Текст книги "Блэкторн (ЛП)"
Автор книги: Джей Ти Джессинжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Он делает большой глоток «Маргариты» и сдается.
– От чего именно она умерла?
– Какое это имеет значение?
– Просто в один день Лоринда была здорова, а на следующий – мертва.
– Ей было девяносто три. В таком возрасте, если ты просыпаешься утром, это становится неожиданностью для всех. Кроме того, откуда ты знаешь, что бабушка была здорова? Мы не сообщаем о состоянии своего здоровья в местных новостях.
– Я видел, как она выходила из строительного магазина за несколько дней до своей смерти. Мы даже столкнулись. Лоринда зашипела на меня, как кошка.
Я представляю себе эту картину и улыбаюсь.
Ненависть бабушки к Крофтам была почти так же известна, как целебные чаи из сушеных трав и кореньев, которые она продавала для лечения различных недугов у горожан. Те, кто был достаточно отважен, чтобы проделать путь по разбитой грунтовой дороге до поместья Блэкторн, уходили с бумажными пакетиками, наполненными вкусностями, которые, если их заварить в горячей воде, лечили от всего – от газов в кишечнике до подагры.
Люди хорошо платили за эту привилегию, но и бабушкины чаи никогда не подводили, поэтому горожане продолжали приходить.
– У нее что, случился сердечный приступ или что-то в этом роде?
Я приподнимаю бровь.
– Разве твои шпионы тебе не сказали?
– У меня нет шпионов. Есть люди, которым я плачу, и они держат меня в курсе важных событий.
– Это и есть определение шпиона.
Ронан выдыхает через нос и продолжает говорить.
– В любом случае, мне сказали, что вскрытия не было. Твоя тетя Эсме просто позвонила в похоронное бюро однажды утром и сказала: «Эй, у нас тут тело, которое нужно похоронить. Приезжайте и заберите его».
– Она так не говорила.
– Я перефразировал. Так от чего умерла Лоринда?
– Может быть, то, что она увидела тебя так близко, запустило цепную реакцию в ее организме, и все ее органы начали отказывать, один за другим. Это самое логичное объяснение, правда.
– Можем мы хоть на секунду стать серьезными?
– Я серьезна, как никогда. Я чувствую, как мои почки превращаются в изюм, пока мы разговариваем.
Ронан сверлит меня взглядом, я мило ему улыбаюсь, и это самое веселое, что со мной случалось за долгое время.
– Думаю, это твое сердце сжимается. Я хочу сказать, что Лоринда была сильна как бык, твои тети отказались от вскрытия, а ее тело таинственным образом исчезло в тот день, когда ее должны были похоронить.
Я в замешательстве хмурюсь.
– К чему ты клонишь?
– Может быть, твоя бабушка на самом деле не умерла.
Я жду кульминации. Когда ее не наступает, я говорю: – Ты серьезно? Думаешь, она инсценировала собственную смерть?
– Может быть.
– Зачем ей было это делать?
Он пожимает плечами.
– По тем же причинам, по которым это делают большинство людей. Страховка. Бегство от кредиторов. Желание начать новую жизнь в другом месте.
Мой тон сух.
– Да, потому что девяностотрехлетней женщине не терпится сбежать на Таити в поисках захватывающих приключений под новым именем.
– Я просто говорю, что это возможно.
– Твоя неминуемая смерть от моей руки – это тоже возможно.
– Интересно, что ты до сих пор не сказала, от чего она умерла.
– Это неинтересно, но хоть это и не твое чертово дело, я скажу тебе одну вещь. У Блэкторнов не проводят вскрытие.
Когда Ронан недоверчиво смотрит на меня, я продолжаю, хотя мне больше хочется засунуть остатки острого перца чили реллено ему между идеальными передними зубами.
– Это семейная традиция. С нашими телами ничего не делают после смерти. Их сохраняют в естественном состоянии и закапывают в землю в биоразлагаемом гробу, чтобы разлагающиеся останки могли служить пищей для червей. Круговорот жизни и все такое. Так что в том, что бабушку не вскрыли, нет ничего необычного. Что это за отвратительное выражение лица у тебя?
– Если ее не вскрывали, значит ли это, что ее не бальзамировали?
– Да. И что?
– Сколько времени прошло между ее смертью и прощанием?
