Текст книги "Далеко ли до Вавилона? Старая шутка"

Автор книги: Дженнифер Джонстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Получилось вроде той, знаешь, истории с людьми, за которыми гонится волчья стая, они кидали волкам одно за другим, что было в санях, а потом уже нечего стало кидать. Я все время что-то продавала. Глупо, конечно. Теперь продавать уже нечего. – Она вздохнула. – Я никогда не умела смотреть правде в глаза. Габриэл бы ничего этого не допустил. Он-то был такой деловой, находчивый. А я нет. Когда-то казалось, это не понадобится… Наверно, все-таки нам еще повезло, было что продавать. Я не понимала, в каком мы положении. Нет, надо смотреть правде в глаза. Необходимо.

Нэнси встала, отошла к окну. Тьма за окном угнетала; ни минуты больше нет сил смотреть на отражения, будто в зеркало. Она задернула занавеси.

– Пожалуй, если бы я об этом подумала тридцать лет назад или хотя бы двадцать, я сумела бы справиться… найти какой-то выход… не просто плыть по течению. Хотя все уладится. Важно только одно – что будет с людьми. С дедушкой, и с Брайди, и с беднягой Джимми. Для них все уладится. А ты еще молода. Для тебя это всего лишь маленькая неприятность. Ты не станешь долго огорчаться, ведь у тебя еще столько всего впереди. Твоя жизнь только начинается. Может быть, эта история даже помешает тебе самой натворить кучу таких же глупых ошибок.

– А этот дом нам нельзя сохранить?

– У нас будет свой домик. Славный старый домик.

– Мэйв сказала, он для тебя построит новый, одноэтажный.

Тетя Мэри засмеялась.

– Не будь дурочкой. У нас будет домик где-нибудь на холме, чтоб видно было море и, если можно, эта треклятая железная дорога. Надо же деду на что-то смотреть в свой паршивый бинокль. А ты обоснуешься в Дублине и станешь к нам приезжать на субботу и воскресенье.

Она уже все продумала.

– Я только надеюсь… – она провела пальцем по краю бокала, и он отозвался тоненькой протяжной песенкой, долгим замирающим звоном, – …надеюсь, они не станут слишком спешить… понимаешь… ему будет не хватать поездов… и вообще. Не хочу я лишить его привычных удобств. – Она улыбнулась. – Никаких лишений. Должно быть, ему бы лучше просто… Ненавижу эти мысли.

– Это ужасно, когда становишься взрослой?

Взрыв смеха.

– Не знаю, голубчик. Со мной этого так и не случилось. Разве что вот теперь я взрослею.

– Никогда ты не отвечаешь, когда тебя спрашивают о важном.

– Стараюсь не сбивать тебя с толку.

– Но можно же нам тут остаться? Продать землю и по-прежнему жить в доме?

Тетя Мэри чуть вздрогнула, протянула руку к огню.

– Нет, нет. Вряд ли из этого что-нибудь получится. Опять полумеры. И хватит с меня… ох, не знаю даже, как это назвать… может быть, глупейшая гордыня, но не хочу я смотреть, как нас со всех сторон начнут теснить чужие дома и теннисные площадки. И чтоб из-за белых занавесок за нами кто-то следил и осуждал, что мы запихиваем пыль под ковер и окна протираем только снизу. Может, я и неправильно думаю, но так уж я устроена. Словом, они покупают все сразу, и дом тоже. Подозреваю, что они хотят сами здесь жить.

– Вон что!

– На него уже сто лет ни гроша не потрачено. Я только рада буду, что о нем позаботятся, он этого заслуживает. А у тебя все наладится. Обещаю тебе.

Камин тихонько урчал, в его темной глубине дрожал гибкий синеватый язычок пламени.

– Что я могу сделать? – после долгого молчания вдруг спросила Нэнси. – Я хочу знать, может быть, я хоть что-то могу сделать?

– Нет-нет. – От виски и от усталости голос тети Мэри звучал теперь невнятно. Она слабо хихикнула и вдруг зачастила такой скороговоркой, будто не хотела, чтобы Нэнси ее расслышала: – Да. Конечно. Да. Все меняется. Должно быть, ты и сама понимаешь. Думаю, оно и к лучшему, только я-то едва ли буду знать наверняка. Перемены требуют времени. И человек тоже должен меняться. Это очень важно. Надо двигаться вперед, запасаться новыми силами. Не просто плыть по течению, как я всю жизнь плыла. Твой дед уже мертвец, и я тоже умираю. – Она подняла руку, не давая Нэнси вставить слово. – Да я и не жила никогда. Просто была довольна, спокойна, и почти всю жизнь от меня не было никакой пользы. Есть великая истина, ее всегда нужно помнить: ничего не надо бояться. С годами учишься это понимать. Мы живем в вечном страхе. Мы бываем отвратительно жестокими друг к другу, мы друг друга не понимаем – и все это из-за страха. И все наши ужасные ошибки – от страха. – Она снова хихикнула. – Наверно, я совсем пьяная.

