Текст книги "Далеко ли до Вавилона? Старая шутка"

Автор книги: Дженнифер Джонстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Я думаю, что все-таки нет.

– Нет? – Он посмотрел на меня с недоумением.

– Гленденнинг. Отпуск. Ты же спросил.

– А… да. Я было подумал… Ты прав. Да, он вряд ли даст.

– Конечно, я могу пойти и спросить, – сказал я без всякой охоты. – И сразу напишу отцу.

– Это-то зачем?

– Ну… я подумал, что раз есть финансовые…

– Брось, Алек… Но вот если бы ты сходил…

– Ты думаешь…

– Да. Она же хочет, чтобы я его разыскал.

– Джерри, но у тебя нет никаких шансов его найти. Скорее всего он…

– Не важно. Она хочет, чтобы я его нашел. Если он убит, ей дадут пенсию. Спросишь, а? Если он ранен, так, может, я помогу как-нибудь.

– Хорошо. Я схожу сейчас же.

Мне отчаянно претила мысль о холоде, о темноте, о майоре, еще более холодном и темном, чем ночь. Я снова надел шинель. Джерри стоял, не двигаясь. Я помешкал у двери, проверяя, хочет ли он пойти со мной.

– Я подожду тут. Если он не против.

– Он спит.

Выходя, я услышал, что Джерри, запел. Очень тихо. Слов я не разобрал. Его руки, стиснутые в кулаки, были засунуты в карманы.

Майор Гленденнинг играл в вист с тремя друзьями, а может быть, мне следует сказать – с тремя собратьями офицерами. Меня удивило, что они сидели за карточным столиком с зеленым суконным верхом. Кто-нибудь привез его из Англии? Или его вежливо реквизировали в одном из поместий по соседству? – подумал я. В четырех тщательно протертых бокалах было виски с содовой, и денщик на заднем плане незаметно следил за уровнем жидкости в них. Майор указал мне на стул и продолжал играть. Выпить он мне не предложил. В очаге горел уголь, и от его жара мои болячки начали невыносимо зудеть, что было к лучшему, так как иначе я заснул бы. Минут через десять настал черед майора Гленденнинга быть болваном. Он взял свой бокал и подошел ко мне. Я встал.

– Итак, мистер Мур? – Судя по его тону, мне лучше было бы не приходить.

– Извините, что я беспокою вас, сэр, но один из солдат получил письмо из дома с сообщением, что его отец пропал без вести. Я… э… подумал, нельзя ли дать ему отпуск по семейным обстоятельствам на два-три дня?

Он долго молча смотрел на меня.

– Какой же это солдат?

– Рядовой Кроу, сэр.

Он чуть отпил из бокала. Его лицо ничего не выражало.

– А да, Кроу. Разумеется.

– Я прочел письмо, сэр. Оно от его матери.

– Не сомневаюсь.

Он уставился на огонь. За столиком кто-то постукивал ногтем по картам.

– Мистер Мур, вам пора полностью прекратить всякие отношения между вами и рядовым Кроу.

– Я полагал, это вполне обоснованная просьба, сэр.

– А вы подумали о том, у скольких солдат английского экспедиционного корпуса отцы, братья, сыновья и другие близкие родственники пропали без вести, ранены, убиты? Убиты? Вы подумали?

– Да нет, сэр… я просто…

– Короче говоря: нет. Кроу завтра отправляется на передовую с остальными своими никчемными дружками.

– Я не думаю…

– Я знаю, что вы не думаете, мистер Мур. Можете идти.

Джерри, конечно, все время прислушивался, не возвращаюсь ли я. Едва я начал подниматься по лестнице, как услышал, что дверь открылась и он спускается мне навстречу. Но когда мы встретились, он даже не остановился, только чуть помедлил и резко прошел мимо.

– Нет, – сказал он. Это не был вопрос.

– Нет, – шепнул я ему вслед. И все.

Утром дождь лил как из ведра, и нам еще никогда не было так трудно построить солдат на поверку. К моему облегчению я увидел Джерри. В плаще, с мешком за плечами он выглядел очень хрупким. Дождь стучал по их каскам, веселыми струйками падал на плечи и с какой-то неуместной игривостью ручьями стекал на землю. Выглядели они как последний сброд. Майор, по-видимому, был того же мнения. Поглядев на них, он недовольно сжал губы, повернулся на каблуках и ушел в дом. Я пошел за ним. Денщик подал ему чай, и он стоял спиной к огню, сжимая в руках кружку. Молоко с сахаром не вызвало у него никакого неудовольствия.

