Текст книги "Подземелья Лондона (СИ)"

Автор книги: Джеймс Блэйлок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

IV
В ЛОМБАРДЕ

Желтое сияние газовых ламп, шипевших над Пич-аллей, узким переулком, проходившим мимо рынка Биллингсгейт, к западу от Таможни, меркло в тумане, по мере того как он спускался к реке от Лоуэр-Темз-стрит. Переулок пребывал в извечной тени – свет падал сюда лишь отвесно в полдень или в ясные ночи, когда луна ненадолго всходила прямо над громоздившимися домами. Даже в разгар лета не хватало солнца, чтобы высушить грязь, скапливающуюся между булыжниками. Воздух густел от непрестанной вони с рыбного рынка, а при низком приливе – от тяжелого запаха речного ила с берега Темзы, которая протекала футах в шестидесяти от тупика, замыкавшего Пич-аллей. Призрачные верхушки мачт, скользившие по реке, едва виднелись сквозь водяную взвесь над крышами паба «Козел и капуста».

Бомонт стоял перед ломбардом недалеко от начала переулка. В кожаном кошеле у него лежали четверо карманных часов. Трое из них он позаимствовал у владельцев, а последние забрал у доктора Игнасио Нарбондо, который вряд ли станет по ним скучать, ибо нынче покоится среди жаб. Цепочка, прилагавшаяся к этим часам, была сделана из серебра, а рубин на булавке оказался настоящим. И то и другое Бомонт припрятал отдельно, включив в клад, который собирал на старость, полагая, что отойдет от дел, когда пальцы его уже не будут такими ловкими. Настоящих часов было трое, поскольку одни Бомонт превратил в простенький автомат. Их корпус-луковица напоминал округлое тельце какого-то насекомого. Бомонт покрыл его множеством слоев черного лака, а поверх нанес ярко-красным пигментом пятна и точности той же формы и цвета, что у божьей коровки с четырьмя точками, хотя во много раз крупнее. Механическую божью коровку можно было завести поворотом головки, и тогда ее суставчатые проволочные ножки начинали совершать короткие плавательные движения – в результате игрушка принималась шагать в произвольном направлении по полу, поворачивая головку из стороны в сторону, покуда не кончался завод. Продавать эту вещицу Бомонт не пытался, ведь он смастерил ее только для того, чтобы провести время, да и механизм часов не стоил ремонта.

На карлике высилась старая бобровая шапка, купленная в лавке скорняка на Пикадилли около десяти лет назад, когда он работал часовым мастером за хорошую плату. Бомонт обладал замечательно гибкими пальцами и зоркими глазами. С тех пор, однако, жизнь катилась под откос. Последним стало место кучера у доктора Игнасио Нарбондо – там ему тоже нравилось, потому что Бомонт любил лошадей. Бобровая шапка добавляла ему фут роста, делая его выше четырех футов. Дополняла картину борода той же формы и размера, как бы отражавшая шапку в удивительном, перевернутом виде, так что морщинистое лицо карлика казалось помещенным в центр мохнатого вытянутого яйца. Нынче удача отвернулась от Бомонта: год назад он лишился работы и пока не сыскал ничего подходящего. Нынче ему приходилось с трудом зарабатывать на жизнь ловкостью рук и жить в жалких углах Лаймхауса, что, впрочем, было лучше, чем спать на вонючих приступках в затхлых сырых переулках вроде этого.

Ростовщика Бомонту рекомендовали как надежного. Лавка была незаконной, судя по отсутствию обычных золотых шаров над входом, и это значило, что ему не станут задавать ненужных вопросов, когда он выложит часы – все трое, между прочим, самого лучшего качества. В уличной витрине лавки лежали сокровища нижайшего сорта: щербатые фарфоровые чашки, иностранные монеты, пыльные стопки, смесь всяких безделушек и корзинка фаянсовых кукольных голов – жутких изделий с неподвижными глазами.

