Текст книги "Подземелья Лондона (СИ)"
Автор книги: Джеймс Блэйлок
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
II
ЗОЛОТОЙ ЗАКАТ
Ноябрьский день 1884 года радовал обитателей Айлсфорда редкой для осени в графстве Кент погодой: безоблачное голубое небо, теплый бриз из открытого окна, поигрывающий кружевными шторами. Казалось, бабье лето растянулось на долгие недели. Лэнгдон Сент-Ив сидел в любимом мягком кресле, положив ноги на такую же мягкую банкетку, с номером «Таймс» на коленях: там излагались свежие новости об огромном провале, который несколько недель назад снес участок набережной Виктории, поглотив лавки и дома возле моста Блэкфрайарз.
Обвал произошел совсем рядом с тем местом, где чуть меньше года тому назад был обращен в руины собор Оксфордских мучеников – катастрофа, едва не стоившая жизни самому Сент-Иву, его жене Элис и сыну Эдди. Столичный совет по общественным работам сумел перекрыть прибрежный край провала, остановив сток Темзы во время высокого прилива, и планировал целиком заделать вход в подземелья камнями, песком, гравием и асфальтом при первой же возможности.
Сент-Ив смотрел из окна вдаль, туда, где линия высоких деревьев тянулась вдоль края Боксли-Вудс. Среди лесных великанов стояли медные буки, высаженные, вероятно, еще в незапамятные времена и достигшие гигантских размеров. Воздух был достаточно чист, что позволяло рассмотреть вроде и не собиравшуюся облетать пурпурную листву. Сент-Ив размышлял о смене времен года, стараясь не погрузиться в мысли о том, что, быть может, его собственное участие в разрушении собора вызвало тот подземный сдвиг, который привел в конце концов к появлению провала на набережной. Наверное, оба события просто совпали по времени, думал он. Скорее всего, так. Несмотря на минутное смятение, чудесная погода все же радовала профессора, и легкий бриз действовал как тонизирующее средство.
Дремлющие поля хмеля являли резкий контраст тому живому зеленому ковру, который радовал глаз в середине лета. Невысокие аккуратные грядки, ухоженные и готовые к холодам, были усеяны корневищами и пеньками. Высохшие лозы сожгли, шишки высушили в печах-сушильнях и отправили мистеру Лапорту, пивовару из Ротэм-хит, Хасбро, слуга и наперсник Сент-Ива, сейчас уже больше друг, чем кто-либо еще, уехал на фургоне полчаса назад за несколькими бочонками эля, которые Сент-Ив выторговал в частичную уплату за хмель. Возвращение Хасбро добавит праздничности и без того прекрасному дню.
Часть полей в порядке эксперимента была обогащена слоновьим навозом, который обеспечил отличный урожай. Доктор Джонсон, их домашний индийский слон – подарок Элис на именины любимому мужу, – оказался дружелюбным существом. За год с небольшим он стал членом семьи и крепко подружился с котом Ходжем, без которого часто капризничал. Финн Конрад, пятнадцатилетний парнишка, занимавший дом на земле поместья, прямо сейчас обучал слона крутить ворот-кабестан, открывавший широкую панель в крыше амбара. И крики «Эй, Джонсон!» и «Пошевеливайтесь, сэр!» то и дело долетали в окно вместе со щелчками механизма, открывавшего и закрывавшего панель.
Через раздвижную крышу амбара должен был вылетать дирижабль, который принадлежал Сент-Иву, но был невосстановимо разрушен, когда профессор направил воздушный корабль сквозь стеклянную крышу-купол собора Оксфордских мучеников. Теперь ничего не осталось ни от собора, ни от дирижабля. Случилось это год назад, прошлой весной, незадолго до появления слона, и расходы на новый дирижабль были слишком велики, чтобы планировать его постройку. На смену ему Сент-Ив купил воздушный шар, доставка которого ожидалась со дня на день, отчего и слон, и подвижная крыша амбара стали чрезвычайно важны.
