Текст книги "Блэкторн (ЛП)"
Автор книги: Джей Ти Джессинжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
Эсме подходит к одному из окон и распахивает бархатные шторы. Комнату заливает дневной свет. Она поворачивается к нам и фыркает.
– Лучшая приемная, как же! Кто это место украсил? Дракула?
– Я бы сказала, что маркиз де Сад, – отвечает Давина. – Интересно, не дальтоники ли эти Андерсоны.
– Эта комната была бы отвратительной даже в черно-белом варианте, – произносит Эсме.
Давина вздыхает.
– Ну, зато людям будет о чем поговорить.
– Ты имеешь в виду о чем-то еще. Надеюсь, они не пришлют завтра на похороны эти ужасные лилии. От этой вони у меня уже голова болит. – Эсме подходит к другому окну, бормоча что-то о глупости мужчин.
Я подозреваю, что мистера Андерсона ждет один из самых неприятных дней в его жизни.
Когда Беа сжимает мою руку, я смотрю на нее сверху вниз.
– Ты в порядке?
Она с опаской поглядывает на открытый гроб и придвигается ко мне. Дочь никогда раньше не видела мертвого человека так близко. Я обнимаю ее за плечи и целую в макушку.
Давина протягивает руку и нежно проводит пальцем в перчатке по щеке Би.
– Смерти нечего бояться, милая девочка. Природа переделывает все, что создает. Мы не заканчиваем свой путь, когда умираем, а просто превращаемся во что-то лучшее.
Беа смотрит на нее с сомнением.
– Мама говорит, что загробной жизни не существует.
Давина улыбается.
– Твоя мама очень умная, но она знает не все. А теперь пойдем знакомиться с твоей прабабушкой.
Она берет Беа за руку. Я с одной стороны, Давина с другой, и подводим ее к гробу. Когда мы стоим у края и смотрим на тело внутри, я не могу сдержать улыбку.
Даже после смерти Лоринда остается свирепой.
Она выглядит как дикое существо, вышедшее из леса с пойманной добычей в зубах. Ее длинные белые волосы распущены, сильная челюсть сжата, а закрытые глаза, кажется, готовы в любую секунду распахнуться и обвести комнату взглядом, полным дикого интеллекта, от которого у большинства людей мурашки по коже.
Если загробная жизнь существует, то бабушка в ней явно надирает всем задницы.
Мы какое-то время стоим в почтительном молчании, пока Беа не спрашивает: – Что это?
Она указывает на что-то, застрявшее между локтем Лоринды и кремовой атласной обивкой гроба. Я наклоняюсь и вытаскиваю это.
Это перо. Блестящее черное птичье перо длиной с мое предплечье.
Улыбаясь, Давина качает головой.
– Ох, мама. Ты и твои птички.
Беа в замешательстве смотрит на меня, но отвлекается, увидев, как Давина достает из кармана платья изящный нож с перламутровой рукояткой.
– Вот. Положи это в гроб.
Дочь смотрит на нож, который протягивает ей тетя, как на самое удивительное зрелище, которое она когда-либо видела. И это, несомненно, так.
– Зачем класть это в гроб?
– Потому что нож понадобится твоей прабабушке там, куда она отправляется.
Я смотрю в потолок и шумно выдыхаю. Почему моя семья так стремится быть эксцентричной? Как будто им за это платят.
– Твоя мама может вздыхать сколько угодно, Беа, дорогая, но прежде чем мы сможем пройти через очистительный огонь Смерти и возродиться, нам придется сразиться с несколькими неприятными персонажами на нашем пути через подземный мир.
– Ради всего святого, тетушка Ди. Ей теперь месяцами будут сниться кошмары.
Она отмахивается от моих родительских опасений.
– Вся жизнь – это борьба на ножах. Почему загробная жизнь должна быть другой?
– Просто замечательно. Спасибо. Я уверена, что Беа будет обсуждать это на сеансах психотерапии еще долгие годы.
– Не говори глупостей. Блэкторнам не нужна терапия. Мы заставляем других людей нуждаться в ней. Беа, положи нож в гроб вместе с этим. – Давина достает из-за корсажа пару серебряных монет.
– Для чего они?
– Чтобы заплатить паромщику за переправу через реку Стикс.