– Думаю, шесть дней. Почему ты спрашиваешь?
Он смотрит на меня блестящими бледными глазами.
– Ты же ученый. Расскажи мне, что происходит с незабальзамированным телом через неделю после смерти.
Осознание поражает меня, как пощечина.
Он прав.
Труп начинает разлагаться сразу после прекращения жизнедеятельности организма. Если его не трогать, комнатные и мясные мухи откладывают яйца вокруг естественных отверстий в теле, из которых в течение 24 часов вылупляются личинки. Затем течение трех дней разлагаются внутренние органы. По прошествию пяти дней тело раздувается, изо рта и носа выделяется кровавая пена. Размножение бактерий и гниение тканей вызывают сильный неприятный запах. Через шесть дней после смерти моя бабушка должна была начать стремительно разлагаться. Вместо этого она выглядела точно так же, как всегда. Пугающе и свирепо, но точно не разлагающейся.
– Посмотри, как крутятся эти шестеренки, – кисло говорит Ронан. – А теперь придумай, как сказать мне, что я прав, и не подавиться.
– Мне нужно вернуться домой. Спасибо за обед.
Он кривит губы.
– Я не говорил, что плачу.
– Джентльмен, как всегда. Увидимся, Скрудж.
Поднявшись из-за столика, я спешу к выходу из ресторана, а в голове у меня роятся вопросы. Я отвлекаюсь, когда беру зонт с подставки, где я его оставила. Открыв тяжелую деревянную дверь, я выхожу на улицу, моим глазам требуется мгновение, чтобы привыкнуть к смене искусственного освещения внутри на полумрак снаружи. Я стою, нахмурившись, погруженная в свои мысли, а вокруг меня льет дождь, пока кто-то не хватает меня сзади.
– Осторожно!
Ронан притягивает меня к себе и разворачивает как раз в тот момент, когда с неба падает огромный кусок бетона и врезается в землю в том самом месте, где я только что стояла.
Глава тринадцатая
ТРИНАДЦАТЬ
МЭЙВЕН
Прижавшись к Ронану, с бешено колотящимся сердцем, я смотрю на воронку в тротуаре.
Кусок бетона просто огромен. Груда обломков вокруг него простирается до самой площади. Несмотря на дождь, от обломков поднимается пыль. Похоже, что взорвалась маленькая бомба.
– Ты в порядке?
В шоке я поднимаю взгляд на Ронана.
– Что случилось?
– Часть фасада здания обрушилась и чуть не убила тебя.
Он так пристально смотрит на меня сверху вниз, что я теряюсь. У него суровое выражение лица, челюсти напряжены, а взгляд… его можно описать только одним словом – обеспокоенный.
Должно быть, с этим адобо что-то было не так. Если я думаю, что Ронан Крофт беспокоится обо мне, значит, я точно отравилась.
– Я в порядке.
– Ты уверена?
Он быстро осматривает меня, проверяя, нет ли на мне крови или отсутствующих частей тела.
– Ронан.
– Да?
– Спасибо, что вытащил меня из передряги.
– Ты имеешь в виду, спас тебе жизнь.
– Я не закончила. Спасибо, что вытащил меня из передряги, а теперь отпусти меня. Мне очень некомфортно.
Его хватка не ослабевает. А взгляд меняется с обеспокоенного на горящий.
– Почему тебе некомфортно?
– Потому что ты мне очень не нравишься.
– Уже не ненавидишь? Мы продвигаемся. Может, тебе некомфортно по какой-то другой причине. Хм. Что бы это могло быть?
– Какую бы сказку ты ни сочинял в своем недоразвитом неокортексе, она неверна.
– Знаешь, что мне интересно?
– Кроме того, почему я еще не расчленила тебя и не выбросила тело в канаву?
– Нет. Как у тебя получилось не выпустить из рук свой зонтик? – Ронан опускает голову и горячо шепчет мне на ухо: – И как ты не можешь перестать смотреть на мои губы.
Я вдыхаю, и аромат его кожи щекочет мне ноздри. Он проникает в мою голову и вызывает из могил тысячу старых призраков. Воспоминания о времени, когда мы были вместе, предстают передо мной в таких ярких деталях, что я вздрагиваю.
