Текст книги "Рыцари света, рыцари тьмы"
Автор книги: Джек Уайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)
Пристроившийся слева Сент-Омер откликнулся:
– Конечно. Они могли пристать к этому каравану. Вон Россаль – я узнаю его даже с такого расстояния, а двое рядом с ним, должно быть, де Гондемар и де Биссо. Кто другие – не знаю. А почему, собственно, они…
Он умолк на полуслове, поскольку из-за выдающегося отрога скалы в полулье от них показалась еще одна стремительная кавалькада. Ответа на вопрос уже не требовалось, и Гуг спешно рассчитывал скорость, время и расстояние.
– Разбойники захватят пилигримов раньше, чем мы проделаем половину пути, – подытожил он, – но если двинемся прямо сейчас, то можем еще отвлечь их. Вы с нами?
Послышались хорошо знакомый скрежет вынимаемых из ножен мечей, стуки и шлепки по шлемам, которые всадники поспешно водружали себе на головы. Сам Гуг де Пайен уже успел пришпорить коня и пригнуться в седле, метя длинным копьем в сторону неприятелей, которые теперь приблизились настолько, что он смог их сосчитать. Налетчиков было пятнадцать или шестнадцать – точнее Гуг пока не разглядел – более чем достаточно, чтобы одолеть группу из семи всадников. Тем не менее разбойники никогда не отличались дисциплинированностью и не лезли на рожон, если у них не было явного перевеса, поэтому де Пайен надеялся, что подкрепление из восьми воинов устрашит нападавших.
Его расчет оказался верен: бандиты уже подобрались к группе паломников, меж тем как Гуг со своими тяжеловооруженными товарищами были еще на значительном расстоянии и не представляли для них серьезной угрозы. Зато сам вид спешащего на выручку путникам подкрепления смутил налетчиков, и семеро всадников умело воспользовались минутой их нерешительности. Они немедленно выстроились фронтом и врубились в середину разбойничьей шайки, расколов ее на две части. Двое бандитов остались неподвижно лежать на земле.
Оценив обстановку, разбойники развернули коней, пытаясь воссоединиться и повторить попытку нападения на безоружных пилигримов, но их будущие жертвы теперь не были беспомощными: спешащая на выручку кавалькада из восьми всадников успела покрыть половину из намеченного расстояния, и события стали развиваться с неимоверной быстротой. Уже слышен был лязг доспехов франкских рыцарей, восседавших на боевых конях, и налетчики в мгновение ока сообразили, что их численный перевес обратился в ничто. Окончательно разделившись, они кинулись наутек, уповая на то, что франки не пустятся за ними в погоню и дадут улизнуть.
Однако де Пайен не собирался давать мародерам возможность уйти безнаказанными. Кровь его взыграла, он натянул поводья и рванулся вслед за разбойниками, угадав, что семь его товарищей мчатся за ним, не отставая. Но он не мог даже предположить, что другие семеро также присоединились к ним и образовали кавалькаду из пятнадцати рыцарей и слуг. Удирающий враг, видя этот грозный клинообразный отряд, не мог более думать ни о чем, кроме собственного спасения.
Проскакав более одного лье, де Пайен сообразил, что почти стемнело и легко снаряженные разбойники заманивают их все дальше в глубь пустыни. Там кочевники-бандиты намеревались вновь обрести недавно утраченное преимущество.
Гуг неохотно осадил коня и направил отряд обратно к городу, который к этому времени давно скрылся из вида. Настроение у всех было приподнятое; ликование, охватившее друзей при встрече и усиленное приключением и погоней, долго не рассеивалось. Направляясь к Иерусалиму, они оживленно беседовали.
