Текст книги "Подземелья Лондона (СИ)"

Автор книги: Джеймс Блэйлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

VII
ФЕРМА «ГРЯДУЩЕЕ»

Камни старого дома, стоявшего посередине фермы почти сотню лет, отливали серо-синим. В сырую погоду прожилки синевы становились еще гуще, и стены начинали напоминать цветом яйцо малиновки. Некогда красную черепицу испещрили коричневые пятна. Сент-Ив, Элис и Матушка Ласвелл сидели в салоне на мягких стульях, глядя сквозь высокое французское окно на теплицу, внутри которой виднелись силуэты растений. Приятная погода бесповоротно ушла, небо затянули мрачные тучи.

Поблизости располагалась конюшня с голландской дверью, верхняя половина которой была распахнута, и оттуда выглядывала довольная морда серого мула Неда Лудда, с любопытством озирающего великий мир снаружи. У двери стояла Клара Райт и ласково поглаживала животное по шее. Мул слыл поразительно разумным и к этому времени освоил азбуку до буквы «Т». Предполагалось, что вскоре, когда он освоит весь алфавит, его научат складывать слова – и все это под руководством Клары.

До отъезда на ферму «Грядущее» Матушка Ласвелл настояла на том, чтобы Сент-Ив открыл ей причину смерти Сары Райт, однако его рассказ скорее озадачил ее, нежели добавил ясности. Дыры в полу явно ее взволновали. Матушка заставила Лэнгдона описать увиденное в мельчайших деталях, а затем покачала головой и сказала: «Они не нашли». От пояснений она воздержалась, а Сент-Ив не стал расспрашивать, что именно не нашли эти «они» и откуда ей об этом известно. По прибытии на ферму Матушка Ласвелл сообщила печальное известие Кларе, ограничившись, правда, неизбежным минимумом, но та лишь кивнула. Она со всей очевидностью уже знала о смерти матери и даже обозначила Матушке Ласвелл точное время предшествующего дня, когда у нее возникло чувство, что Сара испустила последний вздох.

Матушка Ласвелл разлила чай по чашкам, раздала молоко и сахар, а затем уселась в свое кресло.

– Клара потеряла зрение в семь лет, – сказала она. – Вскоре после этого Сара выставила своего мужа, мерзавца Клемсона Райта, из дому. Это было… очень скверно. Он бил Сару, понимаете? И отбирал деньги, которые она отложила, – те, что она получила еще от своей матери. Хвала небу, он так и не вернулся. Клара перебралась сюда несколько месяцев спустя почти восемь лет назад.

– Чем вызвана слепота Клары? – спросил Сент-Ив Матушку Ласвелл. – Она теряла зрение постепенно?

– Вообще-то это случилось внезапно.

– И имело физическую природу?

Матушка пожала плечами, будто вопрос не имел значения.

– А вы думаете, истерическую? Не очень удачная идея, профессор. Удивит ли вас то, что я переписывалась по этому поводу с самим месье Шарко[12]12
  Французский психиатр, невролог, учитель Зигмунда Фрейда. Установил психогенную природу истерии, широко использовал гипноз в исследованиях и лечении заболеваний.


[Закрыть]? Вы ведь слышали это имя, сэр?

– Выдающийся французский врач, хотя придерживается умеренно современных взглядов.

– Моя добрая подруга Мейбл Морнингстар была знакома с ним. Он дружил с покойным мужем Мейбл. Шарко предложил мне привезти Клару в Париж на курс гипнотерапии. Это означало, что нам придется провести какое-то время в французской столице. Клара отказалась ехать, и ни Сара, ни я не стали настаивать. Понимаете, в глубине души я убеждена, что Шарко шарлатан – второй Месмер, если угодно, – который хочет вынести на публику несчастье Клары, чтобы сделать имя себе.

– Ну что ж, – ответил Сент-Ив, – я полагаю, что этот вопрос пока остается открытым, хотя работы Шарко весьма занимательны. Я не собираюсь изображать инквизитора на допросе, но все же хотел бы спросить: не обращался ли Клемсон Райт с девочкой неподобающим образом?

– В том-то и дело… – вздохнула Матушка Ласвелл.

