Текст книги "Живой (ЛП)"

Автор книги: Джессика Уайлд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Я знал, что мое окно было всего в нескольких футах от соседского. Однако я не знал, что там живет еще кто-то, помимо Элейны и Джеффа. Тот голос явно не принадлежал Элейне Сэмюэлсон. Я раньше слышал, как поет эта женщина. Она не умела петь так, словно пыталась спасти свою жизнь; что-то указывало на кого-то другого.

Не может быть, чтобы это была их дочь, ведь так? Как там ее звали? Боже, я едва мог вспомнить, что вчера было на мне надето, не говоря уже о школе.

Я не знал ее имени, но я знал песню. Она злила меня и успокаивала одновременно. Она пела особенную песню по очень особенной причине, но я понятия не имел, была она для меня или для нее.

Пока я сидел в коляске, я слушал ее песню и передвигался по комнате, пытаясь представить в своем воображении ее лицо или хоть что-нибудь, что могло бы подсказать мне ее имя. Но ничего. Как только она допела последнюю строчку, мне стало уже все равно.

Захлопывать окно было больно. Ожоги зажили достаточно, но все еще болели, когда я двигался слишком беспечно, а нога дрожала каждый раз, когда я делал вдох. Я боролся со шторами, подходящим образом названные в данном случае. Я был слепым и не мог найти чертову ручку, чтобы наглухо закрыть их. Должно быть, я выглядел глупо, неуклюже стоя у окна. При обычных обстоятельствах мама пришла бы мне на помощь, но после всех ужасных слов, которые я ей наговорил, я бы не удивился, если бы она выпинала меня из дома и бросила на улице.

Я не заслуживал, чтобы обо мне заботились. Боль напоминала мне о том самом дне.

Поэтому я сидел там, бессмысленно пялясь Бог знает на что, пока я слушал тяжелое дыхание моей матери. Из-за меня она висела на волоске.

– Меррик...

– Пожалуйста, мам. Просто уйди, пока я не сказал что-нибудь глупое.

Я слышал ее шаги, когда она входила в мою комнату, и я напрягся, каждый мускул в моем теле одеревенел как доска. Я не хотел, чтобы она дотрагивалась до меня. Я не хотел чувствовать материнскую нежность. Я только хотел быть злым и разрушать все, до чего смогут дотянуться мои руки.

Все внутри задрожало, когда моя железная способность к контролю начала ослабевать.

– Милый, я знаю, что тебе трудно, но ты не можешь сдаться. Тебе есть ради чего жить, и это все, чего мы хотим. Чтобы ты жил.

Я не ответил. Я просто сидел там, как и всегда, в своей жалкой коляске, со своим жалким разбитым телом, которое было неспособно сделать что-то самостоятельно. Ради Бога, мне тридцать лет, а моей матери приходится подтирать мне зад.

С меня хватит. Если я не смог о себе позаботиться, какой в этом смысл?

– Я вернусь завтра. Поспи немного и позвони, если тебе что-то понадобится. У тебя есть телефон?

Я поднял маленький черный телефон вверх, чтобы она видела, затем снова засунул его в карман. Если я его потеряю, кто знает, что произойдет? Я пользовался им уже пару раз и ненавидел себя за это. Например, когда пытался добраться до ванной и соскользнул с коляски, прежде чем смог занять нужное положение. В конце концов, я оказался на полу, боль прошила каждый нерв в моем теле. Телефон был у меня в кармане, и я должен был позвонить по единственному номеру, который был в нем.

По номеру мамы.

В тот вечер она взяла с собой отца. Я никогда в жизни не чувствовал себя таким униженным. Я не мог видеть его лица, но смог почувствовать жалость и печаль. Самое последнее, чего я хотел, это чтобы мой отец видел, что одному из его сыновей больно от того, что он не мог сам сходить в туалет. Я знал, что он меня любит. Я даже знал, что он мной гордился, н, по-моему, гордость исчезла в тот момент слабости.

Я покачал головой и попытался отделаться от образов в голове. От них я только становился эмоциональным. Это было недопустимо. Гнев был единственным чувством, которое я хотел испытывать. Я мог управлять гневом. Я знал его слабые и сильные стороны. Плюс, он привлекал меня больше, чем грусть.

