Текст книги "Далеко ли до Вавилона? Старая шутка"

Автор книги: Дженнифер Джонстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Я уже ел, – сухо сказал Гарри.

– А, да. Может, кусок пирога? Садитесь, пожалуйста. Брайди всегда прячет пирог, но, если только вам хочется, я уж его разыщу. Стакан молока? Очень полезно для здоровья.

– Нэнси…

– У этого кота желтые глаза. Ну, почти желтые. Под цвет шкуры. Желто-рыжие. Правда, удивительно?

– Нэнси…

– Я всегда думала, что желтые глаза бывают только у очень дурных людей, у ведьм. – Она вдруг улыбнулась. – У ворожей. В этом роде. Вы не согласны?

– Нэнси…

– Да сядьте же наконец, Гарри! Вы действуете мне на нервы. Потому я и плету такую чушь.

Она открыла стенной шкаф, достала кусок желтого масла на тарелке.

– Ни слова больше не скажу, пока вы не сядете.

Баночка варенья, нож, тарелка. Она молча выставила все это на стол. Чисто вымытый, выскобленный стол так и сиял, на побелевших досках проступили все прожилки. Кошачий хвост с минуту подрагивал, потом кончик его дернулся, сильно стукнул по столу. Нэнси отрезала ломоть хлеба и села. Руки ее двигались в круге света. А вся она оставалась в тени, почти неразличимая.

Гарри с треском проволок стул по плитам пола и сел напротив нее.

– Почему ты ходишь в черном?

Руки знай делали свое дело.

– Молоденьким девушкам не следует носить черное. Нужно что-нибудь яркое, веселое, нарядное.

– Мне так нравится.

– Черное… ну… нет, конечно, ты и в этом мило выглядишь… но… Мэйв тоже так думает. Она сказала, черный цвет…

– Хотела бы я быть красавицей. – Нэнси откусила хлеба с вареньем, стала жевать. К губам прилипли малиновые капельки. – «Ее красою, объятый пламенем, разрушен Илион». На меньшее я не согласна.

– Ни слова не разберу. Говоришь с полным ртом.

– «Елена нежная, мне поцелуем бессмертье подари»[50]50
  К. Марло (1564–1593), «Трагическая история доктора Фауста», V, 1.


[Закрыть].

– Вечно ты со своим Шекспиром.

Нэнси поглядела на него смеющимися глазами, но смолчала. Продолжала жевать.

– Куда же ты все-таки сбежала?

Она облизнула липкие губы.

– Просто погуляла по берегу. Было такое странное чувство. После дождя стало очень красиво. Тихо. Безгрешно.

– Какое вдруг странное слово!

– Только что пришло в голову. Чистота. Должно быть, это чудесно – почувствовать себя таким… иногда находишь такую, белую косточку. Славную белую-белую гладкую косточку.

Она стала отрезать еще хлеба.

– Я часто думаю, может, человек чувствует себя очищенным после того, как занимался любовью. Чистым-чистым. Наверно, это должно действовать как-то в этом роде. Да?

Через стол она уставила кончик ножа на Гарри. Он с досадой почувствовал, что краснеет.

– Не знаю, – пробормотал он.

– Крошки! – сказала Нэнси.

Намазала хлеб маслом, потом вареньем. Кот, по соображениям, ведомым ему одному, вдруг замурлыкал; если б не это, тишина стала бы угрожающей.

– Я пойду, – сказал наконец Гарри.

Нэнси как будто и не слышала. Слизнула с кончика ножа варенье.

– Вы что же, никогда… никогда… ну..?

Она подалась вперед, так что лицо оказалось на свету, и посмотрела на него с какой-то даже суровостью.

– Вы никогда… ну, сами понимаете?

– Довольно глупостей, – рассердился Гарри. – Я не отвечаю на подобные вопросы.

– Ни с кем не спали? – В голосе злость.

Он поднялся и молча смотрел на нее сверху вниз.

– Непостижимо! Такой взрослый.

– Мэри…

– Да-да, можете ей и про это сказать. Только вы не посмеете. Я все такие слова знаю.

– Дрянь девчонка.

– Неужели вам не любопытно было попробовать? Наверно, вы неправду говорите.

– Мэри следовало отослать тебя в приличную закрытую школу. Мои родители всегда так считали.

Нэнси расхохоталась.

– Порядок, приличия, традиции… – под ее хохот голос Гарри звучал все беспомощней. – Ты знаешь, что я имею в виду.

– Бред сивой кобылы.