Когда Беа смотрит на меня, я жалею, что не подготовила ее как следует к этому визиту. Нужно было придумать что-то правдоподобное, например, что мы раньше работали в цирке.
– Он не принимает карты Visa, – сухо говорю я. – Просто положи все в гроб, милая, а с твоей психологической травмой мы разберемся позже.
Дочь пожимает плечами.
– Все в порядке. – Она забирает нож и монеты из рук Давины и поворачивается к своей покойной прабабушке, лежащей в гробу, как королева.
Давина складывает руки на талии и улыбается мне.
– Не строй такую кислую мину. Могло быть и хуже. Эсме отговорила меня отправлять маму в загробный мир вместе с Квиллом.
Квилл – большая сова с желтыми глазами и размахом крыльев полтора метра. Бабушка нашла его, когда тот был еще птенцом. Он выпал из гнезда на дереве во дворе. Бабушка выходила его, и они стали неразлучны.
Когда Квилл умер, бабушка сделала из него чучело и выставила на всеобщее обозрение. Эта жуткая штука годами пылилась на полке над камином в ее спальне.
Увидев выражение моего лица, Эсме говорит: – Вот. – И протягивает мне маленькую серебряную фляжку, которую достала из рукава.
Я смотрю, как моя дочь осторожно кладет деньги и нож под холодные белые руки трупа. Затем беру фляжку, откручиваю крышку и делаю большой глоток виски.
Если повезет, я буду пить все выходные.
Глава четвертая
МЭЙВЕН
Давина, Эсме, Беа и я сидим в первом ряду, когда начинают приходить люди, чтобы отдать дань уважения бабушке.
Или, скорее, посмотреть на нее вблизи, как они никогда не осмеливались делать при ее жизни.
Первыми входят Ингрид и Гельмут Шнайдеры, пожилая немецкая пара, владеющая местной пекарней. Гельмут снимает кепку и уважительно кивает тетям. Ингрид делает легкий реверанс, а Давина склоняет голову в знак приветствия. С серьезным видом они подходят к гробу, держась за руки.
Эсме наклоняется ближе и шепчет: – Как бы я хотела, чтобы все были такими, как Шнайдеры.
– Почему ты так говоришь?
– Люди из их страны до сих пор чтят древние традиции. О, смотри, это Бекка Кэмпбелл, та мерзкая девчонка, которая раньше тебя задирала. Помнишь, как она плюнула в тебя на глазах у всех на зимнем карнавале?
Помню, но я слишком рассеяна, чтобы отвечать. При виде моей заклятой соперницы – когда-то длинноногой блондинки, от которой сходили с ума все парни, а теперь неряшливой и изможденной, с глубокими шрамами от акне на лице и заметной хромотой – я испытываю глубокую жалость.
Увидев мое страдальческое выражение лица, Эсме цокает языком.
– Прости, что говорю это, милая, но твоя мягкосердечность однажды тебя погубит.
– Я не мягкосердечная. Я спартанец. Я военачальник. Я Аттила, предводитель гуннов.
Она похлопывает меня по руке.
– Вот это настрой.
Когда я снова перевожу взгляд на Бекку, она стоит в дверном проеме, уставившись на меня выпученными глазами и раздувая ноздри.
За две секунды до того, как это происходит, я понимаю, что она собирается сделать что-то странное.
– Ты! – визжит она и бросается на меня из дверного проема, вытянув руки и растопырив пальцы, словно когти.
Я вскакиваю на ноги, готовая защищаться. Но прежде чем Бекка успевает до меня дотянуться, она спотыкается и падает лицом на ворсистый ковер.
Когда она поднимает взгляд, я вижу, что у нее сломан нос, а рот и подбородок перепачканы кровью, но тетушка Э улыбается.
– Осторожнее, – протягивает она. – Мы же не хотим, чтобы ты пострадала.
Гельмут Шнайдер пытается помочь Бекке подняться, но замирает, встретившись с суровым взглядом Эсме. Он моргает, сглатывает и быстро поворачивается к жене.
Выглядя теперь испуганной, а не сердитой, Бекка вскакивает на ноги и пятится от нас. Она врезается в Давину и разворачивается.
Взгляд тетушки Ди испепеляет. Она говорит что-то так тихо, что я не слышу. Но что бы это ни было, от этого лицо Бекки бледнеет. Издав сдавленный крик, она выбегает из комнаты.