– Я люблю тебя, Меррик.

И снова я промолчал, и мне захотелось задушить себя за это. Мама просто пыталась помочь, но хоть убейте, я просто не мог ей этого позволить.

Это было моим наказанием. Последствия, через которые я должен был пройти, чтобы как-то компенсировать потерю своих друзей. Я бы не компенсировал случившееся полностью, но, безусловно, это было начало.

Я слушал, как мама ходит по дому, выключая свет, который она включила ранним вечером. Это была та обязанность, за утрату которой я не был благодарен.

Кто, черт возьми, скучает по возможности включать и выключать свет?

Я.

Боже, я скучал по этому. Я скучал по свету. Видеть, как мерцает свет, обрадовало бы меня, но это было бы ненадолго. Свет всегда гаснет. Солнце, в конечном счёте, прячется. Так что, почему бы и не обнять темноту?

Потому что я всегда ненавидел темноту, вот почему.

Кто, черт возьми, любит темноту? Вряд ли нашлась бы хоть одна душа, которая была бы рада темноте каждую минуту каждого дня. От нее веяло гнетущей тоской, одиночеством и ... холодом.

Я слушал, как мама закрывала дверь, затем услышал, как ее машина уезжает с подъездной дорожки. Сегодня ночью она уже не вернется; именно так в первую очередь начиналась наша ссора. Я устал от того, что мне нужна сиделка, и мне было хорошо только ночью. Ей не нужно было просыпаться всякий раз, когда просыпался я, что происходило частенько в последние дни.

Я не двигал свою коляску. Почти совсем не двигал. Я стоял на месте, слушая звуки дома. От звука собственного дыхания у меня болела голова, но это было все, что я мог делать в последнее время, и я слышал все. Они не упоминали, что мой слух обострится так же, как осязание. Конечно, уверен, они предполагали, что я уже знаю об этом, но когда ты понимаешь, что ты слепой, и никто ничего не может сделать, ты не думаешь о позитивном. Ты думаешь обо всем том дерьме, через которое тебе пришлось пройти, и ты думаешь обо всех тех вещах, которые ты никогда снова не увидишь. И все... все становится расплывчатым, пока оно не сойдет на нет и не забудется.

Я знал, что уже поздно к тому времени, когда я, наконец, сдвинулся с места у окна. Новые часы, которые мама выбрала для меня, объявляли время каждый час. Все, что мне нужно было сделать, – это нажать на кнопку, чтобы услышать точное время. Это дико раздражало, но и помогало. Забавно, но я не помню, благодарил ли я ее когда-нибудь за это.

– Это потому что ты придурок, – сказал я себе, недовольно произнося каждое слово.

Я был обессилен и хотел впасть в забытье, которое дарил сон. Забытье, которое как-то могло превратиться в кошмар, когда мое подсознание решило возненавидеть меня. Я просыпался от любого, даже малейшего звука. От скрипа дома у меня повышалось давление, и я думал, не ломится ли кто ко мне. От визга шин машин меня бросало в пот. Стук захлопываемой дверцы машины. Звон поезда, проходящего по городу.

Все это было напоминанием. Как что-то одно могло хранить в себе столько напоминаний сразу?

Нет. Они просто вынуждены проходить через это.

Прежде, чем я покинул комнату, я еще раз подумал о том голосе. Почему она пела ту песню? Почему она вообще пела, зная, что я могу услышать ее?

Я покатил коляску прямо к окну, несколько раз ударившись о стену и о кровать, прежде чем протянул руку и нашел на ощупь ручку на окне. Гладкий пластик казался таким хрупким в моих руках. Как легко для меня было бы все сорвать? Я бы не увидел, как все упадет, но услышал и почувствовал бы. Забавно, что этого просто было бы недостаточно.

Я повернул ручку и всего лишь немного приоткрыл жалюзи, или, по крайней мере, надеялся, что сделал это. Я приподнял окно и в образовавшуюся небольшую щель стал слушать.

Жаркое лето в Моргане штата Юты было несравнимо с палящим зноем заграничной пустыни. Не важно, как сильно я хотел закрыться от всего мира, я не мог заставить себя держать закрытым это окно. Особенно когда теплый легкий ветерок, дующий в мою комнату, казался таким бодрящим. Безопасным.