Сквозь грязное стекло Бомонту удалось разглядеть, что внутри лавки в корзинах для хмеля кучами свалена обувь, а с деревянных реек, вделанных в потолок, свисают десятки фартуков, халатов, шалей и старых пальто. Покупателей в лавке вроде не было, а владелец согнулся над своей конторкой. Взгляд Бомонта вернулся к мешанине вещей в витрине. Там лежала девятиклапанная четырехчастная немецкая флейта, отделанная филигранью из серебра и слоновой кости. Ее твердое дерево было отполировано пальцами до глянца. Карлик с вожделением уставился на инструмент, ведь его собственный, пусть не такой роскошный, был заложен несколько месяцев назад. Немецкие флейты не являлись ни редкими, ни дорогими даже для человека со скромными средствами. Однако Бомонт не мог себе этого позволить, сколько бы ему ни предложили за часы, стоившие нескольких дней тщательной работы. Последнее время он голодал и мерз так часто, что стал вести себя подобно муравью из басни: за каждый потраченный шиллинг должен был назавтра отложить два, даже если это означало голод в двухшиллинговые дни. Как бы то ни было, сегодня он уже съел в «Родуэй Коффи-хауз» свою порцию сыра с хлебом (мясо оказалось слишком дорогим), так что голод пока маячил в отдалении.

До ушей карлика донесся стук и скрип расшатанных колес. Бросив взгляд на Лоуэр-Темз-стрит, он увидел мальчишку-торговца, катившего тележку с печеным картофелем. Бомонт поспешно поднялся на крыльцо лавки, пропуская передвижной лоток.

– Следи там за кошельком, – сказал парнишка, не глядя на него. У Бомонта возникло желание остановить мальчугана и купить картофеля, которого он на самом деле не хотел, но, заметив, что ростовщик повернулся к двери спиной, карлик бесшумно скользнул в лавку. Его рука, протянувшись за широкий ставень, мгновенно выхватила из хлама флейту, повернула ее вертикально и сунула поглубже в рукав пальто, поместив в потайной карман, пришитый именно для таких случаев. Когда владелец, угрюмый смуглый человек в кожаном фартуке и с лицом, напоминавшим сушеный французский чернослив, повернулся и уставился на Бомонта с явным неодобрением, флейта уже уютно и надежно легла в карман.

– У меня тут эти тикалки, сквайр, – сообщил ему Бомонт и, выудив часы из своего кошеля, аккуратным рядком разложил их на прилавке. Под грязным стеклом в беспорядке лежали маскарадные драгоценности (почти все – томпаковая ерунда) и полдюжины расписных табакерок. Без сомнения, настоящий товар хранился где-то еще – может быть, в другой лавке.

Увидев часы, ростовщик буркнул что-то в ответ. Взяв лучшие из трех, с щелчком откинул крышку, посмотрел на внутреннюю сторону, где, к несчастью, были выгравированы инициалы владельца. В сомнении покачав головой, осмотрел двое других.

– И как же такой мерзавец может ходить с тремя карманными часами? – спросил он. – Да тебе хватило бы половины каждых, я думаю.

– Мой старый дедушка вчера помер, – ответил ему Бомонт. – Так они мне и достались. От него.

– А как же его звали? Старик Царап, небось.

– Бартоломью Комптон, ваша честь, из Доувкорта в Сэвен-Дайлз. Он страсть как любил знать время и использовал одни часы, чтоб проверять точность двух других.

– А на одних часах выгравированы другие инициалы – «Ф» и «З». Это крайне любопытно – можно даже сказать, подозрительно.

– Ничуть, сэр. Он не умел ни писать, ни читать. Очень-очень жаль, а то он мог бы стать большим человеком.

Тут дверь лавки отворилась, и вошла неряшливая, худая женщина. Ее всклокоченные волосы немного прикрывали вытертый ворот заношенного ситцевого платья, зиявшего дырами на рукавах. По пятам за ней, опустив глаза, следовала маленькая белобрысая девочка. Обе явно переживали тяжелые времена. Женщина несла чугунный котелок без крышки, где лежал полосатый капор, которому к этому дню исполнилось лет сорок. В незапамятные времена полосы на нем были красными, но теперь приобрели цвет запекшейся крови, правда, различить их на грязно-белом фоне самого капора, когда-то сплющенного, а затем снова взбитого до прежней формы и закрепленного клеем и водой, удавалось с трудом. Протиснувшись мимо Бомонта, женщина попыталась поставить тяжелый котелок на прилавок.