Среди семерки и вправду оказались Гондемар, Россаль и Биссо, а четверо других были Гугу незнакомы. Двое из них были рыцарями, а двое других – оруженосцами. Хотя незнакомцы номинально подчинялись королю Балдуину Второму, в Иерусалим они прибыли в качестве гостей, приехав по службе из древнего укрепленного города Кесарии. Друзья Гуга примкнули к ним три дня назад, решив, что вместе путешествовать легче и безопаснее, поскольку только очень самонадеянная и хорошо организованная банда решится напасть на отряд из семи тяжело вооруженных франков. В последний день пути они нагнали группу пилигримов и сопровождали их до того момента, когда почувствовали преследование. Оказалось, что отряд Гуга заметил разбойников почти одновременно с ними.
Когда всадники достигли места стычки, никого из паломников там уже не осталось, и неудивительно: когда подоспела подмога, путники были вблизи городских стен и вполне могли дойти до Иерусалима самостоятельно. Очевидно, они не стали ждать в темноте возвращения спасителей только затем, чтобы выразить им свою благодарность, а сочли более разумным найти себе приют до наступления ночи – тем более что де Пайен со товарищи погнались за бандитами на свой страх и риск. Разбойники вполне могли расправиться с его отрядом и вернуться за упущенной добычей.
Один из кесарийских рыцарей – тот, что помоложе – возмущался, что разбойники осмелились приблизиться к самим городским стенам: он всего два года провел в Заморье, но никогда не был в Иерусалиме. Этот молодой задира по имени Антуан – де Пайен так и не запомнил его фамилии – распалялся гневом, простительным по его юности и неопытности. Он рвал и метал, мол, дисциплина в самом центре и сердце королевства разболталась так, что наглый неприятель, не задумываясь, того и гляди перелезет через иерусалимские стены. Де Пайен и его спутники молча выслушивали эти поношения, переглядываясь друг с другом, то и дело кривясь и хмурясь, но ни один из них не решался разочаровать неискушенного в здешних делах рыцаря и приоткрыть ему глаза на истинное положение вещей касательно охраны Иерусалима.
Конец этого дня – как мало ни осталось от него после того, как семеро друзей устроились в гостинице Ибрагима Фаррака – прошел очень весело. Некоторые из соратников не виделись много лет, хотя все они некогда вместе брали Иерусалим и внесли свою лепту в создание нынешнего королевства. Впрочем, вскоре товарищи вынуждены были договориться о встрече на следующий день, чтобы сначала напомнить друг другу подзабытый ход ритуалов ордена, а затем, ближе к ночи, исполнить церемонию – по их расчетам, впервые на Святой земле. Потом де Пайен отправил всех отдыхать, рассудив, что здоровый сон скажется на его друзьях благотворнее, чем болтовня до вторых петухов.
Все безропотно подчинились, и Гуг тоже улегся, но понял – сначала с удивлением, потом с неудовольствием, – что не может заснуть. Он долго лежал без сна, и голову его распирало от мыслей. Наконец перед рассветом дрема все-таки одолела его, но вскоре Гуг опять вернулся к бодрствованию, чувствуя, будто и вовсе не спал.
ГЛАВА 6
Семеро братьев ордена Воскрешения почти весь последующий день, с раннего утра до обеда, вспоминали и повторяли основные ритуалы церемонии, которую собирались исполнить вечером. Они заперлись в самой большой из отведенных им в караван-сарае комнат и приставили к ней снаружи надежную охрану. В ней де Пайен и собратья открыли сундук с регалиями, отправленными графом Гугом, и расставили их по местам, придав тем самым, насколько возможно, просторному помещению подобие храма на их родине, где некогда проходили собрания. Завершив все приготовления, они тщательно заперли за собой двери и разошлись по своим комнатам готовиться к предстоящей церемонии.
Все прошло очень гладко: де Пайен руководил обрядом, в котором каждый из рыцарей исполнял отведенную ему роль. Завершив последний ритуал, собратья осознали небывалость свершенного ими мероприятия. Не желая терять охвативший всех душевный подъем, они вместе поужинали в той же комнате, что недавно служила им храмом, а после великолепной трапезы не спешили встать из-за стола и неторопливо беседовали.