Как будто это было только вчера, я помню жар, страсть, безумную спешку, наши жадные руки и губы и то, как нам всегда приходилось вести себя тихо, потому что каждое мгновение было украдено.
Тайно.
Запретно.
Когда я вскрикивала от безудержного удовольствия, Ронан закрывал мне рот рукой, чтобы заглушить звук. Когда он стонал, произнося мое имя, я просила его замолчать, чтобы никто не услышал. Только на заднем сиденье его машины мы могли полностью отдаться друг другу, потому что были глубоко в лесу, на темной дороге, и только волки и ветер слышали наш рев.
В одну из таких ночей я была близка к тому, чтобы сказать ему, как сильно я его люблю. Слова вертелись у меня на языке. Затем он посмотрел на часы и сказал, что ему нужно рано вставать, чтобы успеть на тренировку по футболу, и я навсегда проглотила все, что хотела произнести.
Он все еще был во мне, когда сказал, что ему нужно уйти.
Мои страстные стоны все еще эхом отдавались от запотевших окон.
Я отталкиваю Ронана и делаю шаг назад, едва не выколов ему глаз острием зонта. Он вовремя пригибается.
– Сильна, как всегда.
– Вовсе нет. Я стала намного сильнее, чем была в семнадцать. За это я должна благодарить тебя.
– Ты злишься.
Он ждет объяснений, но их не будет. Я перестала что-либо ему объяснять в тот день, когда сказала, что беременна, и его лицо стало кислым, как прокисшее молоко.
Нет на земле такой боли.
Это ужас, стыд, унижение, отвержение, страдание, разочарование и одиночество – все в одном. Когда мужчина, которому принадлежит ваше сердце, заставляет вас чувствовать себя никчемной, вы либо ломаетесь и никогда не восстанавливаетесь, либо привыкает к боли, чтобы выжить.
В моем случае я вырастила целый доспех.
Я возвела крепость из стали.
У меня щемит в груди, и я отхожу от Ронана. Из ресторана выбегает официантка, за ней – помощник официанта в испачканном белом фартуке.
– Что случилось? Черт возьми! – Помощник официанта недоверчиво смотрит на беспорядок на земле, а затем на крышу.
Когда Ронан поворачивается, чтобы заговорить с ним, я пользуюсь возможностью сбежать. Я бегу под дождем и не останавливаюсь, пока не оказываюсь дома.
Запыхавшись, я ставлю зонт в подставку у входной двери и снимаю грязные ботинки. Затем достаю телефон из кармана пальто и ищу в интернете номер похоронного бюро Андерсона. Я набираю его и нетерпеливо притопываю ногой, пока не отвечает женщина.
– Похоронное бюро Андерсона, чем я могу вам помочь?
– Это Мэйвен Блэкторн. Соедините меня, пожалуйста, с мистером Андерсоном.
Повисает долгая пауза.
– Эм, мистер Андерсон в данный момент не может подойти к телефону. Могу я передать ему сообщение?
– Конечно! Передайте ему, что, если он не ответит на мой звонок, я обращусь во все новостные агентства, которые смогу найти, и расскажу им, как из окна его заведения похитили обнаженное тело моей бабушки. Он все также не может подойти к телефону?
Она откашливается.
– Пожалуйста, подождите.
Секунд тридцать в моих ушах звучит тихая лаунж-музыка, а затем соединение восстанавливается.
– Здравствуйте, мисс Блэкторн.
Судя по голосу мистера Андерсона, он предпочел бы умереть, лишь бы не разговаривать со мной.
Хорошо. Так ему и надо за то, что он потерял тело моей бабушки.
– Я уверена, что вы заняты планами побега в Аргентину, но у меня к вам вопрос. Мою бабушку не бальзамировали, верно?
– Да, верно.
– Так как же она оставалась такой свежей все то время, что прошло между ее смертью и прощанием?
Мистер Андерсон так долго не отвечает, что я начинаю думать, не подвох ли это. Затем он неуверенно произносит: – Она была в холодильнике?
– Это предположение или ответ?
– Простите. Это ответ. Я просто не понимаю, в чем смысл вопроса.
– Неважно, в чем смысл. Что значит «она была в холодильнике»?
– Это стандартная практика в морге. Если нет возможности провести химическую консервацию, мы храним останки покойного при температуре два градуса по Цельсию. Мы можем держать их там до трех-четырех недель до похорон, если семья не из нашего региона или есть другие причины, требующие отсрочки.
