Текст книги "Блэкторн (ЛП)"
Автор книги: Джей Ти Джессинжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
– Ну вот, – успокаивающе говорит Давина. – Скоро тебе станет намного лучше. Просто отдохни, дорогая. Мы зайдем к тебе позже.
Чай оставил на языке меловое горькое послевкусие. У меня снова раскалывается голова, и тошнота усиливается. Я закрываю глаза, чтобы не видеть, как комната наклоняется.
– Где Беа?
– С ней все в порядке, дорогая. Не волнуйся. Не переживай, ни один волосок не упадет с ее головы.
Она снова выходит из комнаты, напевая веселую мелодию.
Когда дверь за ней закрывается, я пытаюсь встать. Меня шатает, но я все же добираюсь до ванной. Включив верхний свет, я вздрагиваю, увидев свое отражение в зеркале.
Моя кожа бледна, как у трупа. Вокруг глаз залегли темные круги. Мои волосы – спутанное крысиное гнездо. Я выгляжу так, будто болела целый месяц, а не одну ночь.
Я брызгаю на лицо холодной водой, надеясь, что это меня взбодрит, но от того, что я наклоняюсь над раковиной, головокружение только усиливается. Когда я выпрямляюсь, то чуть не падаю и едва успеваю ухватиться за полотенцесушитель, чтобы не потерять равновесие.
В голове у меня пульсирует боль, я иду в туалет, возвращаюсь к кровати и останавливаюсь, заметив свою сумочку на комоде.
С бешено колотящимся сердцем я пересекаю комнату, открываю сумку и заглядываю внутрь.
Коготь пропал.
А был ли он вообще?
Я смотрю на пустую сумку, а певчая птица за окном выводит свою невинную трель, и меня начинает одолевать страх.
Ранним вечером в поместье Блэкторн приезжает доктор.
Он молодой и подтянутый, и довольно привлекателен в бледно-голубой медицинской форме. Тетушка Ди после тихого стука заходит с ним в комнату. Должно быть, я снова заснула, потому что не помню ничего, что происходило между тем, как я проверила телефон, и этим моментом.
На тумбочке у кровати стоят пустая тарелка из-под супа и ложка. Я не помню, чтобы ела что-то, но, должно быть, это так. Во рту слегка ощущается привкус грибов.
Говоря тихим, успокаивающим тоном, каким обычно говорят с плачущими детьми или неизлечимо больными, Давина произносит: – Мэй, это доктор Хансен. Он приехал, как только смог. Он очень хорош в своем деле, так что будь с ним предельно честной, и мы поможем тебе поправиться. Я оставлю вас наедине.
Когда она уходит, доктор Хансен пододвигает стул, ставит его рядом с кроватью, кладет на пол коричневую кожаную сумку, которую держал в руках, и улыбается мне.
– Привет, Мэй. Я понимаю, что ты неважно себя чувствуешь. Почему бы тебе не рассказать мне о своих симптомах?
Мне не хочется этого делать, но, наверное, это просто мой обычный бунтарский дух. Я выпрямляюсь на подушках.
– Я не знала, что доктора до сих пор приходят на дом.
– Одно из преимуществ маленьких городков заключается в том, что я не перегружен работой с большим количеством пациентов, как доктор в крупном городе, и поэтому и могу оказывать более индивидуальный подход.
Я подозреваю, что «индивидуальный подход», который он оказывает тетушке Ди, имеет больше общего с его появлением здесь, чем мое состояние.
Я не упустила из виду тот мимолетный похотливый взгляд, которым они обменялись, прежде чем тетя извинилась и ушла. Должно быть, это тот доктор, о котором она говорила мне перед нашим с Беа приездом, тот, у которого «выносливость».
– Кажется, я подхватила какую-то заразу.
– Давина говорит, у тебя была лихорадка. Есть еще какие-то симптомы?
Я неохотно перечисляю симптомы.
– Тошнота. Носовые кровотечения. Головные боли. Головокружение. Галлюцинации.
Когда доктор удивленно вскидывает брови, я спешу пояснить последнее, чтобы не показаться сумасшедшей.
– Я имела в виду сны. Яркие сны.
Он вздыхает с облегчением, затем кивает и улыбается.
– Хорошо. Это обычное явление при лихорадке. Что-то еще?