Тема разбоя возникла сама собой, и все вспомнили об упреках, высказанных накануне молодым кесарийским рыцарем, не желавшим верить, что недавний случай на пути в Иерусалим – обычное дело. Взяв за отправную точку рассуждения Антуана, де Пайен рассказал пятерым гостям о беседе меж рыцарями Госпиталя, подслушанной им несколько месяцев назад и объяснявшей политическую подоплеку процветания бандитизма на дорогах королевства. Он заострил внимание всех на нежелании короля Балдуина жертвовать своими скудными ресурсами в воинах и вооружении, поскольку вкупе со своими советниками считал проблему не стоящей внимания.
Покончив с этой темой, де Пайен без всяких предисловий перешел к изложению необычных указаний, привезенных из Амьена, от высшего совета ордена, Гаспаром де Фермоном. Гуг дословно и очень кратко повторил сообщение посланника, не прибавив никаких собственных замечаний, и попросил друзей поделиться их мнениями. В тот вечер он мог не беспокоиться о безопасности их встречи и надеялся, что собратья прямо и честно выскажут, что думают по этому поводу. Комната, в которой они сидели, более не напоминала храм: все его внешние признаки были убраны, регалии спрятаны обратно в сундук. В комнате было две двери, одна из которых вела в кухню. Оба входа тщательно охранялись от вторжения и подслушивания, к тому же де Пайен твердо знал, что Ибрагим никогда не позволит посторонним тревожить покой его гостей. Арло дежурил у главной двери, Джубаль – у выхода в кухню.
Когда пятеро гостей выслушали приказ, полученный из Франции, их первоначальной реакцией было недоверие, смешанное с озлоблением, поскольку им немедленно стало ясно, что выполнить указание невозможно, – то, что еще до них поняли Гуг с Годфреем. Де Пайен молча сидел, выслушивая их возмущенные слова, старательно избегая высказывать собственное мнение или оценку – он просто давал возможность друзьям излить эмоции.
В конце концов все пятеро пришли к одному и тому же мнению, хотя и разными путями: требование совета – не более чем чудачество, которое невозможно осуществить, не поставив под угрозу непременное условие секретности самого ордена. Во всяком случае, ни за что нельзя было обнародовать сведения о спрятанных сокровищах – с этим постулатом согласился каждый присутствующий, – поскольку подобные действия, как их некогда предупреждали, всенепременно вызовут пристальное внимание со стороны церковных и государственных чиновников, а значит, подорвут анонимность их древнего сообщества. Только глупец или скопище глупцов, никогда не видавших ни Иерусалима, ни самой местности, где расположен храм, и потому не представлявших, насколько он открыт обзору, могли выдумать столь вопиющую нелепость и подать ее под видом приказа.
Де Пайен спокойно ждал, пока приступ праведного гнева утихнет, как и негодующие возгласы собратьев, но стоило ему поднять руку, призывая друзей к вниманию, как все немедленно смолкли и к нему обратились шесть пар глаз. Гуг поочередно поглядел на каждого и кивнул, словно одобряя ход своих действий, а потом, запинаясь, тихо обратился к собравшимся:
– Друзья, у меня созрел план, которым я хотел бы с вами поделиться… Эта мысль пришла ко мне только сегодня ночью… и я с открытой душой могу признаться вам, что сначала я принял ее за чистой воды безумие – следствие предвзятого отношения к тому, что нас просят выполнить… Потом я долго лежал и бодрствовал, размышляя и взвешивая все за и против, которые могло подсказать мне мое благоразумие. И вот, когда голова у меня уже шла кругом – получится или ни не получится задуманное, – я наконец заснул. Спал я, по-видимому, совсем чуть-чуть, потому что сейчас мне кажется, что я и вовсе не смыкал глаз с позавчерашнего вечера. Но когда на рассвете я пробудился, я уже понял, что нелепое и безумное заблуждение моего рассудка может нам сгодиться. Чем больше я думал о нем в течение дня – оно не шло у меня из ума на протяжении всей церемонии, – тем больше убеждался, что оно не только вероятно, но и осуществимо… хотя бы потому, что ничего подобного еще не бывало, и сама идея дает нам возможность стать невидимыми на виду у всех.