– Есть немножко.

– Невелика важность. Брайди на меня рассердится. Когда она утром приносит мне чай, она уж непременно увидит, если я выпила лишнее, и прищелкнет языком, и посмотрит сурово.

– Она возненавидит новый дом.

– Домик.

– Домик. Все равно возненавидит.

– Она скоро привыкнет. Уютно, удобно, все под рукой. Она станет другим человеком. На склоне лет мы с ней будем посиживать у камелька, читать и играть в карты. И тут же этот мрачный кот.

– Какая скука.

– Ничего подобного. Весь свет пускай сходит с ума, а мы будем себе сидеть и потихоньку о нем рассуждать, и поставим иногда на какую-нибудь лошадку, и спать будем, и вспоминать разное. Нам с Брайди есть много о чем повспоминать вместе. Нет, право, я должна пойти лечь или уж выпить еще.

Последний еще державшийся кусок торфа рухнул на рдеющие в золе искорки.

– Я думаю, лучше лечь, – сказала Нэнси.

13 августа.

Я мечтаю – вот бы ветер подхватил наш старый дом, и закружил, и понес, как несет чаек. И опустил бы тихонько где-то на берегу моря, и чтоб был поблизости ипподром – тете Мэри ездить на скачки, и поодаль тянулась бы железная дорога, а на ней полно блестящих паровозов, и товарные поезда, и пассажирские, и стрелки, семафоры, запасные пути, всякая всячина – чтобы деду хорошо видно в бинокль. Чтобы ему полное удовольствие на последние дни или на годы, уж как получится. Никаких тревог, никаких печалей, просто вот такое чудо. Глупая мечта. А я, как дитя малое, все еще тешусь глупыми мечтами. Прямо вижу, как здесь станут жить. Брайди, конечно, скажет, до чего миленькая парочка. Он приведет дом в самолучший вид, она будет играть в гостиной на своем белом рояле, и они вовек не заметят, что по углам прячутся наши горестные тени. Да нет, у них все углы будут слишком чистенькие и светлые, теням да привидениям там будет неуютно. И ничего не останется ни от мамы, ни от дяди Габриэла, ни от девчонки, которая столько лет сидела на верхней ступеньке лестницы и так и не подхватила геморроя. Когда-то в конюшне стояли лошади, и дядя Габриэл дважды в неделю выезжал на охоту, и конюх был, следил за сбруей и начищал до блеска великолепные сапожки. Пахло седельной мазью и конским навозом. Теперь седла валяются, облезлые, в сыром чулане со всей прочей сбруей. Печка в углу никогда не топится, птицы роняют мелкие ветки в холодный дымоход, и этот мусор выпадает из топки на пол. Хотя иногда еще слышно – вдруг попятится лошадь, застучит подковами по камню, тихонько заржет. Это, конечно, когда на тебя найдет такой стих. Я всегда трусила. Помню, какая-нибудь лошадь вскинет голову, шагнет в мою сторону, а у меня сердце так и подпрыгнет. Конюха звали Мартин. Он все тер и тер их щеткой, начищал, наглаживал, бока так и лоснились, и всегда насвистывал сквозь зубы. Прислонится, бывало, головой к теплой лошадиной шее и, не переставая насвистывать, краешком губ поцелует. Теперь он в Англии, в тюрьме. Его схватили после налета на казармы где-то поблизости от Корка. Он как будто был ранен и не мог бежать. Что-то в этом роде.

Из них выйдет миленькая парочка. Наверно, такую, как я, он никогда бы не полюбил, будь я даже на пять лет старше. Она такая вся с иголочки, такая изысканная, прямо совершенство, и она не будет по-настоящему ласкова с ним, а он, скорей всего, этого и не заметит. Они оба соизволят милостиво принять все дары, какие может поднести наш мир. Это не преступление. Наверно, преступление, когда хочешь все кругом хоть немного перетряхнуть. Ох, господи, не дай мне вовсе впасть в ничтожество и сделай, – пожалуйста, так, чтобы я перестала грызть ногти! Аминь.