Со своего стула Беа с нескрываемым восхищением наблюдает за своей двоюродной бабушкой.
В комнату входят еще несколько человек. Некоторых из них я узнаю, других – нет. Желудок сжимается, сердце бешено колотится. Я подхожу к окну и смотрю на серое утро, пытаясь отдышаться.
Этот чертов город. Почему я думала, что что-то могло измениться? Здесь все так же ужасно, как и всегда.
Не знаю, сколько времени проходит, но когда я оборачиваюсь, Шнайдеры уже ушли, а Беа и Давина стоят, держась за руки, в нескольких метрах от гроба и увлеченно беседуют.
Я начинаю идти к ним, но замираю на месте, когда в дверь въезжает пожилой мужчина в инвалидной коляске. Несмотря на то, что один глаз у него забинтован, а волосы поседели с тех пор, как я видела его в последний раз, я сразу его узнаю.
Это Элайджа Крофт. Патриарх семьи Крофт и бывший глава компании «Крофт Фармасьютикалз», пока ее не возглавил его старший сын.
Он отец Ронана.
Все взгляды устремляются на него. В комнате воцаряется тишина. Эсме с трудом поднимается на ноги и смотрит на Элайджу с такой ненавистью, что я почти чувствую ее, несмотря на то, что стою далеко.
Ненависть на его лице, когда он смотрит на Эсме, ничуть не уступает ее.
Неудивительно, учитывая, что наши семьи ненавидели друг друга на протяжении многих поколений. С тех пор как Мегеру Блэкторн повесили за колдовство на городской площади более трехсот лет назад, мы враждуем.
Судьей Мегеры был известный местный магистрат Леви Крофт.
– Тебе здесь не рады, Элайджа, – голос Эсме холоден как лед.
– Ты думала, я позволю тебе выйти сухой из воды? Думала, я буду трусить, как все остальные? Ты ошиблась.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. А теперь уходи.
Он нажимает на кнопку на подлокотнике коляски. С механическим жужжанием она проезжает на несколько метров вглубь комнаты. Элайджа бросает взгляд на гроб, затем на Давину и снова поворачивается к Эсме.
– Отмени это.
Эсме отвечает с едким презрением.
– Вижу, в старости у тебя начались проблемы с памятью. Неудивительно, учитывая, что ты и раньше не отличался умом.
– Я сказал, отмени это.
– Я не понимаю, о чем ты, – огрызается она.
– Птицы! Они нападают на меня!
Тетушки обмениваются беглыми взглядами, а затем Эсме холодно произносит: – Если тебя беспокоят дикие птицы, может, стоит попробовать другой одеколон?
Мое внимание привлекает движение за окном. Большой черный ворон приземлился на одну из голых ветвей клена во дворе. Пока я смотрю, с неба спускается еще один ворон и садится на соседнюю ветку.
Затем еще один. И еще.
Через мгновение ветви заполняются ими, и они беспокойно машут крыльями, так что все дерево кажется живым.
Вороны один за другим устраиваются поудобнее и смотрят на окно своими удивительно умными черными глазами.
Нет, не на окно. Через окно.
На меня.
Вдалеке раздается жуткий вой сирены. Я чувствую резкий запах серы и одновременно вижу, как над кромкой леса поднимаются первые черные клубы дыма.
Где-то в Солстисе начался пожар.
Элайджа уезжает в возбужденном состоянии. Остальная часть прощания с бабушкой менее насыщенна событиями, но все равно ужасна.
Я почти забыла, каково это – быть городской диковинкой, цирковым уродцем, на которого все хотят смотреть и хихикать, но только с безопасного расстояния. Они как будто думают, что наша странность заразительна, но все равно не могут устоять.
Единственный положительный момент этого дня заключается в том, что Беа воочию видит, как сохранять достоинство в любой ситуации. Даже зная, что они являются предметом насмешек и страха, Эсме и Давина держатся с королевским величием, расправляют плечи, выпрямляют спины, поднимают подбородки и смотрят каждому в глаза без тени стыда.
Когда наконец-то все заканчивается, мы возвращаемся домой. Сидя на переднем пассажирском сиденье «Кадиллака» рядом с Кью, Беа оборачивается и смотрит на меня.
