Текст книги "Рыцари света, рыцари тьмы"
Автор книги: Джек Уайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц)
Сир Стефан помолчал, потом заявил громогласно:
– Никакого отречения не потребуется, мой Гуг, но я понимаю, что тебя тревожит. Я когда-то тоже побывал в твоей шкуре и испытывал такие же сомнения по тем же самым причинам. Моего старшего брата обошли вниманием – в точности как сейчас Вильгельма.
– Но почему? В чем же причина?
По голосу юноши было заметно, как он страдает.
– Он ничем не хуже, просто он… молод.
– То-то и оно, что молод… и слаб к тому же, признаешь ты это или нет. – Слова, раздававшиеся во тьме, звучали веско и отчетливо. – Он старше тебя на два года, а ты уже намного обошел его по части рыцарской доблести и заслуг. Как долго юноша остается лишь юношей, перед тем как стать мужчиной? Ваш Вильгельм, как некогда мой брат Ричард, пока старается – и довольно успешно – избежать звания настоящего мужа. А ведь речь сейчас именно о мужественности, мой Гуг.
– Что ж, может, и верно, но ведь Вильгельм однажды назовется бароном Пайенским.
– В отличие от тебя. Тебе обидно?
Гуг сморгнул; он не ожидал, что его об этом спросят.
– Нет, конечно нет. Я никогда и не стремился стать бароном. Просто мне кажется, что если он достаточно хорош для такого титула, то и в ваше братство, наверное, достоин вступить?
– Отнюдь. – Сир Стефан был прям и категоричен. – Его никто не выбирал стать наследником вашего отца. Ему просто повезло. Перворожденный сын – избранник, хотя и не по личным качествам. Если Вильгельм будет слишком слаб, глуп или деспотичен для своего титула, то весь вред, причиненный им, сможет исправить впоследствии его преемник. Если же он выкажет слабость, будучи членом братства, это может погубить нас всех.
Сир Стефан замолк, обдумывая сказанное, затем продолжил:
– Событие, к которому ты сейчас готовишься, то бишь восхождение, дарует тебе возможность вступить в ряды удивительного товарищества, общины, служащей высоким идеалам и хранящей роковые тайны. Корни его уходят в глубокую древность, а его история ведет свой отсчет от истоков античности. Тебе, Гуг, пока это неведомо. Знаешь ли ты, отчего?
Гуг покачал головой, но тут же сообразил, что сир Стефан, вероятно, во тьме его не видит.
– Нет, – промолвил он.
– Потому что это тоже тайна, друг мой, и так было со дня основания братства. Конспирация – залог нашего существования, поэтому мы, его члены, должны быть всегда начеку и хранить секреты, а среди своих – в особенности. Я говорю тебе об этом потому, что, выслушав твои ответы, я убедился, что ты без труда справишься с предстоящим испытанием, а это значит, что не далее как завтра ты вольешься в наши ряды. Ни один – слышишь, Гуг! – ни один болтун не будет допущен в наше братство. Слишком велика опасность, что едва он предастся пьянству или разврату, как язык у него развяжется. Твой братец Вильгельм слишком неумерен в питии, и, даже когда он пьет немного, он неумерен в разговорах. Он славный малый, в компании которого неплохо распить бутыль вина, или потрапезничать, или вдоволь посмеяться над какими-нибудь забавными пустяками, но он слабоволен, несдержан, бывает порой задирист и – самое главное – слишком болтлив и неблагоразумен, потому-то его решено было не принимать в братство.
– Решено? Кем решено? Кто дерзнул счесть сына барона Гуго Пайенского недостойным?
– Твои же наставники, дружок, – вздохнул Сен-Клер. – Его собственный отец и его дед, Балдуин Мондидьерский.
Потрясенный юноша не нашелся, что возразить на эти слова, а рыцарь продолжил:
– Всего одному человеку из каждого семейства дозволено вступать в братство. Оно посвящает в тайны лишь одного из сыновей в каждом колене, и выбор падает на достойных вовсе не по праву первородства. Первый наследует состояние, если доживет, – так гласит закон. Мы же выбираем своих членов из его единокровных братьев, исходя из их личных достоинств, а не руководствуясь игрой случая, возрастом или старшинством. Именно поэтому за сыновьями в семействах пристально наблюдают старейшины братства. Здесь нет места ошибке или небрежности.
Он предостерегающе поднял руку, не дав Гугу возразить.
