Текст книги "Живой (ЛП)"

Автор книги: Джессика Уайлд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Кира отстранилась и слегка похлопала мня по плечу.

– Не смей больше так поступать со мной. Я дико беспокоилась. Иногда девушке нужен телефонный звонок.

– Прости, Кира.

– Год! – закричала она, не обращая внимания на мои слова. – За год ни одного слова от лучшей подруги. Да ты хоть представляешь, насколько неловко, когда тебя спрашивают, как поживает твоя лучшая подруга от случайных людей, а ты даже не в курсе?

– Прости.

– А потом мне пришлось слушать Лору, рассказывающую, что Джейсон просто бросил тебя и что ты заслужила это за то, что приняла его. Знаешь ли ты, как долго мне пришлось носить долбаный гипс после того, как я сломала руку, ударив ее? Долго. Это выглядело ужасно, но могло быть еще хуже. Да еще и зуд был жуткий. Я чуть с ума не сошла и сама его не отрезала, но он напоминал мне, что, в конце концов, я получила его за правое дело. Наконец-то!

– Подожди! Ты врезала сестре Джейсона? Когда это было? – спросила я, пытаясь перекричать ее эмоциональную речь.

– Это было где-то месяц назад... знаешь... и он вернулся весь такой самодовольный, потом переехал Бог знает куда. Надеюсь, он в аду, – она сделала глубокий вздох и встретилась с моим потрясенным взглядом. – Лора всем рассказывала, что ты притворилась беременной, чтобы его удержать, и что он чувствовал себя плохо, потому что ушел, поэтому он остался с тобой. Затем, вдруг ты и вправду оказалась беременной. Говорили, что ты ему изменила.

– ЧТО?

– Я знаю! Я выбила ей зуб, затем вырвала клок ее противных волос. Если бы Джош не оторвал меня от нее, она бы из моих рук ела.

У меня голова шла кругом от того, что Лора разнесла такую ложь обо мне. Я думала, мы подруги. Она высокомерная сучка, но когда Джейсон и я начали встречаться, она всегда была со мной такой милой. Мы провели много вечеров вместе, обсуждая не только кучу наших секретов. Ее предательство причинять боль. Сильную.

– Никто ей не поверил, Грэйс. Особенно когда ты провела большую часть своей жизни в этом дурацком городе и была милой со всеми. Никто не поверил, что ты способна на что-то подобное. Даже Лора, но она пыталась прикрыть то дерьмо, которое натворил ее брат.

Кира успокоилась и снова меня обняла, прежде чем я смогла произнести хоть слово.

– Не волнуйся, с моей рукой все в порядке, и доктор был неплохим парнем. Все закончилось тем, что Джош пошел со мной на последний прием к врачу, чтобы убедиться, что он на меня не нападет.

Я засмеялась, наши плечи тряслись, так как мы все еще обнимались. Затем Кира начала смеяться и вдруг никто из нас не мог остановиться.

– Я бы дорого заплатила, чтобы увидеть, как ты ей врезаешь, – выдохнула я сквозь смех.

Она закрыла лицо руками, но ей не удалось скрыть румянец, заливший ее щеки.

– Джош думал, что это была самая классная вещь, которую он когда-либо видел.

– Правильно думал, – начала я. – Кстати, как он?

– Удивительный. Изумительный. Сексуальный. Мой, – она закусила нижнюю губу, моргая серыми глазами. – Думаю, он собирается сделать мне предложение.

– Серьезно? – почти крикнула я.

Она кивнула, и я еще раз ее обняла.

– Боже мой, Кира. Мне так жаль насчет всего этого. Я все забросила, думая, что так будет легче. Я просто не могла выносить это.

Она отстранилась и обхватила мое лицо руками.

– Это потому, что у тебя не было меня. Со мной ты можешь все вынести, могу тебя заверить.

Мы обе плакали. Слезами счастья, слезами сожаления. Это не имело значения, потому что у меня снова была подруга.

Прошло несколько минут, прежде чем мы наконец-то взяли себя в руки.