– А, да, Мур. – Он смерил меня долгим брезгливым взглядом, и я понял, что он думает о нашем вчерашнем разговоре.

Я отдал честь.

– Когда мы выступаем, сэр?

Он взглянул на часы.

– Через пятнадцать минут. В такую погоду нам на переход потребуется шесть-семь часов.

– Могу я разрешить солдатам пока разойтись, сэр?

Он посмотрел на меня с удивлением.

– Чтобы они успели выпить чаю и вообще.

– Нет, – сказал он, повернулся к огню и наклонил голову над кружкой. Я знал, что задай этот вопрос Беннет, ответ был бы другим. Или сержант Барри. Как командир, я был бесполезен. Я не умел подчинить солдат себе и не мог ничем им помочь. Я отдал честь его спине и вышел, оставив на полу кольцо дождевой воды.

Наши прежние унылые дни на передовой совершенно не подготовили нас к тому, что значит находиться под огнем. Результаты мы видели вокруг повсюду, и каждый из нас по-своему либо захлебывался от тошнотворного ужаса, либо внутренне цепенел. Теперь у нас не осталось уютных иллюзий, за которыми можно было бы укрыться. Под холодным ветром смерти мы все были равны. Жалости к мертвецам в сердцах живых уже не оставалось никакой – только угрюмая злоба: каждая новая смерть означала, что рухнул еще один барьер, что сделан еще один шаг к тебе самому.

Я пытался держаться спокойно. Я выполнял и передавал приказы. Как машина. Беннет, наоборот, был прямо-таки весел. Его жутковатые шуточки тонули в реве канонады, искрящиеся глаза заволакивал дым. Отсутствие Джерри я заметил лишь бессознательно. Только когда вымотанные, недосчитываясь многих, мы вернулись на ферму, я позволил себе сосредоточиться на факте его отсутствия. Если отсутствие можно назвать фактом.

– Что скорее всего произошло с Джерри? – Я тут же понял, что изложил ситуацию довольно нелепо и переусложненно, но он все равно не услышал. Он хмуро смотрел на сырые французские поленья, которые давали очень мало жара и очень много дыма.

– Беннет!

– У меня начинается грипп. Я чувствую.

– Скажи это старику и посмотри, что последует.

– Я никак не могу согреться. У меня такое ощущение, что кости внутри – сплошной лед. А уж озноб! Ты что-нибудь подобное испытывал?

– Просто шок. Пройдет.

Он не мог заболеть, это я знал твердо.

– Шок? Какой еще шок, черт подери?

– От обстрела. Сам знаешь. У очень многих после обстрела наступает шок.

– По-твоему, я схожу с ума?

– Я вовсе…

– Пять-шесть дней в постели. Каждые два часа пить горячее. И сразу менять грелки, едва начнут остывать. Парочка завлекательных книг, читать которые не обязательно. Топящийся камин в спальне, отблески на потолке, угли, тихо рдеющие всю ночь напролет, так что в комнате царит приятный полумрак. Питание легкое. Как говорится: простуду корми, лихорадку мори голодом. Все только так, как нравится пациенту, а перед сном горячее виски с лимоном. Постель не покидать, за исключением кратких пробежек на шатких ногах в ватерклозет за стеной. Грипп, или инфлюэнца, если ты предпочитаешь называть это так.

– Я предпочитаю называть это шоком. Но не спорю: прописанное лечение подходит и тут. Где Джерри?

– Что-что?

– Джерри. Ты его видел?

Он задумался.

– Нет. Вроде бы нет. Но он не убит и не ранен, в этом я уверен.

– Черт!

– А что?

– По-моему, он сбежал.

Беннет откинул голову и взвыл от смеха.

– Господи, и ты еще говоришь, будто у меня шок! А сам окончательно свихнулся.

– Я серьезно.

– Джерри? То есть… О, господи! Тайное письмо… Что нам делать?

– А что мы можем? Только надеяться, что он не попадется.

Мы выпили за это. Беннет не спал всю ночь. Я слышал, как он ворочается и постанывает. Утром его затолкнули в угол битком набитого санитарного фургона и отправили в тыловой госпиталь. Покидая комнату, он тоскливо поглядел на меня.

– Я умру, вот увидишь.

– Не говори глупостей, Беннет.

– Я бесславно умру от инфлюэнцы. Даже не от скоротечного загнивания ног. От него меня, вероятно, излечат еще до моей кончины.