– Мы что состоим в мафии?
Если бы только все было так просто .
– Нет, милая, мы не в мафии.
Она с сомнением смотрит на Эсме, затем на Давину.
– Ты уверена?
– Не в том смысле, который ты имеешь в виду, – говорит Давина.
– Ни в каком. Мы обычная семья. – Немного помолчав, я добавляю: – Ладно, это неправда, но мы точно не мафиози.
– Мы гораздо интереснее, – пренебрежительно говорит Эсме.
– Почему та женщина на тебя накричала? Я думала, тебя сейчас изобьют. Она была в ярости.
Эсме усмехается.
–Твоя мать бы ее побила.
– Она всегда была невероятно сильной, – соглашается Давина. – Когда ей было столько же лет, сколько тебе сейчас, дорогая, она в одиночку срубила клен. Тебе не рассказывали эту историю?
Беа выглядит заинтригованной.
– Ты срубила дерево? Топором?
Я бы хотела сказать «нет», но у меня есть два свидетеля. Вместо этого я пытаюсь отвлечь внимание.
– Это было маленькое деревце.
Эсме гладит меня по руке.
– Она скромничает. Дерево было огромным.
Я должна была догадаться, что это не сработает.
– Оно был заражено. Изъедено жуками-вредителями.
– Теперь ты просто лжешь. С тем кленом все было в полном порядке.
Давина кивает в знак согласия.
– Если не считать его расположения.
Я делаю вдох и пытаюсь заблокировать воспоминание. Но чем сильнее я стараюсь, тем ярче оно становится, пока я не начинаю видеть его во всех красках под веками.
Дерево, о котором идет речь, росло прямо за железными воротами дома. У него была широкая крона с раскидистыми ветвями, которые отходили от основания ствола на несколько метров, что позволяло легко забраться на него.
Оно было хорошо видно из окна моей спальни. Я не могу сосчитать, сколько раз я просыпалась и видела, как на ветвях колышутся обрывки бумаги с написанными от руки ненавистническими посланиями.
Горите, ведьмы!
Блэкторнские шлюхи!
Возвращайтесь в ад!
Иногда там были чучела. Голые пластиковые куклы с гвоздями, вбитыми в грудь для украшения.
Кью забирался на дерево и снимал все, что там было, но я успевала это увидеть. Потом я пробиралась к мусорным бакам и дрожащими руками перебирала скомканные бумаги, а по моим щекам тихо катились слезы.
Каждое обидное слово было как свежая рана. И с каждым разом эти раны становились все глубже.
Мы так и не выяснили, кто это делал, но даже если бы и знали, это ничего бы не изменило. Никто ничего не мог сделать, чтобы остановить это.
Пока я – в буквальном смысле – не взяла дело в свои руки.
– Это было неправильно, – говорю я тихим голосом. – Дерево не виновато в том, что люди могут быть монстрами. Я бы хотела, чтобы клен выжил.
Через мгновение Эсме говорит: – Может, выживет еще.
– Этому пню почти двадцать лет.
Тетя загадочно улыбается.
– Некоторые вещи только кажутся мертвыми. Существует больше состояний бытия, чем ты можешь себе представить.
– Что тот старик в инвалидной коляске говорил о птицах, которые на него напали? Это было странно.
Я открываю глаза и вижу, что Беа смотрит на меня, подперев подбородок сложенными руками, а в ее зеленых глазах горит любопытство.
Я сохраняю невозмутимое выражение лица, когда отвечаю.
– Бедный мистер Крофт. Он упал и ударился головой. С тех пор он не в себе.
Давина фыркает.
– Беа, повернись и пристегни ремень безопасности, – произношу я.
Она подчиняется мне без возражений. Но как только дочь пристегивается, то выпрямляется и указывает пальцем прямо в лобовое стекло.
– Смотрите! Там пожар!
Я наклоняюсь вперед и выглядываю на улицу. Мы едем очень медленно, потому что перекресток впереди перекрыт оранжевыми конусами. Полицейский в форме машет рукой, показывая встречным машинам объезжать квартал. В нескольких сотнях метров от перекрестка три пожарные машины припаркованы перед домом, охваченным пламенем.
Из разбитых окон на втором этаже валит ядовитый черный дым. По наружным стенам взбираются оранжевые языки пламени. Крыша над крыльцом уже сгорела и лежит на лужайке в виде дымящихся куч почерневшего дерева.