Я чувствую себя нелепо, вспоминая о пропущенных электронных письмах, сообщениях и телефонных звонках.
– В последнее время я стала рассеянной.
– Как давно это продолжается?
– Несколько дней. Может, неделю? – Я нервно смеюсь. – Дни сливаются воедино.
– Какие лекарства ты принимаешь?
– Никаких.
– Были ли у тебя проблемы с алкоголем или наркотиками?
– Нет.
– У тебя есть какие-либо заболевания?
– Нет. Я всегда была здорова как бык. У меня даже кариеса никогда не было.
– Аллергия?
– Нет.
Доктор достает из сумки стетоскоп.
– Ты не возражаешь, если я послушаю твое сердце?
– Пожалуйста.
Он встает и прикладывает круглый металлический стетоскоп сначала к моей груди, а затем к спине между лопатками, несколько секунд прислушиваясь к чему-то.
И тут я понимаю, что на мне пижама, а не халат, который я надевала прошлой ночью, когда спускалась за виски, которое так и не получила, потому что пошла в оранжерею, где мою киску разорвал монстр в форме Ронана.
Я понятия не имею, когда вчера закончилась реальность и началась непристойная версия «Алисы в Стране чудес».
Доктор Хансен просит меня глубоко вдохнуть, а затем выдохнуть. Послушав, как работают мои органы в грудной клетке, он говорит: – В легких нет признаков застоя, и сердце работает нормально. Давай измерим твое давление.
Он так и делает, уверяя меня, что это нормально, а затем измеряет мне температуру цифровым термометром.
– Тридцать шесть целых шесть десятых. Если у тебя и была температура, то она прошла.
С каждой минутой я чувствую себя все более нелепо.
– Давай посмотрим, что у тебя с горлом и ушами.
Доктор осторожно прощупывает лимфатические узлы по бокам моей шеи, затем просит меня открыть рот, чтобы заглянуть внутрь с помощью маленького зеркальца. Удовлетворившись результатом, он осматривает оба уха с помощью отоскопа.
– Были ли у тебя рвота или диарея?
– Нет.
– А операции в течение последнего года?
– Тоже нет.
Он откидывается на спинку стула и улыбается. У него очень привлекательные ямочки на щеках и добрые карие глаза. Я понимаю, почему он нравится тетушке Ди.
– Каков твой уровень стресса в последнее время?
Я тихо и иронично смеюсь.
– По шкале от одного до десяти – сорок семь.
Доктор Хансен понимающе кивает.
– Соболезную по поводу твоей бабушки.
Я не спрашиваю, имеет ли он в виду ее смерть или последующее исчезновение.
– Спасибо.
Мы молча смотрим друг на друга, и я гадаю, знает ли он о кладбище Пайнкрест и его пропавших обитателях. Должно быть, эта новость уже разлетелась по всему городу.
– Ты хочешь мне что-то еще сказать?
– Если ты спрашиваешь, не думаю ли я о самоубийстве, то ответ «нет».
Его легкая улыбка выглядит смущенной.
– Неужели я был так очевиден? Мне нужно поработать над умением располагать к себе людей.
Я отмахиваюсь.
– Я знаю, что ты должен спросить. Так каков вердикт?
– Думаю, ты была права, когда сказала, что подхватила вирус. Пей больше жидкости и отдыхай. Через день-два тебе должно стать намного лучше. Если нет, приходи ко мне в кабинет в понедельник, мы возьмем у тебя кровь и проведем дополнительные анализы.
– А как насчет кровотечения из носа? У меня раньше такого не было.
– Это может быть что-то простое, например, воздух в доме. Он заметно суше, а все эти травы, развешанные повсюду, могут раздражать носовые ходы. Или это может быть дым, пыль или даже сильные запахи. Попробуй промывать нос солевым раствором. Это должно помочь.
Когда я тяжело вздыхаю и откидываюсь на подушки, доктор спрашивает: – Хочешь, я дам тебе что-нибудь, чтобы ты уснула?
– Конечно. Лоботомия подойдет.
– Я говорил скорее о снотворном.
Когда я колеблюсь, он произносит: – Ты не обязана их принимать, но, по крайней мере, у тебя есть выбор. Я оставлю достаточно, чтоб хватило на неделю.