Ночью опять поднялся ветер, и на утро сад замусорили обломленные сучки и крутящиеся листья. Нэнси мысленно увидела берег, захламленный выкинутыми волной водорослями и плавником. Разведу костер, подумала она. И сказала:

– Отличный денек для прогулки. Буду гулять долго-долго. Захвачу фруктов. К обеду не вернусь.

– Мм-м!

– Дождя ведь не будет, как по-твоему?

– Мм-м!

– В такой день можно отшагать не знаю сколько миль.

Тетя Мэри так и не выглянула из-за газеты.

– Скажи Брайди, что уходишь.

Она развела костер примерно в полумиле от хижины, на полпути между купальней монахинь и косой. Кроме двух бананов и яблока, прихватила с собой две газеты и коробок спичек. Лист за листом скомкала газеты – скомкала «светские новости», спортивные страницы, рекламы овсяных хлопьев Уайта, мужских и дамских непромокаемых плащей фирмы Дж.-У. Элвери и К^о, натурального китайского чая Роб. Робертса и недельной распродажи в обувном магазине Клири, бюллетени фондовой биржи, парламентские отчеты и последние новости. Нагромоздила на все это гору плавника и поднесла спичку. Костер мигом разгорелся, и она сидела и смотрела, как вьется по ветру дым, – интересно, видит ли его в бинокль дед, может быть, вместе с этим дымом в мыслях у него поднялись и вьются какие-то новые воспоминания? Под конец, когда от костра осталась лишь кучка дотлевающих углей, она съела бананы и пошла вдоль воды к хижине. И вдруг заметила, что идет рядом с цепочкой чьих-то чужих следов. Отпечатки мужских башмаков. В песке глубокие вмятины от каблуков, подошвы рубчатые – полоски крест-накрест. Нэнси остановилась, оглянулась. Следы спустились от железной дороги. Вели по песку напрямик, знали, куда идти. Рядом не рыскала никакая собака. Просто прошел одинокий путник. Следы свернули вправо и исчезли среди гранитных глыб. Исчезли, как отрезало. Нэнси старательно поискала, не осталось ли хоть малейшего признака, но ничего не нашла. А когда выпрямилась, увидела своего знакомца Кассия, он стоял возле каменной глыбы и смотрел на нее.

– Что-нибудь потеряли?

– Это ведь не ваши следы? – Нэнси махнула рукой назад, на берег. – У вас башмаки не такие.

– Браво, Шерлок Холмс!

Она покраснела.

– Сюда кто-то приходил?

Он кивнул.

– И сейчас… сейчас?.. – Она озиралась по сторонам.

– Нет. Идите сюда. Холодно. Войдемте.

Молча пошли к хижине.

– Рассердились? – спросил он у порога. Отворил перед Нэнси дверь и посторонился, пропуская ее. – Уйдемте от ветра.

– Так неосторожно. Он оставил следы. По всему берегу.

– Здесь следов нет.

– Какой-то мужчина. Я не позволяла вам принимать посетителей. Не хочу я, чтобы толпы народу заявлялись в мое…

Он постоял минуту, глядя на нее, потом сел, прислонился спиной к стене. Достал из кармана фляжку, вытащил пробку.

– Это был связной. Только и всего. Сюда он не заходил. Мы встретились там, среди скал. Я его ждал. Он передал мне несколько важных слов и немного виски. Выпейте глоток, и не надо сердиться.

Он протянул ей фляжку. Нэнси покачала головой.

– В тот раз, когда я у вас пила виски, оно прескверно на меня подействовало. И вообще молодым леди в моем возрасте не полагается пить виски.

Он рассмеялся. Потянулся к полке над головой, достал кружку. Осторожно налил из фляжки на донышко и протянул кружку Нэнси.

– Ну, вот, самая что ни на есть ледистая молодая леди может спокойно выпить такую малость.

Нэнси приняла кружку.

– Извините, что я сердилась.

– Подите сюда и сядьте. Надо полагать, это вы подавали дымовые сигналы?

– Обожаю костры. Тетя Мэри говорит, дым убийственно вреден.

– Я думаю, понадобился бы дым поистине исполинского костра, чтобы убить человека. Ну-ка, глотните. И скажите, как вам это понравится.

И сам отпил из горлышка.

Нэнси осторожно пригубила.

– Вкусно. Совсем не такое, как в тот раз.

– Это особенный сорт. Не каждый день отведаешь такого виски. Только когда является посланец богов.