Гуг приумолк и откинулся на спинку сиденья, скрестив на груди руки и ожидая, что скажут другие, но все замерли в молчании. По лицам собратьев можно было без труда угадать, что они ждут изложения пришедшего ему в голову плана. Де Пайен фыркнул и отпил глоток из кубка, заботливо поставленного перед ним кем-то из друзей, пока он говорил. От крепкого красного вина Гуг сморщился и вытер губы тыльной стороной ладони, затем продолжил:
– В сложившейся в Иерусалиме иерархии власти есть два человека, которых во многих отношениях можно назвать соперниками; я подозреваю, что они действительно недолюбливают и даже ненавидят друг друга… Это мое личное мнение, сложившееся вопреки тому, что во многих сферах они выступают заодно. Эти два человека – король Балдуин Второй и патриарх Вармунд де Пикиньи, архиепископ Иерусалимский. Оба наделены большими полномочиями, оба защищены своими титулами, и у каждого свой круг общения – у одного государственный, у другого – церковный. Им приходится поддерживать сносные отношения, поскольку выбора нет: они вершат многие дела вместе, следовательно, зависят друг от друга. Лишь по одному вопросу они никак не могут прийти к согласию – как раз по поводу разбоя, которым так возмущался наш молодой гость из Кесарии. Балдуин лишь недавно надел корону, но отношение к этой проблеме он перенял у своего предшественника, поэтому можно сказать, что смерть прежнего монарха не принесла патриарху облегчения. Те оба годами рядили об этом, но теперь, когда новый король вступил на трон, решение вопроса не сдвинулось ни на йоту по сравнению с началом спора.
Никто из слушателей не шевелился, настолько их внимание было поглощено речью Гуга, хотя пока он не сказал ничего необычного или удивительного. Лишь по его сосредоточенному виду они могли угадывать, что вскоре услышат нечто новое – вполне возможно, нечто исключительной важности. Де Пайен меж тем продолжал:
– С каждым годом, прослышав, что Святая земля стала безопасной и уже освобождена от турок-сельджуков – на самом деле, она безопасна лишь по слухам, – пилигримы толпами пускаются в путешествие по святым местам, тем самым подпадая под сферу полномочий и ответственности патриарха. Именно поэтому архиепископ умоляет короля предпринять хоть какие-нибудь меры по защите этих простаков, глупее которых свет не видывал, добровольно идущих на заклание. У большинства из них нет при себе никакого оружия, кроме деревянных дощечек – что-то вроде личных меток. Редко у кого найдется даже нож, а меч, топор или хотя бы лук встретишь у одного на целую тысячу. Они непоколебимо убеждены, что на пути паломничества избегнут дьявольских нападок и отыщут прощение и вечное спасение. Они слепо верят, что Бог и сонм Его ангелов охранят их в дороге, поэтому не принимают никаких мер предосторожности, не пытаются хоть как-то себя оградить от разбойников. И вот они прибывают сюда, как скот на убой, а рыскающие вдоль дорог тучи бандитов им рады-радешеньки! Многие из пилигримов идут как раз по этой дороге – из Яффы в Иерусалим. Им приходится преодолевать около сорока миль, и путь их пролегает в непосредственной близости от Аскалона, который, как известно, и есть змеиный рассадник – все его жители промышляют нападениями на беззащитных христианских паломников. С каждым годом количество паломников растет, а раз уж они представляют собой такую легкую добычу, то растет и число разбойников. Они объединяются во все более крупные банды, часть которых уже напоминает настоящие армии, и их набеги становятся день ото дня все наглее, ведь они убеждены, что никто не отомстит им за содеянное, никто не потребует награбленное обратно…
Де Пайен смолк и оглядел всех поочередно.
