Текст книги "Рыцари света, рыцари тьмы"

Автор книги: Джек Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)

Один только Гуг де Пайен был глух к всеобщему ликованию. Он никуда не уходил, но не обмолвился ни с кем ни единым словом, держась поодаль от остальных собратьев. Сен-Клер неприметно и со все возрастающим беспокойством наблюдал за магистром, замечая, что тот видит происходящее в галереях, но не делает ни малейшей попытки разделить радость со всеми.

Наконец, когда старший наставник направился к выходу в чертог, Сен-Клер пошел следом, держась в темноте на почтительном расстоянии и с тревогой ожидая, что магистр, чего доброго, лишится сознания от переизбытка чувств или более серьезной немощи.

К счастью, ничего подобного не случилось. Де Пайен уселся на пол, подальше от алтарных факелов, и погрузился в молчание. Монахи один за другим покидали чертог; поднявшись наверх в корзинах, они разошлись по своим кельям. Проводив взглядом последнего из них, магистр встал на ноги и направился туда, где еще лился слабый свет нескольких уцелевших головней – ко входу в галереи. У самой лестницы он вдруг остановился и позвал:

– Стефан, пойдем со мной в крипту.[27]27
  Крипта – в первые времена христианства часовня в катакомбах, служившая для погребения святых и мучеников, а также для богослужений.


[Закрыть]

Сен-Клер спустился за ним и застал магистра в ожидании на пороге черно-белой залы. Оба постояли, сдвинувшись плечом к плечу и вглядываясь в сумрачные глубины галереи. Затем де Пайен опустился на колени и положил ладони на мраморные плиты: одну – на черную, другую – на белую.

– Смотри, Стефан, – произнес он, вперив глаза в пол. – Здесь, в этой зале, вся моя жизнь. Черная и белая. Это цвета нашего ордена – тьма и свет, жизнь и смерть, неведение и всезнание… Не только на полу, у нас под ногами, но и повсюду, во всем, что бы мы ни совершали.

Де Пайен тихо поднялся и еще постоял, уронив руки, а затем медленно двинулся вперед, озираясь и оглядываясь, так что он не столько шел, сколько оборачивался вокруг себя.

– Ты не можешь себе представить, друг мой, как долго я ждал этого дня – ждал, что он когда-нибудь настанет, хотя вовсе не был уверен, что это выполнимо и возможно. С тех самых пор, как я вступил в орден Воскрешения, я посвятил всего себя его делу, его учениям, вопреки всем доводам уповая на то, что не ошибся жестоко в своем выборе, не выставил себя глупцом. Ведь нет ничего – вернее, тогда не было, что могло явить все в истинном свете. А теперь есть. Мы нашли доказательство, и Господь даровал нам знание. Допрежь ничто не отличало нас от христиан, жестоко обманутых в своих чаяниях и слепо верующих в любви и покорности. Я же полагался на наставления ордена, но были моменты, когда я был готов отчаяться… и усомниться в нашей правоте. Сегодняшний день все изменил, и обретенная истина нахлынула на меня с такой силой, что несколько часов подряд я боялся вымолвить и слово или же приблизиться к моим собратьям. Где тут ковчег?

Ошеломленный Сен-Клер тем не менее почтительно произнес:

– Разве вы не видели его? Вон он там, прямо за вами, за занавесом…

– Пойдем же со мной.

Они подошли к портьере. Де Пайен неспешно отвел ее в сторону и надолго застыл в безмолвии, пораженный великолепием золотого сундука. Затем он медленно опустился на колени и нерешительно простер вперед руку. Казалось, сейчас он дотянется до круглой золотой скобы, в которую вдет поручень, дотронется до самого ковчега – но магистр только вздохнул, снова опустил руку и обернулся к Сен-Клеру. Молодой рыцарь ничуть не удивился, заметив, что по щекам наставника стекают потоки слез. Сам он тоже чувствовал, как в горле у него сжался ком, и, не будучи вправе уйти, Стефан поспешил хотя бы отвести взгляд. Гуг де Пайен, впрочем, ничуть не стыдился своих слез – он шумно вздохнул и обратился к собрату:

– Я не достоин… и никто не достоин прикасаться к обители Господа – Бога Моисея и Авраама, Иисуса и Мухаммеда; я же не сомневаюсь, что этот ковчег был – и остается – Его обителью. Вот Он восседает пред нами – живой и неколебимый. Сегодня весь мир изменился, Стефан Сен-Клер, и каждый человек в нем – тоже. Я разом постарел… Не то чтобы я чувствую приближение смерти или что силы покинули меня – но я вдруг ощутил свой возраст, и ты, мой друг, тоже его почувствуешь. Верно, мне скоро придется ехать во Францию – там теперь начнутся дела, а тебя с братией я оставлю на брата Годфрея, который будет наставлять вас вместо меня. С этого дня ваша жизнь будет совершенно иной – благодаря нашему великому открытию. А! Погляди, Господь Сил велит нам идти спать! – Пламя трех оставшихся в зале факелов мигало и убывало на глазах. – Скорее, Стефан, возьми вон там еще одну целую заготовку и зажги ее, пока не поздно. А теперь пора отправляться на боковую: завтра нам много всего предстоит.