– Оставьте его на полу, миссис Биллингс, – сказал ей лавочник, – и подождите своей очереди. И капор я сегодня не возьму, мэм, как и на прошлой неделе, и на позапрошлой. Ни единой живой душе в Лондоне этот капор не сдался, да и мертвой тоже – даже той, которая его носила.

Повернувшись к Бомонту, он сказал:

– Четыре кроны за все три. Лучшие испорчены гравировкой – мистер Филби Заундс может прийти сюда и потребовать их. Больше тебе нигде не дадут, но за воровство могут посадить, и ты знал это, когда сюда входил. Бери деньги или не бери, карлик. Мне все равно.

Ростовщик выложил четыре монеты на прилавок и, не дожидаясь ответа, смел часы в ящик, вставил ящик в бюро, а затем молча уставился на Бомонта. Тот посмотрел на монеты, прежде чем взять их. Его надували, но так всегда и было. Зато надувательство означало, что он расквитался за флейту и совесть его чиста.

Ссыпав монеты в карман, Бомонт услышал мокрый всхлип за спиной. Миссис Биллингс плакала, прижав худую руку ко лбу, чтобы скрыть глаза. Бомонт сказал:

– Не плачьте, леди. Я куплю ваш капор, если вы расстанетесь с ним.

Женщина глядела с подозрением, пока не увидела серебряную монету в его руке. Схватив монету с ладони Бомонта, пока тот не передумал, она зажала деньги в кулаке и, утирая глаза тыльной стороной ладони, сказала, подавая капор новому владельцу:

– Спасибо за вашу великую доброту, сэр. Вы маленький человек с огромным сердцем. Не то что некоторые, кого я не хочу называть, у кого сердце ссохлось, как яблоко, которое клиент забыл в бочонке, – женщина метнула в ростовщика злой взгляд, а тот не то хохотнул, не то фыркнул – трудно было сказать.

Хозяин лавки стал теперь Бомонту безразличен, а вот миссис Биллингс он оценил высоко – ведь она сказала ему добрые слова, что случалось редко. Видно, и для нее с дочерью затрещины и оскорбления были куда как привычнее. Коснувшись пальцами лба, будто отдав честь, Бомонт протянул девочке механическую божью коровку и, дважды повернув головку, собрался было отдать ей. Но игрушка соскочила с его ладони, упав спиной на половицу, ножки ее завертелись, изнутри раздался скрежещущий шум. Девочка взвизгнула и вцепилась в мать, а та шлепнула ее по голове. Бомонт подобрал жука и выскочил в мглистый вечер, кляня себя за то, что испугал ребенка. Конечно, он не хотел. Немецкая флейта постукивала карлика по руке, и это чувство на какое-то время просветлило его мысли. Он радовался, что стащил ее.

Позади снова раздался скрип и стук тележки уличного торговца, и тот же самый персонаж вновь материализовался в тумане, выезжая с противоположной стороны переулка. «Горячи-и картошки! – выкрикивал мальчишка. – Горячи-и поджарки!» Вечер становился все холоднее. Бомонт вытащил из кармана пальто три пенса и протянул их лоточнику, который подал ему картофелину, завернутую в треугольник сырой газеты.

– Никакой гнили внутрях, сэр, вдвое больше обычной. Чистый «Кинг Эдвардс». Все самое лучшее. И вот еще для вас, – добавил парнишка, вынимая из плотно набитого кармана лист бумаги с печатным текстом и протягивая ему что-то вроде бюллетеня. Запихав картофель в карман пальто, Бомонт бросил взгляд на афишку – всегда стоит посмотреть, что дают – может, «Пари-шоу генерала Клинки»? Так с афишкой можно получить двухпенсовую скидку у окошка кассы.