– Вот суть доводов, услышанных мной той ночью неподалеку от Иерихона в беседе рыцарей Госпиталя. Положение стало настолько возмутительным, что люди искренне начали полагать, будто госпитальеры призваны каким-либо образом найти выход из него – это и смехотворно, и страшно одновременно, потому что, как всем нам известно, рыцари Госпиталя – лишь громкое название. В действительности они монахи, и всегда были монахами – братьями ордена Святого Бенедикта, давшими священный обет послушания и самоотречения. Эти люди не могут сражаться – во-первых, они просто не умеют, а во-вторых, им это запрещает устав ордена.
– Почему же король бездействует?
Это спрашивал Гондемар. Де Пайен едва заметно пожал плечами:
– Говорит, что он не в состоянии, говорит, что у него нет ни людей, ни средств, – и я ему верю. Одна часть его войск растянута вдоль границ королевства, другая охраняет главные крепости и замки; их первейшая обязанность – не допустить вторжения. Признавая свою несостоятельность в этом деле, Балдуин нисколько не преувеличивает и не пытается увильнуть от проблемы. Истинное положение вещей очевидно для всякого, кто способен отнестись к ситуации без предубеждения. Балдуин вынужден заботиться об охране границ и благосостоянии всего королевства. Он не может позволить ослабить оборону, послав войска ловить по дорогам всякий сброд, эти банды оборванцев. Тем не менее истина представляет собой дилемму: если Балдуин хочет добиться процветания своего города, он не может далее мириться со сложившейся ситуацией. Для поддержания безопасности в Иерусалиме король должен найти средство защитить от разбойников и подъездные дороги, и самих путешественников.
– В общем, ничего нельзя сделать, – грустно констатировал Арчибальд Сент-Аньян.
Де Пайен обернулся и посмотрел на него в упор.
– Верно, ничего… сейчас, по крайней мере. Нет ничего, никакой действенной силы, которая полностью удовлетворила бы требования, не сказавшись отрицательно на других сторонах жизни королевства, возможно даже, самым роковым образом. Поэтому, пока такой данности не объявилось, сделать ничего нельзя…
– И пилигримы будут погибать и впредь.
– Боюсь, что так.
Тут вмешался Пейн Мондидье:
– Гуг, а что там у тебя был за план? Ты ведь говорил, что придумал, как нам раскопать храм, разве нет?
– Говорил.
– И он имеет какое-то отношение к вопросу о паломниках?
– Возможно. Как знать.
– Как это? Давай-ка рассказывай, как мы совершим невозможное и убьем сразу двух зайцев!
Де Пайен почесал затылок.
– Не знаю, убьем ли, но… вам вчера понравилась погоня за теми бандитами? Мне лично да, и я бы еще разок повторил, если бы понадобилось. Но поняли ли вы… подумали ли о том, что мы с вами совершили?
На лицах слушателей Гуг прочел непонимание и пояснил:
– Мы дали отпор. Мы их отпугнули, и если бы их даже было в два раза больше, результат был бы тот же. Наше появление было столь неожиданным, что они не успели ничего предпринять и задали стрекача. Может быть, впервые за много лет… здесь, в Иерусалиме, кто-то попытался сразиться… проучить этих тварей. Это были мы. Мы их разогнали, и вот тогда-то в мой разум и запали первые семена новой идеи. А теперь она окончательно проросла.
– Ну, Гуг, говори же, что за идея!
Де Пайен помялся, склонив голову набок.
– Вот, собственно… Я подумал, что мы могли бы объединиться в отряд для защиты паломников – или, вернее, ядро отряда.
Сент-Аньян тут же накинулся на него:
– Это дурь, и больше ничего. Ты с ума сошел, Гуг! Даже если бы нас привлекла эта идея, де Шербур никогда не отпустит меня со службы из-за такой ерунды – рыскать по пустыне с целью защиты каких-то вшивых, никому не нужных голодранцев – тогда как у него самого есть для меня ответственные поручения. Ставлю пари, что ни один из ваших сеньоров на это не согласится. Не забывайте, что честь обязывает нас покорно и терпеливо исполнять вассальный долг, что мы клялись в вечной преданности.