– Посланцы богов не оставляют на песке таких большущих следов. А этот сорт и называется по-особенному?

– Шотландское виски. Лучший напиток на свете. При моем образе жизни. В некотором роде скитальческом. Если ведешь жизнь более оседлую, тогда… ничто не сравнится с кларетом… с добрым старым кларетом.

Нэнси засмеялась.

– Вы забавный.

– Я, знаете ли, не только тем весь век занимался, что ел бананы из бумажного кулька.

– А я, знаете, пари держу, что дед видел на рельсах вашего посланца богов. Дед почти все замечает. Он вечно твердит, будто видит каких-то людей, только мы на него внимания не обращаем. Он все время бормочет, иногда ерунду, но не всегда, только нам неохота разбираться. У вас есть пожилые родственники?

– Дорогая моя Нэнси, я давным-давно порвал все родственные узы. Предпочитаю странствовать налегке.

– И вам не одиноко?

Он покачал головой и опять немного отпил из фляжки. Закупорил ее и положил возле себя на пол.

– Сейчас в моей жизни нет места подобным чувствам. Может быть, когда я стану бесполезным… как знать… может быть, тогда мне и станет одиноко. Вон чайка на крыше не чувствует одиночества. Глаза у нее как кремни.

– Когда вы сделаетесь бесполезным, вам можно будет сидеть в кресле и думать про всех, кого вы поубивали.

– Послушайте, молодая особа…

– Извините. Я не то хотела сказать.

– То самое. Я не чувствую вины за то, что я делаю и как думаю, так что не воображайте, будто вы можете воззвать к тому, что считаете лучшей стороной моего «я». Есть на свете люди бессердечные, без стыда и совести, они способны на все, лишь бы мир оставался таким, как это им выгодно. Они не желают никаких перемен. Они разрушают и уничтожают… стремлении… надежды. Должен же человек хотя бы на что-то надеяться.

– Но убивать…

– Ваш дедушка тоже ведь был убийцей, – мягко сказал Кассий, – но никто из-за этого не отпускает шпилек по его адресу. Отнюдь. Он получил медали и пенсию. А между тем он убивал даже не для того, чтобы защитить родину, как раз наоборот. Он отнимал чужую землю, других людей лишал родины. Создавал империю для старушки с колпаком на голове, похожим на чехол для чайника. А будь ваш дед помоложе, он бы, скорее всего, сейчас где-нибудь на этой дороге убивал своих соотечественников, разрушал их мечту. И все же…

– Нет, нет… ничего подобного!..

– …и все же он милый несносный старичок, он что-то бормочет и напевает и, вероятно, умрет в своей кровати, как оно и полагается каждому человеку, и кое-кто о нем поплачет.

– У меня все в голове перепуталось. Меня за это надо презирать?

Он откинулся к стене и захохотал. Нэнси смотрела на него и думала – а может быть, и у него в голове почти такая же путаница? У слепых и поводыри всегда слепые.

– Простите, что я смеюсь, – сказал он наконец. – Вас совершенно не за что презирать. Можете мне поверить.

– Тетя Мэри продает наш дом.

– Вот как!

Нэнси впилась в него глазами. Улыбка его медленно слиняла, хмурый взгляд обратился в прошлое, к рощам и тропинкам, и солнечным зайчикам на ковре в гостиной и на полированном дереве добротной мебели. Давние дни, давние лица. С минуту он крутил неуверенными пальцами колпачок фляжки.

– Да. Пожалуй, рано или поздно этого было не миновать. Вам все равно пришлось бы на это пойти.

– Едва ли я до этого бы додумалась. Тетя Мэри гораздо практичнее меня.

– А кому?..

– Построят дома, – объяснила Нэнси. – Целую кучу. Шикарные дома. Это ведь… ну… так близко от города. Поездом…

– Итак, дорогая моя, вам тоже подвернется случай странствовать налегке.

– Вот уж не стремлюсь.

Он наконец открутил колпачок и хлебнул из горлышка.

– Трусиха!

– Нет, не трусиха. Просто мне хочется, чтобы все оставалось по-прежнему…

– Трусиха!

– Да, я трусиха.

За стеной на берег внезапно с шумом обрушилась волна.

– Поднимается ветер. – Нэнси не знала, что бы еще сказать.

– Прошлой ночью хижину чуть не смело. Нас с этой чайкой унесло бы на северный полюс.

– Я думала, вы мне посочувствуете.