ГЛАВА 10

В день бракосочетания принцессы Алисы Иерусалимской и принца Боэмунда Антиохийского два человека поднялись еще до рассвета и с раннего утра отправились по своим делам. Надо сказать, оба они воспринимали предстоящее торжество несколько иначе, чем прочие жители королевства.

Монаха Стефана Сен-Клера из общины бедных ратников воинства Христова ничуть не интересовало ни само событие, ни помпа, с которой оно было обставлено: свадьба или иное государственное мероприятие не могли привлечь его, поскольку его голова была занята более важными делами. Меж тем епископ Одо Фонтенблоский, состоявший в свите свадебной процессии, вынашивал совершенно особые планы, которые собирался осуществить после церемонии, во время большого приема гостей и следующего за ним свадебного пира. В его намерения входило воспользоваться той редчайшей возможностью, что сейчас подвернулась ему. В тот день оба они даже не вспоминали друг о друге, слишком поглощенные собственными заботами.

Свадебная церемония прошла со всевозможной пышностью; с тех пор как король Балдуин вступил на престол, Святая земля не знала столь великолепного празднества. Алиса не претендовала на право первородства, то есть не могла наследовать королевский трон – все знали, что эта честь достанется ее старшей сестре Мелисенде. Однако Алисе выпало на долю первой расстаться с отцом: король Иерусалимский удачно выдавал ее замуж за молодого Боэмунда, будущего правителя Антиохийского принципата – партия весьма выгодная для обеих сторон.

Мессу отслужил патриарх-архиепископ, и торжественные песнопения сводного монашеского хора во славу молодых растрогали многочисленную паству до слез. Во время богослужения король Балдуин гордо восседал рядом со своей супругой Морфией, блиставшей иноземной армянской красотой. Монарху незачем было клонить голову долу: в настоящее время королевству ничто не угрожало, оно процветало и богатело, а новоиспеченный удалой зять обещал стать сильным и верным союзником в защите северных границ государства против турок, которые совершали постоянные набеги с восточной стороны. Со времен падения Иерусалима, то есть уже около двух десятилетий подряд, турки-сельджуки более не являлись крупной военной силой, хотя и не перестали представлять угрозу для королевской власти.

Размышляя об этом, Балдуин в глубине души чувствовал досадное беспокойство, и виной тому было донесение, полученное им накануне. В нем значилось, что из Сирии надвигаются новые силы, не имеющие ничего общего с турками. Слово «сарацины» мало что говорило королю – он раньше слышал, что так называют неверных, живущих где-то там, за тридевять земель, но даже не думал придавать этим сведениям сколько-нибудь серьезного значения. Теперь, судя по донесениям осведомителей, в бескрайних сирийских пустынях, прямо у его границ кишели орды мусульманских воителей, называвших себя сарацинами, – лишнее свидетельство того, что котел тамошних исламистских группировок и течений по-прежнему бурлил вовсю.

Балдуин уже прикидывал, чего будет стоить собрать его вечно рассредоточенное и изнемогающее под гнетом налогов войско, как вдруг осторожный кашель рядом напомнил королю, где он находится. Он увидел, как густые клубы ладана, поднимающиеся из кадильниц, окутывают врачующуюся пару, стоявшую у центрального алтаря. Последовав примеру остальных, Балдуин встал, поддержал жену под локоть и глубоко вздохнул, а затем вместе со всеми пропел во здравие молодых Те Deum.[28]28
  Те Deum – благодарственная молитва, исполняемая в конце богослужения.


[Закрыть]

* * *

Немного времени спустя, выполнив все возложенные на него формальности по отношению к королю и патриарху, епископ Одо Фонтенблоский отстранился от общей массы гостей и со стороны наблюдал, как королевская процессия покидает церковь, направляясь во дворец, где в главной зале будет проходить свадебный пир. Неожиданно его внимание привлек в высшей степени нежелательный персонаж – доносчик Грегорио бочком пробирался к нему, украдкой, но весьма многозначительно поглядывая на епископа. Когда шпион наконец подошел вплотную и остановился, ожидая расспросов, Одо, нахмурившись, даже не стал скрывать своей досады:

– Ты сошел с ума! Как ты посмел в открытую подойти ко мне? Я просил даже не приближаться, если только я сам за тобой не пошлю!