– Я подумал и об этом, – спокойно парировал де Пайен, – и продолжаю размышлять. Как давно ты состоишь на службе у де Шербура?
– С тех пор, как Папа объявил первый поход, – стало быть, двадцать лет.
– Не кажется ли тебе, что ты уже достаточно ему послужил?
– Кому – Папе или Карлу Шербурскому? И что значит – достаточно? Ты как-то странно изъясняешься, Гуг.
– При всем к тебе уважении я не соглашусь. Ничего странного я тут не усматриваю, Арчибальд. Напротив – я устал и истомился, к тому же получил заведомо невыполнимый приказ, поэтому я поневоле ищу выхода из ситуации. Я подумываю оставить службу.
Сент-Аньян метнул на него сердитый взгляд:
– Что значит – оставить службу? Ты хочешь сказать, что отказываешься от обязанностей по отношению к графу Гугу? Но ты не должен, и никто не может так поступить: мы на всю жизнь связаны рыцарской клятвой.
– Но ее в силах отменить другая, более священная клятва.
За этими словами последовало молчание; собеседники Гуга казались ошеломленными и озадаченными. Наконец Мондидье опомнился:
– Более священная клятва? Ты подразумеваешь церковную клятву? Священный обет?
– Да, я имел в виду монашество. Я рассматривал возможность стать монахом.
Де Пайен увидел, как все невольно разинули рты, и широко улыбнулся:
– Говорил же я вам, что сначала эта мысль показалась мне чистым безумием. Теперь она и вам кажется такой же, но отнеситесь к ней терпимее и выслушайте меня. Я пока не до конца проследил все ходы и выходы своей задумки, но что-то подсказывает мне, что я двигаюсь в верном направлении. Итак, смотрите…
Де Пайен поднялся из-за стола и начал расхаживать по комнате, позволив словам свободно изливаться по мере развития рассуждения, широко жестикулируя для пущей убедительности и отмечая важные моменты прикосновением к кончикам пальцев.
– Значит, два человека – король и патриарх. У обоих одинаковая забота – скорейшая, насущнейшая необходимость восстановить порядок, охранить дороги, защитить все возрастающий поток паломников, прибывающих на эту благословенную землю, – но ни одному из них такая задача не по плечу. Король из стратегических соображений не может для этих нужд выделить, и не даст – ни одного рыцаря, а у архиепископа как у церковника просто нет собственного ополчения, хотя оно ему сейчас сильно пригодилось бы. Далее, котелок и так уже полон до краев, а тут в варево бросают еще один компонент, который только усугубляет положение: и король, и архиепископ настроены поощрять заселение королевства по причинам, очевидным для всякого, кто понимает, что означает процветание.
Гуг смолк и подождал, пока они обдумают сказанное, и продолжил изменившимся голосом:
– Послушайте, я понимаю, что все это вам совершенно не интересно. Все это для вас чепуха и докука, от которой вы спешите отвязаться и взвалить ее на тех, кому она ближе. Вы же предпочитаете жить своей жизнью, следуя предписаниям рыцарского кодекса и собственной совести. Но прислушайтесь к моим словам, поскольку они, так или иначе, касаются каждого из присутствующих. Мы просто обязаны задуматься над этим – прямо сейчас. Мы должны озаботиться – сейчас или никогда! Иерусалимское королевство, то есть государство и Церковь, для роста и преуспеяния нуждаются в привлечении поселенцев – крестьян и купцов… словом, жителей. Не солдат, а обычных людей, обеспечивающих продовольствием и товарами воинов, то есть нас с вами. Но поселенцы в основе своей – мирные земледельцы, и они сюда не поедут до тех пор, пока не убедятся, что это безопасно. Они не повезут жен и детей в гиблое необжитое место. Думать иначе – значит витать в облаках. Но, даже сознавая это, король бессилен что-либо сделать, уверяя, что его гнетут прочие нужды и обязанности…
Гуг еще раз оглядел собрание.