Я засмеялся, хотя, должен признаться, мне было совсем не весело.

Он возвел глаза к небу и сложил ладони.

– Бог воинств, дай мне вернуться, чтобы меня разорвало снарядом в клочья. Не дай… не дай мне умереть от инфлюэнцы.

Его унесли.

Исчезновение Джерри официально обнаружил сержант Барри. Я занялся разборкой вещей Беннета. Меня душила черная тоска. Было очень холодно. По окну стучала ледяная крупа и сыпалась из трубы на остывшую золу в очаге. Барри вошел, не постучав.

– Сэр!

– Доброе утро, сержант. У вас ко мне дело?

Я сидел на полу, укладывая вещи Беннета в его ранец. Теперь я встал.

– Я насчет рядового Кроу, сэр. Я подумал, может, вы знаете, где он.

– Нет. С какой стати?

Мой голос звучал виновато.

– По-видимому, он самовольно ушел, сэр.

– Не может быть.

Наступила долгая пауза. Он смотрел в окно. Крупа рассыпалась по стеклу калейдоскопическими узорами. Но вряд ли он их даже видел.

– Почему… почему вы решили? – Я почувствовал, что у меня начинает краснеть шея. – Майору Гленденнингу вы докладывали?

– Я решил сперва обратиться к вам, сэр. Я думал, может, вы что-нибудь знаете.

– Нет, не знаю. А солдаты…

– Солдаты, сэр, по-видимому, ничего не знают.

– Как давно его не видели?

– Боюсь, уже несколько дней. Еще когда мы были на передовой.

Он перевел взгляд с окна на меня.

– Вы же понимаете, в чем его обвинят.

– Я убежден, сержант, что тут какое-то недоразумение.

– Не думаю, что майор так на это взглянет, сэр. – Он улыбнулся мне. Улыбкой почти нежного торжества. Я не мог понять, откуда у него такая неприязнь ко мне.

Я снова сел на пол и продолжал укладывать вещи в ранец.

– Если вы больше ничего не скажете, сэр, я пойду к майору.

– Я могу только сказать, что произошло какое-то недоразумение.

Он отдал честь и ушел. Охваченный ощущением полной беспомощности, я схватил ранец и швырнул его через всю комнату в дверь. Бесплодный жест, который, как я прекрасно понимал, ни в чем не убедил бы ни Барри, ни майора Гленденнинга.

За мной прислали очень скоро. Прежде чем пойти, я вынул из нагрудного кармана гребешок и пригладил волосы.

– Жаль, что с Беннетом так получилось, – сказал майор. – В настоящий момент найти ему замену будет нелегко. В настоящий момент ощущается значительная нехватка младших офицеров. Так что там с Кроу?

– Я знаю не больше вас, сэр. Я не видел его с того вечера, когда сказал вам про его отца.

– Больше он вам ничего не говорил?

– Нет, сэр.

– Его характеризуют не с лучшей стороны.

Я промолчал.

– Не так ли?

– Не знаю, сэр. Солдат он не хуже остальных.

– Я говорю о другом. Мне о нем не раз докладывали, не так ли?

– Ну, мне кажется, были…

– Отвечайте, да или нет. Мне о нем докладывали?

– Да, кажется. Но я полагаю…

– Если мне надо будет знать, что вы полагаете, я так и спрошу.

Он что-то записал на лежащем перед ним листе.

– Вам что-нибудь известно о его политических взглядах?

– Нет, сэр.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Так ли?

– Я ничего не знаю. С какой бы стати?

– Не считайте меня круглым идиотом, Мур.

Он еще что-то написал на листе. Я не мог разглядеть, о Джерри или обо мне.

– Я прекрасно знаю, что происходит в вашей жалкой предательской стране. Я слышал, сколько изменников-ирландцев сражается на стороне немцев.

– Если это так, то они, вероятно, считают, что сражаются за свою родину.

– Интересно, Мур, интересно. Меня поражает, как человек вашего происхождения мог сказать подобное.

Он снова заскрипел ручкой. Скрип, скрип поперек страницы.

– Недовольный?

– Я даже не знаю, какой смысл вкладывается в это слово.

– Ха-ха-ха! – Он засмеялся довольно добродушно, не отрывая взгляда от того, что писал.

– Значит, вы не считаете, что Кроу перебежал к врагу?

– Категорически нет, сэр.

– Вы говорите очень убежденно.