Человечек, по своему обыкновению, казалось, вовсе не заметил епископского гнева. Он лишь скривил лицо, склонил голову набок и как-то неопределенно пошевелил плечами:

– Но вы велели прийти к вам тотчас же, как только я раздобуду доказательства виновности монахов, что живут в храмовых конюшнях.

– Ты добыл их? – опешил Одо.

– Можно сказать, – снова двинул плечами лазутчик. – Они говорили о сокровищах, которые отрыли в основании храма.

– В основании… чего? Храма? Ты не ошибся?

– Жизнью клянусь. Один из их сержантов, которому я хорошо приплачиваю за его чуткие уши, подслушал беседу двух монахов о сокровищах. Они отыскали золото и драгоценности, а также коллекцию манускриптов.

Одо отвернулся, предоставив шпиону любоваться собственной спиной, а сам принялся лихорадочно взвешивать сроки и возможности. Ввечеру у него было назначено любовное свидание, столь давно ожидаемое и условленное со всей тщательностью, – с молоденькой мусульманкой Аруной, дочерью шейха Фахра ад-Камиля. Епископу ни за что не хотелось откладывать встречу: все родственники девушки, и особенно мужчины, были сейчас здесь, во дворце, на свадьбе Алисы и принца Антиохийского, что давало священнику великолепную возможность без помех усладить себя юными прелестями Аруны, не подвергаясь вечному унизительному страху быть застигнутым врасплох и убитым на месте. Одо заранее устранился от празднества под благовидным предлогом особого патриаршего поручения, отговорившись также тем, что он выдерживает последний день двухнедельного поста, наложенного на себя в виде епитимьи.

Неожиданное вмешательство хоть и расстраивало слегка его планы, зато знаменовало новый поворот событий, обещавший блестящие – да что там, невероятные, неограниченные! – возможности обогащения. Прибыль в чистом золоте и драгоценностях… Алиса задурманила себе голову, носясь со своим выгодным браком; она собиралась уехать из Иерусалима тотчас, как сюда прибудет ее молодой жених Боэмунд. Никаких сомнений нет, что она теперь и думать забыла о каких-то вредоносных монахах и их подземных делишках. Если же в донесении Грегорио есть хоть крупица правды, то самые дерзкие ожидания Одо могут претвориться в жизнь, поскольку ни у кого больше нет сведений о зарытом кладе – большом или малом. Если он сейчас поторопится, не забывая про здравомыслие и осторожность, то будет готов к решительным действиям сразу, как только Алиса благополучно отбудет из Иерусалима. Тогда он явится к королю осененным славой героем и заодно приберет к рукам немалую долю найденных сокровищ, чтоб распорядиться ими по собственному усмотрению.

При допущении, что сведения точны и соответствуют действительности, размышлял Одо, нужно будет вызвать рыцарей-монахов на встречу с патриархом, там же изобличить их и взять под стражу. Король непременно затеет дознание, а Грегорио тем временем быстренько проведет в подземельях небольшой досмотр. Этот пройдоха-шпион смыслит в том, как половчее обделать все дело в обмен на обещанный ему изрядный куш – часть сокровищ, которые обнаружатся там до прихода королевских казначеев. Размер вознаграждения они еще обсудят, но Одо заранее не собирался соглашаться менее чем на половину общей доли клада, а Грегорио… Что ж, он всего лишь хилое ничтожество и вряд ли доживет до раздела драгоценного имущества.

Священник порывисто обернулся и увидел, что Грегорио терпеливо таращится на него. Они остались одни: все гости давно отправились во дворец.

– Пойдем же, мне надо снять облачение. Поговорим, пока я переодеваюсь. Иди за мной.

* * *

– Как зовут сержанта, которому ты приплачиваешь?

Они уже пришли в личные покои епископа, и Одо начал снимать с себя парадные одежды. Человечек ответил со смешком:

– Его зовут Джакомо Версаче. Лучше наушника не сыщешь. Я сам внедрил его в ряды братьев-сержантов – давным-давно, когда мы только начинали следить за этими монахами. С тех пор он живет в общине, и ему вполне можно доверять. Это он тогда нашел брата Стефана, то есть рыцаря Сен-Клера, после похищения.

– Он и вправду столь надежен?