– Ну нет, не дождетесь. Все на свете непременно должно меняться. Это пустые выдумки, будто с переменой теряется то, что по-настоящему ценно. Это неправда. Наступающий год всегда будет лучше прошедшего. У вас впереди целый огромный мир, черт возьми. Кто-то снял с ваших плеч то, что было бы только тяжким бременем, а вы еще жаждете сочувствия. О господи!

– Я люблю эти места.

– Просто вы ничего другого не знаете. Море здесь холодное, берег каменистый, всю зиму дует восточный ветер. Чем раньше вы отсюда выберетесь, тем лучше. Ваша разумная тетушка выбрасывает вас из гнездышка – так иные птицы поступают с птенцами. Вон из гнезда – и либо лети, либо падай. Из-за вас я чувствую себя старым стариком. Я почти уже не помню, что это такое, когда тебе восемнадцать. Я ездил на охоту не реже двух раз в педелю и не смел заговаривать с хорошенькими девушками, которых встречал по вечерам в гостях. Среди этих девушек была и ваша тетя.

– Она была хорошенькая?

– Да, только язычок слишком был острый, если мне память не изменяет. А вот вы перестаньте грызть ногти. Мерзкая привычка. Подумайте, что случилось с Венерой Милосской.

Нэнси покраснела, сжала кулачки, пряча следы преступления.

– Вы злой!

– Ничуть. Всякий уважающий себя отец сказал бы то же самое своей дочке.

– А у вас есть дети?

Он покачал головой.

– Ничем не обременен. Был когда-то женат, но едва жена получше меня узнала, я ей разонравился. Все это случилось, когда я был моложе.

– Почему вы ей разонравились?

– Любопытному нос прищемили.

– А все-таки?

– Наверно, потому, что, когда мы поженились, я был некто с положением. Мог всякому назвать свое имя и адрес. Даже носил с собой в кармане такие маленькие карточки и повсюду их оставлял – пускай люди знают, что я существую. Жене это нравилось. У меня был дом в Лондоне. Это ей тоже нравилось. Видное положение, почти что на верху всей кучи. Она была уж так воспитана – все время ждала от жизни только удовольствий. И ушла к тому, кто мог предоставить ей жизнь более приятную, чем я. После пяти лет брака я стал для нее только помехой.

– Она была красивая?

– Да, пожалуй. Красивое лицо и красивое тело.

– Это ведь важно, правда?

Он чуть усмехнулся, так тревожно она это спросила.

– Тоже своего рода бремя. Женщина способна годы жизни потратить, тараща глаза на других женщин и гадая – а вдруг они красивей ее. Годами смотрит на себя в зеркало, с опаской разглаживает кожу под глазами. Я наблюдал за женой. Поначалу мне казалось, это очаровательно… а потом… – Он пожал плечами. – Просто еще одна обуза.

– Ну, не знаю, – только и сказала Нэнси.

Она встала. Он зорко следил – вот она выпрямляется после того, как долго сидела скорчившись на полу. Рукам и ногам ее, так же как мыслям, неспокойно оттого, что она взрослеет. Минутами в ее движениях сквозит какое-то хмурое изящество – и вдруг, будто испугавшись скрытого в них очарования, она как нарочно разрушает это словно бы ложное впечатление какой-нибудь неуклюжестью. Он со страхом ощутил, что растроган ее неискушенностью. И опять наскоро глотнул виски. Проклятое пойло, без него не обойтись, но если продолжать в том же духе, его ненадолго хватит. Нэнси стояла и смотрела на него сверху вниз. Как всегда, когда они оказывались вместе, ее пугало, что у него такое смертельно усталое лицо.

– Будут приходить еще связные? – спросила она.

– Нет. Этот единственный. Очень скоро я отсюда уйду. Я только его и ждал.

– Не пойму, то ли относиться к вам серьезно, то ли нет.

– Я к вам отношусь вполне серьезно.

– Да ну вас!

Нэнси распахнула дверь. Под короткими яростными порывами ветра низко, над самой землей несло песок и мелкую гальку, на миг эти вихорьки опадали и вновь, крутясь, бежали по берегу.

– Вам что-нибудь нужно? – спросила Нэнси, стоя к нему спиной и глядя на море.

– Вы бываете иногда в городе?

– Могу съездить.

Она обернулась и посмотрела на него. Казалось, в хижине сгустилась тьма, человек в ней почти призрак, недвижно сидит на полу, одно колено торчком. Только живо блеснули глаза.

– А если бы я попросил вас кое-что передать?