Но ничего подобного там не значилось, зато было кое-что поинтереснее. Заголовок гласил: «ВИДЕЛИ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА?» – а под ним имелся довольно посредственный поясной портрет джентльмена демонического облика, по-видимому, горбуна, с короткими прямыми волосами и пронзительным взглядом. Бомонт смотрел на изображение с растущим изумлением. «Я видел», – прошептал он в ответ на вопрос. А затем, не читая дальше, затолкал объявление в карман с картофелиной.

Мальчишка снова покатил тележку, вопя «Раскаленныи картошки!», быстро выехал из закоулка и исчез в потоке движения затянутой туманом Лоуэр-Темз-стрит. Миссис Биллингс и ее дочь вышли из лавки ростовщика и побрели прочь, оставив двери открытыми настежь. Владелец, торчавший внутри, наблюдал за Бомонтом с нескрываемым отвращением.

Бомонт сообразил, что капор все еще зажат у него под мышкой, и зашвырнул его в открытую дверь, весело крикнув:

– Да пошел ты, хрен старый!

Показав нос ростовщику, вытащил картофелину из кармана, развернул и откусил верхушку, мечтая о щепотке соли.

По переулку Бомонт дошагал до «Козла и капусты», толкнул дверь и заказал пинту простого с намерением сесть в уголке и мирно прикончить свою картофелину. Он размышлял о том, как мальчик посоветовал ему следить за кошельком, хотя никто его об этом не просил. Хороший парнишка, не подонок вроде некоторых, обходительный. К тому же дал Бомонту крайне интересный лист бумаги. Там было кое-что как раз по делу – не то чтобы удача, наверное, потому как назвать такое удачей значит отпугнуть, но мир завертелся теперь точно и ровно, и из такого вращения возникает возможность. Кто знает, что она даст человеку, который просит не больше, чем заслуживает?

«Козел» был почти заполнен, несколько завсегдатаев рыдали пьяными слезами, еще один человек с закрытыми глазами сидел на полу спиной к стене и храпел, открыв рот. Одежда у всех была засаленной, шапки воняли рыбой. Смрадный воздух наполняли запахи джина, пролитого пива, жареных устриц и общечеловеческой духоты. На соседнем столе лежала одна из афишек мальчишки-картофельщика, поверх стояли три стакана, а над ними трое мужчин, пригнувшись друг к другу, обсуждали что-то вполголоса. Бесполезные, низкие, ненавистные люди с низменными привычками. Бомонт чуял их по запаху – зловоние ядовитых мыслей; уродливые рожи говорили сами за себя.

Один из троицы – крупный рыжебородый мужчина – поймал его взгляд, и Бомонт сразу же отвел глаза, чтоб не привлечь его внимание снова: внимание не сулит добра, особенно если ты карлик. Он расслышал, как кто-то сказал: «Если это не чертов лепрекон, то я соленая треска…» А еще один добавил: «Слышь, запихаем его в мешок и заставим золотишко нам отдать. А то кинем в реку, как лягушонка».

Бомонт проглотил остаток картофелины и отхлебнул сразу половину пива из кружки. Похоже, насчет качества сегодняшнего вечера он ошибся. Подняв правую руку, карлик похлопал по своей бобровой шапке и почувствовал, как флейта выпала из кармана в рукав. Когда он опустил руку вдоль ножки стула, инструмент аккуратно скользнул ему в пальцы. Там он, полностью приготовившись к неизбежному, его и оставил.

– Да он глухой, этот мелкий паскудник, – сказал один из соседей голосом, не обещавшим ничего хорошего. – Что ты там у себя прячешь в шапке? Видать, Дюймовочку?

Не обращая внимания на гогот, вызванный шуткой, Бомонт разложил на столе и разгладил афишку, чтобы изучить как следует. Глаза художник схватил верно, как и изгиб плеча и накидку, завязанную на горле. Бомонт и вправду знал этого человека – доктора Игнасио Нарбондо, – на которого работал несколько месяцев, до того момента, как наниматель улетел вниз головой в бездонную дыру, открывшуюся в мраморном полу собора Оксфордских мучеников. В тексте говорилось и о награде в двадцать фунтов за сведения о местопребывании изображенного человека. У Бомонта они были. Внизу афиши значился адрес: «Лазарус-уок, 12», возле Темпла – очень роскошный адрес, если память ему не изменяет.