– Понятно. А теперь еще и этот кошмар, – Сент-Ив покачал головой и уставился в свою чашку, словно пересчитывая чаинки.

– И тем не менее Клара обладает силой духа, которой я завидую, – сказала Матушка Ласвелл. – Порой я чувствую себя такой слабой в ее присутствии!

Элис бросила взгляд в темное вечернее окно: Клара в освещенной лампой конюшне скармливала мулу яблоко. Ее поразило, что девочка, пережив такие несчастья, все же способна радоваться жизни. Матушка Ласвелл налила им еще чаю. «А вот она выглядит утомленной, – подумала Элис, – и не только невзгодами этого дня, но и прошлыми годами тревог и мучений – порочным, убийственно жестоким мужем, и сыном, который был еще хуже. Оба они теперь мертвы, и мир без них стал лишь лучше. Однако их злобные призраки до сих пор вторгаются в жизнь этой женщины».

– Хотите, расскажу кое-что занимательное? – спросила Матушка Ласвелл, нарушив молчание.

– Непременно, – откликнулся Сент-Ив.

– Открою вам, что Клара – водоискательница огромной мощи. Ее способность находить грунтовые воды и все, что связано с мертвецами, поразительна.

– Вы хотите сказать, что она освоила искусство лозохождения? – уточнила Элис.

– Нет, дорогая. Я имею в виду, что Клара сама и есть поисковая лоза – человеческий гидроскоп. С ней случается припадок, когда она оказывается над подземными водами, даже если протекают они на большой глубине. Девочка начинает крутиться волчком и не может совладать с собой. Если ее не увести оттуда, она впадает в ступор.

– Скажу вам правду, – вздохнул Сент-Ив, – я скептически отношусь ко всем этим жезлам и гидроскопам, позволяющим отыскивать погребенные человеческие тела, сокровища или что там еще… Эта идея была отвергнута давным-давно.

– Вы не были бы так категоричны, профессор, увидев, как Клара входит на кладбище. Честно говоря, мы держали ее на ферме почти как пленницу, потому что обыкновенная земля под ее ногами могла стать источником истинных кошмаров, стоило ей проявить неосторожность. Мать сделала Кларе пару башмаков с подошвами из свинцового листа – это ослабляет эффект, но девочке в них плохо. Понимаете, башмаки подавляют ее способность к ясновидению, потому что слой свинца изолирует ее от земли. Когда ясновидящий лишен обычного зрения, утрата способностей очень мучительна, она ощущается как увечье. Временами Клара справляется с эффектом гиперчувствительности, декламируя стихи или называя буквы алфавита в странном порядке, который придумала сама. Сара научила дочь стихотворению мистера Лира[13]13
  Лир, Эдвард (1812–1888) – английский художник, иллюстратор и поэт, создатель поэтического жанра нонсенса. Повлиял на творчество Льюиса Кэрролла и русских обэриутов.


[Закрыть] «В страну джамблей», добиваясь, чтобы та запомнила его слово в слово, хотя произведение лишено всякого смысла – а может, именно на это и рассчитывая. Они использовали это стихотворение, чтобы вызывать друг друга – телепатически общаться, если описывать это в современных терминах. Хотя тем, кому ведомо такое искусство, вряд ли нужны термины.

– Клара, без сомнения, очень интересная девочка, – сказал Сент-Ив. – Понимаю, почему вы хотели держать ее подальше от месье Шарко и от любого другого, кто захотел бы изучать ее.

– Думаю, тогда вы поймете, почему мне, оставаясь в стороне от полицейского расследования, необходимо знать, что раскопал доктор Пулман, старающийся пролить свет на убийство Сары Райт. Если вам ясна моя мысль, вы сумеете догадаться, почему я стремлюсь оградить от всего этого Клару.

– Разумеется, – согласился Сент-Ив. – Вы несете огромное бремя, Матушка Ласвелл, и вам не следует делать это в одиночку. Нет бремени тяжелее, чем тайное знание.