– Знаю, знаю, что у тебя на уме – как они могут судить заранее о таких вещах. Новообращенному не должно быть меньше восемнадцати, а до тех пор к нему годами приглядываются и оценивают, годится ли он для вступления. Допустим, в семействе семь отпрысков с разницей в возрасте в два года. Если никто из них не проявляет качеств, обеспечивающих ему честь присоединения к братству, старейшины могут отсрочить выбор до тех пор, пока не удастся присмотреться ко всем семерым, включая самого младшего. Когда он родился, старшему было четырнадцать, значит, когда ему исполнится восемнадцать, старший едва перешагнет тридцатидвухлетний рубеж, стало быть, ничто не помешает тогда вернуться к его кандидатуре. Все же, если старейшины не смогут выбрать ни одного из сыновей, они просто пропустят это колено, никого из него не призвав. Недаром наше братство тайное: никто из непосвященных не узнает об этом решении, а значит, не будет считающих себя несправедливо обойденными и жестоко оскорбленными. Такое случалось уже не раз. Немало семейств пополняют братство в каждом колене, а некоторые вынуждены наверстывать упущенное через поколение.
– Но…
Гуг хотел возразить, но сдержался. Сен-Клер не преминул спросить:
– Что «но»? Ну же, договаривай!
– Да так, просто мне подумалось… Что, если старейшины сочтут достойными двух или даже больше сыновей одного и того же семейства?
По голосу Сен-Клера Гуг понял, что наставник улыбается.
– Значит, этой семье очень повезло с потомством. Так часто бывает, мой Гуг… гораздо чаще, чем ты себе представляешь, но, так или иначе, только один из отпрысков в каждом колене будет допущен в братство. Теперь ты поймешь, почему к принятию такого решения старейшины подходят придирчиво и хладнокровно, после всестороннего обсуждения.
– А кто эти старейшины?
Сен-Клер потянулся и встал. Гуг не мог видеть его лица, но по-прежнему знал, что он улыбается.
– Они каждый год меняются, исходя из количества живых членов братства, и этот вопрос, мой юный друг, наверное, уже десятый и последний, поскольку я разрешил тебе задать только один.
– Прошу вас, мессир, еще словцо: сколько времени прошло с вашего собственного восхождения и действительно ли оно круто изменило вашу жизнь?
Гуг не увидел, а скорее почувствовал, как застыл силуэт Сен-Клера, и глухой голос, раздавшийся во тьме, прозвучал куда тише, чем прежде:
– Мне было тогда восемнадцать, как сейчас тебе. С тех пор много воды утекло… больше двадцати трех лет. Что касается перемен в моей жизни, то они действительно произошли… пожалуй, не совсем те, которые можно наблюдать воочию, но всему, что я обрел с тех пор, я обязан вступлению в братство. Признаюсь со всей откровенностью, что я во многом возвысился благодаря наставлениям братьев, но большего я не скажу до тех пор, пока ты сам не будешь допущен к знанию.
Некий звук, пришедший из темноты, заставил Сен-Клера оглянуться. Он поднялся и вымолвил:
– Пойдем, братья уже беспокоятся. Им предстоит проделать здесь много работы, они и так весь сегодняшний день готовятся к предстоящей церемонии. К тому же близится время ужина.
Оба отправились в обратный путь, и вот, миновав последние двери, очутились в том каменном колодце, откуда вели деревянные ступени. Факелы вдоль стен заметно чадили и должны были вскоре погаснуть, но к этому времени все находящиеся сейчас в тайном подземелье уже покинут его, подняв за собой лестницу, а место спуска надежно замаскировав ложным полом.
Рыцари не обменялись ни единым взглядом, пока не достигли верхнего уровня, где Гуг забрал у стражника сира Стефана свой меч, а Сен-Клер любезно кивнул крестнику, показывая, что встреча окончена. Однако, прежде чем они смогли расстаться, их окликнул звонкий девичий голосок. Луиза де Пайен, младшая сестра Гуга, спешила к ним в сопровождении своей лучшей и преданнейшей подруги Маргариты Сен-Клер, пятнадцатилетней дочери сира Стефана, приехавшей с ним из Англии. Знаменитый рыцарь заключил девушек в объятия, от всей души радуясь их вниманию и сердечно их приветствуя. Его восторженный настрой удивил бы многих, кто привык видеть в Сен-Клере лишь образец суровой воинской доблести. Прелестницы уже хотели утащить его с собой на гостевую половину, но сир Стефан не сразу поддался: он крепко схватил их за запястья и силой железных пальцев заставил не только замереть на месте, но и умолкнуть в ожидании, пока рыцарь простится с братом Луизы.