– Для меня – да, хотя такой отзыв для вас, вероятно, мало значит. Но, если вы спрашиваете, можно ли ему верить, я скажу – да, вполне. Уверяю вас, Джакомо теперь свой в общине; он принадлежит к той редкой породе людей – для соглядатая незаменимой – что обладают талантом невидимки. Его никто не замечает, а он меж тем постоянно трется возле монахов – скромный трудяга с ушками на макушке. Тех двух братьев, чьи разговоры о сокровище он и подслушал, зовут Сент-Аньян и Гондемар. Версаче как раз оказался в конюшнях – по чистой случайности. Когда рыцари вошли, он тихонько сидел среди тюков сена, поэтому они решили, что никого больше рядом нет. Он своими ушами слышал, как они беседовали о сундуках с золотыми и серебряными монетами, о ларцах с драгоценностями, целую тысячу лет хранившихся в подземных коридорах внутри горы, в основании храма. Они рассуждали, что смогут пустить эти сокровища на покупку оружия и снаряжения… и лошадей. Версаче разобрал все до мелочей. Он не спешил покидать свое укрытие даже тогда, когда они уже совершенно точно ушли: ему больше года пришлось выгадывать эту удачу, и он не собирался по глупости ставить себя под удар. Впрочем, выбравшись из конюшен, он немедленно пришел прямо ко мне.

– Ты вознаградил его?

– Да, тем, что имел. Много дать я ему не мог, но на кувшин вина наберется. За последствия пития я не опасаюсь, потому что достаточно знаю Джакомо – он еще скрытней, чем даже я. Так или иначе, я пообещал впоследствии одарить его куда более щедро.

– Надо, чтобы ты потом показал его мне… Полагаю, он знать не знает, что ты служишь у меня?

– А зачем ему знать? Он работает на меня, и оплачивать его труды – моя забота. А больше ничего его и не интересует.

– Вот и отлично. А теперь перейдем к тем двум монахам… Как ты их называл?

– Арчибальд Сен-Аньян и Гондемар. У второго только имя.

– Запиши их: там, на столе, найдешь перо и чернильницу.

Пока шпион выводил на клочке бумаги имена рыцарей, Одо накинул на себя дорожную мантию с простым и неприметным орнаментом. В таком виде епископ мог спокойно пройтись по улицам города, не привлекая к себе лишнего внимания и даже не будучи узнанным. Он взял со стола записку, запечатлел в памяти ее содержимое, а затем сложил листок и спрятал его под чернильный прибор.

– Теперь возвращайся к себе и поговори еще раз с этим Версаче, только на этот раз расспроси его как можно тщательнее, выуди у него все подробности услышанного, а особенно – касающиеся коридоров в основании храма. Как монахи проникли в те подземелья? Это меня интересует в первую очередь, но не вздумай показать твоему приятелю, насколько это важно. Конечно, не годится мне наставлять тебя в твоем ремесле, но все же не заходи дальше простого любопытства. Внимательно слушай его и все запоминай дословно.

– Но ведь нам известно, как они туда проникли, разве нет? Через колодец, точнее, ход, который они начали рыть несколько лет назад.

– Может, и так, – усмехнулся Одо. – Тогда они уверяли, что долбят в скале кельи, но держу пари, что они прорыли гораздо дальше и глубже, чем можно ожидать. Что ж, поглядим, а пока я хотел бы еще раз удостовериться, что лазутчик Версаче ничего не утаил. Через три дня приходи ко мне снова, и я дам тебе окончательные указания по этому поводу. Пока же я могу обещать, что, если все пойдет как ожидалось, мы с тобой поделим значительную долю того клада. Я приглашу монахов к патриарху и, пока они будут на приеме, доложу об их делишках королю. Изменников, конечно, возьмут под стражу, а ты тем временем спустишься в подземелье и отыщешь место, где у них хранятся сокровища, возьмешь столько, сколько сможешь унести, и припрячешь – так, чтобы никто другой не обнаружил. Я же вместе с королевскими стражниками приду туда следом, и мы вместе покажем королю остатки клада – ручаюсь, он будет весьма рад убедиться в моей преданности. Когда сокровища будут изъяты и схлынет вся суета, мы спокойно поделим нашу долю. Ты согласен?

Человечек внимательно поглядел в глаза Одо и насмешливо приподнял одну бровь:

– Конечно, согласен, мессир епископ.

– Значит, так тому и быть. Постарайся же выцедить из твоего наушника Версаче все до капли. Теперь ступай и не забудь, что я жду тебя через три дня.