Затем достает из сумки маленький пузырек из янтарного стекла без этикетки и ставит его на тумбочку. Я удивлена, что мне не нужен рецепт на эти таблетки. Может, это влияние тетушки Ди.
Может быть, у нас семейный счет, основанный на бартере, и она расплачивается минетом.
– Спасибо, – говорю я, избегая его взгляда. – Я ценю, что ты пришел.
Он хватает свою сумку и встает.
– Не за что. Поправляйся. И помни: если не станет лучше, просто приходи в мой кабинет, и мы направим тебя на дополнительное обследование.
После его ухода я погружаюсь в глубокие раздумья. Но через несколько мгновений слышу приглушенный гул.
Сначала я думаю, что это что-то электронное, но, присмотревшись, понимаю, что звук не постоянный. Он то усиливается, то ослабевает в неровном ритме, который создают множество быстро взмахивающих крыльев, словно гул пчелиного улья.
Нахмурившись, я поднимаюсь с кровати и стою посреди комнаты, пытаясь определить источник шума. Но кажется, что его издает вся комната: пол, стены и потолок. Шум становится все громче и приближается, от него по коже бегут мурашки.
Сохраняй спокойствие. Под карнизом осиное гнездо, вот и все. Бояться нечего.
Звук становится все громче, пока не превращается в невыносимый гул.
Я направляюсь к двери, нервно оглядываясь по сторонам, но не вижу ничего необычного. Затем краем глаза замечаю какое-то движение и оборачиваюсь в сторону ванной.
Даже с другого конца комнаты я отчетливо вижу зеркало над раковиной и гротескное отражение в нем.
Все мое тело покрыто кишащей массой жирных черных мух. Кроме глаз, которые затуманены белым налетом, как у давно умершего существа.
Когда я открываю рот в беззвучном крике, мухи роем устремляются мне в глотку, принося с собой тошнотворный запах разложения. Затем меня накрывает вонь, наполняющая нос приторно-сладким запахом гниения. Кишки и кровь. Как на скотобойне.
Я в ужасе отшатываюсь, в панике закрывая лицо руками, но мухи следуют за мной. Я мельком вижу серую гниющую кожу, покрытую личинками, когда рой ненадолго рассеивается, а затем снова опускается, заполняя пробелы.
Гул нарастает до оглушительного рева, отдаваясь эхом в моей голове.
Пошатываясь, я подхожу к двери, распахиваю ее и вываливаюсь в коридор, где врезаюсь прямо в испуганную тетушку Э.
– Ты встала! Это хороший знак. Как ты себя чувствуешь, милая? Что сказал доктор?
Жужжание исчезло.
Когда я опускаю взгляд на свои руки, то не вижу ни одной мухи.
Откуда-то издалека я слышу свой голос: – Он сказал, что я в норме. Все хорошо. Со мной вообще все в порядке.
Глава тридцать восьмая
ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ
МЭЙВЕН
Я крепко сплю по ночам благодаря волшебным таблеткам доктора Хансена. Когда тетушки говорят мне, что они утром собираются в церковь, меня охватывает иррациональное желание пойти с ними.
Я не религиозный человек, но, учитывая все обстоятельства, было бы неплохо, если бы меня окропили святой водой.
Кью везет нас через весь город к старой и красивой церкви, обшитой вагонкой. Ее шпиль венчает блестящий бронзовый флюгер. Снаружи она сияет свежим слоем белой краски. На витражах изображены различные библейские сцены, ни одна из которых не связана с насилием.
Антисептический Новый Завет с его удобным супергероем-спасителем, а не кровавый Ветхий Завет с его жестоким и мстительным богом.
Проповедь уже началась, когда мы вчетвером входим в церковь через главные двери. Священник на кафедре замолкает на полуслове. Прихожане оборачиваются и с подозрением смотрят на нас. В святилище воцаряется гробовая тишина.
– Почему мы не могли пробраться через боковую дверь? – бормочу я, обводя взглядом ряды враждебно настроенных лиц.
– Блэкторны не прячутся и не скрываются, – говорит тетушка Ди. – Возьми меня за руку, Беа.
Они вдвоем ведут нашу процессию по главному проходу к – разумеется – первой скамье. Семья из четырех человек, сидевшая там, тут же встает и переходит на другое свободное место. Мы садимся, и деревянные скамьи стонут в неестественной тишине.