– И вот, приняв во внимание все вышесказанное, представьте, что я отправляюсь прямиком к архиепископу Вармунду де Пикиньи и говорю ему, что я, как и часть моих старых товарищей, доблестных воинов, прославленных крестоносцев, устали от боев и тягот военной жизни и вымотаны постоянными и повсеместными зверствами и убийствами. Дескать, поэтому наше единодушное решение – оставить воинскую службу, покаяться в грехах и вступить на путь монашества… Все мы без исключения живем здесь по многу лет, и только у двоих на родине остались жена и дети. Впрочем, никого из нас там не ждут, и никто из нас не собирается возвращаться. Нам довелось полюбить эту землю больше, чем Францию, потому что вот уже более двух десятков лет она кормит и оберегает нас. По этой причине мы не можем измыслить ничего лучшего и более желанного, чем удалиться от мирской жизни и связать себя монашеским обетом, проведя остаток жизни здесь, в Святой земле, ставшей нам духовным обиталищем, в молитве, мире и уединении. Как вы думаете, что он ответит?
– Сочтет тебя помешанным и упрячет под замок, – проворчал Сент-Аньян. – Ты же рыцарь, служака – какой из тебя монах? Это так же ясно видно, как белое пятно на черной кошке.
Собратья заулыбались, хотя и неуверенно, но де Пайен по-прежнему ждал, пока они выскажутся, молча переводя взгляд с одного на другого. Мондидье откашлялся, поерзал на месте и хрипловато начал:
– Забавный у тебя замысел, Гуг. Может, патриарх и позволит… хотя ему от этого никакой пользы.
Де Пайен обменялся озадаченным взглядом с Сент-Омером и обратился к Мондидье:
– Почему? Что ты хочешь этим сказать, Пейн? Объясни-ка.
– Ну, я считаю, что если он и станет слушать твою басню, то лишь по той причине, что мы, то есть ты и твои друзья, – славные рыцари. Он мог бы использовать наши умения и опыт. Но если мы, как ты предлагаешь, ударимся в монашество, наши боевые навыки станут ему бесполезны. Монахам не положено драться, даже словесно, хотя они только этим и занимаются. Но сражаться с оружием в руках? Нас предадут анафеме.
– Вот-вот, Корка, анафеме. Очень точно сказано. Приняв нас в монахи, он не сможет воспользоваться ни нашей отвагой, ни нашими умениями, ни дисциплиной, ни мастерством. От нас будет столько же толку, сколько от рыцарей-госпитальеров.
– Но, Гуг, от рыцарей Госпиталя толку очень много, – немедленно возразил Сент-Омер. – Они очень нужны, и их служение порой неоценимо.
– Да, да, Гоф, конечно, нужны, – улыбнулся де Пайен, – кто спорит. Тебе это известно лучше всех нас. И архиепископ их ценит, хотя и знает, что кое-кто из иерусалимских глупцов уповает, что госпитальеры – настоящие боевые рыцари.
Годфрей на мгновение замер, затем осторожно спросил:
– Ты о чем, Гуг? – Голос его зазвенел, так что все присутствующие невольно подались вперед, глядя буквально в рот де Пайену. – Кажется, я улавливаю в твоих словах рациональное зерно, но все целиком похоже на головоломку.
Гуг пожал плечами:
– Просто надо развернуть строй мыслей в другом направлении. Вармунд де Пикиньи, патриарх Иерусалимский, пользуется в Заморье властью, сравнимой с полномочиями самого Папы во всем христианском мире. Он может титуловать королей, графов, герцогов и рыцарей, может назначать и снимать епископов. Значит, он может учреждать и монахов.
– Ну конечно может. Кто же с этим не согласен?
– Я говорю о монахах-ратоборцах, Годфрей. Монахах-воинах. Овеянных славой монашествующих рыцарях, подчиняющихся лично Вармунду де Пикиньи – их духовному наставнику. Как вы думаете, такая задумка его увлечет?