– Я ухожу. – Он направился к двери. – Завтра поговоришь с Мэйв… объяснишь… извинишься…

Нэнси не ответила. Она сидела наполовину на свету, наполовину в тени, точно призрак, и кот раскрыл желтые глаза и уставился на Гарри.

– Ты пойдешь, да?

– Мэйв… – Нэнси вздохнула.

– Конечно, пойдешь.

Он явно не был в этом убежден, стоял и смотрел на Нэнси.

– Одно вам скажу, – заявила она. – Я-то к двадцати шести годам это испытаю.

Гарри хлопнул дверью и почти бегом бросился по коридору. Нэнси прислушивалась – по плитам стучали шаги, мчали его прочь.

– Я так хочу, чтобы он меня любил, – сказала она коту. Глупую рыжую зверюгу это ничуть не трогало. – Я плачу. – Нэнси провела пальцем по щеке. – Знаешь, кот, будь я и правда ворожея, я бы его заставила меня полюбить, только это было бы нечестно.

Кот улегся поудобнее и уснул. Нэнси отерла слезы рукавом черного платья, потом поднялась, аккуратно убрала хлеб, варенье и масло по местам. Смахнула крошки со стола в горсть, пошла и кинула в раковину, прежде всего чтоб не соблазнять мышей, а еще чтобы поменьше сердилась Брайди, по утрам она всегда не в духе. Когда погасила свет и вышла из кухни, кошачий хвост дрогнул.

12 августа.

Оглядываясь назад, я думаю – в том, как я себя вела с Гарри, а потом разревелась, виноват тот глоток виски. Меня одолела небывалая усталость, и голова горела. Какой-то чудной был день. Никогда раньше я так близко не видела оружия. Конечно, солдаты ходят с оружием, а некоторые люди вешают его на степу – престранное украшение; и я помню, дядя Габриэл ходил на охоту, но все это меня, в общем, не касалось. А револьвер, который он держал в руке так близко, меня изрядно напугал. Этот человек ничуть на меня не похож; когда он на меня не смотрит, я очень внимательно изучаю его лицо, каждую черточку. Интересно, какой он был в моем возрасте, в конце прошлого века. Да нет, простой здравый смысл подсказывает, что было бы нелепым совпадением встретить собственного отца при таких вот обстоятельствах. А все равно мне интересно. И еще интересно, куда девается вся уверенность, которую чувствуешь, когда молод… он бы сказал – очень молод. Раньше я ни в чем не сомневалась, я столько всего знала. Брайди, когда сильно на меня разозлится, зовет меня мисс Всезнайка. И все это куда-то испаряется, и остаешься ни с чем, будто стоишь на вершине горы и тебя обдувает ледяным ветром. Никакой защиты. Интересно, на других тоже находит такое отчаяние? Тетя Мэри говорит, я слишком занята собой. Отчаяние, одиночество. Гарри вовек ничего такого не почувствует. Наверно, поэтому я его и люблю. Он совершенно не опасный и красивый. Красавец Гарри. Хотела бы я посмотреть, какой он, когда выходит нагишом из воды после купанья, мокрое тело блестит, капли стекают с волос, бегут по лицу, по плечам. Я видела голыми только ребятишек да себя, конечно, это совсем не внушительно. Любопытному нос прищемили, сказала бы тетя Мэри. Тетя Мэри очень часто бывает права.

Назавтра день спозаранку выдался ослепительный. Солнце прокралось под спящие веки Нэнси задолго до семи. Ей слышно было, как затрепыхались под застрехами ласточки, донеслось утреннее воркованье голубя. Трещины над годовой, бегущие по белой штукатурке потолка, сложились в лицо того человека на берегу. Прежде в этих трещинах всегда рисовалась старуха с лейкой, а теперь вместо нее стоял и серьезно смотрел в окно тот человек.

– Вещий знак, – сонно пробормотала Нэнси, в ее возрасте вещим знакам придается огромное значение. Натянула простыню на лицо и заснула опять. А когда примерно через час снова проснулась, птицы распелись вовсю и в трубах журчала вода: тетя Мэри уже приняла ванну. На потолок вернулась старуха, вечно поливающая из лейки неведомо что.

В столовой тетя Мэри аккуратно сложила газету и прислонила ее к кофейнику.

– Доброе утро. – Она чуть приподняла голову, подставила щеку для поцелуя, но глаз от газеты не отвела. Перед нею была таблица скачек, Нэнси в этом ровно ничего не смыслила.