Какое-то время я ничего не слышал. Только звук проезжающей мимо машины и чирикающих среди деревьев птиц. Были ли эти деревья выше, чем я помню?

Я никогда не узнаю.

Когда больше нечего было слушать, я, наконец, решил воспользоваться ванной и пойти спать. На это потребовалось гораздо больше времени, чем должно было, и во мне снова закипел гнев. Я знал, что вонял как самосвал, который вывозил мусор каждый четверг. Мое дыхание тоже было ужасным, и я снова уронил зубную пасту и не смог нагнуться, чтобы нащупать ее ногой, застрявшей в дурацком иммобилизаторе. Если бы не подушка, которую мама привязала к моей ноге, я бы плакал от боли каждый раз, когда врезался бы в стену. Чертова нога была прямой и находилась высоко, во всяком случае, пока, так как починенное колено было новым. Бесполезно было наклоняться, чтобы найти пасту: это не стоило возможной боли.

Я покатился назад в свою комнату, игнорируя отвратительный вкус во рту. Во сне я не буду ощущать оставшиеся специи от бифштекса, который приготовила мама. Я мог подождать до утра, не важно, как сильно меня это раздражало. Всего пару месяцев назад я имел дело кое с чем похуже. Спать в коробе, чувствуя запах пота и грязи, привыкаешь. Привыкаешь не иметь гораздо больше, чем мог бы унести.

И ты учишься ценить то, что ты жив.

Наконец, я снова нашел окно и вздохнул с облечением. Прошло почти два месяца изучения дома, в котором я вырос, а у меня все еще занимает вечность, чтобы найти что-нибудь. Мама пыталась помочь мне вспомнить планировку. Она даже наклеивала повсюду наклейки на стены, подсказывающие мне, когда нужно повернуть коляску. На каждом шагу были изменения, помогающие разрешить мою ситуацию. Этого было больше, чем я мог просить, но все же к этому сложно привыкнуть. Было бы легче, если бы функционировала моя вторая рука.

Черт. Легче никогда не будет, потому что я все еще не могу видеть.

– Хватит ныть, ты, придурок, – резко прошептал я и сделал несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться.

Вот причина моего выживания. Бог не дает испытаний тем, кто не может их вынести.

Я повторял слова, которые дал мне психотерапевт по посттравматическим стрессам, но, несмотря на то, что я изо всех сил старался, я не чувствовал их. Но все же я не сдался, потому что никогда не спасовал перед трудностями.

Мне был дан шанс взять себя в руки. Те же самые люди, которые платили за маму и папу, чтобы они поехали в Германию увидеть меня, были теми, кто дал консультацию, которая, предположительно, должна была мне помочь справиться со всеми трудностями. Я был благодарен за помощь, но сомневался в успехе.

Я посидел еще несколько минут у окна, слушая, как кто-то ходит по комнате. Неужели эти два дома всегда стояли так близко друг к другу? Я не помнил точное расстояние и не мог припомнить, чтобы что-то слышал прежде. Теперь это было так, будто все происходило в моей комнате, когда я слышал шум дверной ручки.

Мои мышцы натянулись, немедленно послав боль по ноге и руке. Неужели это была она? Черт возьми, как ее звали?

– Ты уверена, что все хорошо, мам?

– Грэйс, тебе нужна машина. Я поеду с Карлой утром. Все в порядке.

Грэйс.

Грэйс Сэмюэлсон.

Я ее вспомнил, но только потому, что мы были соседями с третьего класса. Хотя я не мог вспомнить ее лицо. Она была той блондинкой, которая всегда ходила за мной по пятам в кафетерии на первом курсе? Нет, это была цыпочка, которая в результате потом в том же году встречалась с моим другом, Кайлом Гейлом.

Как насчет рыжеволосой, которая была со мной в одном классе по химии и шорты которой всегда были слишком узкими? Нет, это была цыпочка, которая в итоге забеременела к выпускному.

Я помнил только имя.

Грэйс.

Я жил по соседству с ней столько лет и не мог вспомнить ее лицо.