Холодильник. Конечно. Тугой узел беспокойства в моем животе развязывается.
– Спасибо, мистер Андерсон. Позвоните мне, как только появится новая информация.
Я вешаю трубку и поднимаюсь наверх, чтобы найти Беа. Она в моей старой комнате, лежит на кровати, а Луна свернулась у нее на животе.
Я снимаю пальто и вешаю его на спинку стула.
– Привет, милая. Ты уже поела?
– Немного тостов с ежевичным джемом. Луна говорит, что нам нужно переехать сюда.
Удивленная, я сажусь на край кровати и нежно провожу рукой по дочкиным красным кудрям.
– Ты собираешься вздремнуть? Вам двоим здесь комфортно.
– Я подумала, что хотела бы познакомиться с этой рыжей лисицей.
– Рыжей лисицей?
Дочь смотрит в окно.
– Той, что сидит на белой скамейке под теми деревьями. Она бывает там каждый день с тех пор, как мы приехали. Мне кажется, лиса хочет мне что-то сказать.
Я встаю и выглядываю в окно. С правой стороны двора живая изгородь из бирючины, которая обозначает границу участка. Неподалеку небольшая березовая роща охраняет железный садовый гарнитур, когда-то выкрашенный в белый цвет, но от времени покрывшийся ржавчиной. Два стула с витиеватыми ножками стоят по бокам круглого стола. В центре железной скамейки неподалеку сидит большая рыже-черная лиса.
Ее шерсть окрашена в ржаво-оранжевый цвет, а хвост, похожий на пышный огненный шлейф, обвивает стройные черные лапы. У лисы грудь цвета топленого молока, а глаза – ярко-золотистые, как закат.
Наши взгляды встречаются через окно, залитое дождем. Острые белые клыки животного сверкают, когда оно улыбается.
Лиса сидит на скамейке, – той самой, на которой бабушка каждый вечер в сумерках устраивалась поудобнее, чтобы выкурить свою трубку с табаком и посмотреть на звезды. Лиса еще мгновение смотрит на меня, затем поворачивается и исчезает за живой изгородью.
Я избавляюсь от странного и неприятного ощущения, что что-то важное ускользает от моего понимания, и отворачиваюсь от окна и вида на двор.
– Здесь нет лисы, Беа. Но если увидишь ее снова, держись от нее подальше. Не зря их называют дикими животными.
Луна просыпается, потягивается и спрыгивает с колен Беа на пол. Она выбегает из комнаты, высоко задрав нос и виляя хвостом.
– Можно задать тебе вопрос?
– Конечно.
– Почему Кью не разговаривает?
Моя бабушка рассказывала мне, что когда-то давно он был знаменитым оперным певцом, который продал свой голос дьяволу в обмен на бессмертие, но я, черт возьми, не собираюсь об этом рассказывать дочери.
– Не знаю, милая. Тебя это беспокоит?
Она пожимает плечами.
– Нет. Мне просто интересно. Приятно, когда кто-то просто слушает.
Затем Беа зевает.
– Может, я вздремну. Что-то мне хочется спать.
– Хорошо. Я буду внизу, когда ты проснешься.
Она встает с кровати и идет в ванную. Я смотрю, как дочь тянется к маленькому белому контейнеру, стоящему рядом с краном на раковине. Она открывает две круглые секции, наполняет каждую из них солевым раствором из пластиковой бутылки, которая находится рядом, затем аккуратно снимает зеленую контактную линзу с левого глаза и помещает ее в раствор. Потом повторяет ту же процедуру с правой линзой.
Беа смотрит на меня и улыбается.
В зеркале ванной я вижу глаза своей дочери – того же удивительного оттенка бледного арктического льда, который был у мальчика, бросившего нас много лет назад.
Глава четырнадцатая
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ
РОНАН
Воскресный ужин в кругу семьи всегда был таким же увлекательным, как если бы мне под ногти загоняли осколки стекла.
– Еще вина, сэр?
– Да. И продолжайте в том же духе.
Мой голос звучит резко, но хорошо обученный слуга знает, что лучше не реагировать. Он умело наполняет мой хрустальный бокал любимым вином моего отца – французским бургундским с безупречной историей. О такой же он мечтает для своей семьи.