– Почему ты не читаешь последние новости? – Нэнси подсела к столу и принялась чистить апельсин.

– Кофе? – Тетя Мэри положила газету возле своей тарелки. Взяла кофейник и угрожающе нацелила его на чашку Нэнси.

– Пожалуйста.

– В дни скачек я никогда не читаю новости. Все время происходят такие ужасы. – Она вернула кофейник на подставку и опять прислонила к нему газету. – В дни скачек я предпочитаю не портить себе настроение. Очень просто.

Колыхались ветви деревьев, дотянувшиеся уже чуть не до самых окон, отбрасывали на стену переменчивые узоры теней.

В прихожей Брайди постукивала щеткой, выметала вчерашнюю пыль в сад, откуда ее нанесло.

Тетя Мэри каждый раз перед тем, как откусить гренок, накладывала на него самую малость масла и мармелада – она умела проделывать это, не отводя глаз от газеты.

– Некоторые люди говорят, что азартные игры – грех, – сказала Нэнси из желания повредничать.

– А некоторые люди сказали бы, что и сидеть тихо, и дышать – грех. Объяснилась ты с Гарри насчет вчерашнего?

– Вроде да.

– Вежливость – это очень важно. – Тетя Мэри вздохнула. – Наверно, я не слишком хорошо тебя воспитала.

– Глупости. Я прекрасно воспитана. Я не ем горох с ножа, не рыгаю за столом и не говорю потом «Ах, извините». Даже наша Брайди считает, что я не так уж плоха. Просто у меня… ну… свои волнения.

– Я бы хотела, чтобы ты пила кофе с молокой. Черный кофе вреден для сердца.

– Не так-то много мы разговариваем, а?

– Я бы этого не сказала, деточка.

– Мы говорим друг другу разные слова, сотрясаем воздух, но это ведь не разговор. Кто живет под одной крышей, друг с другом почти не разговаривают. Вот ты с кем разговариваешь?

Тетя Мэри, видно, смутилась.

– У меня есть подруги.

– Да знаю я… знаю. У тебя есть подруги по бриджу, и подруги по скачкам, и люди, которых ты знаешь с детства, и всякое такое. Я не об этом. А было тебе хоть раз до зарезу нужно распотрошиться, вытряхнуть все, что жжет внутри?

– Ты говоришь так, будто тебе требуется не друг, а хирург. Вот еще! Молоденьким всегда мерещится, будто у каждого внутри что-то горит и пылает. Это просто воображение. А на самом деле почти все люди живут и хотят жить спокойно, уравновешенно. – Она засмеялась и повторила: – Уравновешенно. – Дотянулась, погладила Нэнси по руке. – Жизнь и так нелегка, незачем ее еще усложнять.

Долгое молчание. Тетя Мэри принялась собирать письма, уже прочитанные и аккуратно вложенные обратно в конверты, разрезальный нож слоновой кости, очешник.

– «Сказала – живи так просто, как травы растут, шурша…»[51]51
  Из стихотворения У.-Б. Йейтса:
Сказала – живи так просто, как травы растут, шурша,Но я был юн, неразумен – и вот слез полна душа.

[Закрыть]

– Да, так. Ты, дорогая моя девочка, еще юна и неразумна.

– А у тебя слез полна душа?

Тетя Мэри поднялась с пачкой писем в руке.

– Я довольна жизнью. Большего никогда не желала.

Теперь она несколько часов будет хлопотать вокруг старика. Поднять его и одеть. Навести чистоту. Накормить завтраком. Потакать ему, успокаивать. Довольна ли она, нет ли, а в напряженном лице сквозит усталость.

– Ты будешь дома, да? Где-то поблизости. Присмотришь за ним?

Нэнси кивнула.

– Не оставляй его долго сидеть на солнце. У него разболится голова.

– Знаю.

– Конечно, знаешь, голубчик. Я суматошная старуха.

Она медленно пошла к двери. В каждом ее движении – неизменное изящество, всегда она подтянутая, держится прямо без видимого усилия. Старомодная она, подумала Нэнси. Я ее люблю, но не хочу сама быть такой. Тетка приостановилась в дверях:

– Ты будешь…

– Да. Буду следить за ним зорким ястребиным оком.

– И потом, надо собрать малину. Всю, детка, не только те ягоды, которые сами бросаются в глаза.

– Я непревзойденная собирательница малины, лучшая в мире.

– Я рассчитываю вернуться к половине седьмого. Ты позаботишься, чтобы он что-то поел за обедом, да?

– Уж что-нибудь я в него впихну.