Как только мы устраиваемся поудобнее, тетушка Ди машет рукой отцу О’Брайену, разрешая ему продолжить.
Он сердито смотрит на нее.
А Давина улыбается в ответ.
Не могу поверить, что они каждую неделю устраивают это безумие.
После неловкой паузы старый священник прочищает горло. И, обращаясь к прихожанам, говорит: – Помилуй нас, Господи.
За исключением четырех молчащих женщин на первой скамье, все присутствующие отвечают хором: – Ибо мы согрешили против Тебя.
Священник простирает руки и взывает к небесам: – Яви нам, Господи, Свою милость.
– И даруй нам Твое спасение, – так же хором произносят прихожане.
– Да смилуется над нами всемогущий Бог, да простит нам наши грехи и дарует нам жизнь вечную.
По какой-то причине тетушку Ди забавляет последняя часть. Глядя на гигантский крест с пригвожденным к нему Иисусом на стене за алтарем, она весело качает головой.
Прихожане хором произносят «Аминь», а затем снова замолкают.
Отец О’Брайен смотрит на открытую Библию на кафедре, на мгновение задумывается, а затем начинает яростно перелистывать страницы. Он поднимает глаза и бросает на нас апокалиптический взгляд из-под нахмуренных седых бровей.
– Отрывок из Книги Откровения.
Тетушка Э вздыхает.
Далее следует поразительно жестокий, кровавый и удручающий рассказ о конце света, который почему-то еще и невероятно скучный.
К тому времени, как священник заканчивает, я с удовлетворением замечаю, что Беа сомневается в том, что якобы «любящий» бог мог причинить столько страданий людям, которых он создал, о чьих грехах и окончательном проклятии он якобы знал с самого начала, когда создавал их. Это значит, что концепция свободы воли – шутка, а Бог не кто иной, как садист.
Я досиживаю до конца службы, гадая, почему я так стремилась попасть в это место, которое, похоже, предлагает только веские причины для того, чтобы стать атеистом.
Затем проповедь заканчивается, и всем пора уходить.
Но я не встаю. Я не просто так решила прийти сюда сегодня, но я до сих пор не знаю, зачем, поэтому решаю остаться здесь, пока не выясню этого.
Я прошу тетушек отвести Беа домой, говоря, что хочу прогуляться. Они считают, что небольшая прогулка пойдет мне на пользу, и без возражений соглашаются. Я целую дочь, а затем смотрю, как моя семья уходит. Прихожане нервно расступаются перед ними, словно боятся, что болезнь Блэкторнов заразна.
Наконец церковь пустеет, и остаюсь только я и бедный Иисус на своем кресте.
Я изучаю его.
Художник, который его вырезал, должно быть, хотел придать ему изможденный вид, но вместо этого он выглядит виноватым. Ему стыдно.
Может, дело в набедренной повязке. Мне бы тоже было неловко находиться в таком виде в церкви.
– Для вас еще не слишком поздно.
От этого голоса я вздрагиваю. Затем оборачиваюсь и вижу отца О’Брайена, стоящего в конце ряда.
Его руки спрятаны под облачением. Они также скрывают его обувь, придавая ему тревожный омерзительный вид. Бестелесная голова в вышитой простыне, парящая над землей.
– Прошу прощения?
– Я сказал, что для вас еще не слишком поздно, Мэй. Вы еще можете спастись.
– Вы меня помните?
В его глазах невыразимая печаль, как будто он знает обо мне что-то такое, чего не знаю я, и это действительно не сулит ничего хорошего.
– Конечно, я помню дочь Элспет. Ваша мать была верующей. Она надеялась, что и вы будете такой же.
– Верующей в…?
– В Бога.
– А. В Него.
– Вы говорите об этом с разочарованием.
– Я бы отреагировала так же, если бы вы сказали мне, что она верила в Санта-Клауса или Динь-Динь.
– Вот только ни один из них не смог спасти ее бессмертную душу от проклятия. И в отличие от Динь-Динь, Богу не нужна чья-то вера, чтобы существовать.
В его словах чувствуется самодовольство. Он может дать фору Ронану.
Мы смотрим друг на друга в неловком молчании, пока мое любопытство не берет верх.
– Моя мама ходила в церковь?