Я был придурком высшего уровня, раз так обращался со своей матерью, но на этот раз я превзошел себя. Каким же надо быть кретином, чтобы не знать, как выглядит соседская девушка? Разговаривал ли я с ней когда-нибудь?

Не припоминаю такого.

Подождите! Я вспомнил, как однажды помогал чинить ей машину. Это спасло меня от встречи с Шеннон Коннорс в тот первый день выпускного класса. Шеннон всегда ждала меня по утрам, и то, что я в тот день опоздал, спасло меня на несколько дней от нее, так как она не знала, где был мой шкафчик. Эта девчонка могла быть жутко раздражающей, но у нее было тело, от которого у всех парней в школе текли слюни. Переспать с ней было моей самой большой ошибкой.

– Спасибо, мам. Тогда увидимся утром. Пока.

Звук ее закрывающейся двери было последним, что я слышал за последние пять минут. Она просто стояла там. Я бы услышал, если бы она сдвинулась, не так ли?

Грэйс вздохнула, и только тогда я услышал ее шаги, скользящие по комнате, затем звук молнии. Она раздевается? Нет, звук молнии был гораздо длиннее, чем на одежде. Это был рюкзак или чемодан?

Еще пара минут молчания. Затем она заговорила.

– Прости за песню. Я больше не буду ее петь.

Она знала, что я там, но я не мог заставить себя пошевелиться. Она не могла меня видеть, ведь так? Черт, я мог слишком много открыть жалюзи и не заметить этого. Следует ли мне продолжать сидеть тихо? Притвориться, что меня нет, просто дышать и слушать. Что бы я все-таки сказал?

– Рада, что теперь ты в порядке, Меррик.

Это были последние слова, которые она сказала, прежде чем я услышал звук ее закрывающегося окна.

– Это не так, – ответил я тихо.

Потому что это так и было. Я не был рад, что жив, а мои друзья нет. Я не был рад, что я вернулся домой, в то время как один из моих людей был в глубокой коме в больнице в Германии, потому что каждый раз, когда его пытались сдвинуть с места, то терпели неудачу. Я не был рад, что мой лучший друг не вернулся домой к своей жене и не рожденному ребенку.

Прямо сейчас я несчастен, и завтра буду несчастен.

Я до последнего не хотел идти спать, быстро отказавшись от идеи снять рубашку и штаны. Пришлось спать в них, а утром снова ссориться с мамой, когда она пришла помочь мне переодеться. Мне также пришлось принять душ. Это только добавило новых унижений для полного набора. В последний раз, когда мама купала меня сама, я и понятия не имел, что война вообще существует. Я был ребенком. Теперь я вернулся назад к тому жалкому состоянию, зная о войне больше, чем хотел признать.

Я никогда не мог уснуть легко. Сегодняшняя ночь не была исключением. Время от времени меня мучили кошмары, и я слишком часто просыпался; с одной и той же картинкой в голове. Мои братья, мои друзья, люди, каждый день рисковавшие ради меня своими жизнями и ради которых я рисковал своей... все они окружали меня. Но это была не улыбающаяся, не смеющаяся группа, которую я знал до того рокового дня. Они все были мертвы, окровавлены и сломлены. А я стоял там, не в силах закрыть глаза и подавить боль. Я смотрел на свое тело, пытаясь увидеть свою плоть в огне, почувствовать кровь, стекающую по лицу. Я видел свои ноги, неуклюже изогнувшиеся в нескольких местах. Затем я закричал, зная, что не смогу добраться ни до кого из них. Зная, что не смогу помочь им.

Именно тогда я проснулся и изо всех сил старался больше не уснуть.

***

– Я наняла сиделку.

Я чуть не подавился дерьмовой овсянкой (я настоял на том, чтобы приготовить ее самому). Мама была не из тех, кто бросает бомбы, прежде чем сказать: «Привет, милый. Как ты сегодня себя чувствуешь?». Нет, она держалась официально сдержанно, и только я был в этом виноват. Прошло уже два дня с той ссоры с мамой. Она едва сказала мне пару слов за все время, пока была здесь. Она перестала оставаться на ночь, поэтому я решил, что она все еще расстроена, что она на самом деле тогда проиграла битву.

– Ты что сделала?