К сожалению, класс не купишь. Крофты богаты, но наше богатство было нажито тем же способом, что и у наших предков, баронов-разбойников XIX века.
Недобросовестным.
Слуга бесшумно отступает и прячется за обшитыми панелями стенами столовой вместе с другими слугами, все они в униформе и стоят выпрямившись, глядя куда-то вдаль поверх наших голов.
Эта показная демонстрация домашней прислуги – заслуга моей мачехи.
Она прошла долгий путь от своей скромной работы официанткой в закусочной в Детройте, когда познакомилась с моим отцом.
Он был недавно овдовевшим мужчиной, приехавшим в командировку на фармацевтическую конференцию. Она только что окончила школу красоты. По словам обоих, это была любовь с первого взгляда.
Это определенно было что-то с первого взгляда, но я уверен, что любовь не имела к этому никакого отношения.
Не то чтобы они не подходили друг другу. Два человека, настолько одержимых деньгами, как они, в целом могут прожить долгую и счастливую жизнь вместе. Если только у них не закончатся деньги.
Я провел много приятных часов, представляя, какой хаос воцарится, если я сделаю что-то подрывное, чтобы обрушить акции компании.
Например, женюсь на Мэйвен Блэкторн.
Не то чтобы она верила в брак. Скорее астероид столкнется с Землей, чем женщина из рода Блэкторн согласится стать чей-то женой.
Но если бы каким-то чудом это произошло, я был бы отрезан от своей семьи. Ненависть моего отца к Блэкторнам граничит с патологией.
Почти каждый день перед тем, как я уходил в школу, когда был маленьким, он просил меня держаться подальше от Мэйвен.
Отец проявлял странный интерес к тому, чтобы выделить ее среди остальных родственников и относиться к ней с особым презрением. Я никогда не мог понять эту одержимость, но его уроки не прошли даром.
Я не могу винить ее за недоверие и злость по отношению ко мне. Я это заслужил.
Моя мачеха явно раздражена, теребя толстую нитку таитянского жемчуга на шее и пристально глядя на меня.
– Ронан, перестань хмуриться. Ты выглядишь как убийца.
– Может, так и есть.
Мой отец поднимает взгляд от тарелки с говядиной по-бургундски и пристально смотрит на меня. Когда он не видит никаких эмоций на моем лице, то удовлетворенно возвращается к еде.
Для этой семьи считается нормальным, если ты кого-то убиваешь. Главное не переживать из-за этого.
Наступает долгая, мучительная тишина, пока отец не заканчивает есть и не берет в руки бокал с вином. Ему нельзя пить алкоголь. Это связано с антибиотиками, которые он принимает из-за травмы глаза, но предписания врача никогда его не останавливали.
Сам Бог мог бы спуститься с небес на огненной колеснице, а мой отец сказал бы ему, чтобы он шел к черту и играл со своими херувимами.
– Полагаю, ты слышал, что Мэй Блэкторн приехала домой на похороны своей бабушки, – говорит отец.
Я удивлен, что он так долго не поднимал эту тему, но, поскольку это был не вопрос, я не отвечаю. Вместо этого я накалываю на вилку кусок говядины.
Не обращая внимания на мое молчание, отец продолжает.
– Я видел ее на прощании с Лориндой у Андерсона. И едва узнал ее. Черные как смоль волосы, заплетенные в косу викинга, и лицо, способное напугать монстра Франкенштейна.
Я подавляю вспышку гнева, прежде чем заговорить.
– Она никогда не была уродливой.
– Нет, не была. Мэй по-прежнему хорошо выглядит, как и остальные эти сумасшедшие женщины. Я имел в виду выражение ее лица. Если бы взглядом можно было убивать, я бы уже был в двух метрах под землей.
– Жаль, что нельзя.
– Ронан! Будь добр к своему отцу!
– Я буду добр к нему, как только он этого заслужит, Диана.
– Сколько раз я просила тебя называть меня «мама»?
– Наверное, столько же, сколько раз я отказывался.
Мой отец резко говорит: – Прекратите оба. И не повышай голос, Диана. Это неподобающе.
Ей не хватает смелости возразить ему, поэтому она бросает на меня враждебный взгляд.