– А теперь помоги мне убрать здесь все, пока твой отец не вышвырнул мою задницу отсюда за беспорядок в картах. Не знаю, почему он просто не ведет электронные карты, как все.

Я тихо засмеялась и помогла ей собрать бумаги, все еще разбросанные по полу.

– Он не хочет, чтобы что-то потерялось. В этих картах у него есть заметки, которые он делал несколько лет назад, и он думает, что все они исказятся при сканировании.

– Верно. Твой отец удивительный. Ты знаешь, что он просто сделал операцию восьмилетнему ребенку, что, вероятно, спасло малышу зрение? Это решилось в самый последний момент. Он был здесь, осматривал пациентов, и вдруг выскочил из офиса и помчался в больницу, на бегу позвонил родителям ребенка. Сказал им, что точно знает, что с ним не так.

Я гордо улыбнулась.

– Это мой отец.

– В этом весь твой отец, – согласилась она.

Как только мы убрали все карты на место, я помогла ей найти ту, что она искала, пока мы болтали обо всем и ни о чем. Она спросила о прошлом годе, и я рассказала ей правду. Событий было немного. Я работала, едва ела, едва спала. Она бросала на меня сердитый взгляд, поджимая губы и злобно глядя на меня. Тот самый взгляд, который всегда говорил мне, что она собирается надрать мне задницу.

– С этим покончено, Кира. Пришла мама и вбила в меня немного здравого смысла. Мне не лучше, но я счастливее. Я знаю, что то, что я сделала, было проявление скорби. Оттолкнула всех и не заботилась о себе. Я знаю, я слишком далеко зашла. Больше это не повторится.

– Хорошо, – сказала она, скрестив руки на груди. Я последовала за ней, когда она направилась назад к приемной.

Мэнди приветствовала меня улыбкой и обняла, потом вернулась к своей работе. Служащие, которые работали на моего отца, всегда были искренними и добрыми. Ни разу ни один из них не сказал ничего негативного о своей работе или о людях, с которыми они работали. Я думаю, это одна из тех причин, почему мой отец был так успешен. Его работники там были счастливы.

– Итак, расскажи мне, что происходит между тобой и Джошем.

Кира выглядела так, будто ее лицо сейчас треснет от широкой улыбки.

– Около трех месяцев назад мы стали жить вместе.

– Правда? Это здорово. И как тебе?

Она покраснела и отвернулась к компьютеру.

– Потрясающе!

– Давай, Кира. Мне нужны подробности.

Она огляделась вокруг, чтобы убедиться, что никто из пациентов не слышит нас, затем наклонилась ко мне и прошептала:

– Секс даже лучше, теперь нам не приходится ждать каждую ночь, чтобы увидеть друг друга. Я просыпаюсь утром из-за оргазма, который он мне доставляет, и засыпаю ночью, потому что он меня вымотал.

Я хихикала вместе с ней, когда она рассказывала мне подробности того, как они в конечном итоге стали жить вместе. Хоть мы и долго не общались, казалось, много времени не прошло. Между нами всегда так было.

Джош Колсон и Кира Брайтон встречались с тех пор, как закончили школу. Они оказались вместе в одном университете и сразу же нашли общий язык. С тех пор они были неразлучны, и если бы дело было не в загруженном расписании, они оба продолжили бы учиться и работать вместе, они уже были бы женаты. Джош в итоге стал получать полную футбольную стипендию в Вашингтоне в середине первого курса в университете. Пару лет они жили отдельно, ухитряясь поддерживать отношения на расстоянии, полных сомнений разговоров по скайпу и странных выходных на природе. Когда Джош разорвал список контроля доступа, его футбольной карьере официально пришел конец, но он на самом деле не особо об этом жалел. Они хотели быть вместе, и он всегда хотел стать фельдшером. У них обоих были мечты, и они медленно продвигались их воплощению.

– А Джош знает, что ты хочешь свадьбу за рубежом? – спросила я.

– Да, ему нравится эта идея. То есть, мы об этом мало говорили, но когда я упомянула ему об этом в прошлом году, он посчитал это замечательной идеей. Он сказал, раз мы оба закончили школу, ничто нам теперь не помешает. Я думаю, папа действительно напугал Джоша, когда сказал, что повесит его, если я не закончу школу. Джош, по всей видимости, не хотел рисковать, но все нормально. Мы оба действительно счастливы, – сияя, сказала она.