– Я наняла сиделку, которая будет приходить помогать тебе. Я пыталась. Ты не хочешь меня здесь видеть, что обижает меня, но я могу с этим справиться. Я не знаю, что с тобой происходит, и не могу делать вид, что знаю, но я могу держаться на расстоянии, чтобы позволить тебе преодолеть это. Я нанимаю профессионала, чтобы тот приходил и помогал тебе приводить себя в порядок, принимать лекарства, помогать тебе с терапией, и научить тебя адаптироваться.

– Мне не нужна м…

– Мне все равно, Меррик. Я уже сделала это и клянусь Богом, если ты будешь к ней плохо относиться, я вернусь на следующий же день и буду подтирать тебе зад и нянчиться с тобой.

Ну, здесь она меня обошла.

– Это она?

– Да, она. Компания по медицинской помощи на дому недавно взяла новую медсестру, и я наняла ее, чтобы она приходила сюда.

– Кто это?

– Я с ней еще не говорила, но я не сомневаюсь, что она сможет с тобой справиться.

Справиться со мной? Ладно, думаю, она снова меня уделала.

– Мика зайдет через пару минут, чтобы остаться с тобой. Я пойду на собеседование с сиделкой, и если все пройдет хорошо, она начнет завтра.

Я хотел закричать, что Мика последний человек, которого я хотел бы видеть, но он был лучше, чем Мэри и Митч. Мой старший брат и младшая сестра умели раздражать, и они не упускали случая позлить меня. Особенно с тех пор, как я не делал ничего, только ныл и жаловался, с тех пор, как приехал домой. Их визиты становились все реже и реже, в том числе и визиты Мики. Но он и я всегда были близки, и у меня мало надежды, что сегодня он оставит меня в покое.

– Он всю ночь работал на «скорой», так что будь с ним помягче. Ладно, Меррик?

– Да, – буркнул я, вернувшись к овсянке. Боже, в готовке я полный ноль. Если овсянка, которую я готовил, была несъедобной, значит, все совсем хреново.

Я отодвинул миску с кашей от себя и попытался повернуть коляску к выходу. Я ошибся на несколько дюймов и врезался в стену. Мама даже не колебалась. Я почувствовал, как она ухватилась за ручки позади меня и повернула меня, чтобы направиться в мою комнату. Она не собиралась отпустить меня без боя ради моего же благоразумия, ради любви к своему второму ребенку, и мне пришлось подчиниться.

– Ты идешь в душ.

– Мам, я не хочу, чтобы ты поранилась.

– Ты каждый раз так говоришь, – рявкнула она и помогла мне снять рубашку. – Я ни разу не поранилась. Ты можешь думать, что ты выносливый солдат, но ты все еще мой мальчик. Мне все равно, насколько ты тяжелый, я всегда смогу поднять моего мальчика.

Мама сегодня просто швыряла меня направо и налево. Сколько раз она еще поставит меня на место, пока не появится Мика?

Душ, который должен был занять пять минут, занял тридцать. Я попытался одеться, но бесполезно. У меня болела рука, в ноге пульсировала боль, и все тело как будто горело в огне.

– Ты принимал утром лекарства? – спросила мама.

Я вдруг почувствовал благодарность, что смотреть ей в глаза не имело смысла.

– Мне они не нужны.

– Нужны.

Моим приговором был грохот пузырька с таблетками. Прежде, чем я смог возразить, она засунула мне их в рот и заставила запить водой. Я терпеть не мог таблетки. Я ненавидел тяжелое чувство после них, оцепенение. И от них мне хотелось спать. В моей коляске спать было неудобно, но когда я принимал обезболивающие препараты, именно там я в конечном итоге и засыпал. У меня не было сил добраться до кровати.

– Ну, ладно. Я сделаю вам, мальчики, пару бутербродов перед уходом. Я поставлю тебя у окна. Оно открыто.

То, как она это сказала... это было сказано озорным тоном. Будто она знала что-то, чего я не знал, и это действовало мне на нервы. Слепота было наихудшим, что вообще могло со мной случиться, потому что я терпеть не мог не знать, как что выглядит и что происходит вокруг меня.