– Нет. Никогда. – Его взгляд становится жестче. – Она не играла в те игры, которые так нравятся вашим тетушкам.
Мне не нравится его тон и этот осуждающий взгляд.
– Готова поспорить, что большинство ваших прихожан тоже притворяются, отец. Люди просто обожают демонстрировать свою нравственность на публике.
– А как насчет вас? Что вы здесь демонстрировали сегодня?
Перед моими глазами всплывает картина: рой мух пожирает мою гниющую плоть. Я трясу головой, чтобы избавиться от этого видения.
– Ничего.
Отец О’Брайен изучает меня.
– Но вы что-то ищете. Возможно, ответ на вопрос. Или что-то более важное.
– Что, например?
– Спасение.
Это вызывает у меня улыбку.
– Вы говорите так, будто предлагаете это.
– Не я. Он. – Не отрывая от меня взгляда, он указывает на Иисуса, висящего на кресте. – Покайтесь и спаситесь. Воскресните после смерти, чтобы присоединиться к Нему в Его славном царстве, где Он будет править вечно.
– Вы правда в это верите?
– То, во что я верю, не имеет значения, дитя. Важно то, во что верите вы. Вера – это выбор, который вы можете сделать свободно.
– Или это костыль, который нужен слабоумным, чтобы справиться со страхом перед неизвестностью.
– Вы бы не сидели здесь, если бы действительно так думали.
Я начинаю злиться, потому что, возможно, О’Брайен прав. И все же это требует аргументации.
– Почему любое разумное существо должно вечно жить в рабстве, паря в облаках и распевая гимны?
Он улыбается.
– Что ж, подумайте об альтернативе. – Его улыбка исчезает. – Но не затягивайте с размышлениями. За вашу душу идет битва, дитя. Очень скоро вам придется выбрать сторону.
Я вижу, что даже унылый Иисус считает этого парня жутким. Он выглядит так, будто мечтает сползти со своего креста и сбежать.
Я встаю и смотрю священнику прямо в глаза.
– Я сделала свой выбор, отец. Я на стороне науки, которая никогда не поощряет войну, изнасилования, убийства, геноцид или человеческие жертвоприношения во имя догмы. Я читала вашу «святую» Библию. От корки до корки, если уж на то пошло. Это недопустимое художественное произведение, пропагандирующее насилие и нетерпимость. Ваш бог несправедлив и не заслуживает поклонения.
Отец О’Брайен поджимает губы.
– Вижу, вы много времени провели за чтением Ветхого Завета.
– Да. Жуткое дерьмо.
– Иисус – это Новый Завет, чья благодать отменяет Ветхий.
– Как удобно, – сухо замечаю я. – Я не верю ни единому его слову.
– И все же вы спорите со мной.
– Вы совершенно правы. Пожалуйста, извините меня, мне нужно поговорить со взрослыми.
Я отворачиваюсь, но внезапно священник оказывается на скамье рядом со мной, дышит мне в шею горячим зловонным дыханием и настойчиво вкладывает что-то в мою руку.
Сжимая мое запястье так сильно, что мне становится больно, он шипит: – Вы ведь чувствуете, не так ли? Чума распространяется по вашей крови, как яд. Древний Змей пробуждается. Скоро он восстанет из бездонной пучины, чтобы исполнить пророчество и забрать ту, что была обещана ему, королеву, которая будет править рядом с ним в аду. Откажитесь от него, пока не стало слишком поздно! Покайтесь и спасите свою душу!
Я вырываюсь из его хватки и в шоке смотрю на него. Отец О’Брайен выглядит одержимым. Глаза выпучены, ноздри раздуваются, губы оттопырены, обнажая зубы, как у бешеного зверя.
Но затем он моргает и, кажется, приходит в себя. Его лицо проясняется. Священник отпускает мое запястье и улыбается.
– Идите с миром, дитя, – шепчет он.
Он крестится и направляется в противоположную часть святилища, исчезая за дверью в нефе.
Я разжимаю ладонь и вижу на ней четки, деревянные бусины которых стали гладкими от бесчисленных прикосновений во время молитвы.
Багровый луч света из одного из витражных окон падает на алтарь и мою руку, окрашивая бусины и маленькое металлическое распятие на конце в цвет свежепролитой крови.
Громкий хлопок! пугает меня.