– Да, сэр.

– Следовательно, вы до некоторой степени имеете представление о том, что происходит у него в голове.

– Я могу лишь предположить, сэр, что он отправился искать своего отца.

– Ему это было безоговорочно запрещено. Разве только… – Он взглянул на меня.

– Я передал ему то, что вы сказали, сэр.

– Вот именно. – Он положил ручку перед собой. – Дезертирство под огнем противника – таково будет обвинение, если его поймают.

– Я убежден, что он не дезертировал, сэр.

– Тут наши мнения расходятся. Вы знаете, каким будет приговор?

– Богом клянусь, он не дезертировал, сэр.

– Если он жив, мы его найдем. Остальное решит военно-полевой суд. Можете идти.

– Есть, сэр.

– Еще одно, Мур. Для вашей же пользы не советую вам пытаться его предупредить.

– Не понимаю, почему вы мне не верите.

– Просто, лжете вы или говорите правду, получается это у вас не слишком убедительно. Благодарю вас.

Я не представлял себе, на что рассчитывал Джерри. Вряд ли все-таки он собирался перевернуть все до единого одетые в хаки трупы между нашими позициями и Ипром. И от могил толку было бы не больше. Ведь на крестах если и пишутся фамилии, то только офицеров, и все равно они скоро исчезают. Мили и мили трупов останутся здесь, когда это кончится. Наши трупы, их трупы – и не только в аккуратных кладбищенских рядах, но и брошенные как были, чтобы еще много лет спустя их выворачивали из земли лемехи плугов или бродячие псы. Свиньи. Я мысленно видел, как он заботливо наклоняется над мертвыми и умирающими. Он был такого же роста, как в двенадцать лет. Идеальный жокей – легкий, ловкий, неутомимый. Меня невыносимо угнетала мысль о том, как он ищет там и все время помнит устав. Мой револьвер был чист. По прихоти судьбы. Но в действительности я убил ровно столько людей, сколько Китченер и Френч, ровно столько, сколько все офицеры и все рядовые английской армии. В случае необходимости нанесет ли он, как Гленденнинг, быстрый милосердный удар, избавляющий от страданий? У меня тогда это вызвало восхищение. И страх. Я всегда подозревал, что у свиней гнусные привычки. Они ведь пожирают собственных новорожденных поросят. Лебеди наклоняли головы с черной полоской и смотрели, как мы плыли наперегонки. Иногда они высоко приподнимались на воде и хлопали могучими крыльями, точно хлыстом. Но в этом не было угрозы. Нам никогда ничто не угрожало в нашей ложбине между голубыми холмами. Разве что сами холмы, когда они темнели, уходили ввысь и надвигались ближе и ближе, словно стремясь раздавить всех, кто жил в их тени. Меня никогда не влекло то, что лежало за холмами. А теперь я знал, что за ними лежало. Сомма, Эн, Ипр, Пикардия, Фландрия. Такие красивые названия. Он ведь очень добрый. И переворачивать эти жуткие тела будет осторожно и нежно. Его отец тоже был невысок и тщедушен. Видел я его не больше двух раз, но эта тщедушность запечатлелась в моей памяти. Маленький, щуплый. Пять-шесть лопат фландрской глины – и он исчезнет навсегда.

А названия и у нас красивые. Лугнакуилла, Гленкри, Киппьюр, Тайнели, Аннамоу.

Я спал, провалившись в самые глубины беспамятства, когда он разбудил меня, тряся за плечо. Я долго вырывался из цепких рук сна, но наконец осознал, что меня дергают и толкают его оледеневшие руки. Он скорчился рядом со мной. Его дыхание щекотало мне щеку. Темнота была непроглядная, но я знал, что больше никто не стал бы вот так тянуть меня за локоть.

– Ш-ш-ш! – сказал я. Он не произнес ни слова, но казалось, что комната полна шумом его присутствия.

– Я уж думал, что тебя не добудиться.

– Ш-ш-ш!

Я провел ладонью по его рукаву. Он был мокрым насквозь до самого плеча.

– Я тебе что-нибудь найду, – шепнул я. – Сейчас же раздевайся. – Я вылез из блошника, ощупью пробрался через комнату и отыскал белье и фуфайку Беннета. Пока было достаточно и этого. Его кожа вся была такой же ледяной, как руки. – Ложись в постель. Там теплее.

Он со вздохом лег.

– Поесть найдется?

– К сожалению, ничего нет. Только коньяк.