Когда мы поворачиваем за угол, часть главной крыши обрушивается внутрь, поднимая в небо огромное облако пепла и раскаленных углей.
Кью ускоряется. Дом исчезает из виду. В воздухе остается только запах дыма.
– Тетушка Ди?
– Да, дорогая?
– Это был дом Бекки Кэмпбелл?
За черной сеткой вуали ее зеленые глаза горят пугающе ярким светом. Мимо нас в противоположном направлении с ревом проносится еще одна пожарная машина с включенными проблесковыми маячками и воющими сиренами.
– Это был он?
Давина поворачивает голову и смотрит в окно, ее губы изгибаются в легкой, загадочной улыбке.
Глава пятая
МЭЙВЕН
Той ночью я снова не могу уснуть. В доме пугающе тихо, но кажется, что он наблюдает и выжидает. Каждый раз, когда я поворачиваю голову, тени ускользают от моего взгляда. Дважды мне кажется, что я слышу приглушенные рыдания, но когда прислушиваюсь внимательнее, звук растворяется в тишине.
Наконец, около полуночи, я выхожу из своей комнаты.
Убедившись, что с Беа все в порядке, я спускаюсь вниз. В доме темно и тихо, если не считать тлеющих углей в камине в большой комнате. Деревянный пол, отполированный многими поколениями, прохладный под моими босыми ногами. На кухне я наливаю в стакан воду из-под крана и, стоя у окна, пью ее. Затем возвращаюсь в большую комнату, чтобы взять какие-нибудь книги с полок.
Я включаю торшер и достаю тоненькую брошюру о домашних средствах на основе трав, а затем стою и просматриваю страницы, пока меня не отвлекает какой-то шум. Это был стук, раздавшийся прямо над моей головой.
Нахмурившись, я смотрю в потолок.
Закрыв книгу и склонив голову набок, я внимательно вслушиваюсь в тишину. И ничего не слышу. Но внезапное острое желание проверить, как там Беа, заставляет меня бросить книгу на кофейный столик и быстро подняться наверх.
Я нахожу ее там же, где и прошлый раз, крепко спящей.
Почувствовав облегчение, я провожу костяшками пальцев по ее щеке, чтобы проверить, нет ли у нее жара, но температура в норме. Поэтому я укрываю ее одеялом, целую в лоб, на цыпочках выхожу в коридор и направляюсь в свою комнату, но резко оборачиваюсь, когда темноту озаряет вспышка света.
Она исчезает так же быстро, как и появилась, но исходит из-под двери бабушкиной спальни.
У меня покалывает кожу головы. Пульс учащается.
В комнате бабушки кто-то есть?
Почему эта мысль так меня нервирует, я не знаю. Но именно из-за этого я расправляю плечи и решительно иду по коридору.
Я захожу внутрь и щелкаю выключателем. Комната наполняется светом. Она пуста, но в ней чувствуется чье-то присутствие, исходящее от мебели, стен, самого воздуха.
Лоринда Блэкторн оставила свой след в этом месте. Точно так же, как она оставляла свой след во всем, к чему прикасалась. Бабушка была выдающейся личностью, и я не успела увидеться с ней перед ее смертью, чтобы попрощаться как следует.
Мое сердце сжимается от тупой боли.
Я также не успела попрощаться с матерью перед ее смертью.
Зайдя внутрь, я оглядываюсь по сторонам. Все на своих местах. Кровать застелена, шторы задернуты, в комнате чисто. Квилл сидит на грубой деревянной каминной полке над незажженным камином и подозрительно смотрит на меня своими мертвыми желтыми глазами.
– Дай мне передохнуть, птичка. Это был долгий день.
Я подхожу к деревянному комоду, пытаясь избавиться от навязчивого ощущения, что мертвые глаза совы следят за мной. Я беру в руки богато украшенную серебряную рамку для фотографий, потускневшую от времени. В ней находится большая черно-белая фотография семи женщин разного возраста, сделанная перед оранжереей.
Бабушка Лоринда и две ее сестры, Тиси и Персе, стоят по бокам от женщины с седыми волосами, заплетенными в тугие косы. На молодых женщинах простые шерстяные платья с длинными рукавами и белые фартуки, повязанные на талии. На прабабушке Кледе строгое черное платье с высоким воротом, а выражение лица у нее холодное, как надгробие.