Нэнси взялась за «Айриш таймс».

Два гражданских лица застрелены близ Навана. Пожар на военных складах в Каррике на реке Шаннон. Человек, выпущенный из тюрьмы, застрелен на дороге неподалеку от Лимерика. Активные действия воинских частей в Дублине, множество арестованных. Известный журналист застрелен часовым. Возобновились бои в Армении. Ужасающее преступление в Голуэе. Леди Уолсингем отбыла из Лондона на Ривьеру. Лорд и леди Килмейн после недельного пребывания в Дублине прибыли в Лондон. На корабле Королевского почтового пароходства среди других пассажиров в Кингстаун прибыли… Нэнси кинула газету на пол. Напечатанное черным по белому, все это выглядит бессмыслицей. Вот была бы я чайкой, подумала она, смотрела бы на все это из прозрачных воздушных высей. Тогда бы можно безнаказанно оставаться равнодушной. Никто бы ничего с тебя не спрашивал. Парить по ветру, смотреть, как безжалостно наползают дома на зелень полей, как дымятся сожженные здания, бесполезными кучками мятого тряпья лежат вдоль дорог убитые, снуют взад-вперед суда Королевского почтового пароходства, как сменяются зима и лето на сером, черном, сине-зеленом вечно беспокойном море и на волнах качаются чайки так же вольно, как плавают по воздуху.

– Ты весь день будешь тут сидеть?

Брайди с грохотом поставила поднос на буфет.

– Ты меня испугала. Просто, я задумалась.

– Поди лучше собери малину, пока дождя нет.

– Сегодня великолепная погода. Никакого дождя не будет.

– Утро ясно, день ненастный, – с мрачной уверенностью изрекла Брайди. – Это ты вчера вечером ела хлеб у меня в кухне?

– Я.

– Крошки.

Единственное слово – маленький гневный взрыв.

– Мне казалось, я все убрала чисто.

– Тебя что, под горкой мало кормили? – Брайди начала собирать посуду на поднос.

– Я там не осталась. Это было ужасно. Я от них удрала. Гуляла по берегу.

– Чего ради такое учудила?

– Порыв души.

Брайди насмешливо фыркнула.

– Порыв? Были бы у нас с твоей тетушкой порывы надавать тебе как следует по попке, когда ты была маленькая, так ты бы теперь не устраивала кругом порывы. Что эти двое теперь о тебе думают?

– Не знаю и знать не хочу.

Брайди грохнула кофейником о поднос.

– Тебе полагается быть настоящей леди. Тебя воспитывали как леди.

– Леди? А что это, в сущности, такое – леди?

– Ты прекрасно знаешь, про что я толкую, а этим Кейси только улицы мести, а ты перед такими людьми тетушку позоришь.

– Все люди просто мужчины и женщины.

– По-твоему, может, оно и так, да только в этих делах надо глубже глядеть, и ты Ее не расстраивай, у Ней без тебя забот по горло.

Брайди всегда говорила про тетю Мэри уважительно – Она и, лишь когда они оказывались лицом к лицу, произносила чуточку ворчливо «мэм».

– Корзинки под малину в кухне на столе.

– Спасибо, – сказала Нэнси.

Брайди взяла с буфета щетку и совок и принялась сметать крошки со стола. Когда она наклонялась и далеко протягивала руки, она потрескивала, как ее же плетеный стул в кухне. Темно-синее платье под мышками у нее выцвело почти добела. От нее вечно пахло белыми мятными леденцами, она с утра до ночи грызла их остатками зубов.

– Пока мечтаешь, дела не сделаешь.

– Да уж наверно.

Нэнси встала и пошла собирать малину.

Неторопливо ползли часы. Брайди не ошиблась: когда Нэнси шла к дому с малиной, на садовой тропинке уже темнели первые дождевые капли. К полудню все затянула серая пелена дождя. Тетя Мэри укатила в долгополом коричневом макинтоше и мягкой кожаной шляпе с обвисшими полями. В таком наряде она походила на гнома, усталого от слишком долгих трудов в подземелье. Она все махала рукой из окна машины, пока не выехала за деревья в конце дорожки.

– Ничего не видно.

Брюзгливая жалоба деда заставила Нэнси вздрогнуть. С тех пор как тетя Мэри, махая на прощанье рукой, укатила прочь, это были его первые слова. Его давно уже устроили в кресле у окна, ноги надежно укутаны пледом, бинокль и панама рядом на столике. Он дремал, бессмысленно бормотал что-то себе под нос, изредка поднимал бинокль и придирчиво осматривал железную дорогу. А потом споет клочок гимна и этим снова себя убаюкает.