– Сойдет.

Я взял бутылку со стола, вернулся к кровати и лег рядом с ним. Натянул одеяло на нас обоих и отдал ему бутылку.

– Как ты сюда пробрался? Тебя кто-нибудь видел? Тебя же ищут, ты знаешь? – Я слышал, как он глотал коньяк, точно воду.

Он отнял бутылку ото рта и сунул мне в руку.

– Да. Я знаю, что меня ищут. А что я тут, не знает никто. Можешь быть уверен. – Он усмехнулся. – Сбегая с уроков, я навострился не попадаться на глаза кому не нужно. Вот по лестнице так подниматься было страшно, кошки-мышки. У тебя все в порядке?

– То есть в каком смысле?

– Мне очень не хотелось уходить тайком от тебя. Были неприятности?

– Неприятности – не то слово. У меня-то все в порядке, а у тебя нет. Какого черта ты вернулся?

– А куда мне было идти? Я об этом думал. Все время думал. Но так и не придумал, как переплыть Ла-Манш.

– Еще называется великий пловец!

– Может, выпей я две такие бутылочки, так и переплыл бы.

– Ты его нашел?

– Выпей-ка.

Я выпил. Горлышко было теплым от его губ. Он повернулся на бок и потеснее пристроился ко мне, пытаясь впитать мое тепло. Я обнял его, крепко прижал к себе и почувствовал под рукой его тонкие, хрупкие кости.

– Да, – шепнул он, – я его нашел. Сведения о нем. Про него.

– Ну?

– Наступил на мину. Скоротечное загнивание ног, как сказал бы твой Беннет. – Он долго молчал. – Во время демонстративной вылазки, черт их дери.

– Грустно.

– Я-то его почти и не знал. Он совсем дома не бывал. Ему эта жизнь нравилась. В отпуске каждый день до самого отъезда начищал сапоги. По дому он никогда ничего не делал. Только сапоги чистил. Я таких сапог больше ни у кого не видел. Надо будет написать ей.

– Они со временем напишут. Зачем тебе самому?

– Мне хочется, чтобы она знала, что я искал. Ей приятно будет.

– А последствия?

– …я на последствия!

– Надо тебя как-то отсюда отправить.

– Я вымотался.

– Если одеть тебя в форму Беннета, может быть, тебе удалось бы добраться до побережья.

– А оттуда вплавь? Алек, ты же не ребенок. Да и до побережья я нипочем не доберусь. Стоит мне рот открыть, и сразу станет ясно, что никакой я не офицер. Ну, и пристрелят меня на месте. А кроме всего, я совсем вымотался.

– Тебе надо выбраться отсюда. Разве ты не понимаешь…

– Ничего я не понимаю. Я сделал то, чего она от меня хотела. И опять сделал бы. Кому от этого плохо? Английский экспедиционный корпус остался, каким был. Ничье достоинство не пострадало. Да и ему, пожалуй, лучше там, где он теперь. Послушай, Алек, я хоть перестал протирать задницу и что-то сделал.

– Только сделал самое неудачное из всего, что мог.

Он просунул руку мне под шею, и мы замолчали. Мое тепло передавалось ему, но ладонь, прижатая к моей шее, была все еще холодной, как камень, вытащенный со дна моря.

Я решил, что он уснул. Стук наших сердец был словно хлопки крыльев, когда лебеди медленно поднимаются с озера над взбаламученной водой.

– Когда вернемся домой, то устроимся жить одни. – Его голос стал легким и дремотным.

– Ты все-таки был с девушкой? Ну, как ты мечтал?

– Времени на это еще хватит. Ты только подумай, сколько будет девушек после войны. А мужчин – раз-два и обчелся. Вот тогда мы сможем выбирать по-настоящему. Я вот часто думаю, какая это, наверное, благодать медленно тонуть в могучих объятиях вдовы лет так сорока пяти. Огромной. Не женщина, а пуховик. Мне твои костлявые хныкалки ни к чему.

– Я буду жить один.

– А я как же? Нет, как же?

– Ш-ш-ш! Даже без тебя.

– А ты не боишься, что тебе станет одиноко? Что останешься один навсегда?

– Нет. Я боюсь, только когда я с другими людьми. А ты со своей толстухой-вдовой можешь поселиться рядом. И еще лошади. Мы же их обязательно заведем. Я буду кормить твоих детей конфетами.

– Ты будешь один.

– Мммм.

– Так жить не годится.