Но он не сравнится со смертоносными взглядами, которые может метать Мэйвен. Особенно когда она смотрит на меня. Я раньше задавался вопросом, тренируется ли она, чтобы делать это как следует.
Отец нетерпеливо машет слуге, чтобы тот налил ему еще вина. Когда его кубок снова наполняется, он делает большой глоток, а затем громко и мощно отрыгивает.
– Элайджа, серьезно?
Дражайшая мачеха-монстр делает вид, что обиделась, хотя я знаю, что втайне ей нравится, когда он ведет себя как животное с фермы, потому что это компенсирует ее собственные промахи в светском общении, которых у нее немало.
Диана до сих пор произносит «Версаче» как «Версейз». Я испытываю глубокое удовлетворение, когда это происходит на глазах у одной из ее подруг из высшего общества, и они закатывают глаза у нее за спиной.
Именно такие мелочи помогают мне держаться.
– А что с Эсме и Давиной? Как у них дела?
Отец хмурится, как я и предполагал.
– Я ведь не поинтересовался их здоровьем, не так ли?
Я жую бархатистую морковь, думая о грозных изумрудных глазах Мэйвен. У ее дочери глаза светлее и ярче, зеленый цвет такой насыщенный, что кажется почти искусственным. Хотя, возможно, дело было в настройках фильтра камеры.
Скорее всего.
– Не хочешь говорить? Почему?
– Не будь таким наивным, сынок, ты прекрасно знаешь почему. Я пошел на прощание с Лориндой только для того, чтобы встретиться с этими странными сестрами, потому что знал, что они никогда не пустят меня дальше ворот своего ведьминского дома.
– Зачем тебе было с ними встречаться?
Отец смотрит на меня так, словно вырастил идиота.
– Ты видишь эту повязку у меня на глазу или у тебя испортилось зрение с тех пор, как ты в последний раз приходил сюда на ужин?
Я знаю о нападении воронов, потому что знаю обо всем, что происходит в этом городе, но это не моя проблема, а его.
– Что случилось?
– На меня наложили проклятие, вот что случилось.
Мое внимание привлекает хихиканье с другого конца стола. Это мой десятилетний сводный брат Август, милый ребенок с россыпью веснушек на переносице, с головой, которая слишком велика для его тела, и с чувствительным характером, который его родители наверняка превратят в патологию.
Я называю его Огги, потому что у Дианы при этом такой вид, будто у нее вот-вот случится аневризма. Я почти забыл, что брат здесь.
Диана протягивает руку и гладит его по голове, пока отец продолжает.
– Я потребовал, чтобы они отозвали проклятье, но ты же знаешь этих женщин. Они упрямые, как кошки. Скажешь им что-нибудь сделать, а они в отместку сделают наоборот.
– Может, если бы ты попросил вежливо, реакция была бы другой.
– А может, если бы с неба сыпались золотые монеты, мир стал бы лучше, но мы живем здесь и сейчас. Август, сядь прямо. Ты похож на горгулью.
– Что такое горгулья?
– Отвратительное существо, которым ты не хотел бы быть.
Диана мурлычет: – Как Блэкторны, милый. Делай, что говорит твой отец.
Я поднимаю свой бокал. Слуга наполняет его. Я снова осушаю его, представляя, как похищаю Мэйвен и привязываю ее к своей кровати.
Что бы я с ней сделал. Все эти грязные и восхитительные вещи. Каждый раз, когда я ее вижу, у меня встает, а зубы так и чешутся впиться в ее кожу. Интересно, помнит ли она, каким потрясающим был наш секс, или списала это на временное помешательство?
– Ты меня слушаешь? Ронан, очнись!
– Конечно, я слушаю. И ловлю каждое твое слово.
Диана вздыхает.
– Честно говоря, Элайджа, как ты можешь позволять ему говорить с тобой в таком неуважительном тоне?
– Это не было неуважением. Это был сарказм. Ты ведь слышала о сарказме, Диана? А может, и нет. Сатирическое остроумие – не твой конек.
– Элайджа! Ты собираешься позволить ему вести себя так грубо?
Своим единственным здоровым глазом отец пронзает ее ледяным убийственным взглядом.
– Это не он визжит как банши.
Она поджимает губы, теребит жемчужину и смотрит на свои колени.
Если бы на ее месте была Мэйвен Блэкторн, которую отчитал мой отец, у него бы уже из глаза торчала вилка.