– Сейчас не на что смотреть. Только на дождь.

Нэнси встала с дивана, где лежа читала книжку. Перешла комнату и остановилась подле старика. Прядь его белых, очень тонких волос лежит как прилизанная поперек макушки. Пальцы, в которых стиснут бинокль, на вид уже мертвые.

– Там вообще не на что смотреть, дед, только поле да железная дорога.

– Я много чего вижу. Целыми днями тем и занимаюсь. Это отличный бинокль. На редкость. Германский полевой бинокль. Военного образца.

Старик опустил бинокль и не без гордости на него посмотрел.

– Мародерство.

Нэнси присела рядом на корточки, и оба минуту-другую молча смотрели в окно, рябое от дождя.

– Дед, – сказала наконец Нэнси, – ты помнишь Роберта? Моего… ну, словом… Роберта?

– Я эту штуку взял у того малого, из того орудийного окопа. Он был мертвый, да. Африкандишка паршивый. Считается мародерством. Такое не одобряли. Дурной пример и прочее. Помню его лицо, будто вчера, это было. Вот чудно. Лицо вполне порядочного человека. Проклятые дикари эти африкандеры. В конце концов, не взял бы я, так взял бы другой. – Долгое молчание. – Ведь правда?

– Да, наверно.

– Такое не одобряли. Но все так делали. Не похвалялись этим, только и всего.

– Роберт… – подсказала Нэнси.

– Не помню. Очень легко все перепутать.

– Если ты помнишь лицо мертвого бура, так наверняка можешь вспомнить Роберта.

– Если кого-нибудь убьешь, он уж постарается тебе оставить на память свое лицо. Хорош подарочек.

– Ты что же, убил того бура, у которого взял бинокль?

– Наверно, пришлось. Не припомню в точности, как было дело. В конце концов, я ж был солдат. Со мной был молодой парнишка, я ему, помню, тогда сказал – этот, говорю, на вид славный малый. Вот это я помню.

– А он что сказал?

– Может, «Слушаю, сэр». А может, ничего не сказал. Что он особенного мог сказать.

– Ничего, наверно.

– Кто-то когда-то сказал: «Старая шутка смерть, а каждому внове». – Старик вздохнул. – Киплинг, наверно. Или не Киплинг? Такие слова в духе Киплинга. – Он устало поднял к глазам бинокль. – Ничего невозможно разглядеть.

– Тургенев. Вот кто это сказал. Тургенев[52]52
  Несколько измененная цитата из «Отцов и детей», гл. XXVII.


[Закрыть].

Дед то ли не слышал, то ли остался равнодушен. Долго обшаривал взглядом железную дорогу, и поле за нею, и серое, распадающееся дождем небо; потом, к изумлению Нэнси, заявил:

– Всегда не любил русских. Роберт был большевик.

– Да что ты, дед, не может быть!

– Или анархист, или социалист. Какая-то чертовщина в этом роде. Один раз я ему сказал, наверно, говорю, в одну прекрасную ночь ты нас всех спящих перережешь. Что-то в этом роде. Он и ухом не повел. Зубы у него были в пятнах от табака. – Налетел внезапный порыв ветра, и деревья храбро замахали ветвями. – Заметно было только когда он смеялся. Коричневые пятна. Скорей всего от табака.

Он говорил так долго, что, видно, выбился из сил. Голова свесилась на грудь, пальцы разжались, бинокль упал на пол. Нэнси его подобрала. У человека на берегу, у Кассия, на зубах нет коричневых пятен. Это точно, нету. Она осторожно положила бинокль деду на колени. Старческие пальцы и во сне ощупью его искали. Нэнси съежилась на корточках возле спящего, прислушиваясь к его слабому дыханию. Что делать, если он прямо сейчас возьмет и умрет? Вот так, сидя в кресле? Перестанет дышать? В комнате станет совсем-совсем тихо, и тогда она поймет. От одной этой мысли сердце подскочило и застряло в горле. Тетя Мэри вернется после скачек веселая и застанет их тут в тишине. Она тронула руку деда.

– А! – только и сказал он. Поднял бинокль. – «Последняя летняя роза еще цветет…»[53]53
  Томас Мур, из «Ирландских мелодий».


[Закрыть]

– Ох, дед! – сердито пробормотала Нэнси и пошла читать книгу.