– Тут вы совершенно правы. Проще говоря, я боюсь, что источник этого зла – мой мертвый муж. Помните, когда я впервые заговорила о нем с вами, то не могла произнести его имя – оно вызывало у меня ужас и омерзение. Но наши невероятные приключения в Лондоне и на болотах возродили меня, и это имя больше не властно над восставшей из праха женщиной. Его называли Морис де Салль. Теперь его имя известно вам обоим – на тот случай, если вы вновь его услышите. Когда его повесили за занятия вивисекцией и детоубийство, я записала его имя на полоске бумаги и сожгла ее на навозной куче, чтобы навсегда с этим покончить. С тех пор я его не произносила. Однако теперь это имя стало очень важным, потому что я знаю, что его… Что наследие Мориса де Салля имеет к убийству Сары прямое отношение.

– Наследие вашего умершего мужа, как бы его ни звали, это не ваше наследие, Матушка Ласвелл, – возразила Элис. – К тому же этот человек мертвее мертвого уже очень много лет.

– Да, это худо-бедно так. Но то, что он знал, не сгинуло вместе с ним, Элис, и, видимо, никогда не сгинет, а продолжит притягивать к себе тех, кому это знание нужно для достижения их собственных целей. Я вам кое-что рассказывала о нем, профессор, в нашу первую встречу той ночью, когда бедную Мэри Истман убили на кладбище, но многое я опустила, поскольку не придавала этому значения. Теперь я убеждена, что это важно. Когда моего мужа повесили, его тело погребли на перекрестке у старого моста, чтобы сбить дух мертвеца с пути, и вбили в тело кол, чтобы оно оставалось на месте.

– Но ведь от этой практики отказались еще в прошлом столетии! – заметила Элис.

– Не в особых случаях, дорогая, уверяю вас, а его случай был как раз особым. Гораздо хуже, чем вы можете себе представить. Тело-то и сейчас там, прибитое к месту, но не в том состоянии, в каком было погребено. Не хочу оскорбить ваши чувства тем, что сейчас расскажу, но, боюсь, поведать об этом я все же должна. Ночью после похорон некто раскопал могилу, пока земля была еще рыхлой, и забрал голову. Могила была снова зарыта, почву утоптали вровень с поверхностью, излишки размели, и все остается так и поныне. Несколько лет назад дорогу замостили, но, хвала Господу, тело погребено достаточно глубоко, чтобы его не потревожили. Это осквернение праха покойного было совершено по моей просьбе, и, скажу честно, я без колебаний сделала бы это снова.

Элис, прикрыв рот ладонью, изумленно смотрела на Матушку Ласвелл.

– Но почему? – спросила она. – Это же должно быть ужасно.

– Это было… необходимо, мадам.

– В некоторых странах Европы, – пояснил Сент-Ив, избавляя Матушку Ласвелл от необходимости погружаться в исторический экскурс, – до сих пор обычным делом бывает удаление сердца или отделение головы убийцы, расчленение его тела на куски и погребение кусков рядом с проточной водой, чтобы течение уносило фрагменты души прочь. Согласно расхожему представлению, тело должно быть разделено на части, дабы смутить дух, так же как его смутят несколько троп, сходящихся на перекрестке, не позволяющих вернуться домой. Закон, конечно, не одобряет подобную практику, но закон не одобряет и многое из того, чем бывают всецело поглощены невинные и благонамеренные люди, не имеющие привычки оповещать власти о своей приверженности традициям.

– Именно так, – подтвердила Матушка Ласвелл. – Мир, каким его видят законники, ничем не напоминает тот, что доступен духовному зрению. Помните, Элис, вы говорили мне, что своими глазами видели странные вещи, когда собор был в осаде, – вещи выше вашего понимания?

– Да, – ответила Элис. – Вы совершенно правы. Порой я наивна, как дитя, да и жизнь моя не омрачена заботами подобного рода…