Я представляю, как он кричит, а из его головы хлещет кровь, и улыбаюсь. Затем я думаю о том, что Мэйвен помолвлена, и снова хмурюсь.
Должно быть, она солгала. Блэкторны не выходят замуж. Насколько я могу судить, они не делают ничего, чего не хотят.
Я завидую их свободе. Даже если весь город их боится и сторонится, по крайней мере, они не живут в золотой клетке, как я.
Фамилия Крофт, богатство Крофтов, положение Крофтов в обществе… все это душит меня. Сколько себя помню, меня преследует ощущение похожее на то, как мне на лицо давят подушкой. Лишают меня воздуха.
Быть Крофтом – значит быть проклятым.
Неудивительно, что в нашем роду так распространено саморазрушение. Жизнь слишком коротка, чтобы проводить ее в страданиях.
Я улавливаю лишь конец того, о чем бормочет мой отец.
– …у Кэмпбеллов. Пожарный инспектор говорит, что они не могут установить причину. По-моему, это подозрительно. Мэй ни с того ни с сего возвращается домой, а на следующий день дом Кэмпбеллов сгорает дотла? Это чудо, что никто не пострадал. Я никогда не забуду тот день, когда она прокляла Бекку. Ты помнишь это, Ронан? Прямо там, на зимнем карнавале, у всех на виду. «Желаю тебе быть такой же уродливой снаружи, как и внутри!» – Он усмехается. – Черт возьми, это врезалось мне в память!
– Я не понимаю, почему ты не можешь добиться их ареста, – говорит Диана, надув губы.
В голосе моего отца слышится сожаление.
– Мы опоздали на несколько веков.
– Блэкторны не должны получать поблажки за то, что творят направо и налево, насылая проклятия и преследуя людей.
– Просто держи Августа подальше от них, Диана. Они – сборище психопатов, ненавидящих мужчин.
– Они не ненавидят мужчин. Они ненавидят, когда их держат на поводке. Не всех женщин можно купить.
Я бросаю многозначительный взгляд в сторону мачехи.
Отец вздыхает.
– Не зли ее, сынок.
Диана, напряженная и кипящая от злости, бросает салфетку на тарелку и встает.
– Я не собираюсь сидеть здесь и терпеть это. Август, пойдем со мной.
Брат встает со стула и послушно берет свою мать за руку.
– Пока, Ронан.
– Пока, Огги. Скоро увидимся, дружище.
Он улыбается.
– Хорошо.
Как только они выходят из комнаты, отец приказывает слуге оставить вино и уйти. Остальных слуг он тоже прогоняет, нетерпеливо размахивая руками. Когда все уходят, он несколько минут расспрашивает меня о состоянии компании.
Это уже знакомый танец. Я хорошо знаю свою роль. Хоть отец и не держит бразды правления в своих руках, ему все еще нужно чувствовать, что он в курсе дел. Что он еще ценный кадр. Я представляю, как через несколько лет окажусь на его месте и буду задавать своему сыну те же вопросы.
Эти размышления приводят меня на путь, по которому я уже тысячу раз ходил. А именно, к моему ребенку от Мэйвен.
Тому, с которым как она утверждает, у нее случился выкидыш.
Хотя на фотографии, которую она показала, не было видно ни цвета кожи, ни черт лица, присущих моей семье, в том, как она смотрела в камеру, было что-то поразительно знакомое. Без улыбки, слегка повернув голову в сторону, настороженно, как будто девочка не хотела, чтобы ее фотографировали. Такое же выражение лица у меня на всех фотографиях.
Вот почему мне нужно узнать все, что можно, об этом хирурге из Лос-Анджелеса, о котором упоминала Мэйвен, – докторе Бретте Латтмане. Конечно, я поискал информацию о нем в интернете и слишком долго рассматривал его фотографию на сайте клиники.
Беа не его. Я в этом уверен. А если она моя… то остается сделать только одно.
Как любит говорить мой отец, за все нужно платить.
– Как действует новая сыворотка? Есть прогресс?
Я возвращаюсь мыслями в настоящее.
– Эта модификация лучше предыдущих, но она все равно неэффективна. И ее производство по-прежнему невероятно дорого обходится.
Отец ворчит: – Ты же знаешь, что цена не имеет значения.