Среди дня дождь стал стихать. Наконец проглянуло солнце и на клумбы и лужайку легли черные тени.

Зазвонил колокольчик.

Кто-то дернул медную ручку звонка у парадной двери, и колокольчик заплясал на пружине высоко на стене кухни.

– Это еще кто?

Брайди подняла голову и поверх газеты поглядела на колокольчик.

– Бог его знает.

Нэнси опять уплетала хлеб с вареньем. Будто знала, что больше никогда в жизни хлеб с вареньем не покажутся ей такими вкусными.

Колокольчик опять разразился звоном.

– Кому-то не терпится. – Брайди опять зашуршала газетой перед самым своим носом. Стул под ней уютно затрещал. – У тебя ноги молодые.

– Фу! – Нэнси запихнула в рот остаток хлеба. – Наверняка это кто-нибудь противный или, может, монашки.

Обычно у парадного звонили только те, кто собирал пожертвования на всякую благотворительность;, почти все остальные попросту входили и окликали, есть ли кто дома.

А это пришла Мэйв.

– А, здрасте. – Нэнси покраснела. – Это вы.

– Дождь перестал, и мне захотелось немножко пройтись, вот я и… – Концы желтого шарфа, которым Мэйв повязала волосы, изящно трепетали на ветру. – Просто я подумала, пойду проведаю вас. Лучше ли вам сегодня.

– Просто мне вдруг стало нехорошо. Замутило… как-то голова кружилась… не хотелось затевать суматоху… вот я и… – Нэнси плела что попало и отколупывала пальцем бугорок краски на дверном косяке.

– Вы пошли домой и легли?

– Свежий воздух… вы же знаете, иногда совершенно необходимо подышать свежим воздухом. Я немного погуляла. Но, конечно, прошу извинить. Может быть, зайдете?

Мэйв колебалась.

– А то давайте посидим в саду. Там после дождя так славно пахнет.

– Я ведь ненадолго. Мне надо съездить в город.

Ясное дело, на свиданье с Гарри. Розовые абажуры.

Вино. Они держатся за руки, и над столиком позвякивают браслеты Мэйв.

– Вы уже пили чай?

– От чашечки чая никогда не откажусь. Если вас это не слишком затруднит.

– Нет-нет, – без особого восторга пробормотала Нэнси. – Пройдите кругом. Шезлонги на веранде. Я мигом.

И она побежала по коридору в кухню.

– Чаю не осталось?

– Кто хочет чаю? – спросила Брайди из-за газетного листа.

– Старая дура Мэйв Кейси. «От чашечки чая никогда не откажусь».

– Завари свежего.

– Да я просто долью чайник.

Брайди кинула газету на пол.

Четверо убитых в засаде.

– Приготовь ей чаю, чтоб ей не пришлось рассказывать, что в этом доме гостям подают спитой. И возьми в коробке пирога, если сама уже не уплела весь, стоило мне отвернуться.

– Опять ахи-охи. Подумаешь, принимаем королеву английскую.

Нэнси вытряхнула распаренную заварку в раковину и ополоснула чайник кипятком.

– Надо надеяться, ни королева английская, ни английский король в этот дом век не войдут.

– Глупости, Брайди, сама знаешь, если они когда-нибудь заявятся в Дублин, ты наденешь лучшее платье и побежишь их приветствовать.

Презрительное фырканье.

– Нет уж. Я республиканка.

– Вечно громкие слова. Поскорей чаю, а то вдруг мадемуазель из Армантьера[54]54
  Видимо, имеется в виду возлюбленная французского поэта Гильома де Машо (ок. 1300–1377).


[Закрыть] уберется восвояси.

Брайди извлекла из-под себя журнал, на котором сидела, и принялась перелистывать. Напомнила:

– Сахар не забудь.

– И на что тебе эти журналы. Они только для уборной годятся, читала бы лучше настоящие книги.

– Напиши сама книгу не хуже такого журнала, тогда я ее почитаю. Тут есть очень хорошие истории. В них все правда. И еще вязанье.

– Может, и напишу. – Нэнси поставила на поднос две чашки. – И опишу тебя. Правдивая история Брайди Райан.

– То-то смеху будет.

Девушки уселись в чуть отсыревшие шезлонги по обе стороны столика на ножках кованого железа. От пирога Мэйв отказалась. Положила себе два куска сахару и, не взирая на обычный кухонный чайник и простые чашки, жеманно оттопырила мизинчик. Густо пахло розами с клумб тети Мэри. Окно гостиной было отворено, оттуда опять и опять доносился усталый старческий голос.