– Наоборот. Мой дом будет всего лишь раковиной для моего тела. Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще дышал моим воздухом вместе со мной, поднимал мою пыль.

– По-моему, это нехорошо.

– Почему, собственно? На людях я буду вести себя безупречно. А ведь только это и важно, разве нет? Над трубой я подниму тот флаг, который укажешь мне ты. Может быть, я буду писать тягучие книги. У меня пальцы чешутся взяться за перо, а в голове пусто: ни сюжетов, ни идей.

– Тогда уж лучше занимайся лошадьми.

– Наверное, ты прав.

Внезапно я уснул. Он ткнул меня локтем, и мои веки с трудом разомкнулись.

– Я еще выпью, – сказал он. – Скоро надо будет что-то сделать.

Я пошарил, нащупывая бутылку.

– Ты человек действия.

– Ты думай. А я буду действовать.

– Не говори глупостей, Джерри.

– Ты не спорь, ты думай.

Он отпил из бутылки. Слишком много отпил. Я осторожно забрал у него бутылку. По его подбородку ползла струйка коньяка. Он перехватил ее пальцем. Я заткнул бутылку пробкой. Передо мной возникло лицо Гленденнинга, и я понял: как бы мы ни думали и ни действовали, верх останется за ним. Внизу под нами послышался шорох. Нервное шарканье по полу, а затем вновь тишина. Пальцы Джерри больно сдавили мне затылок.

– Думай!

Он крепче сжал пальцы. Острые стрелы боли взлетали у меня за ушами.

– Ну, мне представляется…

– Не виляй! Никаких «если» или «но». Алек?

– Что?

– Мне страшно.

– Нет.

– Как так нет? Мне страшно. Я знаю. Просто по запаху чувствую.

– Ты перепутал нас. И говоришь обо мне.

– Что мне делать? Прятаться?

– Нет, это не поможет. Просто оттянет…

– …черный час?

– Именно.

– Ну, так?

– Есть только две возможности.

– Бежать или остаться?

– Именно.

– Ты думаешь ничем не лучше меня.

– Я же всегда это говорил.

– А, кошки-мышки!

– По-моему, тебе следует остаться. Принять последствия…

– Тарарабундей!

– Я знаю, приятного тут мало…

– Но ты бы поступил именно так.

– Наверное. Скажу честно: не знаю. Вполне возможно, что я попробовал бы избежать… уклониться. Но я считаю, что поступил бы в таком случае неправильно.

– А ты замолвишь за меня словечко?

– Конечно. Только голос у меня не очень громкий.

– Ну, а ты кричи.

– И Беннет. Я знаю, он тоже будет за тебя ходатайствовать.

– А, Беннет! Чертов Беннет.

– Почему ты так говоришь?

– Еще один великий английский герой.

– Он просто много болтает. А сердце у него хорошее.

– Это значит только, что он поплачет, когда будет тебя расстреливать.

– А я думал, он тебе нравится.

– Да и нравится. Ну, раз ты так советуешь, я остаюсь. Тут ведь где ни спрячься, либо те, либо другие, а уж взорвут меня.

Внизу кто-то вдруг засмеялся – во сне или нет, понять было невозможно.

– Тебе лучше побыстрее одеться и выбраться отсюда. Иди прямо к майору Гленденнингу. Да. Господи, вызволи нас!

– Я сделал только то, чего не мог не сделать.

– Знаю. Наверное, и со всеми всегда так.

Я вывернулся из его рук и встал. Каждое мое движение, казалось, сотрясало весь дом.

– В тазике есть вода, хоть и грязная. Тебе не мешает умыться. Я подберу, что тебе надеть. Все твои вещи насквозь мокры.

Я чиркнул спичкой и поглядел на него. Он мне улыбнулся. Его глаза ослепительно блеснули. Я зажег лампу, и комната превратилась в зеленую пещеру. Холод был лютый.

– Для чего мне умываться?

– Как хочешь. Но я всегда умываюсь, когда мне предстоит важный разговор.

Джерри перегнулся через край кровати и сплюнул на пол.

– Коньяку.

– С тебя хватит.

– А я говорю – нет.