На стол упала тень, и Бомонт поднял глаза на рыжебородого, который высился над ним, пьяно раскачиваясь, но все равно являя собой угрозу. Гадко ухмыляясь, незваный гость протянул руку и неторопливо сбил бобровую шапку Бомонта с его головы, потом защемил нос Бомонта костяшками пальцев, сжал их и жестко крутанул под оглушительный взрыв хохота своих приятелей.

Едва хулиган разжал пальцы, Бомонт сунул афишку в карман, перехватил флейту покрепче и вогнал рыжебородому в горло. Затем мгновенно развернулся, схватил свою шапку и кинулся к дверям, слыша позади булькающий хрип, но не оглядываясь, пока не оказался на большой улице, промахнув за доли секунды половину переулка, где мог легко оторваться от всех троих, вздумай они его преследовать. Над тротуаром висел настолько плотный туман, что определить, есть ли погоня, удалось бы навряд ли, но тот же туман скрывал Бомонта куда лучше, чем преследователей. Карлик свернул на Лоуэр-Темз-стрит и зашагал в сторону Лондонского моста и того адреса, где мог получить свою награду, если его сведений окажется достаточно. Он вслушивался, не зазвучат ли шаги за спиной, но их не было.

V
ПРОСЬБА МАТУШКИ ЛАСВЕЛЛ

– Этот холодный пунш – просто благодать, – сказала Матушка Ласвелл, когда они устроились у кухонного стола, на котором красовались тарелка бисквитного печенья и вазочки с джемом, взбитыми сливками и лимонным творогом. Гостья еще не перешла к цели своего визита, продолжая светскую беседу и, как показалось Сент-Иву, избегая важной для нее темы.

– Сироп для пунша сделан из вишни и апельсина, если не ошибаюсь? Очень славный! – сказала она.

– Из красного апельсина, – уточнила Элис. – Хасбро привез их из Лондона неделю назад. Возможно, под Рождество в сочетании с бренди было бы еще лучше, но для теплого вечера больше подходит ром.

– Полностью согласна, – ответила Матушка Ласвелл с улыбкой, которая, однако, быстро угасла. Женщина зачерпнула джем, а затем сливки и, украсив ими свое печенье, откусила. Закончив вдумчиво жевать, уточнила: – Кажется, бисквиты работы миссис Лэнгли?

– Да, верно. Миссис Лэнгли непревзойденный мастер по части бисквитов, – кивнула Элис. – Сироп тоже ее рук дело. Рецепт придуман еще ее бабушкой. Хотелось бы мне иметь хоть половину кухонных талантов миссис Лэнгли!

– А ей, несомненно, хотелось бы хоть половину вашей красоты. Мне самой хочется, хотя было время, когда я могла взглянуть в зеркало без содрогания.

– У вас нет причин вздрагивать перед зеркалом, – возразила Элис. – В вашем лице больше характера, чем у пяти женщин. Будь я художником, обязательно сделала бы набросок.

– Хотелось бы, чтоб это было правдой, – вздохнула Матушка Ласвелл. – Но я просто старая бестолковая тетка. Натворившая в прошлом кучу глупостей, которые возвращаются ко мне, словно фальшивый пенни, – гостья отложила надкушенный бисквит на тарелку и откинулась в кресле, перебирая крупные стеклянные бусины своего ожерелья – разнообразные версии человеческого глаза, некоторые до жути натуральные. Элис и Сент-Ив ждали продолжения, но внимание Матушки Ласвелл перешло к картине на стене – два орангутана, замершие на ветвях огромного, перевитого лианами тропического дерева, наблюдают за проползающим по нахоженной тропе аллигатором.

– Какая чудесно загадочная картина, – произнесла Матушка Ласвелл минуту спустя. – Обезьяны подобны ангелам, взирающим на мир с высоты, не боясь левиафана. Однако мы всего лишь смертные, обреченные земле…

Взглянув в окно, женщина задумалась на мгновение и сказала:

– Я ценю вашу дружбу, – она перевела взгляд с Сент-Ива на Элис и обратно. – И притаскивать свои неприятности в дом людей, о которых ты высокого мнения, мне кажется не слишком уместным…

– Напротив, – Элис, положив ладонь на руку Матушки Ласвелл, перебила женщину, – было бы неуместно поступить иначе. Мы не забыли, как вы спасли Эдди и вернули его нам, когда он оказался в беде. И никогда не забудем.