Она умерла задолго до моего появления, но о ней ходят легенды как о женщине, которая не терпела дерьма и наводила ужас на горожан.
За юбку Лоринды цепляются две маленькие девочки, Эсме и Давина. На руках у нее малышка Элспет.
Моя мать.
Я хорошо помню эту фотографию, главным образом из-за ответа, который я получила, когда спросила, где мужья у всех этих женщин. Моя мама смеялась красивым, звонким и озорным смехом.
– Мужья? Женщины из семьи Блэкторн слишком умны, чтобы попасться в эту старую ловушку.
К тому моменту я уже знала, что мой собственный отец был для матери не более чем средством достижения цели, одноразовым мужчиной, которым она воспользовалась, когда почувствовала, что пришло время завести ребенка.
Его личность так и не была раскрыта. Я до сих пор не знаю, был ли он случайным прохожим или человеком, которого я видела в церкви каждую неделю.
Таков путь Блэкторнов, и так было всегда, сколько люди себя помнят: мужчины – всего лишь инструменты, а любовь – удел глупцов.
Я возвращаю рамку на свое место на комоде и иду через комнату к гардеробной. Но когда открываю дверь и включаю свет, меня встречает все та же тишина. Бабушкина одежда висит аккуратными рядами. Под ней выстроились в ряд двенадцать пар удобной обуви.
Внутри никто не прячется.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но останавливаюсь, когда мой ботинок задевает что-то на полу рядом с дверью. Это толстая книга в черном кожаном переплете с металлическими застежками и вырезанным на обложке дубом. Должно быть, она упала с верхней полки, где стоят еще несколько книг.
Был ли тот глухой удар, который я услышала, звуком падения книги с полки?
Я наклоняюсь и поднимаю ее, удивляясь ее тяжести, а открыв обложку, обнаруживаю бабушкин дневник. Я узнаю ее характерный наклонный, похожий на паутину почерк.
Улыбаясь, я листаю страницы, пропуская датированные записи, небольшие рисунки и рецепты чаев и настоек. Затем слышу слабый звук холодного металлического смеха, эхом разносящийся по дому. Он звучит издалека, но от него бросает в дрожь. Это смех лишен эмоций.
Когда я поднимаю голову, чтобы лучше расслышать, звук резко обрывается. В комнате снова становится тихо.
Я в смятении протягиваю руку и кладу дневник между двумя другими книгами на полке. Я выхожу из гардеробной и хмурюсь, увидев, что дверь в спальню закрыта. Я не помню, чтобы закрывала ее, но, должно быть, так и было.
Когда я берусь за дверную ручку, она не поворачивается.
Я пытаюсь повернуть ее и покрутить, но упрямая штука не поддается. Уперев руки в бока, я вздыхаю и оглядываю спальню в поисках чего-нибудь, чем можно было бы взломать замок. Не найдя ничего подходящего, я раздражаюсь и пинаю дверь снизу.
Внезапно она поддается и с тихим щелчком открывается, а затем распахивается шире со слабым, неохотным вздохом.
Мне становится еще тревожнее. Я стою и смотрю на ручку, а потом спускаюсь вниз за чем-нибудь покрепче воды, чтобы уснуть.
На верхней площадке я выглядываю в окно и замираю.
За железными воротами в конце подъездной дорожки стоит мужчина и смотрит на дом. Он высокий, с широкими плечами, одет во все черное. Его одинокая фигура могла бы стать частью пейзажа, настолько он неподвижен.
Наконец, мужчина двигается.
Сквозь сложенные лодочкой ладони пробивается слабый свет, освещая его лицо. Кончик сигареты светится оранжевым, когда он затягивается. Потом мужчина запрокидывает голову и выпускает в воздух три идеальных кольца дыма.
У меня внутри все сжимается. Пульс учащается. Затем меня захлестывают эмоции, и мне приходится стиснуть зубы, чтобы не поддаться им, настолько они сильны.
Пригладив ладонями подол ночной рубашки, я бесшумно спускаюсь по лестнице на первый этаж. Беру вязаное одеяло с дивана, накидываю его на плечи и как можно тише открываю и закрываю входную дверь.