– И это великолепно! Я молила бы небеса о возможности вытряхнуть все эти материи из головы и из сердца… Итак, как я уже сказала, отделение головы задумала я. Участия в процедуре я не принимала, но наблюдала с помощью театрального бинокля за тем, как все осуществлялось, из окна гостиницы «Чекерс-Инн», где поселилась на время суда над мужем, поскольку опасалась оставаться дома в одиночестве. И мало что могла разглядеть, кроме копошащихся силуэтов, потому что ночь, к счастью, была темной, но мои соучастники работали быстро. Копали двое могильщиков, которые утром зарыли тело. Мясник мистер Сарни, мой должник, перерезал шею трупа, чтобы отделить голову. Сарни вскоре скончался, могильщики, вероятно, смекнули, что дело нечисто, но помалкивали, поскольку сами были нарушителями закона и к тому же немало получили за работу. Потом один из этих парней тоже умер, но по причинам самым естественным, а второй еще неделю назад был жив… Он стал церковным сторожем и много лет трудился в соборе святых Петра и Павла, мы с ним часто беседовали на разные темы. Ему, старому мистеру Питти, недавно исполнилось девяносто лет, и все думали, что он отошел во сне, но у меня есть сомнения… А тогда рядом с ними был еще один человек – Сара Райт. Это она уложила в ящик голову Мориса де Салля и схоронила ее в качестве одолжения мне, положив на глаза фальшивые монеты, набив свинцовый короб омелой и залив слоями воска. Я понятия не имею, где закопана эта голова или, упаси нас Господь, где она находилась, если Сара действительно зарыла ее под полом собственного домика, в чем я сильно сомневаюсь. Мы никогда не обсуждали эту тему, чтобы не вызвать ненароком дух моего мертвого мужа.

Миссис Ласвелл умолкла. Поджав губы, покачала головой, словно отгоняя воспоминания. И веско сказала:

– Сару Райт убили, поскольку пытались чего-то добиться от нее. Она была совершенно нищей. Могла поделиться только своими знаниями. Когда вы станете беседовать с доктором Пулманом, профессор, окажите мне услугу – не говорите ему о том, что я вам рассказала минуту назад, хотя упомянуть мое имя, если это окажется уместно, можете. Я не прошу вас обманывать представителя властей, но мне важно знать, нашли полицейские голову Мориса де Салля в домике Сары или нет.

– Ничего не имею против благородной лжи или уместной выдумки.

– Я тоже, – сказала Элис. – Мы целиком с вами и сделаем для вас и Клары все, что сумеем.

Сент-Ив влил в горло остаток чая и глянул на карманные часы. Элис знала: он считает минуты, ожидая прибытия Хасбро. Доктор Пулман и констебль некоторое время назад проехали мимо – тело, укутанное в саван, лежало в фургоне, – и Лэнгдон коротко переговорил с ними, условившись нанести визит коронеру при первой же возможности.

Скрипнула дверь, и в комнату вошла Клара Райт с тремя детьми в обносках – сиротами, которых подобрала Матушка Ласвелл, – две девочки держали девушку за руки, а впереди бежал маленький мальчик. Клара – очень хорошенькая и очень печальная – была без обуви, в одних тонких чулках. Ее незрячие глаза, которые когда-то показались Элис бессмысленными, за что сейчас та искренне корила себя, закрывали очки с дымчатыми стеклами.

Дети мгновение рассматривали Элис и Сент-Ива, а потом, смеясь, побежали на кухню – мальчонка, потешно семеня, попытался обогнать сестер и протиснуться в дверь первым. Девочка повыше, схватив братика за ворот рубашонки, дернула его назад, обозвав «капустной башкой», и все трое исчезли в кухне, с радостным задором награждая друг друга обидными прозвищами.

Клара присела в неглубоком реверансе, а затем обхватила себя рукой, положив ладонь на левое плечо и выставив вперед локоть. Будто разглядев, где стоит кресло Матушки Ласвелл, девушка уверенно преодолела разделявшие их шесть шагов и ласково коснулась предплечья пожилой леди. Матушка Ласвелл прикрыла ладонь Клары своей.

Надеясь, что девушка узнает ее по голосу, Элис сказала:

– Рада снова видеть тебя, Клара, хотя лучше бы это случилось при других обстоятельствах.

Ей тут же пришло в голову, что эта фраза нуждается в улучшении, однако это был тот случай, когда словами не поможешь, сколько их ни подбирай. Клара повернулась к Элис и ответила на ее обращение кивком, а потом изящно опустилась на стул рядом с Матушкой Ласвелл. Элис вспомнила, как Матушка, рассказывая о Кларе, заметила, что та разговаривает крайне редко, разве что во сне, но иногда громко смеется, и это показалось Элис в равной мере и обнадеживающим, и вселяющим ужас.