– Элис права, – подтвердил Сент-Ив. – Мы перед вами в огромном долгу, хотя это очень грубое определение. Пожалуйста, расскажите, что вас заботит.

– Расскажу, – согласилась Матушка. – Да пребудет Господь между нами и нашими бедами! Боюсь, на нас надвигается нечто ужасное. И я здесь, чтобы просить вас об услуге.

– Мы оба в вашем распоряжении, – ответил ей Сент-Ив.

– Тогда вам лучше поехать со мной. На фургоне отсюда полчаса пути. Мне до смерти боязно, что с моей подругой случилось нечто дурное, и я вынуждена позвать вас к ней. Билл еще не вернулся из Мейдстоуна, где ему позарез надо повидать человека насчет овец, а мальчик Симонидов слишком юн. А ехать одна я не хочу, профессор.

– Тогда вы попали по адресу. Куда, мадам?

– Домик в Боксли-Вудс. Его занимает моя подруга Сара Райт. У меня ясное предчувствие, что с ней неладно. Понимаете, ее считают ведьмой, и она пострадала из-за этого. Так случается с теми, кто видит то, что недоступно большинству людей.

– А мне знакомо это имя, – сказала Элис. – Тетя Агата время от времени упоминала Сару Райт.

– Ваша тетя Агата консультировалась у нее. Как и другие женщины, я это точно знаю, но они приходили тайком. Агата Уолтон подъезжала к дому Сары среди бела дня. И меня это радовало. Когда Сара появлялась в деревне, дети швыряли в нее палками и обзывали ведьмой, поэтому со временем она просто перестала туда наведываться и была почти забыта. Однако от ее дома через лес к нашему «Грядущему» ведет нахоженная тропа, и я много лет носила Саре Райт мясо, ржаной хлеб и зелень. Можно сказать, она жила отшельницей, хотя готова была поделиться, когда ей было что сказать, и никому не принесла вреда.

Тут Матушка запнулась, и на ее лице отразилась боль.

– Я не должна говорить «была». Со временем все больше дерзких мальчишек из деревни, наслушавшись сплетен о ведьме, совершали вылазки в Боксли-Вудс, чтобы взглянуть на нее, – из «Грядущего» нам было видно, как они крадутся по тропе. Но Билл, когда обосновался на ферме, отвадил их – не разрешал им откалывать свои штуки. А этим утром, когда Билл уехал в Мейдстоун, я увидела трех мальчишек, бегущих в деревню так, словно за ними гнался дьявол. Эти-то мальчишки и заставили меня насторожиться. – Матушка ненадолго смолкла, потом спросила: – Полагаю, вы встречали Клару, слепую девочку, которая живет на ферме?

– Та, что видит выставленным локтем? – уточнил Сент-Ив, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало подозрение или сомнение. Он видел, на что способна эта девушка, и поначалу считал ее ловким иллюзионистом. Однако со временем в корне пересмотрел свое мнение, хотя никаких объяснений феномену предложить не мог – это было выше разумения здравомыслящего ученого. Профессор в нем знал, что объяснение где-то есть, но все прочие части личности категорически отказывались это признавать.

– Именно. Клара – дочь Сары Райт. Она стала жить на ферме с восьми лет. Она была замкнута, что понятно, а Сара справедливо полагает, что девочка нуждается в компании, хотя самой Саре компания не нужна. К тому же Клара стала бояться леса. Мне приятно думать, что Клара благоденствовует в «Грядущем», и вы понимаете, мне не хотелось бы, чтобы с ней что-то случилось. А нынче девушка увидела перепуганных мальчишек и упала в обморок. Из-за… э-э… состояния Клары я решила обратиться к вам. Она видит то, что мало кому доступно. Девочка что-то увидела или почувствовала, и теперь я до жути боюсь заглянуть в коттедж одна. Может, конечно, это приступ паранойи. Я молюсь, чтобы так оно и было.