Так было всегда, но после того, что я увидел во время моей поездки, это стало чистым инстинктом. Потребностью, к которой у меня больше не было доступа.

Я сел и долго размышлял о чем-то, пока не почувствовал, что обезболивающие подействовали. Каждый раз им требовалось все больше и больше времени, чтобы подействовать. Из-за этого я ненавидел их еще больше.

Мой слух уловил звук движения справа, с той стороны, где было окно. По крайней мере, мама в спешке подумала о том, чтобы оставить меня в покое. Правая сторона моего лица выглядела нормально, в то время как левая сторона выглядела...

Черт, я понятия не имел, как оно выглядит или сколько шрамов покрывают мою щеку и челюсть. Все, что я знал, – это то, что моя кожа не была похожа на кожу, а моих глаз как будто больше не было в моей голове.

Затем я слышал его. Ее голос. Он был сексуальным и с привкусом дыма, и я мог только представить, как выглядело лицо у обладателя этого голоса. Она просто напевала под нос. Мелодия была знакомой, но я не мог ее узнать. Пока она не начала ее петь, и я осознал, как сильно мне было нужно услышать ее всего после одного раза.

– Чей-то «Хейникен»

заполняет мой холодильник,

Чье-то холодненькое

Будоражит меня.

Думаешь, я просто закрою глаза?

О, да,

Хорошо

Как здорово

Внутри.

Черт возьми. Эти слова, этот голос.

Сколько времени прошло с тех пор, как я почувствовал движение внизу? Черт, прошло много времени. Если бы только я мог вспомнить ее лицо. Я уверен, что видел ее не раз за прошедшие годы. В то время «Уизер» была одной из моих любимых групп, и по тому, что она это знает, думаю, что это просто означает, что она тоже не раз меня видела. Тот факт, что я считал, что она пела для меня, говорил о том, каким олухом я на самом деле был.

– Скажи, что это не так,

Твой наркотик разбивает сердца,

Скажи, что это не так,

Мое пристрастие забирает жизни.

Я закрыл глаза и просто слушал, даже не думая о зрении. То, как она пела песню, вообще-то звучало странно; из ее уст она звучала как гребаная молитва. Она замедляла мелодию до такого темпа, благодаря которому можно было считать, что песня была о любви. И то, как ее голос попадал в ноты, как будто песня была написана только для ее голоса. Черт. Это было необыкновенно.

Спокойный.

Я чувствовал покой, сидя там, слушая пение Грэйс Сэмюэлсон.

Мне казалось, что ничто больше не имело значения, только ее голос, ласкающий каждую ноту, каждое слово. Он был безмятежным.

– Скажи, что это не так,

Твой наркотик разбивает сердца,

Скажи, что это не так.

– Меррик! Ты меня слышишь?

Я бессмысленно повернул голову, ожидая увидеть лицо моего брата, но по-прежнему видел только темноту. Пение Грэйс внезапно прекратилось, и я понял, что меня поймали. Я даже не знал, были ли открыты жалюзи, пока я бессовестно подслушивал ее в тихий час.

Я сжал кулаки, растерянный от того, что Мика фактически выдал меня.

– Я слышу лучше, чем ты думаешь, Мика.

– Я зову тебя с тех пор, как я сюда пришел, и когда вошел сюда, мне показалось, что ты спишь. Ты был так спокоен. Надо же было убедиться, что ты жив.

– Придурок.

Мика рассмеялся так, что мне тоже захотелось смеяться вместе с ним, но я не засмеялся. Не смог.

– Да, ладно тебе, парень. Мама сделала несколько убойных бутербродов.

Я ловко развернул коляску одной рукой и здоровой ногой, затем объехал вокруг кровати.

– Эй, не Грэйс ли это?

Я остановился, надеясь, что он не заметил взгляда, который я предположительно послал в его сторону.

– Привет, Грэйс. Как поживаешь?

Я закрыл глаза, но это не помогло мне спрятаться, но я все равно надеялся, что мой брат просто шутил со мной.

– Мика Тэтчер. У меня все хорошо. А у тебя?

– Не жалуюсь, – немного громче сказал брат, заставив меня вздрогнуть. – Слышал, ты вернулась в город.

– Да, ненадолго.

– Нам нужно как-нибудь встретиться и поболтать.