Бутылка стояла на полу у кровати. Он схватил ее, торопливо вытащил пробку и швырнул в угол. Барабанил дождь, а может быть, где-то били пушки. Он откинулся на кровати и принялся лить коньяк себе в рот. Лицо у него было, как мел, и только чернели круги под запавшими глазами. Страх вынуждал его глотать, глотать, а я мог только стоять и смотреть. Наконец он, сильно размахнувшись, швырнул бутылку в угол вслед за пробкой. Она разбилась о стену с оглушительным звоном. А он разом провалился в сон. Внизу послышались голоса и шаги. Я все еще не мог шевельнуться. Шаги на лестнице. Дверь отворилась, и почтительный голос О’Кифа у меня за спиной:

– Ничего не случилось, сэр?

– Нет.

– Матерь божья!

Его ноги простучали по комнате, и он остановился рядом со мной, тоже впиваясь взглядом в Джерри, распростертого на кровати.

– Он что, ранен, сэр?

– Нет.

– Просто..?

– Вот именно.

Он на цыпочках подошел к самой кровати.

– Бедняга. А как… как… ну… если разрешите вас спросить?

– Просто вошел в дверь. Как вы. Мокрый насквозь. – Почему-то это прозвучало неубедительно, хотя и было чистой правдой.

– У вас есть какой-то план, сэр?

– Нет, О’Киф, боюсь, что нет. Никакого плана.

Он поскреб в затылке.

– По-моему, вам обоим будет лучше, чтоб его тут не видели. – Он с тревогой взглянул на меня. Человек, улавливающий тонкости любой ситуации.

– Я не знаю, что делать.

– Вы бы пошли прогуляться. Его бы надо убрать отсюда, пока не пришел сержант. Вы же понимаете, о чем я. Он человек суровый. Может, я сумею его спрятать, пока он не протрезвеет. И тогда получится, что вы вроде бы ничего не знаете. Совсем ничего. Сделайте удивленные глаза и помалкивайте. Не нужно, чтоб за его глупость и вы отвечали.

– Мне надо будет ходатайствовать за него.

– Это одно, сэр, а пособничество и укрывательство – совсем другое.

Он неуверенно мне улыбнулся.

– Если его найдут здесь, ни вам, ни ему пользы не будет. Вы понимаете?

Я кивнул.

– А раз так, – он поднял с пола мои сапоги и протянул мне, – то и уходите.

Я послушался. Сапоги были сырыми внутри, и мне не сразу удалось их натянуть. Джерри храпел, как человек, которого не гнетут никакие заботы. Я взял шинель и пошел к двери. Мне не хотелось уходить из зеленой пещеры. Мои пальцы уже взялись за дверную ручку, но тут дверь распахнулась, оттолкнув меня, и в комнату вошел сержант Барри. Возможно, он уже некоторое время стоял на лестнице и слушал. Так или иначе, его лицо было непроницаемым, как у китайца.

– А! – Больше он ничего не сказал. Он даже не счел нужным отдать мне честь. Джерри храпел все оглушительнее. Барри отступил за порог, ни на секунду не отводя взгляда от Джерри, чтобы он не исчез, и рявкнул в темноту лестницы.

– Двое сюда! Бегом!

Мы молча прислушивались к шуму внизу. По ступенькам прогремели шаги, и в комнату, чуть не упав, ввалились два солдата с винтовками наизготовку.

– Арестуйте его, – сказал он, кивая на спящего Джерри.

– Мы его нашли вот так, сэр. Мистер Мур как раз шел доложить майору.

Я покраснел. Барри пропустил его слова мимо ушей. Солдаты подхватили Джерри и выволокли из комнаты. Он мотал головой из стороны в сторону, словно протестуя, но глаз не открыл и ничего не сказал.

– Фении, сучье семя, чтоб их! – сказал Барри в никуда. – Думают, что им все с рук сойдет.

Он сгреб мокрую одежду Джерри, сунул ее под мышку и ушел.

Я сел. Меня трясло. Еще секунда, и я упал бы.

– Вот так, – сказал О’Киф. – Неудачно вышло, чтобы не сказать хуже.

– Да, неудачно.

У меня тряслись руки.

– Теперь неприятностей не оберешься.

– Да.

Я весь трясся.

Он нагнулся, взял блошник, еще хранивший тепло Джерри, и закутал мне плечи.

– Сейчас затоплю. А чай внизу вот-вот закипит. Мигом принесу вам кружечку.

Он присел на корточки и начал разгребать в очаге. Тепло Джерри ласкало мне плечи. Я испытывал глубокую благодарность и жалел, что не могу отплатить ему тем же. А больше я ничего не помню, пока меня не пришли звать к майору. Вокруг был уже серый свет, и дым из очага ел мне глаза. Рядом со мной стояла кружка – пустая, если не считать кучки чаинок у той стороны, которая наклонялась к губам. Я причесался. Я должен был сделать хотя бы это.