– Мне надо собраться, – сказала Элис. – Сейчас принесу сверху твой плащ, Лэнгдон. Погода меняется. Дай мне две минуты, и я к вам присоединюсь, – она встала и побежала на второй этаж.

Сент-Ив взял перо и написал Хасбро записку с просьбой подъехать к «Грядущему» и ждать их там, а затем снял со стены охотничью двустволку Элис и, прежде чем усесться обратно за стол, сунул в карман брюк четыре патрона. Ему очень хотелось, чтобы все окончилось поскорее и не нарушило бы всерьез их с Элис планы на вечер.

– Сара однажды оказала мне услугу особого рода, профессор, и я ей очень обязана. Рассказывать о тех событиях я не вправе, и меньше всего мне хотелось бы сделать их публичным достоянием. Я была абсолютно уверена, что все осталось в тайне, но если кому-то удалось… – увидев, что Элис спускается по лестнице, Матушка Ласвелл умолкла и заставила себя подняться из кресла. Они втроем вышли во двор, под вечерние небеса, а ее фраза так и осталась недоговоренной.

* * *

Они с трудом уместились на сиденье фургона. Правила Матушка Ласвелл. У Сент-Ива была с собой палка, служившая ему одновременно и оружием, и тростью для ходьбы, она лежала на полу фургона рядом с двустволкой Элис. Профессор не допускал и мысли о том, чтобы взять женщин с собой в домик Сары Райт, пока сам не осмотрит его, но и оставлять их в повозке в одиночестве тоже не хотел. Он высказал свои сомнения, едва они выехали, и получил поддержку в части посещения жилища Сары. А отвечать за безопасность обеих женщин взялась Элис.

Мысли профессора вернулись к Боксли-Вудс, который он меньше часа назад разглядывал в окно. Пару раз он бродил там, собирая грибы для миссис Лэнгли, но никогда не забирался достаточно глубоко, чтобы увидеть дом, где жила Сара Райт. Сейчас Лэнгдона и лес разделяла сотня ярдов – на опушке высились медные буки, а за ними на полторы сотни футов от земли поднимались верхушки старых деревьев. Что же нынче днем привлекло его внимание: багровые стволы буков или нечто совсем иное? Возможно, некое предчувствие… Это была нетипичная для Сент-Ива мысль. Еще четырнадцать месяцев назад – до того, как ему довелось познакомиться с Матушкой Ласвелл и погрузиться в ее жутковатые проблемы, которые обернулись и его собственными, – такая мысль рассмешила бы профессора до слез.

Фургон въехал под своды леса. Массивные стволы буков, почти седые сверху, зеленели мхом, негустая листва складывалась в мозаику из бурых, красных и желтых фрагментов. Подлеска почти не было – слишком густая тень губила молодую поросль, не способную расти при недостатке солнечного света. Лежавшие вдоль дороги валуны обросли мхами и лишайниками. Там, где в листве образовались просветы и солнечные лучи достигали земли, виднелись лоскуты травы. Сквозь опавшую листву и трухлявую древесину пробивались грибы – было особенно много рядовок, а на рухнувших стволах – вешенок. Сент-Ив пообещал себе на неделе вернуться сюда с корзиной. Грибная охота – веселое занятие для всей семьи.

Однако эта приятная мысль растаяла так же быстро, как возникла, а ее место занял какой-то невнятный страх, который нарастал по мере того, как они углублялись в лес. Сент-Ив задумался, не подцепил ли он от Матушки Ласвелл некую заразу вроде способности ощущать нечто за пределами привычного мира – или же предвидения существуют независимо от человека и могут завладеть мозгом кого угодно? Дохнул ветер, сдирая с деревьев листья. Грязный тракт, сужаясь все больше и больше, вывел к развилке: влево уходила натоптанная дорога, вправо – заросшая пожухлой травой и усыпанная палыми листьями тропа, по которой, похоже, никто не ходил с конца лета. Матушка Ласвелл направила лошадей по ней, и скоро деревья сомкнулись над фургоном, образуя сумрачный тоннель, завершившийся небольшой прогалиной.