– Кажется, я закончила, – сказала Элис от своего рабочего стола. Одетая в парусиновые брюки и такую же блузу, пошитые из ткани, которую стирали с абразивами, пока та не становилась мягкой и струящейся, высокая – почти шесть футов без обуви, – с длинными черными волосами, небрежно собранными сзади, она была великолепна. Элис показала мужу вывязанную мушку, которую держала за крючок; мушка поблескивала в свете, падавшем из окна. – Весенняя бурая. Что думаешь?
– Дивная вещь. Будь я рыбой, заглотил бы тут же, невзирая на сезон.
Элис выглядела невозможно привлекательной в этой простой одежде, которую носила только дома и называла «ленивым нарядом». Утренний ленивый наряд Сент-Ива состоял из цыганской рубахи, расшитой орхидеями, бархатной, очень экзотичной, но полностью вышедшей из моды и гибельно заношенной – некогда плотный ворс вытерся на локтях до основы.
– Перо из крыла? – поинтересовался Лэнгдон.
Элис радостно разглядывала муху.
– Да, скворца, милый, – молодого, пока перья не почернели. Тут синий, желтый и коричневый – сможешь разглядеть цвета, если посмотришь ближе, – а вокруг тела мушки намотан шелк цвета примулы, с витком желтого вокруг крючка. Боюсь, получилось чересчур пестро, но как украшение мне нравится.
Элис сегодня казалась особенно веселой, и удовольствие, которое она испытывала, вывязывая мушку, подчеркивало ее природную красоту, несколько в данный момент причудливую благодаря очкам с увеличительными стеклами, требовавшимися для тонкой работы, – глаза женщины казались необычайно огромными. Моменты, когда Элис не чувствовала себя счастливой, были редки – и хвала небу, ибо когда покушались на нее или в особенности на кого-то из близких, включая Сент-Ива, она, не раздумывая, выплескивала на обидчика свой гнев. Года четыре назад ей случилось огреть человека по затылку дубовой доской трехдюймовой толщины, поскольку ее мужу угрожали. Профессору в целом нравилось быть женатым на женщине, которая способна разорвать его на кусочки, если ей того захочется, – к счастью, эта идея пока не приходила Элис в голову, потому что Сент-Ивы всё еще были влюблены друг в друга. Лэнгдона никогда не влекли тепличные лилии, к общению с которыми призывал мистер Диккенс (похоже, и самого мистера Диккенса они не очень интересовали).
– Это ведь соответствует рекомендациям твоего дядюшки Уолтона по поводу ловли форели, да? – спросил Сент-Ив.
Исаак Уолтон, знаменитый аристократ-рыболов, приходился Элис двухсотой водой на киселе. Страсть к рыбной ловле Элис унаследовала от тети Агаты, скончавшейся два года назад, вместе с домом и собственностью. Ее тетя Агата Уолтон была отличным рыбаком и натуралистом-любителем. Рыбы, населявшие реку Мидуэй, что протекала менее чем в двухстах ярдах от входной двери, несомненно, устроили праздник, услыхав, что их старинный недруг в облике пожилой леди отошел в мир иной. Но теперь они жили в страхе перед Элис.
– Нет, эту идею я взяла не у дяди Уолтона, – улыбнулась миссис Сент-Ив, взяв книгу, лежавшую раскрытой под стеклянным пресс-папье. Книга именовалась «Практическое ужение на муху». – Я заказала ее по каталогу Мерфи вместе с этим пучком перьев, крючками, шелком и проволокой. Утверждается, что она непреодолимо соблазнительна для форели.
– Ты про книгу? Она должна быть умеренно скучным чтением, хотя рыбе, наверное, все равно.
Элис сняла очки и уставилась на мужа с притворным гневом, но не сдержалась и снова улыбнулась.
– Ты… ты сегодня просто невероятна, – сказал ей Сент-Ив. – Мы могли бы отправиться в спальню вздремнуть, если почувствуем… э-э… сонливость. – Детей, Эдди и Клео, увезли в Скарборо, к бабушке Элис – старой миссис Типпет.
– Вздремнуть? – спросила Элис. – Или заняться любовью? Да тебе явно стоит заняться чем-то прочищающим мозги, поскольку ты путаешься в эвфемизмах! Ради бога, скажи просто. В каком это смысле я невероятна? На мне холщовые брюки, заляпанные краской и клеем, а мои волосы явно закалывала какая-то сумасшедшая. Тебя что, привлекает только мой ум?