На этот раз молчание было столь глубоким, что де Пайен почти физически ощутил, как витает над головами собратьев предложенная им невероятная идея. Он выждал немного и продолжил:
– Обдумайте все это как следует, друзья мои, и отбросьте все привычные запреты, которые вам в тысячный раз подтвердят, что это невозможно. Времена теперь иные, и поступки должны с ними согласовываться: нужны новое управление и новые решения старых задач. Итак, вообразите себе монахов-ратоборцев, религиозных воинов, связанных обетом и ответственных перед одним только патриархом – ни перед королем, ни перед сеньорами-феодалами. Если бы мы стали такими монахами, мы бы могли полностью посвятить себя охране дорог и защите паломников, избавив тем самым Вармунда и короля Балдуина от наипервейшей головной боли. А ввиду данного нами обета нестяжания мы не требовали бы оплаты, а довольствовались бы милостыней и церковными дарами.
– Монахи-ратоборцы… – Издевательский тон Сент-Аньяна явно выдавал его недоверие. – Воины – и монахи? Гуг, ну смешно же! Где это видано? Не лучше, чем непорочная блудница.
Никто не улыбнулся грубой шутке Сент-Аньяна.
– Конечно, Арчибальд, – кивнул де Пайен, – но ты – рыцарь и знаешь лучше любого церковника, что в разгар битвы разуму приходится потесниться. Не путай – мы здесь говорим как раз о сражении; скоро мы все, хотим мы того или нет, должны будем сразиться за выживание нашего старинного ордена. Чтобы выиграть бой, нам предстоит поднять мечи за христианскую Церковь и, очевидно, защитить ее паломников – лично я не вижу в этом ничего дурного – и тем самым поддержать и создать видимость укрепления ее гегемонии, хотя с первого взгляда все это противоречит всякой логике и здравому смыслу.
Он ненадолго замолк, затем продолжил:
– Выслушайте же меня, прислушайтесь к моим словам. Никто никогда не видывал монахов-воинов, потому что их доселе и не было. Эта задумка не будет выглядеть такой уж смешной, когда появится первый орден воинствующих монахов. А учреждение такого ордена ответит тем чрезвычайным нуждам, которые вполне оправдают сам замысел. У Вармунда де Пикиньи хватит полномочий и возможностей для его создания, а обстоятельства, по-моему, сейчас таковы, что оправдают все, что угодно.
– Но с какой стати мы должны ломать над этим голову, сир Гуг? – подал голос Гондемар, и де Пайен улыбнулся в ответ:
– С той, что мы сможем изыскать средства исполнить приказ сенешаля.
– Что? – взвился Сент-Аньян. – Ты опять о раскопках? Но мы уже решили, что это невозможно! Разве с тех пор что-то изменилось?
Но де Пайен был готов к его нападкам и возразил едва ли не ранее, чем тот успел закончить:
– Мы же собираемся стать бессребрениками, монахами-ратоборцами, дружище. Представь: нам ведь придется куда-то деться с нашими конями, надо их кормить, да и самим, кстати, что-то есть. Так вот, в качестве частичной компенсации за службу мы попросим у короля и архиепископа разрешения поселиться в старых конюшнях над развалинами храма. Уверяю вас, Вармунд де Пикиньи возражать не станет, поскольку сможет использовать наши боевые навыки в собственных целях, да и король будет не прочь иметь у себя под боком отряд из надежных рыцарей. И вот, когда мы наконец попадем в конюшни, можно будет начать копать – вдали от суеты и посторонних глаз. Так мы разрешим нашу главную проблему – хотя бы временно.
– Гуг, у тебя ума, что у самого Папы, – пробормотал Сент-Омер. – Это же гениально, дружище!
Тем не менее Сент-Аньяна было не так просто уломать:
– Ладно, ладно, может, оно и верно, но зачем становиться монахами? Я не очень себе представляю, как это происходит, но сама задумка о монашеских обетах мне что-то не нравится. Если, допустим, мы на это согласимся, сколько обетов надо будет принести?
– Три, Арчибальд, всего-навсего. Бедность, целомудрие и послушание.