С бешено колотящимся сердцем я иду босиком по грунтовой дороге.
Мужчина спокойно курит и ждет меня у ворот. Когда я подхожу, он не сводит глаз с моего лица.
Его глаза цвета бледного арктического льда. Они окружены густыми темными ресницами. Его чернильно-черные волосы ниспадают с макушки почти до плеч. У него волевой подбородок, полные губы, а горящий взгляд сулит и ад, и искупление.
Он поражает, как картина Караваджо, драматическими контрастами божественного света и бархатистой тени, а каждая мышца даже в состоянии покоя наводит на мысль о насильственных действиях.
Именно он первым научил меня тому, что самые прекрасные вещи в природе – это те, что убьют тебя быстрее всего.
В десяти шагах от ворот я останавливаюсь. Не знаю, дрожу ли я от ночного холода или от жара его взгляда.
– Ронан Крофт.
– Мэйвен Блэкторн. Есть какая-то причина, по которой мы ведем себя так официально?
– Да. Я предпочитаю притвориться, что мы никогда не встречались. Что ты здесь делаешь?
Он наклоняет голову и разглядывает меня. На его полных губах появляется едва заметная язвительная улыбка.
– Угадай. Даю тебе три попытки.
Боже, этот голос. Мед и дым, бархат и грех, грубый, но в то же время мягкий и соблазнительный. Это чистый секс.
Мне следовало взять пистолет.
– Тебе нужно уйти.
– Правда?
Ронан затягивается сигаретой и выпускает прямо в меня колечко дыма. Я не вздрагиваю, когда оно лениво приближается, расширяясь и покачиваясь, пока не останавливается в полуметре от моего лица, а затем рассеивается.
– Это отвратительная привычка.
– Бывало и хуже.
– Разве я этого не знаю.
Он прислоняется плечом к калитке и улыбается. Я не могу решить, чего мне хочется больше: хватить немного земли и швырнуть в него или стереть эту ухмылку с его высокомерного лица.
Любой из этих вариантов, скорее всего, его позабавил бы. Поэтому я выбираю холодное безразличие.
– Уходи, Ронан. И не возвращайся.
Не обращая внимания на мои требования, он осматривает меня с ног до головы откровенно похотливым взглядом.
– Ты хорошо выглядишь. Более устрашающе, чем обычно. Должно быть, дело в прическе. Ты попросила своего стилиста подобрать тон под цвет твоей души?
Я помню это. Непоколебимую уверенность. Игривый, едкий юмор. То, как он мог пригвоздить меня взглядом и заставить почувствовать себя единственным человеком на свете.
Или невидимой.
– Вообще-то я попросила сделать ее под цвет твоей. Уходи, пока я тебя не пристрелила.
Ронан приподнимает брови. Не от страха или удивления, я просто развлекаю его.
– Из огнестрельного оружия?
– Нет, из подводного ружья. – В моем тоне сквозит сарказм. Если бы только это была кислота.
– А. Нужна была защита от местных акул, да?
Он бросает взгляд через мое плечо на дом, затем снова смотрит на меня. В его светлых глазах читается вызов. Чувство, которое я поначалу испытала при виде него, резко перерастает в ярость.
– Я тебя ненавижу.
Ронан усмехается.
– Ты сказала это вслух.
– Хорошо. Я не хочу, чтобы меня неправильно поняли.
Он затягивается сигаретой и выдыхает через ноздри, так что дым поднимается серыми, похожими на драконьи, клубами. Когда Ронан говорит, его голос звучит мягко и проникновенно, а рука, протянутая между металлических прутьев, томно поглаживает мою обнаженную кожу.
– Ты меня не ненавидишь, Багз.
Если хочешь сохранить свои коленные чашечки в рабочем состоянии, никогда больше так меня не называй.
– Я тоже тебя не ненавижу. Ни капельки. Ни на йоту.
– Прекрати болтать и уходи.
– Думала ли ты обо мне все эти десять лет?
– Конечно, много раз. Все они были связаны с насилием.
Ронан кивает, как будто этот ответ имеет для него какой-то смысл. Затем молча вытягивает руку через калитку, достает сигарету изо рта и ждет.
Я также помню о его терпеливости. Он никогда не спешил, казалось, что он никуда не торопится. С другой стороны, когда вы принц и все вертится вокруг вас, у вас в запасе все время мира.