– Весьма опосредованно, – ответил Сент-Ив. – Все дело в этих очках – твои глаза в них выглядят совсем лягушачьими, отчего у меня начинает колотиться сердце. Ты же знаешь, я обожаю лягушек.
– О, это я отлично знаю, хотя изо всех сил стараюсь не придавать этому значения, и лестью меня тоже не возьмешь. Как думаешь, не слишком рано для стакана холодного ромового пунша? Может, возьмем его с собой наверх – он отлично дополнит картину бесшабашного разгула, если я правильно разгадала твои намерения.
– Да. Я как раз хотел сказать, что ты проникла в самую суть замысла. И для всего, что связано с разгулом, понятий рано или поздно не существует. Сейчас же пойду смешаю порцию-другую, – Сент-Ив встал, намереваясь направиться в кухню, но услышал чьи-то шаги на крыльце; в окне показалась фигура почтальона. Едва профессор открыл дверь, тот вручил ему два письма и экземпляр «Корнхилл Мэгэзин». Журнал Сент-Ив отложил для Финна Конрада. Одно письмо – из Скарборо, адресованное Элис, – извещало, что все прибыли благополучно и погода на побережье сносная. Отправителем второго был абсурдно богатый приятель Лэнгдона, Гилберт Фробишер, бывший сталеплавильный магнат и король промышленности, недавно обеспечивший постоянный доход орнитологическому крылу корпуса естественной истории Британского музея – «Птичьему крылу», как Гилберт именовал эту часть учреждения при любой возможности, счастливо хохоча над собственным остроумием. Безрассудно щедрый Гилберт был прекрасным компаньоном, а его радостный смех отлично поднимал настроение – последнее обстоятельство побуждало Фробишера еще выше ценить собственное чувство юмора.
Сент-Ив присел на скамеечку и взрезал конверт перочинным ножом.
– Послание от Гилберта Фробишера, – сообщил он Элис.
– Ответ: «нет», – сказала Элис. – Ты знаешь, я обожаю Гилберта, но если он собирается снова оторвать тебя от меня, я отнесусь к этому с мрачным неудовольствием. Я уже отношусь к этому с мрачным неудовольствием, хотя понятия не имею, о чем письмо. Вряд ли он планирует всего лишь еще одну невинную экскурсию. Он просто помешался на своих затеях, и, похоже, ему ничего другого не остается, кроме как втягивать в них своих друзей. Вот к чему приводит неуемная энергия, умноженная на нежелание заниматься полезным делом.
– Вовсе нет. Он только что вернулся из второй поездки на Карибы, – ответил Сент-Ив, – и написал, что кто-то нашел полностью сохранившуюся гигантскую гагару в пещере, открытой провалом возле Темзы.
– О да, это стоило трех пенсов за марку!
– Вот тут ты права. Гигантская гагара вымерла сорок лет назад, последний раз встречалась в Исландии, мне кажется. Кости и перья не вызвали бы восхищения, хотя довольно странно, что птица обитала под землей. А вот сохранившаяся тушка – это и в самом деле кое-что, Элис, – Сент-Ив дочитал и сказал: – Ко всему прочему там нашлось что-то связанное с грибком, что озадачило Гилберта и его друга из музея, доктора Джеймса Хэрроу. Хэрроу настоящий ученый – орнитолог и блистательный палеонтолог. Я встречал его время от времени в клубе «Бейсуотер». Гилберт спрашивает, не смогу ли я выбраться в город, чтобы взглянуть на эту гагару, учитывая, что я написал монографию о палеолитической орнитофауне, а также всерьез интересуюсь грибами и их систематикой. Он получил разрешение у Совета по общественным работам обследовать пещеру вместе с Хэрроу. Не стоит упускать время, потому что Совет рвется начать работу по засыпке дыры и восстановлению набережной, которая сейчас в плачевном состоянии.
– Конечно, ты можешь принять в этом участие, Лэнгдон, но ведь не сегодня же – не в день, который мы приберегли для себя?