– Я счастлива за тебя, Кира. Вы оба заслуживаете хорошей жизни.

– Как и ты, Грэйс.

Я улыбнулась и кивнула.

– У меня все будет. Просто это займет какое-то время.

Следующий час мы провели, валяя дурака среди пациентов, пока папа, наконец, не вошел через главный вход и не заставил нас обеих пойти домой.

– Если мне придется выслушивать очередную порцию хихиканья, пока я свечу кому-нибудь в глаз, я могу сойти с ума, – сказал он, пытаясь быть серьезным. Улыбка на его лице его выдала.

– Простите, доктор С. Это все ваша дочь, – сказала Кира, подставляя меня.

Кажется, папа был счастлив этому.

– Ну, в таком случае, позовите маму и устройте что-то вроде девичника. Вам это явно необходимо.

Кира и я начали хихикать еще до того, как ушли. Папа только покачал головой, махнув на прощание рукой. Мы остановились у машины Киры и решили оставить папе мою, чтобы он смог добраться домой. Я написала маме сообщение, она должна уйти из библиотеки через десять минут, и сказала ей, чтобы она принесла суши, чтобы хватило бы на нас троих. Кира привезла нас в дом моих родителей, и мы устроились со стаканами вина, затем появилась мама, ее руки наполняли пакеты, полные суши.

– Я умираю от голода, – сказала она, когда мы начали открывать коробки. – Я была так занята чтением детям сегодня днем, что забыла перекусить после завтрака.

– Вот черт! – вскрикнула я. – Я должна была сходить в библиотеку и посмотреть, найдется ли там что-нибудь, чем можно было бы помочь Меррику с брайлевским шрифтом. У вас есть что-нибудь подобное?

Мама постучала по подбородку тонким пальцем, ноготь которого был покрыт ярко красным лаком. Она всегда была такая собранная.

– Уверена, что да. И твой отец тоже, возможно, знает некоторых людей, которые могут помочь.

– Меррик? – спросила Кира.

– Меррик Тэтчер. Сосед.

– Аааа, точно. Я знала, что он был ранен, но я только смутно припоминаю, как кто-то говорил мне, что он потерял зрение. Почему ты ему помогаешь?

– Я его сиделка, – пожала я плечами.

У Киры рот открылся от удивления, и кусок суши, который свисал с палочки, упал на тарелку.

– Серьезно?

– Да. Он в инвалидной коляске, пока не заживут его ноги, и до прошлой недели его левая рука была в гипсе, но ему все еще нужна хоть какая-то помощь, пока он не привыкнет.

Кира и мама обменялись взглядами и... улыбнулись?

– Что?

Кира сделала глоток вина, прежде чем осторожно поставить стакан на стол и наклониться вперед. Она смотрела мне прямо в глаза, сосредоточенно  нахмурив брови. Я начала теребить пальцами палочки для еды от ее долгого пристального взгляда.

– Ты сиделка Меррика Тэтчера. Тебе приходится прикасаться к этому прекрасному мужскому экземпляру почти каждый день, черт, вероятно, ты видела его голым, и ты не посчитала важным рассказать мне об этом? – голос Киры становился громче и громче с каждым словом, и я не могла остановить смех, который рвался наружу.

– Она считает, что это смешно, Алэйна. Это смешно?

Мама начала смеяться вместе со мной.

– Боже мой, я и забыла, что вы обе когда-то жутко были влюблены в него.

Кира проворчала что-то насчет того, что она была влюблена в него сильнее, чем я, затем покачала головой и вернулась к теме разговора.

– Об этом ты должна была сказать мне в первую очередь после извинений, – требовательно сказала она.

– Правда? Мне нужно было войти и сказать: «Прости, что была ужасной подругой, Кира, но мне пришлось смотреть на голого Меррика Тэтчера, и я думаю, нам снова следует стать друзьями».