Донесся шум подъезжающего к дому экипажа, и Клара, словно мысль о новых посетителях ее отпугнула, вскочила и, выставив вперед локоть, ушла в гостиную.

Сент-Ив поднялся и подошел к окну.

– Это Хасбро, – сказал он, забирая с вешалки пальто и шляпу. – Если поторопимся, есть шанс вернуться до полной темноты.

VIII
РАЗБИТАЯ ЛИНЗА

Путь к дому доктора Пулмана с моргом на заднем дворе пролегал вдоль реки Мидуэй с высокой, по сезону и из-за прилива, коричневой водой, а затем через деревню к «Чекерс-Инн» той самой дорогой, под которой был зарыт муж Матушки Ласвелл – убийца, сумевший занозой застрять в памяти людской, чье обезглавленное тело давно сгнило. Хасбро правил экипажем, а Сент-Ив рассматривал старую гостиницу, гадая, сквозь какое из окон Матушка Ласвелл, тогда еще сравнительно молодая женщина, следила за жутким процессом отделения головы. Он был совершенно уверен, что эта темная ночь запомнилась ей до мелочей и преследовала во снах. Призраков, укрывшихся в закоулках памяти, нелегко унять – Сент-Ив убеждался в этом не раз.

Теперь они ехали по старому мосту – небо клубилось тучами, и хорошая погода уходила в область воспоминаний. Воздух источал запах дождя, вызвав у Сент-Ива славные воспоминания о безмятежном детстве. Он распустил шнуры, удерживавшие складную крышу, и развернул ее над головами седоков – как раз вовремя, потому что, едва Хасбро свернул на дорогу к дому доктора Пулмана, стелившуюся мимо домиков с маленькими огородами, где висели зрелые конские бобы и зеленели побеги лука и зимнего латука, хлынуло как из ведра. Было что-то прелестное в осеннем дожде, в осеннем деревенском пейзаже – нечто такое, о чем Сент-Ив позабыл, когда возникший этим утром лоскут лета затуманил ему голову.

– Философский выдался день, – сказал Сент-Ив Хасбро, повысив голос, чтобы перекрыть цокот копыт и позвякивание сбруи.

– Воистину, – откликнулся Хасбро. – Я всю осень полагаю философским временем года, сезоном сожалений – в противоположность весне. А зимой, не будь Рождества, радости было бы совсем мало, хотя, конечно, уют домашнего очага особенно приятен, когда на улице метет снег и свистит ветер.

– Пессимистический взгляд на вещи, дорогой Хасбро! Я нахожу что-то радостное для себя в перемене времен года, которая так отчетливо заметна в дне вроде нынешнего. Сворачивая к зиме, мир одновременно сворачивает и к лету. У взгляда в перспективу есть преимущества – по крайней мере иногда.

Английские дубы здесь росли по обеим сторонам дороги, их почти оголившиеся кроны смыкались в вышине, но не заслоняли от дождя. Повозка снова выехала под открытое небо на краю имения доктора Пулмана. Сам доктор в перепачканном белом халате сидел на скамье веранды, глядя на дождь. В руке он держал стакан, который приподнял в приветственном жесте, увидев, кто подъезжает в экипаже.

Сент-Ив довольно хорошо знал Пулмана и не раз навещал его по разным поводам за те полтора года, что прошли с того момента, как они с Элис перебрались в Айлсфорд. Однажды они с Пулманом вскрывали обезьяну-гиббона, умершую от апоплексического удара. Пулман был превосходным анатомом, что стало подарком для Сент-Ива, ценившего возможность приобрести готовые знания. Труп обезьяны достался им от мистера Маршана, в прошлом владельца зоопарка, жившего в Мейдстоуне и все еще державшего разнообразных экзотических животных в своих весьма обширных владениях. Именно мистер Маршан продал Элис слона.

Пулман поднялся со скамейки и, спустившись на несколько ступенек, радостно поприветствовал гостей, а затем предложил им укрыться от сырости на веранде.