Из-за поворота возник дневной уиклоусский поезд и покатил над ними по насыпи. Ветром с моря швыряло над полями дым и искры. Хорошо бы дед не спал, полюбовался.

– Да, – сказала она, когда грохот укатился дальше по рельсам. – Я передам.

– Наверняка?

– Да.

– Завтра утром встретимся на линии. Возле моста. В десять.

– Я и сюда могу прийти.

– Возле моста.

– Ладно.

– Спасибо. И ни о чем не беспокойтесь.

– Хорошо. – Она неловко махнула ему рукой. – Ну, что ж…

– До свиданья, Нэнси.

– До свиданья.

Она закрыла его там, в темноте, и взобралась на насыпь. Искры угасли в траве, дым еще висел меж деревьями.

Когда Нэнси подошла к дому, обе мисс Брэйбезон отпили с тетей Мэри чай и уже готовились уходить.

– Привет! – закричала высокая мисс Брэйбезон, вскинула руку и неистово замахала.

Маленькая мисс Брэйбезон – она была совсем-совсем маленькая – попросту протянула руку.

Нэнси пожала протянутую руку.

– Добрый вечер.

– Мы только что вернулись из Марселя. Вот и подумали, заглянем к Мэри, скажем, что благополучно прибыли. Она уж и не надеялась опять нас увидеть.

– Из-под Марселя. Мы были не в самом Марселе. Прескверная вонючая дыра.

Высокая мисс Брэйбезон подошла к своему «даймлеру» и потрепала его по капоту, словно лошадь по холке.

– Поэтому мы так загорели. – Маленькая мисс Брэйбезон подтянула кверху рукав и показала Нэнси руку.

– Изумительно! – сказала Нэнси.

– Камарг. Бой быков и всякое такое. Ужасно волнующее зрелище. И там необыкновенно жаркий ветер. Жаркий. Надо же!

Нэнси подумала – кажется, высокая мисс Брэйбезон сейчас угостит свою машину яблоком.

– И наш милый старый рыдванчик вел себя истинным джентльменом. Правда, Джорджи?

Маленькая мисс Брэйбезон кивнула.

– В следующий раз Мэри должна поехать с нами. Непременно, Мэри. Это совершенно безопасно. Мы ведь тебе говорили, это совершенно безопасно.

– Там видно будет, – сказала тетя Мэри.

– Он даже не поперхнулся французским бензином. – Высокая мисс напоследок похлопала машину по капоту и оглядела Нэнси с головы до ног.

– Ты выросла.

– Конечно, она выросла, – заметила маленькая сестра. – Такой возраст.

– Чепуха, некоторые перестают расти в тринадцать лет. Ты уже стала одного роста с Мэри.

– У Силии это пунктик – кто какого роста.

– Твоя мама была невысокая…

– Во Франции ее принимали за un monsieur Anglais…[56]56
  За англичанина, за мужчину (фр.).


[Закрыть] Прямо со смеху покатились, когда поняли, что она женщина.

– …правду говоря, она была по колено муравью. А отец твой был высокий. Настоящий рослый мужчина. Пожалуй, ты пошла в него.

– Тирим-пам-пам! – Маленькая мисс Брэйбезон, пританцовывая, направилась к машине.

– Непременно как-нибудь расскажите Нэнси про ваши приключения, – сказала тетя Мэри.

– И в милого старого генерала.

– Да.

– Он душенька. Мне так жаль, что сегодня нам нельзя было его повидать.

– Он слишком выбивается из колеи, если гости приходят среди дня.

– Мы как-нибудь придем к ужину. Это можно?

– Будет очень мило.

– В субботу после скачек?

– Прекрасно.

Высокая мисс Брэйбезон наклонилась над капотом автомобиля.

– Дорогая… да ну же, Джорджи, садись, довольно тебе канителиться… мы тебе еще не рассказали? На днях шиннеры[57]57
  Т. е. шинфейнеры.


[Закрыть] хотели украсть нашу машину.

Лицо у тети Мэри стало испуганное.

– Силия, дорогая…

– Дело было вечером, назавтра после возвращения из Франции, мы приоделись и поехали ужинать к Пилкингтонам… ехали проселочной дорогой на Раундвуд. А они перегородили дорогу своей повозкой, и нам пришлось остановиться, и тут они выскочили из канавы и давай махать на нас пистолетами…

– Я завизжала, – самодовольно вставила Джорджи.

– А ты что же?