– «Век земной быстротечен, близок полночный час…»

– Он все время так?

– Он старый.

– Я знаю… но вот так петь? Все время?

– Мы этого почти не замечаем. – Смутное чувство верности заставило ее солгать.

– Какой роскошный сад! Сколько у вас садовников?

– Ну, понятно, Джимми. – Нэнси постаралась, чтобы это имя прозвучало как первое в длинном списке: Джимми, наш старший садовник…

– Джимми?

– Он уже немножко стареет. Он у нас с четырнадцати лет. Его отец смотрел за лошадьми… невесть сколько лет назад. Джимми никого не слушает, все делает по-своему, но он очень милый. Брайди говорит, у него свои замашки. Не знаю, как бы мы без него обходились.

– Один Джимми?

– И тетя Мэри садовничает. Она это любит. Она знает по имени все цветы и деревья и все их привычки. Я только диву даюсь. Отрежет от чего угодно веточку, крохотный кусочек, воткнет в землю – и оно вырастет.

Мэйв не слушала.

– «В час, когда очи смежатся, дай мне узреть твой крест…»

– Должно быть, сад требует слишком много тяжелой работы. А ведь она не становится моложе.

– Она не старая, – оборвала Нэнси. И подумала, какое у тети Мэри увядшее лицо, а глаза, когда она усталая, становятся блеклые, почти бесцветные, и в такие минуты уже не блестят, не смотрят вызывающе. – Совсем она не старая.

Мэйв поставила чашку на стол; немного красуясь, откинулась на отсыревшем шезлонге, затылком на руки, на переплетенные пальцы и оглядела пологий склон, усаженный розами. Под кустами земля усыпана яркими лепестками; желтые, алые, розовые пятна, разноцветный ковер.

– Я полагаю, ваша тетя вам сказала… – начала Мэйв так небрежно, будто речь о цене пары туфель, – …что мой отец ведет с ней переговоры о… о покупке вашего имения. Я полагаю, вы уже знаете.

Ошеломленная Нэнси молча смотрела на нее.

– …оно приходит в упадок…

– Какое имение? – спросила наконец Нэнси.

– Вот это. Ардмор. Этот дом, вот это… – Мэйв повела рукой на розы.

– Ведет переговоры?

– Да. С вашей тетей. Он хочет благоустроить эту землю. Вам, конечно, об этом уже говорили?

Нэнси засмеялась. Когда не знаешь, что сказать, смейся.

– У него всегда возникают блестящие идеи. Он думает, что это очень подходящее место, будет немало желающих здесь поселиться. Все больше людей переселяются из города. Очень понятно при теперешних беспорядках. Им нужны будут приличные дома и сады. Теннисные площадки и всякое такое. А тут и море, и гольф-клуб, и железной дорогой только полчаса езды… Будут жить приличные люди. Люди образованные – и свободных профессий, и из деловых кругов… Почему вы смеетесь?

По ту сторону поля поднялся на насыпь какой-то человек и зашагал по шпалам. Нэнси перестала смеяться и следила за ним глазами, пытаясь в то же время собраться с мыслями.

– Боюсь, я чего-то не понимаю.

Далекий пешеход скрылся за деревьями.

– Это будет замечательно для всех. Не только для него. Вы, пожалуйста, не думайте… И для вас, для всех. Моему отцу всегда приходят на ум блестящие идеи.

– «Ты един неизменный, милостив будь, Творец».

– Пой. Да, пой, – сказала Нэнси.

– Простите, не поняла?

– Извините, сама не знаю, сорвалось с языка.

– Понимаете, он построит для вашей тети одноэтажный дом где-нибудь под этим холмом, поближе к деревне. Никаких лестниц, ничего такого, это облегчит ей жизнь… ведь она… не становится моложе.

Мэйв разняла руки, сплетенные под головой, и выпрямилась. Начертила на шелковой юбке некий невидимый узор. Тщательно отполированные ногти сверкают и подрезаны аккуратнейшим образом, но коротко, чтобы не мешали играть на рояле. Над клумбами роз затеяли вечернюю игру ласточки, то взмывают ввысь, то проносятся совсем низко, чуть не задевают листья трепетными крыльями.

– А этот дом?.. – Нэнси не удалось договорить.

Мэйв наклонилась, дотронулась до ее коленки.

– Ни о чем не беспокойтесь. Мы его не снесем. Он потребует затрат. Отец не пожалеет денег. Такой дом требует ухода.

– Чарлз Дуайер, эсквайр, родом из графства Корк.

