараясь не разбудить спящих за дверями с обеих сторон. Отец Хэган казался так…

Он вдруг остановился, от прилива крови сердце бешено заколотилось. Из общей тени возникла тень человеческая.

– Кто?..

– Это я, монсеньер Делгард, мать Мари-Клер. Извините, что напутала вас.

Делгард смог вздохнуть.

– Мать-настоятельница, человеку моих лет не стоит переживать такой испуг. – Он пытался говорить легко. – Старому, изношенному сердцу шок не на пользу.

– Простите меня, но я хочу, чтобы вы выслушали кое-что, – проговорила она шепотом.

– Что же, преподобная мать? – спросил он, мгновенно насторожившись.

Настоятельница увлекла его с собой по коридору.

– Каждую ночь с тех пор, как с нами Алиса, я или одна из сестер останавливаемся у ее двери проверить, не кричит ли она во сне. В двух случаях я слышала за дверью голос. И сестра Теодора тоже слышала.

– Алиса не может уснуть? Многие дети, оставаясь одни, говорят сами с собой.

– О нет, монсеньер, дело не в том. Я бы даже сказала, что девочка спит слишком много и слишком часто. Однако доктор думает, что это хорошо, учитывая постоянный стресс.

– Вы хотите сказать, что она разговаривает во сне? – Его голос звучал слишком громко, и Делгард сдержал себя. – Тут не о чем тревожиться, преподобная мать. Это просто симптом смятения, в котором она пребывает. Смерть отца…

– Нет, меня встревожили ее слова, монсеньер. Они… странные, не детские.

Заинтригованный, Делгард придвинулся к двери, за которой спала Алиса.

– Что за слова? – прошептал он. – Что она говорит?

– Послушайте сами, монсеньер.

Он тихо повернул ручку и медленно приоткрыл дверь. Они прислушались. Делгард вопросительно взглянул на мать Мари-Клер, и она, хотя в темноте не видела его лица, опутала недоумение священника.

– Она говорила всего несколько мгновений…

Ее голос прервался, когда с кровати послышалось бормотание. Монахиня приоткрыла дверь шире и проскользнула внутрь, Делгард последовал за ней. Ночник на столике у стены отбрасывал на голую комнату тусклый свет, открывая маленькую кроватку с белыми простынями и бесформенный ком под одеялом. Фигура пошевелилась, и священник с монахиней затаили дыхание.

– О, не отвергай меня, милый…

Делгард напрягся. Это был голос Алисы, тихий, но с каким-то изменившимся тембром Священник напрягся, улавливая слова.

– …Пусть твоя страсть наполнит меня…

В голосе слышался сильный акцент, гласные растягивались почти вульгарно.

– …Безумный, совершенно безумный…

Едва разборчивые, то слишком тихие, чтобы расслышать, то… слишком странные, чтобы понять.

– …Грубо воспользовался мной…

Это был не иностранный акцент, а один из местных говоров, и Делгард не смог определить, в каком графстве так говорят. Вроде бы где-то на юго-западе. Слишком резко, жестко… Девочка назвала имя, но священник не расслышал его.

– …Страсть, что бичует мое тело…

Он было двинулся вперед, но ощутил, как мать Мари-Клер слегка придержала его за руку.

– Лучше не тревожить ее, монсеньер, – прошептала монахиня.

Священник поколебался, ему хотелось услышать еще. Но Алисин голос перешел в невнятное бормотание, слова слились словно в один непрерывный звук. Прямо на глазах она словно погрузилась в глубокий сон, и вскоре слова совсем затихли, слышалось лишь ровное, глубокое дыхание.

Монахиня поманила Делгарда из комнаты, и он подчинился. Она тихо закрыла дверь.

– Что это за говор, преподобная мать? – спросил он, не повышая голоса. – Она каждый раз так говорит?

– Вроде бы каждый, монсеньер, – ответила настоятельница. – Пожалуйста, пойдемте со мной: я хочу еще кое-что показать вам.

Прежде чем последовать по коридору за темной фигурой, Делгард еще раз оглянулся на дверь. Спускаясь по лестнице, монахиня сказала:

– Трудно разобрать, что она говорит. Сначала я думала, что, может быть, во сне подсознательно действует затруднение речи. Столько лет немоты – это могло сказаться.

– Нет, я уверен, это невозможно. Если бы, наоборот, она заикалась наяву и говорила гладко во сне, это могло бы иметь какое-то объяснение.

– Я согласна с вами, монсеньер. Это была просто Первая глупая мысль, и я ее быстро отмела. Кроме того, мне кажется, слова выговариваются отчетливо, хотя и странно на слух.

– Это какой-то диалект?

– Мне кажется, да, но не могу определить какой.

– И я тоже. Похож на корнуэльский, но не совсем.

– Да, не совсем. К сожалению, во сне Алиса говорит короткими обрывками, и не разобрать ни акцента, ни значения слов.

Они спустились по лестнице, мать Мари-Клер пересекла вестибюль и открыла дверь в свой кабинет. Она указала на кресло, и священник сел.

– Теперь можно предложить вам выпить, монсеньер Делгард?

Он покачал головой.

– Нет-нет. Возможно, чуть погодя. Вы сказали, что хотели что-то показать мне.

Настоятельница отвернулась и подошла к бюро с выдвижными ящиками. Прежде чем выдвинуть верхний, она сказала:

– Алисе приходится много времени проводить в одиночестве в своей комнате. Возможно, слишком много для такой молодой девочки. В монастыре нечем ее занять, но она, кажется, любит рисовать карандашами и красками. – Монахиня выдвинула ящик и вынула папку. – Я собрала выброшенные ею рисунки за все время, что Алиса у нас.

Она повернулась и положила папку на свой письменный стол.

– Ее увлекает лишь одна тема.

– Ах да, – сказал Делгард. – Отец Хэган, до того как умер, показывал мне ее рисунки. Мать девочки позволила ему взять некоторые. На всех одно и то же – по нашим догадкам, это Пресвятая Дева.

– Да, монсеньер, верно. У Алисы не очень большие способности к живописи, но есть определенный… энтузиазм к этой теме. Я бы сказала, почти что наваждение.

– Девочка боготворит Марию. – Он позволил себе улыбнуться. – Кажется, это очевидно всем. Думаю, ее преданность…

– Преданность? Вы так думаете, монсеньер? – Мать Мари-Клер открыла папку и протянула ему первый лист. Священник взял, и рисунок задрожал в его руке.

– Не может…

– И та же фигура везде, монсеньер. – Монахиня разложила на столе остальные листы. Все отличались грубостью рисунка, одинаково безвкусными тонами, широкими, неумелыми мазками.

Даже нарисованная непристойность была одна и та же, хотя где-то напряженный фаллос мог отличаться от других размером и цветом, груди могли отличаться формой, на некоторых рисунках ухмыляющиеся красные губы более искривлены.