Немного поколебавшись, я подхожу ближе и осторожно забираю сигарету у него из пальцев. В отличие от его сердца, руки у него теплые. Я затягиваюсь, выдыхаю, затем бросаю сигарету и раздавливаю ее босой ногой. Ронан снова усмехается, его бледные глаза весело блестят.
– Все такая же крутая.
– Если мои тети застукают тебя здесь, тебе не поздоровится.
Он склоняет голову набок и смотрит на меня с непонятным выражением лица.
– Ты когда-нибудь рассказывала им о нас?
– Не говори глупостей.
– Все еще стыдно, да?
– Скорее, я полна сожалений. Прощай, Ронан.
– Прощай, Багз.
Он не двигается. Я тяжело вздыхаю и бросаю на него сердитый взгляд, отчего он улыбается.
– О, эти глаза. Эти прекрасные, завораживающие глаза. Как они преследовали меня. Если бы ты только знала, какой властью они всегда обладали надо мной. Может быть, тогда ты не была бы такой жестокой, маленькая ведьма.
– Ты не имеешь права говорить со мной о жестокости, лицемер. И не называй меня ведьмой. Ты же знаешь, я это ненавижу.
– Конечно, знаю. Поэтому я это и сказал.
Прежде чем продолжить, я напоминаю себе, что убийство – это уголовное преступление.
– Твой отец приходил на прощание с бабушкой. Позаботься о том, чтобы он не явился на похороны.
– А что, ты собираешься толкнуть его инвалидную коляску под машину?
– Я этого не планировала, но спасибо за хорошую идею.
Ронан выпрямляется и изящным, непринужденным движением плеча отталкивается от ворот. Я поднимаю на него глаза, удивляясь его росту.
Он стал еще выше с тех пор, как я видела его в последний раз. И шире в плечах. Он больше не мальчик с милым личиком и обворожительной улыбкой, теперь он выглядит гораздо опаснее.
Мужчина.
Я инстинктивно обхватываю себя руками и делаю шаг назад.
Сверкающий ледяной взгляд Ронана скользит по мне с головы до ног и обратно. Он облизывает губы.
– Скажи еще хоть слово, Ронан Крофт, и, клянусь Богом, я тебя прикончу.
По причинам, известным только ему, он находит мою угрозу забавной и смеется.
– Если бы ты только могла.
Мы смотрим друг на друга сквозь ржавые железные прутья ворот. Вдалеке воет одинокий волк. Где-то в глубине леса другой зверь поднимает морду к небу и отвечает на зов. Их песня завораживает.
У меня сжимается сердце. В груди болит. Я ловлю себя на том, что сдерживаю слезы – такого ужасающего состояния я не испытывала с тех пор, как видела его в последний раз.
– Прощай, Ронан. Мы закончили.
– Неужели?
Бросив на мои губы горячий, долгий взгляд, Ронан резко разворачивается и уходит в ночь, шагая широко и уверенно. Он не оглядывается. Я никогда не прощу себя за то, что хотела, чтобы он обернулся.
ШЕСТЬ
РОНАН
Она вернулась.
Словно внезапная пощечина, Мэйвен Блэкторн вернулась в Солстис.
Двенадцать лет от нее ни слуху ни духу. Ни слова.
Двенадцать гребаных лет.
Целая вечность.
Но теперь, когда я снова ее вижу, кажется, что это было мгновение.
Она так же очаровательна, как и всегда. Этот мягкий, хрипловатый голос. Эти сияющие зеленые глаза. Непреклонная индивидуальность и бескомпромиссное упрямство, которые всегда были отличительными чертами ее характера.
Мэйвен была девушкой, когда ушла. Теперь она настоящая женщина. Изящная, элегантная, уверенная в себе. Опасная, с острыми когтями, волшебница, которая знает, какой силой она обладает и как именно ее использовать.
Ее голос, в котором слышались мед и яд, произнес мое имя, пробудив во мне все самые темные инстинкты.
Стоя перед камином в своей гостиной, где единственным источником света и тепла были поленья, потрескивающие в топке, я достаю из пачки еще одну сигарету, зажимаю ее губами и закуриваю. Я глубоко затягиваюсь, наполняя легкие дымом, и закрываю глаза.