– Да! – крикнула она. – На самом деле, может быть, тебе и не нужно было извиняться. Это не имело бы значения после слов «Меррик Тэтчер» и «голый» в одном предложении.

Она скрестила руки и отвела от меня взгляд, как будто была сердита и даже не хотела смотреть на меня.

– Кира, я даже не вижу его абсолютно голым. Я помогаю ему с душем, но никогда не ничего не вижу.

– Почему? – требовательно спросила она.

– Потому что я накрываю его полотенцем. Ему не нужно, чтобы я смотрела на его... нет, ты знаешь, когда мне нужно помочь ему как медсестра.

Она выглядела разочарованной, но быстро решила, что я права.

– Расскажешь, какой он сейчас? Я имею в виду, прошло столько лет, и он никогда по-настоящему не разговаривал с нами. Мне всегда было интересно, он, и правда был, полным придурком или, на самом деле, был веселым и милым парнем, как все говорили.

Я минуту подумала над своим ответом и решила сказать ей правду.

– Сейчас он злой. Он многое пережил, и ему все время больно. Любой бы злился. Хотя есть моменты, когда я вижу прежнего Меррика. Того, кого все обожали. Он на самом деле может быть веселым, но большую часть времени он просто напряжен. Хотя он хороший человек. Он пожертвовал собой ради своей страны, ради нас. Одно уже это обстоятельство делает его удивительным.

Мои щеки залил румянец, а в животе трепетало, когда я говорила о Меррике. Я начала запихивать суши в рот, чтобы не видеть реакцию Киры и мамы.

– Что у него повреждено? – спросила Кира минуту спустя.

Я вздохнула и сделала еще один глоток вина, бросив взгляд на маму, которая выглядела такой же сгорающей от любопытства, как и Кира. Я по-настоящему не говорила с ней о его ранах, так как я правда не имела права делиться с ней этой информацией, потому что я была его сиделкой.

– Он обжегся. Сломал ногу в нескольких местах. Его левая рука была просто месивом, я думаю, так как у него было несколько операций на ней. Если не вдаваться в подробности, думаю, что левая сторона его тела ближе всего была к взрыву.

Казалось, Кира чувствовала, что я не могла сказать больше о Меррике, чем сказала, не нарушая его частную жизнь. То, что я рассказала, уже было известно о нем во всем городе. Тот, кто не видел его, на самом деле не знал бы всего остального.

– Ему восстановят зрение?

Я покачала головой.

– Насколько мне известно, нет, но сейчас он не особенно уступчив, судя по тому, как проходят визиты врача. Я думаю, единственная причина, по которой он легко согласился пойти на последний прием, это потому, что он хотел избавиться от гипса.

– Могу представить, – сказала Кира, отпивая глоток вина. – Хуже не бывает.

– Твой отец сказал, что он наблюдал за его состоянием, – вступила в общий разговор мама, снова меня удивив. – Он разговаривал с Мерриком вскоре после его возвращения домой, и хотя Меррик не думал, что это к чему-то приведет, твой отец все еще звонит столько, сколько может.

– Я и понятия не имела, – выдохнула я.

Мама кивнула:

– Наши семьи на протяжении нескольких лет были соседями, Грэйс. Эмма и я стали хорошими подругами. Джефф и Нейтан тоже. Меррик всегда был милым мальчиком, и у него было слишком много возможностей. До сих пор есть. Его время в вооруженных силах только добавило их.

Я размышляла над этой информацией остаток ужина, пока мы болтали о свадьбах и обручальных кольцах и истории о том, как папа сделал предложение маме. Я в жизни так не смеялась, и было приятно, наконец, почувствовать, что я могу смотреть вперед. У меня был кусочек моей прошлой жизни, но она была лучше прежней. Она была в настоящем, и она была необходима.

Я только надеялась, что Меррик однажды сможет найти такое спокойствие. Даже если это будет означать абсолютное начало новой жизни.

– Итак, что ты собираешься делать четвертого июля? – спросила Кира, когда я провожала ее к машине пару часов спустя.

– Я не знаю. Это уже в эту пятницу, так?