– Было бы здорово, Мика.

Я мог слышать улыбку в ее голосе, и я тотчас возненавидел своего брата. Все, что ей нужно было сделать, – это посмотреть на меня, и улыбка исчезла бы с ее лица. Единственный шанс быть с ней – это слушать, как она поет.

Шанс быть с ней? Какого черта, Меррик?

– Я голоден, Мика, поэтому убирайся с дороги.

Я услышал, как брат вздохнул, и почувствовал, как он отодвинулся от меня. Не останавливаясь, я поехал по коридору, подальше от их голосов. Мика спросил что-то о больнице, и я покачал головой. Ему нужно поработать над умением флиртовать. Он все время в работе. Неужели нельзя просто оставить все как есть?

Моя обида только усилилась к тому времени, как закончился обед. Мика все говорил о Мэри и Митче, рассказав мне, чем они занимались, что они передавали привет и беспокоились обо мне. Я ничего не говорил и проигнорировал эту информацию, делая вид, что не слышал его вопросов. Как только я доел последний кусок вкусного бутерброда, сделанный мамой, я уехал из кухни и устроился у окна, выходящего в задний двор.

По крайней мере, я на это надеялся.

Смысла устраиваться где-то еще не было, потому что вид всегда был один и тот же, но Мика понял намек и оставил меня в покое на весь оставшийся день. Он появлялся передо мной, только чтобы помочь с тем, что я мог бы сделать сам. Я более чем уверен, что он тоже долго и хорошо поспал.

Его не мучили никакие кошмары, он не страдал от боли. Но он оставил меня в покое, и это именно то, чего я хотел.

Мне было скучно, больно, и я чувствовал слабость. Я хотел спать, и мне было страшно одновременно. К тому времени, как Мика ушел, мама вернулась и помогла мне приготовиться ко сну. Она напевала себе под нос, пока вынимала мою раненую руку из рукава рубашки. Черт, наверное, я весь день носил розовое и даже не знал об этом.

– Сиделка будет здесь с утра пораньше, Меррик. Она замечательная, и я знаю, она тебе понравится.

– Как ее зовут? – спросил я, внезапно заинтересовавшись женщиной, которой моя мать собиралась доверить жизнь своего сына. Я полностью игнорировал голос в моей голове, который спрашивал, почему вдруг имена стали так важны сейчас.

– О, не думаю, что ты знаешь ее так хорошо. Я познакомлю тебя с ней завтра и покажу ей здесь все. Тебе лучше вести себя хорошо, или я расскажу ей, где спрятано твое оружие.

Я усмехнулся и закатил глаза. Боль, которую я чувствовал каждый раз, когда двигал ими, была тут как тут, но она притупилась, и лекарства сделали ее почти незаметной. Теперь она больше напоминала дыры в моей голове, которые пульсировали время от времени.

– Я говорила с доктором Хопкинсом. Он хочет посмотреть тебя на следующей неделе и проверить твою аппаратуру. Я назначила ему на позднее утро.

– Звучит неплохо, мам.

Я почувствовал, как она вздрогнула, и я знал, что она была в шоке, услышав, что я согласился, а не начал спорить. Она не сыпала мне соль на рану, и я был рад, что не мог видеть ее лица. У нее в глазах, скорее всего, стояли слезы, я просто знал это.

Вместо того, чтобы принять мое согласие, она помогла мне лечь в постель. Я попытался расслабиться, пока она пичкала меня очередной дозой обезболивающих, но все внутри меня хотело выплюнуть их.

– Увидимся утром. Сотовый телефон на ночном столике, заряжается. Там также стоит стакан воды. Я знаю, ты будешь в порядке, Меррик, но я твоя мать и все равно беспокоюсь, поэтому, пожалуйста, позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится.

– Хорошо, мам.

Я был слишком обессилен, чтобы сердиться, слишком накачан лекарствами, чтобы хмуриться. Все, что я мог, – это лежать там и слушать, как мама заперла дом, затем села в машину и уехала.