– Разумеется, нет. Мы предадимся разгулу сегодня, а в Лондоне будем в понедельник. Гилберт пишет, что ты можешь присоединиться при условии, что будешь милосердна. Он уже поговорил с Уильямом Биллсоном и зарезервировал нам в «Полжабы» нашу любимую комнату на целую неделю.
– Ну, если Гилберт хочет, чтобы мы приехали в Лондон, я тоже хочу. Самое время отдохнуть, пока дети гостят у бабушки. Но прямо сейчас вон там, возле раковины, в горшке нас ждут песочные печенья – они отлично сочетаются с холодным пуншем…
Однако их снова перебил шум, донесшийся с подъездной дорожки. Сент-Ив выглянул и увидел облако пыли, поднятое колесами легкого экипажа, которым управляла могучая леди в игривом лиловом платье, обладательница поразительно пышной рыжей шевелюры. Это была Харриет Ласвелл, более известная как Матушка Ласвелл – соседка Сент-Ивов с фермы «Грядущее» в четверти мили к западу отсюда. Женщина глубоко разбиралась в сверхъестественном и часто проводила сеансы для жителей Айлсфорда, которым приспичило поболтать с кем-нибудь потусторонним.
Идею спрятаться Сент-Ив отверг. Восторга у Элис это не вызвало, но было все равно слишком поздно: Матушка Ласвелл, взбиравшаяся по ступеням веранды, заметила Лэнгдона через окно. Гостеприимный хозяин дома распахнул перед женщиной дверь и пригласил ее войти, попутно обратив внимание, что та чем-то встревожена. Внезапно потемнело, ветер, ворвавшийся в открытую дверь, стал ощутимо холоднее, и Сент-Иву вдруг показалось, что в мелодию этого дня вклинилась какая-то фальшивая нота – промозглая сырость, скрытая поверхностным благоуханием. Он увидел, что с севера, будто армия вторжения, надвигаются облака, обещая перемену погоды.
III
ЛЕЧЕБНИЦА «ЭЛИЗИУМ»
Сумасшедший дом и хирургическая клиника, известные как «Лечебница ”Элизиум”», которыми владел и где оперировал доктор Бенсон Пиви, располагались на Уимпол-стрит, ближе к углу Нью-Кэвендиш-стрит. Большое здание из серого камня скрывалось в глубине усадьбы за древними деревьями и кустарниками, перед которыми раскинулся роскошный газон, где более-менее здравомыслящие лунатики порой играли в крокет теплыми вечерами. Ворота высокого шипастого кованого забора, окружавшего имение, были постоянно заперты. Присматривал за ними ревностно выполнявший свои обязанности привратник, который, пребывая неотлучно в сторожевой будке с раннего утра до девяти часов вечера, посетителей впускал только вместе с кем-то из персонала, для чего требовалось этого кого-то из клиники вызвать.
Многие из пациентов были совершенно безумны и обитали в так называемых «тихих комнатах» с двойными оконными стеклами и обитыми джутовыми матрасами стенами, заглушавшими шум. И все же прохожие временами слышали вопли и несвязные всплески дикой человеческой болтовни, доносившиеся из глубин лечебницы. Держать умалишенных в частных больницах – доходное дело, особенно если семья пациента заинтересована в его удобстве и покое; правда, время от времени в лечебницу неминуемо являлись посетители, намеревавшиеся пообщаться с дорогими родственниками или убедиться, что избранное ими для помешанных домочадцев место вполне соответствует своему назначению и названию. А потому в лечебнице имелось также достаточное количество прекрасно оборудованных «дневных комнат» – светлых помещений с картинами на стенах, окна которых были забраны решеткой лишь для безопасности пациентов. Именно в них приводили сумасшедших, обычно напичканных до одури опиумной настойкой, для осмотра или общения с семейством.
А в дальней части дома в просторном подвале размещался тайный анатомический театр доктора Пиви. В нем неопознанные и невостребованные пациенты подвергались трепанации, свежеванию, расчленению и иным экспериментам во имя науки – иногда в полном сознании. Посещали этот подвал по особому приглашению мужчины, а временами и женщины, готовые хорошо заплатить за просвещение либо за развлечение.