– Угу. Джош на вызове, поэтому на самом деле мы особо не планируем, но мы подумали пойти в школу посмотреть на фейерверк. Я знаю, ты и твои родители обычно смотрите отсюда, так как здесь так близко, но если ты хочешь пойти с нами...

– Возможно, – сказала я, пожав плечами. – Я не знаю, полностью ли я готова общаться с таким количеством людей. Слишком много вопросов.

– Я понимаю. Правда. Но не закрывайся слишком сильно. Так будет только хуже.

Я кивнула, зная, что она права. Это было легче сказать, чем сделать.

После короткого объятия Кира забралась в машину и, высунув голову из окна, послала мне озорную улыбку.

– Или, может быть, ты будешь слишком занята с Мерриком.

Я закатила глаза и помахала ей на прощание, когда она выезжала с подъездной дорожки. Когда я повернулась, чтобы пойти к крыльцу, я бросила взгляд на соседский дом.

О четвертом июле мне даже в голову не пришло за последние пару недель, так как я работала с Мерриком. Я не могла представить, что он будет отмечать праздник, так как почти не выходил из дома. Это был еще один пункт в списке вопросов, которые мне нужно было задать Эмме.

Возможно, он и не хотел праздновать, но я буду уверена, что он не один.

Глава 6

Меррик

Раньше я любил День Независимости.

Парады, еду, игры в софтбол. Даже людей.

Это было празднование с одной единственной целью: просто быть свободным. Чествование жертв, принесенных во имя этой свободы.

Теперь же это как еще один день в аду.

Только от мысли, что вокруг меня столько людей, моя кожа покрывается мурашками. Запахи, звуки... все это было для меня слишком. Я мог чувствовать все через окно моей комнаты. Вкус и запах дыма, исходящий от грилей на каждом заднем дворе, смех и радость в каждом голосе. Это была перезагрузка чувств для человека, неспособного видеть, что происходит.

Мама потратила целую неделю, умоляя меня хотя бы подумать, чтобы присоединиться к ним на ярмарочных площадях по окончании парада. Я умолял ее просто оставить меня в покое. Потратил целую неделю, пытаясь доказать, что я в порядке. Что все в порядке.

– Только этот год, мам. Просто дай мне этот год. Я пока не могу этого сделать.

Она колебалась, но кто бы отказал слепому в этой единственной просьбе.

– Хорошо, сынок. Мы будем у фейерверков.

– Не беспокойся. Я буду в порядке. Ты можешь заглядывать ко мне в течение дня, но все, что я собираюсь делать, – это немного отдохнуть.

Это, конечно, вызвало несколько вопросов о том, почему я не спал и почему я был таким упрямым. Митч и Мика не успокаивались, пока отец, наконец, не занял твердую позицию и не велел всем перестать относиться ко мне как к ребенку.

Я хотел обнять его и упасть к его ногам за этот жест. Я просто хотел проспать все это.

Грэйс намеревалась согласиться с моей матерью, что мне не следует оставаться одному в такой важный праздник. Хотя она не упрекала меня за это, у нее для этого была вся неделя. Я думаю, она просто немного понимала меня.

День прошел без происшествий. Мама справлялась обо мне каждый час по телефону и заезжала ко мне каждый второй час, чтобы убедиться, что я все еще жив и энергичен.

Я не переставал просить ее не беспокоиться. Со мной все будет в порядке.

Потом я вспомнил, что в Моргане фейерверки можно будет услышать повсюду.

Я не говорю о маленьких, которые все дети и их матери зажигают на улицах. От тех у меня мышцы напрягались, но я мог справиться с ними. Я говорю о тех, которые заставляют маленькие фейерверки выглядеть как вспыхивающие бомбы.

Я сидел у окна в своей комнате, как и всегда, ожидая, когда мной овладеет сон, после того как мама снова запихнула мне в глотку пару пилюль. Это был самый первый громкий шум, от которого все мои внутренности попытались прогрызть себе выход.

Я не был в порядке.

БУМ! ХЛОП! БУМ! БУМ! ХЛОП!