– Итак, вашего приятеля нашли.

– Он сам вернулся, сэр.

Он поглядел мне прямо в лицо и улыбнулся.

– Не стоит прятаться за слова, мистер Мур.

Из огня вырвался сноп искр, и они секунду тлели на половицах.

– Его нашли при весьма странных обстоятельствах. Даже такой близорукий юнец, как вы, должен был бы это заметить.

Я решил, что разумнее не отвечать.

– Возможно, точнее было бы сказать «тупой»? Э, э?

– Не знаю, сэр.

– Вы правы, Мур. Вы ничего не знаете. И в том числе, что мы на войне. Вы сознаете, что на вас надето?

– Род маскарадного костюма, сэр.

Его лицо побелело. Он схватил со стола стек и подошел ко мне. Он отвел руку назад. Я знал, что сейчас произойдет. Стек ударил меня по правой щеке под самым глазом. Сначала я ничего не почувствовал, а потом, когда меня обожгла боль, начал чихать. Нелепая реакция и явно лишенная хоть какого-то намека на достоинство.

Я чихнул раз пять. По-настоящему. Так, что голова чуть не лопалась. Он положил стек точно на прежнее место, потом сел и выжидал, пока я не перестал чихать.

– Физическое насилие мне неприятно не менее, чем вам, но есть люди, не способные понимать доводов рассудка.

Его сцепленные руки лежали на столе перед ним. Я заметил, что они подрагивают. Мне казалось, что мое лицо опухает – собственно говоря, скосив глаза вниз, я уже различал красный рубец, вздувавшийся с почти зримой быстротой.

– Я думаю, у нас разные взгляды на то, что можно считать доводами рассудка.

– Мне неизвестны ваши взгляды, и они меня совершенно не интересуют. Вы здесь, чтобы сражаться. Чтобы подчиняться моей дисциплине, армейской дисциплине, а это вы последовательно отказывались делать.

Он вздохнул и почесал уголок глаза дрожащим пальцем.

– Мне крайне неприятна мысль об открытом столкновении с одним из моих офицеров. Это подрывает моральный дух. Появляются трещины там, где их прежде не было. Вы слишком испытываете мое терпение.

– Не намеренно. Нет, правда. Но я чувствую, что справедливость…

– Это вас не касается. Обвинения против Кроу очень серьезны.

– На бумаге.

– Совершенно верно. И я, как его командир, представлю рапорт.

– Но он же вам не правится и…

– Вы мне тоже не нравитесь, мистер Мур. Но – я говорю лишнее и должен положиться на вашу сдержанность – через несколько дней начнется наступление. Нечто, о чем никто из вас даже представления не имеет. Оно может изменить ход войны. Или даже выиграть войну. Оно непременно должно увенчаться успехом, а для этого необходимо, чтобы машина действовала идеально.

– Мы люди.

– Не для меня. Не для генерального штаба и не для военного министерства.

– Если бы они смотрели на нас, как на людей, войны, возможно, вообще не было бы.

– Пустопорожние слова, не стоящие дыхания, которое вы на них потратили.

Он встал и подошел к окну. Снаружи его война сотрясала весь мир.

– У меня нет времени, Мур, вести с вами бесцельные мальчишеские споры. Я повторяю: обвинения против Кроу крайне серьезны. Вы ничего изменить не в силах. Что касается вас, то у меня в настоящее время нет желания применять по отношению к вам суровые дисциплинарные меры, но в будущем я колебаться не стану, невзирая на последствия. А теперь идите к своим солдатам.

Мой правый глаз совсем заплыл. Героическая военная рана, даже еще более бесславная, чем грипп Беннета.

– Прежде чем уйти, сэр, я думаю, мне следует кое-что объяснить в отношении рядового Кроу. Видите ли… он… я…

– Возвращайтесь к своим солдатам. Разве я не достаточно ясно дал понять, что не желаю знать больше, чем уже знаю?

Он поднял правую руку и прикрыл глаза. Странно жалобное движение. Мне так и не удалось разобраться, ненавидел я его или уважал. Он действовал на меня совершенно неожиданным образом. Возможно, когда-нибудь я увижу мир с пронзительной ясностью и разберусь в нитях, которые словно бы без конца сплетаются и расплетаются на протяжении всей жизни и всей истории. Вечные повторения.