Сегодня в анатомическом театре был только один гость, которого одни знали под именем Тредуэлл, другие – как Клингхаймера, и который на самом деле за десятки лет сменил немало имен. На протяжении двух часов он жадно слушал и следил за происходящим. Правда, к самому процессу достойный господин был преимущественно равнодушен – зрелище его не увлекало, – однако глубоко заинтересован результатом. И неожиданно воцарившаяся в подвале тишина его нервировала.
В операционной находился пациент, примотанный кожаными ремнями к массивному креслу, ножки которого, в свою очередь, были намертво прикреплены к плитам пола. Рядом с ним на столике лежала крышка черепной кости диаметром около четырех дюймов и окровавленный трепан, посредством которого кость была отделена. Из раскрытого мозга торчали посверкивающие золотые проводки, скрепленные крохотными винтами с такими же проводниками, шедшими из головы покладистого обитателя лечебницы по имени Уиллис Пьюл, который занимал соседнее кресло.
Пьюла ничто не удерживало на месте, и его голова не имела видимых повреждений. Однако в черепе Уиллиса имелись проделанные трепаном маленькие дырочки, через которые много месяцев назад ему вживили в мозг упомянутые проводки, в обычное время совершенно незаметные в шевелюре. Ранки, понятное дело, давно зажили. Безумие Пьюла было переменным, и в текущий момент он был почти полностью адекватен, а потому последние месяцы ходил по лечебнице без ограничений, отрабатывая свое содержание участием в экспериментах. Нынче Уиллис, традиционной задачей которого были путешествия по сознанию других человеческих существ, порой пугающе хаотичному и непроглядному, произносил вслух проносившиеся по золотым проводкам мысли, добытые из мозга препарированного соседа.
Мистер Клингхаймер следил за лицом доктора Пиви через окрашенные фиолетовым линзы очков, которые улавливали цветной слоистый ореол ауры вокруг головы вивисектора. Клингхаймер «читал» свечение, сияние и оттенки ауры. Только что в ауре доктора багровой волной всплеснулся гнев – и это, скорее всего, означало, что мозг пациента умолк навсегда. Клингхаймеру казалось, что Пиви и сам безумец, потому что нежная любовь вивисектора к боли и страданиям других не имела рациональных объяснений. Мальчишкой Пиви наверняка терзал мелких животных, – и в этом он оставался ребенком. Своеобразное безумие доктора лентой охряного свечения охватывало лоб, и цвет этот был болезненным, словно незалеченная рана. Уравновешенному и здравомыслящему мистеру Клингхаймеру казалось, что у Пиви лицо человека, которого однажды убьют либо повесят.
Доктор, вне всякого сомнения, был знатоком своего дела – тончайшим исследователем электрической стимуляции мозга. Годами он пытался перенести мысль из мозга одного существа в мозг другого и в последнее время добился значительных успехов. Пиви тщательно обследовал и разметил части коры головного мозга, проникая вглубь в поисках зон памяти, речи и того, что он считал вместилищем психического опыта. Его электрическое оборудование, размещенное внутри ящика на колесах, сделанного из меди, кожи и дерева и усеянного сияющими циферблатами и переключателями, создавало очень точно отмеренные токи и регистрировало кортикальные импульсы. Лечебница «Элизиум» вкупе с богатством мистера Клингхаймера позволили Пиви обрести степень исследовательской свободы, немыслимую где-либо в другом месте. Доктор работал, однако доход свой разумно распределял по заграничным банкам и держал наготове наличные, паспорта и прочие документы, чтобы в случае непредвиденной опасности безотлагательно сняться с места.
Для мистера Клингхаймера Пиви с его полным отсутствием моральных принципов и любовью к деньгам – простой и предсказуемой мотивацией – оказался сущей находкой. Сам Клингхаймер был в общем равнодушен к деньгам – может, потому, что обладал ими в изрядных количествах. Иногда его, впрочем, занимал вопрос, исчезнет ли это равнодушие, если он внезапно обнищает. Ему казалось, что нет, поскольку он был полностью удовлетворен проницательностью своего ума. Мистер Клингхаймер не был наделен «чувствами» в общепринятом смысле слова – никаких симпатий, кроме легкого восхищения гением других и яростного желания обладать тем, что лежало в глубинах их умов, чтобы расширить возможности своего. Его намерением было присвоить дарования иных человеческих существ, отобрать их с помощью Бенсона Пиви и его машин.