Все это произошло так быстро. Сработал инстинкт, так же, как и огромная доза адреналина. Я оказался на земле, прежде чем снова накатило. Боль в ноге и руке была сильной, но она не шла в сравнение с той болью, которая, как я знал, вот-вот должна была прийти.

Голоса и крики смешались с взрывами. Крики я не мог разобрать. И вдруг я снова оказался в том гребаном грузовике, уповая на Бога, чтобы этот вечер не оказался вечером, когда мы все умрем страшной смертью.

Треск огней и свист пуль заполнил мой слух. Я накрыл голову, благополучно избежав еще три взрыва, прежде чем мое тело включило автопилот.

Убежище. Найти убежище.

Я не знал, куда идти, где я вообще был. Мне только нужно было найти убежище.

Я налетел на стену, заползая на упавшую коляску, когда искал безопасное место, где я мог бы отсидеться. Вместо холодного металла кресла я почувствовал песок между пальцами. Вместо теплого легкого ветерка летнего вечера я почувствовал кровь, стекающую мне на глаза.

Я не видел ничего перед собой, когда тянулся за пистолетом, которого там не было.

Картинки всплывали у меня в голове, и каждый удар посылал мое сердце нестись галопом. Я зажмуривал глаза, ожидая удара.

Он надвигался. Он всегда появлялся.

Моего слуха достиг приглушенный голос. Затем меня окружило что-то теплое и мягкое. Что-то, что пахло не как песок и кровь, которые я, без сомнения, мог узнать, накрыло мою кожу. Оно крепко меня держало. Накрывая мою голову и защищая мое тело от неизбежного удара от того, чем в нас стреляли.

Гудящий звук заполнил тишину между каждым взрывом и хлопком. Они продолжались, но мелодия медленно начала заглушать треск в моих ушах. Я открыл глаза, но ничего не увидел.

Я либо умирал, либо спал. В любом случае в реальности меня больше не было.

– Ты здесь, Меррик. Со мной. Именно здесь, а не где-то. Это фейерверки. И ничего больше, – сказал голос, дрожащий, как дрожало мое тело. – Ты здесь и ты в безопасности. Я смогу защитить тебя.

Ангел, не иначе. Это должно было случиться.

Я обвил ее руками, чувствуя потребность защитить ее от того, что бы там ни приближалось, но я слишком далеко зашел. Я не мог никого защитить, если не мог видеть. Я уронил голову ей на грудь и снова зажмурился, спасаясь в холодном поту. Все это время, пока раздавались взрывы, она, вцепившись в меня, напевала песню.

Когда наконец-то наступила тишина, все мои чувства, казалось, отстранялись от воспоминаний. Я не чувствовал огня или запаха горящей плоти, только сладкий, знакомый запах. Я не чувствовал песка и крови, только мягкость по щеке. Я не слышал ничего, кроме этого сладкого голоса, который я знал слишком хорошо.

Грэйс.

Дышать стало легче, но боль в моем теле с каждым вдохом только усиливалась.

– Ты вернулся? – прошептала Грэйс.

Впервые за долгое время мне по-настоящему этого захотелось. Мне захотелось быть дома вместо того, чтобы расплачиваться где-то там. Мне хотелось, чтобы это закончилось, вместо того, чтобы снова и снова переживать каждый момент.

– Я вернулся, – сказал я скрипучим голосом.

Надолго ли?

***

Прошло три недели, а я все еще не поблагодарил Грэйс за то, что она сделала тем вечером.

Как поблагодарить человека за, выражаясь фигурально, спасение чьей-то жизни? Никак.

Вот и я не могу.

Следующие несколько недель мы ходили на цыпочках друг вокруг друга. Общение было натянутым, но все-таки было. Ничего личного или назидательного. Грэйс не произнесла ни слова о том, что случилось, и я не мог поднять эту тему, не чувствуя себя слабым. Мы оба делали вид, что ничего такого никогда не происходило.

Она не рассказала маме. По крайней мере, в этом я был уверен. В противном случае моя мама была бы хныкающим воплощением вины за то, что ее самой там не было. Еще одна вещь, за которую я должен был быть ей благодарен.

Именно тогда, когда я открыл рот в сотый раз, пытаясь сказать что-то – хоть что-нибудь – она, наконец, сжалилась надо мной.