– Хотите по стаканчику виски? – спросил доктор, снова приподнимая свой стакан в качестве иллюстрации, но поддержки не нашел.

Сент-Ив пояснил:

– Мы тут по поручению Матушки Ласвелл с фермы «Грядущее». Думаю, вы ее знаете. Она крайне опечалена смертью своей подруги.

– Конечно, я ее знаю. Очень восприимчивая и одаренная женщина, несмотря на эксцентричность. Мне нечего сказать по поводу ее призраков и фей, но вот ее борьбе против того, что поэт назвал «черными Мельницами Сатаны»[14]14
  Неточная цитата из гимна У. Блейка «Иерусалим», фрагмента вступления к его же произведению «Мильтон» (предп. около 1808 г.) – «…средь мрачных Мельниц Сатаны»


[Закрыть], я полностью сочувствую. Полагаю, вы имеете в виду, что ее встревожили обстоятельства смерти.

– Да. Я надеюсь, мы сможем сообщить ей что-то, что ее утешит – пусть хотя бы отчасти.

– Видимо, нет, – ответил доктор Пулман. – Это было грязное убийство самого изощренного и хладнокровного толка. Никогда не видел ничего подобного – бессмысленный, невообразимый ужас.

– Когда оно произошло? – спросил Сент-Ив.

– Вчера утром, думаю.

– Каким мотивом мог руководствоваться убийца, лишивший безвинную женщину жизни таким способом? – спросил Хасбро. – Вам не кажется, что это сумасшедший?

– Не уверен, что могу отчетливо провести границу между безумным убийцей и другими типами убийц. С моей точки зрения, холодное, обдуманное убийство – это в любом случае безумие, будь то временное помешательство или постоянное. Однако могу сообщить вам, что даже если злодей в момент совершения преступления был совершенно невменяем, навыков своих он не утратил. Это первоклассный хирург! И скорее всего, мужчина.

Поставив стакан на маленький деревянный столик рядом со скамьей, Пулман добавил:

– Вы можете провести осмотр, если пожелаете, но вряд ли найдете зрелище радующим взор. Правда, это единственный способ разобраться в сути случившегося. Впрочем, вы это знаете и без меня, профессор.

– Мои знания поверхностны, доктор. Мы очень хотим понять, что за чудовище бродит среди нас.

Доктор Пулман пригласил Сент-Ива и Хасбро в свой скромно обставленный дом, пропахший трубочным табаком, формальдегидом и жареным салом. Пол устилали домотканые коврики, на бесчисленных полках громоздились книги, многие с латинскими названиями. Анатомические таблицы занимали оставшееся на стенах место, на вешалке в углу болтался скрепленный проволокой человеческий скелет, а на крюке за ним висели зонтик и котелок.

В маленькой кухне топилась плита, дверца которой была распахнута – без сомнения, для того чтобы согреть дом, на который воистину сошла осень. На столе, покрытом клеенкой, стояла тарелка с початым кругом стилтонского сыра, а рядом мертвый пеликан делил разделочную доску с половиной хлебной буханки. Грудь птицы была вскрыта, растянутые крылья приколоты к столу.

– За завтраком я анатомировал, – пояснил доктор Пулман. – В желудках морских птиц можно порой найти прелюбопытные вещи.

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, коронер вывел гостей через заднюю дверь к лесенке, спускавшейся в заросший травой двор. Ссутулившись под потоками дождя, они втроем быстро перебежали к каменному зданию под шиферной крышей – на его стену опиралась приставная лестница, под ней на земле кучей лежали обломки шифера, рядом стояло черное от смолы ведро, в котором навеки застыла кисть. Однако внутри морга царили чистота и порядок: оштукатуренные стены, по всей их длине – шкафы с выдвижными ящиками, маленькие и большие комоды, уставленные банками с разными человеческими органами и эмбрионами животных, и анатомические схемы в рамках. В дальнем конце комнаты, у окна, струившего послеполуденный свет, под водопроводными кранами стоял большой таз. Комната пропахла карболовой кислотой. К химическому амбре примешивался сладковатый аромат смерти – почти летняя погода, стоявшая с утра, ускорила процессы разложения в теле, которое лежало на хирургическом столе под испещренным пятнами покрывалом. Доктор Пулман приподнял край ткани и откинул ее на плечи покойной Сары Райт, открыв то, что осталось от шеи.