Я не спал. На самом деле, учитывая, как сильно я устал, я был удивлен, что еще не уснул и не проснулся от кошмаров. Я попытался изменить положение и застонал, когда пульсирующая боль в ноге перешла в резкую. Я снова пошевелился, вздыхая. Думаю, сегодня ночью я просто буду пялиться в никуда, как делал каждую ночь, когда лежал без сна.

Я услышал хруст за окном, и мое тело напряглось. Неужели кто-то пытался вломиться ко мне? У меня ускорился пульс, и я прислушался. Каждый мускул в моем теле оставался совершенно неподвижным, под контролем, в ожидании очередного звука. В ожидании взрыва или пронзительного свиста миномета. Те же звуки, которые преследовали меня в моих снах.

Затем словно всплеск холодной воды ударил меня в лицо, и я вспомнил. Я был бесполезен в случае взлома, так какого черта? Пусть берут все и оставят меня в покое.

Еще хруст и женский вздох.

Грэйс.

Она начала напевать себе под нос, ее хриплый голос достигал моих ушей так четко, будто она была прямо рядом со мной. Я бредил. Я мог почти вообразить красивую женщину, лежащую рядом со мной, играющую моими волосами или пальцами рисующую узоры на моей груди. Кровь медленно струилась по моему телу, пока я почти не успокоился. Грэйс продолжала напевать.

Это так неправильно, Меррик.

Вскоре она перестала напевать и глубоко вздохнула. Молчание практически усиливало боль, и действие лекарств, казалось, прекращалось быстрее, чем когда-либо. Если бы я не уснул быстро, я бы лежал без сна, пока не появилась бы сиделка. Кто знает, что бы я тогда сделал?

– Похоже, сегодня ночь «Уизера» (прим. Уизер (Weezer) – американская альтернативная панк-группа. Образована в 1992 в Лос-Анджелесе), ты так не думаешь?

Она разговаривала со мной, но я не отвечал. Я бы сказал что-нибудь глупое или грубое, когда она попыталась бы мне помочь.

Я знал это в глубине моих сломанных костей.

– Я напуган всем,

Боюсь темноты

Я.

Ты выше, чем гора,

Глубже, чем море.

Ты.

Ее голос забирал боль. Я бы не поверил в это, если бы сам это не испытал. Ее голос отбирал мой разум у тела, и все, что мне оставалось, это слушать. Все, что я мог чувствовать, был ее голос. А не боль в моих конечностях или пустоту в голове.

Только ее голос.

– Держи меня.

Держи меня.

Возьми меня с собой, потому что я одинок.

Она пела песню медленно, как колыбельную, и прежде чем я смог остановиться, мои никуда не годные глаза закрылись, и сознание унеслось вдаль.

Я спал.

И мне снилась Грэйс.

Глава 3

Грэйс

Это была ошибка. Мне не следовало соглашаться на эту работу, но мне почти отчаянно нужна эта работа, просто необходимо чем-то заняться. Я поняла, что возможность постоянных споров с несносны и озлобленным человеком лучше, чем ожидание звонка от старой женщины или мужчины, которые не могли ходить.

Пара месяцев.

Я могла вытерпеть пару месяцев и остаться в живых.

Когда Эмма обратилась ко мне днем ранее, она разве что не умоляла меня помочь ей, и я не могла отказать. Я колебалась, но не сказала твердое «нет». Это кое-что говорило мне о самой себе.

Либо я была мазохисткой, либо просто очень-очень глупой.

Она выглядела обеспокоенной, когда уходила, и я могла только представить, что, по ее представлениям, могло произойти. Она ведь знала, что ее сын лучше, чем я думала о нем. Ведь так?

Я не верила, что Меррик был настолько враждебным, чтобы убить меня. На самом деле, я думаю, в каком-то роде я ему нравилась. Я пела всякий раз, когда он был в своей комнате, и он оставался спокойным и неподвижным вместо того, чтобы ворчать и стонать, как он делал много раз за последние несколько дней. Он относился к своей матери как придурок, но она мирилась с этим. И это в ней вызывало у меня восхищение.

Мне не хотелось признавать, что я нарочно подслушала их короткий разговор за ночь до этого. Для меня было таким же сильным удивлением, как и для Эммы, что ее сын не сопротивлялся. Сквозь шторы, закрывающие мои окна, я наблюдала, как она помогала ему приготовиться ко сну.