– Отпусти это, Меррик, – заявила она.

Воспоминание о ее руках, обхвативших меня, защищающих меня, когда она не должна была это делать, заставило меня спросить:

– Почему?

Она ничего не ответила, но, на самом деле, ей и не нужно было.

Грэйс снова спасла меня.

Не впускать ее в свою голову становилось все труднее и труднее. Она была такой мягкой и теплой и пахла так чертовски вкусно. Мне хотелось протянуть руку и прикоснуться к ней, когда я знал, что она была так близко, но я так и не сделал этого. Ее спокойного прикосновения должно было быть достаточно, пока.

Мне становилось лучше, когда я садился и вылезал из коляски. Грэйс помогла мне найти более удобный способ, который уменьшал стресс на мои ноги и позволял больше использовать силу верхней части тела. С левой рукой без гипса все еще было не очень легко, но немного удобнее иметь еще одну конечность, даже если она еще слабая. Съёмный фиксатор, который прописал мне носить доктор Хопкинс, был занозой в заднице, но, по крайней мере, я мог его снять и почесать нежную кожу под ним.

Ощущение шрамов, ползущих по коже моей руки и кисти, было постоянным напоминанием о боли, которую я терпел, вытаскивая Райана из того горящего грузовика. Я чувствовал боль, но, в то время, это было неважно. Все, что имело значение, это необходимость оттащить моего друга подальше от опасности.

Райан выжил, и теперь, благодаря этой искалеченной руке, держал на руках свою маленькую девочку. Я гордился собой, но она все еще болела. В тот день я слишком много потерял, и хотя Райан был важен для меня, у остальных тоже были семьи и дети.

Просто еще одно болезненное напоминание, которое мне следовало принять в тот день. Не их.

Не нужно себя недооценивать.

Слова Грэйс, несомненно, возымели на меня эффект. Все говорили мне прекратить себя ненавидеть. Дело было в том, что ненависть к себе совсем не требовала усилий. Было проще верить в свою неадекватность, но она была права. Я недооценивал себя с самого начала, и хотя все еще хотел идти легким путем, я начал думать, что ненависть к себе была самой слабой частью меня. А не мое разбитое тело.

Грейс постоянно говорила о своей подруге Кире и ее без пяти минут женихе, Джоше Колсоне. Я когда-то знал Джоша, но мы никогда не были друзьями. На самом деле, я плохо помнил Киру.

Для Грэйс это было неудивительно.

– Мы оба продолжали прятать головы в песок и никого из нас никогда не приглашали на безумные вечеринки, на которые ты ходил.

– Серьезно?

– Серьезно. Мы никогда не подходили тем детям, поэтому предпочитали держаться вместе. Хотя я не думаю, что мы на самом деле что-то упустили.

– Ты и не упустила, – сообщил я ей. – Те вечеринки были не чем иным, как детскими попытками найти способ напиться. Спустя некоторое время это устаревает.

– Тогда почему ты ходил к ним?

– Потому что мои друзья ходили. Потому что они ждали, что я пойду. В основном эти вечеринки были веселыми, но впоследствии не стоили потраченного времени.

С минуту она молчала, потом спросила:

– Ты знал с самого начала, что собираешься пойти в вооруженные силы?

Я не был готов к этому вопросу, и еще меньше я бы готов к ответу. Мое решение стать военным, на самом деле, не было загадкой для меня. С самого начала я знал, что мне не нужны были деньги на обучение, и меня никогда не интересовала экстремальная подготовка, через которую мы все проходим. Просто что-то внутри меня хотело быть частью чего-то важного. Частью чего-то невероятного. Часть меня также хотела дисциплины и ответственности. Жизнь всегда была такой легкой для ребенка с прямой дорожкой, протоптанной перед ним. С друзьями и девушками, которые хотели его. Я хотел чего-то непредсказуемого, чего-то сложного.

Я всегда гордился, что служу своей стране. Первый день, когда я прибыл в часть, был наполнен ощущением, как будто я вернулся домой. Там я ощущал себя «своим» и знал, то смогу принести пользу.