– Лица у них у всех были обмотаны шарфами, и один говорит… надо признать, очень вежливо… Извините, пожалуйста, мисс, но нам нужна ваша машина…

– Представляешь? – вставила Джорджи.

– Дорогая моя, я просто протянула руку, дернула шарф книзу – и кто же это, по-твоему, был? Томми Рок, сын наших арендаторов. Я и говорю ему, только тронь этот автомобиль, ВОТ ЭТОТ, пальцем, и я скажу твоей матери, чем ты у нее за спиной занимаешься, и она отделает ремнем твою бунтовщицкую задницу.

Тетя Мэри засмеялась.

– Храбрая ты женщина, Силия! А дальше что было?

– И уберите повозку с дороги, говорю. Мы уже и так опаздываем к ужину.

– И они послушались, – вставила Джорджи. – Представляешь?

– Спасибо, говорю им, очень вежливо говорю. Хватайте любой другой автомобиль… любой… хоть «моррис»… но не ЭТОТ. Могли бы и сами понимать. Он у нас вроде любимой собаки. А Томми отвечает: «Прошу прощенья, мисс, мы думали, ваша машина еще во Франции». Ну, и мы поехали своей дорогой. Не знаю, достали они другую машину или нет, и зачем она им понадобилась, не слыхала. Уж наверно для какой-нибудь зловредной каверзы.

– Правда, потрясающе?

– А в полицию вы заявили?

– Что за глупости, Мэри, дорогая. У мальчишек были бы неприятности.

Силия в последний раз ласково погладила капот и вскочила на свое место за рулем.

– Мы заедем за тобой в субботу. В этой самой тележке. В прошлый раз, когда мы ездили в Карэ в твоей машине, меня совсем скрючило.

Она натянула перчатки, старательно разгладила каждую морщинку на пальцах.

– Машина Мэри не виновата, что у тебя такие длинные ноги.

– Вздор!

Силия нажала на стартер, и «даймлер» затрясся.

– Ах ты моя умница!

Она высунула голову в окошко и сказала, понизив голос, насколько сумела:

– Как бы ты ни поступила, Мэри, дорогая, не огорчайся. Все уладится. В субботу мы у вас ужинаем; не забудь предупредить Брайди. До свиданья, Нэнси, береги тетю.

Она надавила сигнальный рожок, и он негромко отозвался – ему бы заржать, а он урчит, как тигр, подумала Нэнси, – и они умчались, вздымая вихрь песка с дымом пополам.

– Ф-фу! – выдохнула Нэнси.

– Она правит этой штукой, точно почтовым дилижансом. – Тетя Мэри все еще махала рукой вслед подругам. – Я им рассказала про…

– Мм-м!

– В конце концов, мы с ними знакомы всю жизнь.

– Не представляю, неужели они когда-то были детьми.

– Вот я и подумала, следует им сказать…

Вошли в дом. Уже в прихожей до них донеслось негромкое пение деда. Интересно, мой отец и вправду был очень высокий? – подумала Нэнси.

– …я бы им раньше сказала, если бы они не уехали. Спросила бы совета… похоже, у них найдется для нас свободный домик. Великолепно, правда? Возле Ларэ. Его уже несколько лет никто не арендовал, там нужно все покрасить и привести в порядок.

– Пожалуй, я завтра съезжу в город. Тебе что-нибудь нужно?

– Меня прямо в дрожь бросало от одной мысли – искать приличное жилье. Конечно, будет далеко от моря, но мы привыкнем…

– Это ты, Мэри?

– Я поеду двухчасовым поездом.

– Иду, голубчик, иду… и от железной дороги тоже далековато, но придется дедушке найти что-нибудь другое, на что смотреть в бинокль. У Брайди в той стороне родня. Похоже…

– Мэри!

– …что лучше не придумаешь. Как по-твоему?

– Да. Нужно что-нибудь в городе?

– Пожалуй, зайди в библиотеку, детка. Сейчас, папа. Сию минуту.

Она скрылась в гостиной.

Нэнси взбежала по лестнице к себе и выглянула из окна. Увиделось: по отлогому склону холма разбросаны в полях опрятные домики, цветочные клумбы, беседки, оплетенные вьющимися розами, каменные горки, там и сям затейливый павильончик; на воровке, протянутой в укромном уголке, развевается сохнущее белье, на посыпанных песком подъездных дорожках ждут автомобили; высокие, аккуратно подстриженные живые изгороди – ни один непослушный сучок не торчит – надежно охраняют всех и каждого от соседского глаза. Будут еще и теннисные площадки, и огороды, и солнцу велено будет светить без передышки.