Сент-Ив передал Элис ружье, слез на землю и ступил на еле заметную тропинку, которая через несколько минут привела его к домику. Дощатая дверь была распахнута. Профессор постоял, скрываясь за стволом дерева и прислушиваясь к шелесту ветра в кронах, но мало что расслышал. Никакого движения. И дым из камина или печи не клубится над шиферной крышей сложенного из камня домика с окошками в старинных ячеистых переплетах. Сент-Ив попытался уловить шум, который мог бы доноситься из жилища, выискивая признаки чьего-либо тайного присутствия, но ничего не заметил – ни единой живой души. Выйдя из своего укрытия, он ступил на доску, лежащую поперек ручья, и увидел, что от прогалины, где стоит дом, тянется наезженная колея – несомненно, путь на ферму «Грядущее». Из распахнутой двери выскочил белый цыпленок и побежал за дом.

Сент-Ив постоял у открытой двери, снова вслушиваясь в тишину, а потом заглянул под невысокую притолоку. В теплом воздухе чувствовался безошибочный запах мертвечины, ушей коснулось жужжание мух. Домик – одна комната, почти квадратная, с деревянным полом – был погружен во тьму, и лишь минуту спустя Сент-Ив заметил, что кто-то неподвижно сидит на стуле рядом с очагом. Безголовое тело, женское. Без сомнения, принадлежавшее Саре Райт. Тело было примотано к стулу веревкой в несколько оборотов, платье пропиталось кровью.

Прежде чем войти, Сент-Ив внимательно осмотрел доступную взгляду часть комнаты. Содержимое высокого буфета в стенной нише было выкинуто на пол – кругом валялись книги, посуда, кухонные принадлежности, – а сам буфет выдвинут, будто разбойники хотели что-то отыскать за ним. Кровать лежала на боку, из распоротого матраса на пол высыпались перья. Ткацкий станок возле очага был разломан на куски, в рамке остался сотканный наполовину коврик. Вывороченные половицы обнажали слежавшуюся грязь.

Кто-то разнес жилище Сары Райт в поисках чего-то. Возможно, и хозяйку убили, чтобы не мешала. Не исключено, конечно, что нападение связано с тайной, о которой упомянула Матушка Ласвелл, хотя кем же надо быть, чтобы лишить жизни человека таким ужасающим образом… В углу находилась совершенно пустая кладовка, дверца которой болталась на петлях.

Сент-Ив внимательно оглядел деревья по бокам от домика. Местность казалась совершенно безлюдной. Пара белок носилась возле ручья и по стволам, тараторя друг с другом, да петух вышел из-за поленницы и уставился на незваного гостя. Сент-Ив шагнул внутрь, поставил свою палку в угол возле двери. Теперь ему были видны ямы, выкопанные в глине там, где пол был сорван. «Интересно, нашли эти душегубы то, что искали?» – подумал он, подходя к телу, чтобы осмотреть его, когда глаза привыкнут к полумраку. Отчетливый запах морга говорил о том, что женщину убили вчера. А нынче утром деревенские мальчишки обнаружили тело.

На полу у очага валялась скомканная тряпка. Сент-Ив подобрал ее и, поднеся к носу, учуял присутствие хлороформа, впрочем, почти испарившегося. Кто бы ни совершил это зверство, он оказал Саре Райт последнюю услугу, лишив ее чувств. Возможно, женщина была отравлена насмерть этим веществом, хотя жуткое количество кровавых брызг доказывало, что ее сердце вытолкнуло их в последний миг. Срез на шее показался Сент-Иву крайне аккуратным – работа того, кто знаком со скальпелем и пилой.

Снаружи донесся перестук колес – чей-то фургон подкатил к домику заросшей дорогой. Сент-Ив шагнул к двери, подобрал палку и, осторожно выглянув, узнал седоков: доктор Ламонт Пулман, коронер, и деревенский констебль – славный, но туго соображающий парень по фамилии Брук. С глубоким облегчением Сент-Ив вышел наружу, под темнеющее небо, чтобы встретить представителей власти. Дверь он оставил открытой – такой же, какой нашел ее.