– Я не знала, что у вас есть родня в Корке. Там живет замужняя сестра моего отца.

– Он переселился из Корка в тысяча шестьсот каком-то там году и начал строить этот дом… конечно, тогда все тут было не так, с тех пор над ним много народу мудрило. Просто мне сейчас вспомнился этот Чарлз Дуайер. Тетя Мэри – последняя из рода Дуайер… кроме деда.

– Некому наследовать имя?

– Некому.

– Ну, вот видите… не такая уж будет трагедия. Ведь правда?

– Не такая уж трагедия.

Вдоль стены осторожно прошел рыжий кот и уселся к ним спиной, сонные рыжие глаза следили за полетом ласточек.

– Гарри про все это знает?

Мэйв встала.

– Не взглянете, который час? Мне надо бежать. Я еще должна переодеться. Огромное спасибо за чай. Нет, не провожайте. Я пойду напрямик, полем. – Она посмотрела сверху вниз на Нэнси. – Очень рада, что вы не…

– Нет, у меня тогда немножко закружилась голова. Спасибо, что навестили.

– Непременно приходите как-нибудь на днях. Вместе с тетей. Мы будем рады, Я очень рада буду познакомиться с вами поближе.

– Спасибо…

– Пока.

Мэйв пошла прочь. По ступенькам веранды, по дорожке, вьющейся между клумбами роз, желтый шарф колышется при каждом движении. У калитки, ведущей в поле, обернулась, помахала рукой. Нэнси не стала махать в ответ.

– Почему ты мне раньше не сказала? Как ты могла?

Они сидят у камина в кабинетике, что примыкает к гостиной. Занавески еще не сдвинуты, на фоне черного неба за окном обе видят свои неясные тени.

Тетя Мэри вернулась со скачек веселая, возбужденная несколькими выигрышами, несколькими выпивками и нетребовательным благодушием подруг. Она катала старика в кресле по саду и оживленно болтала – глаза блестят, руки ни минуты не остаются в покое, подчеркивают сказанное, взмахивают для наглядности, отщипывают головки увядших роз, порою ласково поглаживают рукав стариковой куртки. Возможно, такое внимание ему было приятно, но сам он молчал, только раз что-то недовольно промямлил и при этом ткнул трясущимся пальцем в сторону железной дороги. После ужина тетя Мэри увезла его и стала укладывать на ночь. Сидя у камина, Нэнси слушала, как она что-то приговаривает, то громче, то потише, иногда вдруг негромко засмеется. Славные, хорошо знакомые вечерние звуки, каждый самый малый шумок внятен, у каждого свой смысл. Наконец тетушка вернулась в комнату и притворила дверь.

– Тра-ля-ля!

Она прошла в угол, к столику с бутылками и бокалами, налила себе солидную порцию виски, и тут, прямо на глазах, лицо ее обмякло, сбежал румянец недавнего оживления, она подсела к камину и откинула голову на спинку кресла.

– Как ты могла?

Тетя Мэри, сдвинув брови, поглядела на опустевший бокал.

– Голубчик…

Она медленно поднялась, пошла и налила себе еще.

– …наверно, не хотела тебя тревожить… чтобы ты предавалась невеселым мыслям о… о том, с чем все равно ничего не поделаешь.

– Так, значит, это fait accompli?[55]55
  Уже решено (букв. совершившийся факт, фр.).


[Закрыть] – Они сидят в этой комнате, а она, может быть, уже чужая?

– Нет… – Тетя Мэри покачала головой. – Я все еще ворочаю это в уме на все лады. Прингл мне советует. Я все собиралась тебе сказать прежде, чем…

– А что он тебе советует?

– Быть благоразумной, детка. Мистер Прингл очень благоразумный человек. Боюсь, благоразумнее всего…

– Что?

– Продать. Боюсь, что так.

– Это невозможно.

Тетя Мэри улыбнулась.

– Надо же как-то сводить концы с концами.

Долгое молчание.

– Наши дела так плохи?

– У меня… н-ну… словом, суть в том, что пять человек, считая Джимми, а мы не можем сбросить Джимми со счета, живут на деньги, которых больше нет. Наши доходы куда меньше расходов. Мистер Прингл все мне объяснил. Понимаешь, с тех пор, как погиб Габриэл… Наверно, надо было что-то предпринять раньше.

Она отпила из бокала и не сразу проглотила виски, а подержала во рту. Нэнси смотрела, как дрогнуло ее горло, когда она наконец глотнула.