Если мой отец был выше высокой мисс Брэйбезон, он, наверно, и правда был высоченный. Не человек, а небоскреб. Выше Кассия с берега. Выше Гарри.

– Ого-го!

Выше господина Де Валеры – она видела его фотографии; стоит на разных трибунах, голова и плечи возвышаются над всеми вокруг.

– Ого-го!

Комок земли ударил в стену возле Нэнси и разбился, осыпав подоконник и ее руки.

– Ой!

– Ты похожа на Рапунцель, когда она склоняется из окна башни, только волосы у тебя коротки.

Внизу на дорожке стоит Гарри.

– Здравствуйте. А по-моему, это очень глупая история, ведь пока у нее отросли бы такие длинные волосы, ей было бы уже сто лет. И ему тоже. Дряхлые старики, им уже не до свиданий.

– Волшебство. Там было волшебство. А теперь, если ты очнулась от своих неведомых грез, пойдем-ка искупаемся. Я не прочь искупаться.

– Он бы стоял у подножья башни и плакал, бедняга, и жалел, что зря потратил свою жизнь, столько ждал, пока у нее отрастут такие волосы… Ох, избави меня боже дожить до глубокой старости!

– Нэнси, проснись. Идешь ты купаться или не идешь?

– Это вы мне?

– Не дури. Пойдем искупаемся.

– А как же Мэйв?

– Она только что от парикмахера. Мы с ней приехали одним поездом.

Нэнси со стуком захлопнула окно.

От парикмахера, скажите на милость! Она сдернула с вешалки на двери полотенце и купальник и сбежала по лестнице.

– Я же знал, что ты пойдешь, – брюзгливо сказал Гарри.

Надо быть поосторожнее, не то он, пожалуй, опять перестанет с ней разговаривать. Нэнси взяла его под руку и свела с веранды.

– Искупаться я всегда готова. Только мы замерзнем. Ветер прямо с моря.

– Деточка, – окликнула из окна тетя Мэри.

Нэнси помахала ей полотенцем.

– Я живо, искупнусь и назад.

– Не опоздай к ужину. Здравствуй, Гарри.

– Здравствуйте, Мэри. Она не опоздает, я обещаю. Мы недолго. Окунемся разок – и все. Один разок.

– Не разгуливай в мокром купальнике, детка. Ветер восточный.

– Ахи, охи, суматохи, – сказала Нэнси. – Делай то, не делай сего. Я же не дура.

– Ты бываешь не слишком рассудительна.

– Вы уже говорили, зрелости не хватает.

– Правильно.

– Ну, так вот что я вам скажу. Я намерена скоро дозреть. Я уже решила. Я думаю… ну… первым делом избавляюсь от своей невинности, это ужасная обуза, и потом вступаю в республиканскую партию. Как вам нравится такой план?

Она искоса глянула на Гарри. Лицо у него сердитое.

– Тебе следует задать хорошую порку.

Он высвободил руку и решительно зашагал впереди нее вниз по косогору.

– Шуток не понимаете? Ни одной?

– Мне неприятны шутки в дурном вкусе. Особенно от такой девчонки. Ты сама не понимаешь, что говоришь.

– А которая в дурном вкусе – про невинность или про республиканскую партию?

– Не знаю, как я еще тебя терплю.

Нэнси бегом догнала его и опять взяла под руку.

– А я знаю. Потому что я вас люблю и в глубине души вы довольны и польщены. Вам приятно видеть огонь восторга, пылающий в моем взоре.

– Чушь!

Он засмеялся и локтем прижал ее руку.

– Ну и язычок у тебя, Нэнси. А мне, вероятно, не хватает чувства юмора. Мне всегда это говорили.

– Правда, будет изумительно, когда все это поло превратится в «прелестные загородные резиденции»?

Гарри не ответил.

– Наверно, сейчас мы шагаем, – Нэнси пошла широким шагом, – по чьей-то бесценной розовой клумбе и топчем новый сорт желто-розовых чайных роз. И в ноги нам впиваются шипы. Или… – она отпустила руку Гарри и кинулась бегом, – …бежим через столовую и насмерть перепугали горничную, которая накрывает стол к ужину и уголком фартучка перетирает стаканы. Ух! Извините! – Она как вкопанная остановилась перед Гарри: – Зажмурьтесь, будьте паинькой, мы застигли мадам в ванной. Нечем прикрыться, кроме губки. – Нэнси перелезла через калитку на дорогу. Гарри остановился и смотрел на нее.