– Хотя убийца явно собирался прикончить жертву, он сначала усыпил ее хлороформом и только потом отделил голову, – сказал доктор. – Женщина ему была нужна без сознания, но живой. Одному богу известно зачем. Результатом, как вы знаете, стал кровавый фонтан.

– Вы говорите, умелый хирург? – переспросил Сент-Ив.

– Этот кошмар по силам и ассистенту хирурга – разумеется, достаточно опытному и готовому как следует поработать скальпелем и пилой. Как вы можете заметить, плоть аккуратно рассечена, а позвоночник разделен между третьим и четвертым позвонками. Сонная и шейная артерии перерезаны в последнюю очередь – полагаю, для того, чтобы оттянуть достоверную смерть до последнего момента. Тело, само собой, в эти последние секунды выбросило огромное количество крови.

– Тут явно кроется что-то еще, – сказал Хасбро. – Вряд ли мотивом было простое злодеяние. Слишком уж все системно и аккуратно.

– Так и есть, – согласился Пулман. – Недавно по Лондону прокатилась волна хирургических убийств: жертвам удаляли надпочечники и шишковидные железы, полностью извлекали из их черепов мозг, очень похожим образом отделяли головы. Лондон полон бродяг и сирот, которых никто не хватится, и такие преступления редко раскрываются. Так что это убийство совсем не уникально, джентльмены, если не считать того, что злодей приехал в Айлсфорд, а затем забрался в гущу Боксли-Вудс в поисках дома, о существовании которого многие даже не знали.

– Вот именно! – кивнул Сент-Ив. – Ясно же, что дом тщательно обследовали – мебель перевернута, содержимое шкафов выброшено на пол, половицы оторваны, земляное основание хижины перекопано. Там определенно что-то искали. Нет ли каких-либо свидетельств в пользу того, что искомое нашли? Полагаю, констебль Брук занимается этой загадкой.

– О да, с характерной для него… э-э… обстоятельностью. Он собрал массу улик, но не обнаружил ничего, что указывало бы на личность преступника.

– А есть у него идеи, что могло быть спрятано под половицами?

– Нет. Иначе он бы со мной поделился. Возможно, мерзавцы нашли то, что хотели, и забрали это с собой вместе с головой несчастной женщины.

Сент-Ив вдруг осознал, что по крыше барабанит дождь и что его тошнит от запаха карболки и гниющей плоти. Он задумался, не рассказать ли Пулману о страхах Матушки Ласвелл, связанных с ее давно покойным мужем и похищением его головы, но отбросил эту мысль. Матушка Ласвелл хотела остаться в тени – пусть так и будет.

– А не видите ли вы какой-нибудь связи между гибелью Сары Райт, – спросил Сент-Ив, – и смертью старого церковного сторожа, скончавшегося с неделю назад?

– Вижу, – ответил Пулман, закрывая останки Сары тканью. – Тут вы нащупали нечто крайне интригующее. Пойдемте отсюда!

Они торопливо вышли на свежий воздух и встали под козырьком, с трех сторон которого занавесом падал дождь.

– Их связывает то, что оба принимали внутрь белену, – сказал коронер. – Изо рта сторожа Питти и от стакана с остатком джина шел ее запах. Это могло послужить вероятной причиной смерти старика, хотя вскрытия не делали – ему было за девяносто. Мне это показалось странным, однако потом я отыскал в книгах, что белена порой входит в состав разных напитков как ароматическая добавка. На какое-то время это объяснение меня удовлетворило: я счел, что это было либо самоубийство, либо, при наихудшем раскладе, случайная смерть, а это все не мое дело.

– Но тут вы выяснили, что Саре Райт также дали белену, – встрял Хасбро, – и ваше мнение изменилось?