Звук разносится по всему помещению, поднимаясь к стропилам, где затихает в шелестящем эхе. Осматривая пустые скамьи, я пытаюсь понять, откуда доносится шум, пока не замечаю стену святилища за алтарем, где на кресте висел Иисус.
Стена теперь пустая.
Большой деревянный крест лежит на мраморном полу лицом вниз, разбитый на куски.
Отколовшаяся голова Христа выкатилась из-под стола. Его пустые глаза обвиняюще смотрят на меня.
Мое сердце начинает бешено колотиться. Меня охватывает чувство, что я делаю что-то не то.
В освещенном уголке северного трансепта каменная статуя Девы Марии поворачивает голову и смотрит на меня. Святые на витражах, расположенных высоко на стенах, тоже смотрят на меня прищуренными осуждающими глазами. Из резных деревянных исповедален в конце алтаря доносится шепот, который становится все громче и громче, пока не превращается в оглушительный хор латинских литаний16.
В ужасе я закрываю уши руками.
На меня начинает давить что-то сокрушительное, как будто меня душит невидимая сила, полная злобы.
Я дохожу до конца скамьи, прежде чем сорваться на бег.
В тот момент, когда я выбегаю через парадную дверь на дневной свет, с крыши церкви взлетает огромная стая воронов, превращаясь в хаотичное черное облако.
Улетая, они издают резкие каркающие звуки, словно зовут меня по имени.
Часть третья
Реквием
Глава тридцать девятая
ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ
МЭЙВЕН
Я без остановки бегу обратно в поместье Блэкторн, размахивая руками и хватая ртом холодный ноябрьский воздух. Мне отчаянно хочется оставить церковь и ее мрачные видения далеко позади.
Когда добираюсь до дома, я вся в поту. Я врываюсь в дверь, бегу прямо наверх, достаю чемодан из шкафа, куда Кью убрал его, когда мы приехали, бросаю его на кровать и начинаю снимать одежду с вешалок.
– Беа! – кричу я в сторону открытой двери спальни. – Милая, иди сюда!
Через несколько мгновений она заходит в комнату. Озадаченная, дочь смотрит, как я ношусь между шкафом и комодом, запихивая все в открытый чемодан на кровати так быстро, как только могу.
– Что ты делаешь?
– Собираюсь. Мы уезжаем.
– Уезжаем?
– Да. Прямо сейчас. Иди собирай свои вещи, милая! Мы уезжаем следующим поездом.
– Почему? Что случилось?
Мой смех звучит безумно.
– Что случилось? Я скажу тебе, что случилось. Этот город сводит меня с ума!
Когда мысль о надвигающемся психическом расстройстве матери не заставляет ее сдвинуться с места, я прибегаю к логике.
– Нам нужно вернуться на Манхэттен. Мы и так задержались. Тебе пора возвращаться в школу. Все должно вернуться на круги своя.
– Но ты же забрала меня из школы.
Я резко останавливаюсь и смотрю на нее, сжимая в трясущихся руках свитер. Нервно сглатывая, я шепчу: – Что?
Стоя в дверном проеме в своем красивом бледно-голубом церковном платье и блестящих лакированных туфлях, Беа смотрит на меня с искренним недоумением и, возможно, с легким испугом.
– Ты сказала, что собираешься обучать меня на дому. Затем отправила письмо директору моей школы, в котором написала им, что я больше не вернусь.
Глухой стук, который я слышу, – это мой пульс, отдающийся в ушах. Во рту пересохло. Ноги подкашиваются.
Когда я ничего не отвечаю, Беа подсказывает: – На прошлой неделе ты отправила письмо. Помнишь?
– Письмо, – медленно повторяю я, надеясь, что, произнеся это слово вслух, я развею туман в голове и смогу понять, о чем она говорит.
Не помогло. Я по-прежнему в замешательстве.
А вот моя дочь начинает злиться.
Сверкая глазами, она подходит ближе, поджав губы в странной, взрослой манере.
– Я говорила тебе, что хочу остаться здесь с Кью и двоюродными бабушками, и ты согласилась и ответила, что мы переезжаем сюда. Ты сказала, что мне не нужно туда возвращаться!