– Ингредиенты тоже не так-то просто достать.
– Не оправдывайся, сынок. Мы искали лекарство на протяжении нескольких поколений. Именно ради этого и был создан этот чертов бизнес. Но ты уже близко, я чувствую.
– У Огги уже появились какие-то признаки?
Он качает головой. Болезнь поражает только мужчин из рода Крофт. Поскольку она обычно проявляется в период взросления, у Огги еще есть время, но его не так много.
Нам нужно найти лекарство, пока не стало слишком поздно.
– И ты до сих пор не сказал Диане?
Вместо того чтобы сразу ответить, отец смотрит в свой бокал с бургундским, цвет которого такой же насыщенный и темный, как засохшая кровь.
– Нет, – тихо отвечает он после долгой паузы. – Это ее сломает.
Как сломало мою мать.
Она повесилась, когда мне было всего тринадцать.
Я полностью виню отца в ее смерти. Он мог бы сделать многое, чтобы предотвратить такой исход, но предпочел ничего не предпринимать. Никаких планов. Никаких мер предосторожности. Даже самой простой защиты. Это было безрассудно.
Потому что, как известно каждому ученому, природа не терпит пустоты. Любая пустота будет заполнена.
В нашем случае – монстрами.
Я провожу рукой по волосам и допиваю остатки бургундского из бокала, затем отодвигаю стул и встаю.
– Мне пора идти.
Отец кивает, не поднимая на меня глаз. Я обхожу обеденный стол и уже собираюсь выйти из комнаты, когда он зовет меня по имени.
Я останавливаюсь, оборачиваюсь и смотрю на него.
– Будь осторожен, сынок. И держись подальше от Мэй Блэкторн. Эта девушка опасна.
– Просто из любопытства: ты что-то недоговариваешь о ней?
Пораженный вопросом, он поднимает взгляд от своего вина.
– Что?
– Ты всегда специально напоминал мне, чтобы я держался подальше от Мэйвен. Именно от нее, а не от остальных членов семьи. Ты знаешь что-то, чего не знаю я?
– Нет, – резко отвечает отец, снова переводя взгляд на бокал, и заканчивает разговор.
Я какое-то время изучаю его, не веря своим глазам. Но понимая, что больше ничего не добьюсь, просто выхожу в ночь, чтобы прогуляться под проясняющимся небом и призрачным светом растущей луны.
Стая воронов, сидящих на голых ветвях клена во дворе, провожает меня взглядом.
Глава пятнадцатая
ПЯТНАДЦАТЬ
МЭЙВЕН
Той ночью мне снится, что я умираю.
Уже давно стемнело, и на улице очень холодно. Я привязана веревкой к столбу, который возвышается над большим костром. Вокруг собралась глумящаяся толпа. На мне какие-то лохмотья, а мое тело покрыто синяками и ссадинами от побоев. Я напрягаю связанные руки и проклинаю враждебные лица.
Мужчина подходит с факелом и поджигает костер. Дым щиплет мне нос и обжигает горло, я кашляю и хватаю ртом воздух.
Затем ветки вспыхивают пламенем.
Начиная с ног, моя кожа покрывается волдырями, чернеет и отслаивается. По мере того как она сгорает, мышцы сморщиваются и сжимаются, суставы опухают и хрустят, а легкие наполняются кровью. Боль невыносима.
Смех и жестокие насмешки толпы звучат громче, чем рев адского пламени. Когда огонь достигает моей шеи и мои волосы загораются, смех толпы сменяется одобрительными возгласами.
Человек, который разжег костер, стоит в стороне и ухмыляется. Хотя его губы не двигаются, я слышу его голос у себя в голове.
«Вы не должны оставлять ведьму в живых».
Последнее, что я вижу перед тем, как мир погружается во тьму, – его безжалостные бледно-голубые глаза.
Я просыпаюсь с раскалывающейся от боли головой и очередным кровотечением из носа, на этот раз более сильным, чем в прошлый раз. Наволочка вся в крови. Я снимаю ее с подушки и промываю под холодной водой в раковине, одновременно вытирая лицо салфетками и пытаясь остановить кровотечение. Когда это происходит, я одеваюсь и спускаюсь вниз с затуманенным взором и ватной головой. За столом сидят Беа и Кью, склонившись над учебником.