– Я обнаружил белену в чайной чашке на подоконнике в ее доме. Крепкий чай, оставшийся на донышке, отчасти заглушал запах. Я не обратил бы на это внимания, если бы не мысли о стороже. Теперь я подозреваю, что кто-то хотел и от Сары Райт, и от сторожа Питти одного и того же: сведений – и использовал густую настойку белены, чтобы добиться правды. Вполне возможно, со стариком Питти злодеи преуспели: он отправил их в лес, к Саре Райт. А вот там нашла коса на камень – женщина сопротивлялась, когда ее принуждали выпить отравленный чай: часть пролилась на ее одежду.

– Скорее всего, под половицами они ничего не нашли, – сказал Хасбро, – и тогда попытались вынудить ее сказать, где это спрятано.

– Не исключено, – согласился Пулман, – хотя такое предположение меня ничуть не радует. Есть еще одна странность, джентльмены. Вот это я обнаружил на некотором расстоянии от тела под обломками половицы, – коронер извлек из кармана жилета плоский кусок тонкого стекла, закругленного на уцелевшем конце. – Похоже, кусок какой-то линзы. Взгляните сквозь него, – предложил Пулман, протягивая осколок Сент-Иву. Тот поднял стекло на уровень глаз, посмотрел на небо и констатировал:

– Отчетливо фиолетовый. Закатный фиолетовый, если угодно.

Потом профессор передал хрупкую находку Хасбро, который, осмотрев сквозь осколок окрестности, вынес свой вердикт:

– Совсем темное стекло. Носить очки с такими стеклами не слишком удобно.

– Если бы их кто-то в самом деле носил, – кивнул доктор Пулман. – Но я, кажется, знаю, для чего предназначены такие очки, хотя факт их использования в этой хижине меня озадачивает. Вы слыхали о работах Уолтера Джона Килнера, профессор? Он электромедик в больнице Святого Фомы, в Ламбете.

– Нет, сэр, – сказал Сент-Ив. – Я очень мало знаю о так называемой электромедицине, а то, что знаю, малопривлекательно.

– Согласен. Однако мы с Килнером старые приятели. Учились вместе. Последний раз виделись год назад, когда я ездил в Лондон. Он был занят изготовлением очков с химическим покрытием линз, как у этой.

– Для чего? – спросил Сент-Ив.

– Работа в больнице привела его к исследованиям человеческой ауры – световой энергии. Мы все излучаем невидимый свет, как ни странно это звучит, и Уолтер Килнер напряженно искал способ сделать этот свет видимым и определить, что он означает – болезнь, здоровье или, например, нервное расстройство.

– Вы полагаете, это фрагмент одной из линз Килнера? – удивился Сент-Ив. – Но вы же не подозреваете его в преступлении, верно?

– Отвечу «да» на первый вопрос и «нет» на второй, – сказал Пулман. – Немыслимо, чтобы Уолтер Джон Килнер мог совершить такое преступление. Скорее я заподозрю собственную мать. Тем не менее, полагаю, убийца или скорее даже помощник убийцы владел килнеровскими очками для ауры, назовем их так, и эти очки разбились в пылу борьбы. Килнер изобрел эти линзы недавно, и они чрезвычайно редки. Ума не приложу, зачем их взяли в дом Сары Райт.

– Одной загадкой больше! – Хасбро покрутил головой. – А вот такой прагматичный, хотя и мрачный вопрос: если бы негодяй хотел сохранить голову свежей, доктор, что он сделал бы с ней? Лед?

– Лед или, возможно, бренди высокой очистки в большом резервуаре. Скорее, все же лед. Проблема в том, чтобы не дать ему растаять, – вчерашний-то день выдался на редкость теплым. Но при разумном подходе… Если злодеи знали, за чем идут, они могли заранее подготовиться – пусть это и звучит жутко. Только у меня уже голова трещит от этих размышлений. Очень надеюсь, что мерзавца поймают, джентльмены, и мне больше не придется иметь дело с его чудовищными выходками. Можете забрать этот осколок линзы, профессор, если придаете ему значение. Для меня он бесполезен.

– То есть это не… не улика, верно? Констебля Брука стекло не интересует?

– Констебль Брук был крайне озадачен. Он славный малый, но такого сорта вещи выше его разумения. Уолтер Килнер – вот кого вам надо расспросить, если доберетесь до Ламбета. Но я держу пари, что мой знакомец будет озадачен не меньше нашего констебля!