Одо проводил шпиона взглядом и еще некоторое время постоял в глубоком раздумье. Затем он прошел к шкафчику, где хранились епископские облачения, и достал оттуда легкую накидку грязно-бурого цвета. Накинув ее на плечи, священник стал пробираться к выходу из здания, стараясь избегнуть встречи с кем бы то ни было. Оказавшись на улице, он осмотрелся по сторонам и быстрыми шагами пересек главную въездную дорогу, а затем поспешно углубился в один из многочисленных проулков между зданиями.

Священник стремительно продвигался вперед, надвинув на лицо капюшон накидки из опасения быть узнанным, но с каждым шагом, по мере того как он удалялся от дворцовых пределов и погружался в городской лабиринт, смешиваясь с толпой, его уверенность все возрастала. Одо держал путь к домику, загодя снятому для него принцессой Алисой через неизвестного и неболтливого посредника. Строение располагалось на окраине, недалеко от восточной стены, но на значительном расстоянии от главных городских врат, что обеспечивало встречам известную долю скрытности, несмотря на явный франкский облик епископа. В Иерусалиме к тому моменту проживало немало ференги, и местное население давно привыкло мириться с их соседством. Зачастую солдаты по тем или иным причинам обеспечивали себе отдельное жилище помимо положенного им казарменного барака – в основном, чтобы встречаться с женщинами.

Таким образом, возможность быть застигнутым здесь врасплох была для Одо совершенно ничтожной, особенно из-за его непритязательного вида. Ему хотелось поскорее прибыть на место и там предаться столь желанным плотским утехам. Из-за всей этой суматохи, уже с месяц будоражившей Иерусалим ввиду скорого прибытия принца Антиохийского, епископ целых двенадцать дней был лишен возможности видеть Аруну, прекрасную и порочную девушку-ребенка, окончательно вскружившую ему голову. Даже теперь, после четырех месяцев наслаждений, намного превосходивших те, что он некогда испытывал со сладострастной принцессой Алисой, Одо все еще диву давался заботливости своей бывшей любовницы. Она была о нем столь высокого мнения, что, во-первых, нашла вместо себя достойную замену, а во-вторых, обеспечила укромное местечко, где он мог продолжать свою тайную и в высшей степени опасную связь с юной арабкой.

Сейчас, все тщательно взвесив и обдумав, епископ признал, что должен поблагодарить принцессу также и за негаданную возможность завладеть этим свалившимся на голову кладом. Если бы не Алиса, он ни за что не обратил бы внимания ни на монахов возле храма, ни на их раскопки.

Тщеславию Одо также весьма льстила мысль, что принцесса, решив порвать с ним, могла просто прогнать его, лишив всех прежних удовольствий и предоставив принимать ее прихоть, как ему заблагорассудится. То, что она так не поступила – наоборот, терпела значительные издержки, обеспечивая его чувственному аппетиту богатую пищу, еще больше убеждало священника в его мужской неотразимости. Взамен утерянных радостей и расположения принцессы он получил внимание пленительной Аруны – удивительного подарка, полученного из рук самой Алисы. Подобные мысли с течением времени становились все слаще для епископского самолюбия.

Предвкушая уже недалекие чувственные услады, Одо почувствовал страстное возбуждение и ускорил шаг. Этот Грегорио задержал его дольше, чем следовало, и священник втайне негодовал на несвоевременное появление шпиона, хотя при мысли об открывающихся для него отныне возможностях по его телу пробегала приятная дрожь. Впереди уже замаячил узенький проулок, ведущий к заветному домику, как вдруг невдалеке епископ заметил чей-то силуэт. Рослый франк в полном боевом облачении, в белой полотняной накидке, из-под которой проглядывала начищенная песком до блеска кольчуга, направлялся как раз в его сторону.

Это вмешательство было сколь неожиданным, столь и нежелательным. Белые плащи монахов-рыцарей за последние годы часто появлялись на улицах Иерусалима, хотя община по-прежнему насчитывала всего девять братьев. По упругой поступи приближающегося человека Одо сразу признал в нем самого молодого члена ордена бедных ратников – Сен-Клера, прозывавшегося братом Стефаном. Никто из общины не знал епископа в лицо столь хорошо, как он.

Выругавшись про себя, священник, впрочем, скоро успокоился, убедившись, что рыцарь, кажется, гуляет в одиночестве, будто бы предаваясь мечтаниям, устремив невидящий взор куда-то вдаль и ни на что не обращая внимания. Почувствовав, как екнуло в груди сердце, Одо поспешил свернуть в тупичок и успел вовремя разминуться с Сен-Клером.