Последнее предложение дочь выкрикивает высоким и пронзительным голосом. Она так же боится возвращаться на Манхэттен, как я боюсь оставаться в Солстисе, хотя я понятия не имею почему.
Я притягиваю ее к себе и крепко обнимаю.
– Милая, послушай меня. Я не знаю, что происходит, но нам нужно вернуться домой, хорошо? Мы не будем здесь жить. Мы не можем здесь оставаться. Пора уезжать.
Она отталкивает меня и пятится к двери. С глазами, полными слез, Беа обвиняет меня: – Тебе никогда не было дела до того, чего хочу я. Все всегда было ради тебя. Чего ты хочешь, где ты хочешь жить, что, по-твоему, хорошо для нас. Я больше не ребенок! Я не обязана делать то, что ты мне говоришь! И не обязана слушать тебя, когда ты ведешь себя как последняя стерва!
Ошеломленная, я смотрю на нее с открытым ртом.
Дочь никогда раньше так со мной не разговаривала. Никогда. Я даже не слышала, чтобы она повышала голос в гневе.
Ее лицо краснеет, губы сжимаются в тонкую линию, она разворачивается и выбегает из комнаты.
Я прислушиваюсь к звуку ее яростных шагов, спускающихся по лестнице, затем хлопает дверь, и в доме воцаряется глубокая, умиротворенная тишина.
Закрыв лицо руками, я шепчу: – Возьми себя в руки. Сначала собери свои вещи, потом собери ее вещи, потом найди дочь и отправляйся на вокзал. По одному делу за раз.
Измотанная и запыхавшаяся, я заканчиваю разбирать ящики и шкаф, запихивая все в беспорядке в чемодан и наспех его закрывая. Я повторяю этот процесс в комнате Беа, сгоняя белую кошку с кровати, чтобы проверить, не завалялись ли где-нибудь под одеялом носки или одежда. Закончив, спускаю все чемоданы вниз и оставляю их у входной двери.
Затем я отправляюсь на поиски дочери.
Я не нахожу ее на кухне.
Я не нахожу ее в гостиной.
Я не нахожу ее ни в одной из комнат на первом этаже, поэтому возвращаюсь наверх и ищу там. С каждой минутой моя паника нарастает.
В конце концов мне приходится признать, что Беа больше нет в доме.
Тетушек и Кью тоже нигде не видно.
Все исчезли.
Чувство надвигающейся беды, которое я испытала в церкви, снова охватывает меня, крепко сжимая своими липкими руками и опаляя зловонным дыханием. Я заставляю себя сохранять спокойствие и думать, хотя нервы кричат мне, что нужно действовать быстро.
Я выхожу на улицу, чтобы обыскать двор.
Рыжая лисица, сидящая на железной скамейке возле березовой рощи, наблюдает за тем, как я вбегаю в оранжерею и выхожу из нее, отчаянно зовя Беа. Когда она спрыгивает со скамейки и исчезает за живой изгородью, мелькая рыжим хвостом, это кажется знаком.
В моем сумбурном состоянии мне кажется, что лиса хочет, чтобы я последовала за ней.
За живой изгородью резко начинается лес. Я продираюсь сквозь заросли ежевики, пока не вижу узкую, едва различимую тропинку, усыпанную опавшими листьями и испещренную тенями от солнечного света, пробивающегося сквозь густой полог над головой. Переступая через гнилое бревно, увитое огромными черными грибами, я зову Беа.
Мой единственный ответ – карканье одинокого ворона.
Я углубляюсь в лес, дрожа от холодного ветра, который ледяными пальцами запускает свои щупальца в мои волосы. Отчаяние нарастает, и я снова и снова зову Беа, пока мой голос не начинает хрипеть.
Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем я понимаю, что свет, пробивающийся сквозь кроны деревьев, уже не яркий, а тусклый. Температура тоже падает, и усиливается ветер.
Надвигается буря.
Я оборачиваюсь, чтобы пойти обратно тем же путем, которым пришла, но не узнаю местности. Деревья другие, они выше и темнее, их голые ветви тянутся ко мне, как когти скелета. В сгущающемся мраке я замечаю красную вспышку, исчезающую за огромным пнем мертвого дуба. Мое сердце сжимается, и я спешу за ней.