Из аппаратуры ударил фонтан искр, и в воздухе разнесся запах горелой dura mater[6]6
Dura mater (лат.) – твердая оболочка головного мозга.
[Закрыть], напомнив мистеру Клингхаймеру, что он еще не завтракал. Аура вокруг привязанного пациента потускнела и, мерцая, исчезла. Мистер Клингхаймер снял очки, осторожно уложил их в карман пиджака и спросил:
– Наш пациент скончался, доктор Пиви?
– По-видимому. Пьюл, скажите нам, о чем размышляет мистер Симмонс.
– Он умолк, – ответил Пьюл.
– То есть он умер? – спросил Клингхаймер.
– Если и так, это не имеет значения, – отозвался Пиви, – но да, полагаю, он бесповоротно мертв. Эксперимент был в высшей степени познавательным, а что касается этого человека, то он, бесспорно, гораздо счастливее в своем нынешнем состоянии.
– Учитывая, что однажды я окажусь в сходном положении, мне сложно согласиться с вашим определением счастья.
– Вы окажетесь в другом кресле, мистер Клингхаймер. Ничего похожего на это! – Пиви расстегнул ремень на шее мертвеца, и тело свесилось вперед, открывая шею и спину, залитые кровью. – Это из-за удаления части черепной коробки, – объяснил доктор. – Наш подопытный просто истек кровью. Я задел небольшую артерию, которую пытался высвободить. Да, кровила она обильно. Семья этого пациента сейчас путешествует по югу Франции. К их возвращению мы избавимся от тела.
– А как насчет вас, мистер Пьюл? – поинтересовался Клингхаймер. – Что чувствуете вы? Не ослабила ли вас смерть этого человека – в каком-либо смысле? Вы почувствовали его смерть?
– Нет. Он просто исчез. Мгновение назад думал о своем ребенке, который утонул, а в следующее занавес упал и его разум накрыла тьма.
Лицо Пьюла, угреватое и худое, отливало странным оттенком зеленого – результатом диеты из светящегося грибка.
– Как строго соблюдается диета мистера Пьюла, доктор Пиви?
– Он получает грибок на обед и ужин. Тушеный, сырой, выжатый в сок, вареный и жареный. Его кровь почти на четверть – грибной бульон, если вы понимаете, о чем я. Он никогда не был настолько готов – и, похоже, молодеет с каждым днем, если я не ошибаюсь.
– Радостно это слышать. По крайней мере, тут все идет как надо. Есть ли у нас другой субъект для добровольной краниотомии[7]7
Краниотомия, или трепанация черепа – хирургическое удаление части крыши черепа для проведения исследования.
[Закрыть]?
– По большому счету есть, – заверил Пиви. – Но скоро нам понадобится больше. Очень немногих пациентов можно расходовать, не возбуждая подозрений.
– Мы найдем вам необходимое число подопытных. Подозрения для нас большое неудобство, да. Но улицы захлестывает чрезмерное человечество, отдельных представителей которого легко сдернуть с мостовой незаметно для глаз сотоварищей. Увы.
Тут мистер Клингхаймер поднялся со стула. Он был высок, дюйма на три выше шести футов, и на первый взгляд казалось, что ему лет шестьдесят или даже семьдесят. Однако в нем чувствовались немалая сила и энергия, и двигался он с проворством куда более молодого человека. Кожа мистера Клингхаймера отсвечивала зеленым, хотя и не так отчетливо, как у Уиллиса Пьюла. И еще он почти беспрестанно улыбался – маска для всех его знакомых; друзей у Клингхаймера не было.
– Думаю, вы мечтаете о каникулах, доктор Пиви. Маленькая вылазка в Кент, на сутки или даже скорее на один долгий день, а? Мне нужны ваши замечательные дарования. Полагаю, вы найдете это времяпрепровождение воодушевляющим и к тому же сулящим выгоду. Гарантирую вам пару голов, крайне интересных голов, и ни малейшего риска.