Те первоначальные причины быстро изменились. Дело было больше не в вызове или в цели, дело было в человеке рядом со мной и в том, кто рядом с ним. Дело было в моих братьях по оружию. Дело было в том, чтобы их защитить и за них сражаться, потому что они сражались за меня.

Грэйс не слышала об этих причинах, потому что я ей не рассказывал. Я не мог подобрать слова, чтобы объяснить их ей, и даже если бы я смог, она не поняла бы. Поэтому, как невнимательный придурок, каким все меня считали, я просто пожал плечами и укатил назад в свою комнату. В убежище, которое больше не было убежищем.

Она не спрашивала снова, и в итоге мы держались подальше от этой темы.

Мне не было стыдно или страшно говорить об этом. Просто трудно описать что-то подобное. Трудно объяснить кому-то, что где-то там ты уже принял свою смерть. Что о тебе речь больше не идет.

Возможно, однажды я расскажу ей. Возможно, однажды она просто узнает, потому что она знала меня. Или, возможно, однажды причины изменятся, и я не буду чувствовать столько сожаления.

Дни проходили словно в тумане. Довольно скоро июль подошел к концу, и внутри меня поселился жар августа. И все-таки не то, чтобы я не хотел находиться где-то там. Это были дни, когда Грэйс сидела на заднем крыльце, нежась на солнце.

– Ты почувствовал бы себя лучше, если бы ощутил на своем лице немного солнца. Это приятно, – сказала она.

Я соблазнился, но знал, что все равно буду в темноте, пока на своем лице я буду чувствовать тепло солнца... это было, как снова и снова погружаться в ночной кошмар. Я не мог рисковать. Особенно когда хотел, чтобы все оставили меня в покое.

Грэйс держала окна открытыми, а я не спорил. Она хотела света, она могла иметь его. Это подходило нам обоим.

Я начал следующий, более интенсивный уровень терапии для руки. Это оказалось еще большей головной болью, как я и ожидал. Неподвижность пальцев не позволяла делать что-то без боли, и каждый раз, когда я пытался что-то схватить, это было, как начать с нуля. Я едва мог поднести вилку ко рту без дрожи.

Я устал от ограничений, которые у меня все еще были, и я терпеть не мог того, что неспособен был пользоваться своим телом. После всей работы, которую я проделал, чтобы позаботиться о нем, чтобы превратить его в оружие, которое я собирался использовать, когда захочу, для меня было сложно принять, что оно никогда не будет прежним.

И все же я продолжал пытаться. Уже выяснили, что я козел, так почему бы не добавить ее и упрямство ко всему этому?

Грэйс помогала мне с терапией и основными вещами, которые все еще было сложно делать, не причинив себе боли. Она тоже продолжала пытаться кормить меня обезболивающими, которые больше не заглушали боль. С каждым шагом я боролся с ней, а ей приходилось иметь дело с моим продолжительным упрямством, но она делала это без труда. Любой другой к этому времени уже съездил бы мне по лицу, но не Грэйс. Ее терпение было почти завидным.

Самым сложным было привыкнуть к слепоте. Грэйс выполняла приказания моей матери и нашла для меня лучший способ выучить шрифт Брайля. Это было трудно и неприятно. Моими толстыми пальцами было тяжело сосредоточиться на одной линии за раз, но я делал успехи, даже если они были незначительными. Я должен был благодарить за это Грэйс, но она настаивала, чтобы я благодарил мою маму.

Что я и сделал.

В последнее время я не заработал бы звания сына года, и мама не заслужила такого отношения, которое она получила от меня за последние несколько месяцев. Отец выворачивал меня наизнанку столько раз, что я не мог посчитать, но мама всегда осталась спокойной.

Я ее не заслужил.

Я сказал ей об этом, и в результате она по-своему устроила мне головомойку. Думаю, она очень злится, когда ее дети не понимают, как она их любит.

Грэйс также организовала для меня шкаф. Толстые вешалки для свитеров и курток, вешалки поменьше для футболок. Она использовала ту же технику, которую она использовала в душе, терпеливо направляя мой процесс нахождения одежды.