Я бегу, отмахиваясь от веток, которые пытаются поцарапать меня, и спотыкаясь о спутанную корневую систему на лесной подстилке. Страх поднимается во мне, как холодная волна, и болезненно сдавливает легкие. Перепрыгивая через грязные лужи и уворачиваясь от спутанного колючего плюща, который так и норовит порвать мою одежду, я бегу за лисой.
Я вдыхаю воздух, в котором смешались запахи сосновых иголок и влажной земли, суглинка и мшистых камней, и вдруг чувствую еще один запах, от которого у меня перехватывает дыхание.
Это запах из оранжереи. Тот самый характерный аромат жженого дерева и раскаленного докрасна металла, тлеющего пепла и горящего угля, а также резкий животный мускусный запах, не похожий ни на что из того, что я когда-либо чувствовала.
По лесу разносится низкое, нечеловеческое рычание, от которого земля под моими ногами сотрясается.
Я оборачиваюсь, но за моей спиной никого нет.
Полная луна выглядывает из-за крон деревьев высоко над головой. Быстро наступает ночь. Но как? Всего несколько часов назад было утро!
Треск ломающихся веток заставляет меня обернуться и посмотреть, откуда доносится звук. Это была лиса? А может какое-то другое мелкое животное, пробирающееся сквозь заросли?
Или что-то еще?
Может, более крупный хищник?
– Беа? – шепчу я, чувствуя, как бешено колотится сердце. – Беа, это ты?
Снова раздается сверхъестественное рычание. На этот раз ближе. Голоднее. Оно пробегает по стволам окружающих меня древних деревьев, заставляя дрожать каждый лист и каждую ветку.
Я замираю на долгое время, не в силах вздохнуть, пока на меня не падает тень гигантского существа, заслоняя собой весь свет. По моему телу пробегает волна горячего воздуха, принося с собой запах чего-то резкого и электрического, почти как молния, но с примесью дыма от костров и горелого металла.
Сера.
Я думаю об этом слове в тот момент, когда мимо меня проносится поток раскаленных углей, и я понимаю, что волна воздуха была вызвана взмахом гигантских крыльев.
Перепуганная до смерти и тяжело дышащая, я медленно оборачиваюсь и смотрю через плечо.
Там я вижу клубящееся облако черного дыма и горящие угли, которые окрашивают лесную подстилку в едва заметное, переменчивое красное свечение.
Облако из углей и дыма принимает форму монстра, достигающую в высоту от двух с половиной до трех метров.
Его тело покрыто жилистыми мышцами. Кожа цвета обсидиана, местами с едва заметными светящимися красными прожилками. Его массивные запястья и лодыжки опоясывают глифы17, которые тоже светятся красным и беспокойно двигаются, словно живые.
У него огромные лапы с длинными острыми когтями на толстых пальцах. Из спины вырастает пара огромных черных кожистых крыльев, натянутых между шипастыми костями.
Каждое чудовищное крыло заканчивается длинными черными когтями.
Не успеваю я даже вдохнуть, как эта тварь набрасывается на меня.
Она подхватывает меня своими массивными лапами и заставляет вцепиться в них, а затем одним мощным взмахом крыльев поднимает нас в воздух. Мой крик уносит ветер, когда мы прорываемся сквозь кроны деревьев в открытое ночное небо.
Мы летим по головокружительной спирали, огромные лапы существа прижимают меня к его телу, а его плоть обжигает мою щеку, она грубая и шершавая. Солстис простирается под нами быстро исчезающим покрывалом огней, мерцающих на фоне бархатной тьмы.
Ветер треплет мои волосы и заставляет глаза слезиться. Мы резко набираем высоту и летим в сторону гор. У меня сводит желудок. Сердце уходит в пятки. Я уверена, что сейчас умру, но мне слишком страшно, чтобы беспокоиться об этом.
Затем мы внезапно замедляемся. Ветер стихает. Поток холодного воздуха исчезает, сменяясь чуть более теплым, который пахнет влажной землей и лишайником. Сделав последнее взмахи своими гигантскими крыльями, существо мягко приземляется.
Мы находимся в темном, похожем на пещеру пространстве – узком проходе, высеченном в склоне горы, который резко расширяется, переходя в зал, похожий на собор. Слабое свечение, исходящее от вен на теле существа, и тлеющие угли в клубящемся за ним дымном облаке позволяют мне видеть, что происходит вокруг.