– Мы встретимся с тобой завтра в назначенное время, крестник. По поводу того… на что тебе было жаль тратить вопрос – взгляни на это с точки зрения наставников, обучающих тебя, и спроси сам себя, способны ли они хоть на минуту поставить тебя под удар. Младшая братия тебя поддразнивает, ты верно угадал. Это ведь тоже часть испытания, проверка на прочность. Ты ее выдержишь.
Сен-Клер поглядел на девушек.
– А теперь, барышни, я в полном вашем распоряжении.
Те заулыбались и распрощались с Гугом, а затем повлекли за собой сира Стефана, держа его за руки с двух сторон. Крестный и крестник даже не заметили, каким взглядом обменялись подружки, прислушиваясь к последним словам Сен-Клера, обращенным к Гугу.
ГЛАВА 2
На следующий вечер, когда до предстоящего испытания оставалось меньше часа, Гуг де Пайен начал сомневаться, что хоть что-нибудь знает. Он подозревал, что разум изменяет ему. Ожидание казалось Гугу бесконечным, а завершением должен был стать допрос, где инквизиторы вволю натешатся над ним. Гуг пытался отвлечься повторением предстоящих вопросов и ответов, но, к ужасу своему, не смог вспомнить ни слова из того, над чем так упорно трудился в последнее время, и чем дольше он силился восстановить в памяти заученное, тем больше предавался страху и отчаянию. Не только литании – ему не шел на ум даже основной катехизис, который отец с дедом усердно вдалбливали в Гуга неделя за неделей, месяц за месяцем. Перепуганный, близкий к панике, он представлял себе, будто его голова раздулась и внутри похожа на пустую, огромную и гулкую пещеру, разместившуюся между ушей, и что под сводами ее гуляет эхо. Гуг едва не плакал, а некий потаенный голосок настойчиво советовал ему бежать без оглядки.
Гуг не поддался ни одному из искушений. Ожидая, пока его призовут на собрание, он сидел без сил, вперив взгляд в пространство и пытаясь отрешиться от атакующих его сознание мыслей.
Неожиданно он почувствовал, что кто-то стоит рядом, и, подняв голову, увидел Пейна Мондидье, своего доброго друга и кузена со стороны матери. Синие глаза Пейна лучились улыбкой.
– Готов? – спросил Пейн, а Гуг поднялся, не веря своим ушам.
– Корка! Не ожидал встретить тебя здесь. Ты из их числа?
Пейн рассмеялся, пожимая плечами:
– Из их числа? Не знаю точно, но думаю, да, раз уж меня послали за тобой, чтоб пригласить на ужин.
Гуг приободрился. У него гора упала с плеч от мысли, что его друг посвящен в подробности предстоящих неведомых событий и будет в них участвовать.
– Ты не представляешь, как я рад, что ты здесь… хоть одно знакомое лицо… Я тут по капле исходил страхом, настоянным на дурных предчувствиях.
Мондидье снова засмеялся:
– Я тоже попробовал этой настойки, и не далее как вчера, поэтому, пожалуй, мы друг друга поймем.
Гуг помедлил, что-то обдумывая и нахмурив брови.
– Я, видно, недослышал… что значит – не далее как вчера?
– Страх и предчувствия… ну, настойка, о которой ты только что говорил… я вчера испробовал ее, когда впервые увидел новую подружку твоей сестрицы. Как ее имя и кто она?
Глаза у Гуга поползли на лоб от удивления.
– Какую новую подружку? Маргариту, что ли? У Луизы есть подруга Маргарита, она из Англии.
– Из Англии?
– Ну да, такая высокая, темноволосая.
– В красивом желтом платье?
– Да, вчера, когда я встречался с ее отцом, она была в желтом. Ты о ней говоришь?
Мондидье многозначительно кивнул, и Гуг широко улыбнулся в ответ:
– Это леди Маргарита Сен-Клер, дочь моего крестного, сира Стефана… Что ты там плел про страх и предчувствия?
При упоминании имени Сен-Клера лицо Мондидье омрачилось, и он безнадежно покачал головой.
– Предчувствия, что встречу ее снова, и страх, что она меня не заметит… Если она дочь сира Стефана Сен-Клера, то она и вправду не обратит на меня внимания…
Впервые за много дней Гуг напрочь забыл о предстоящем тяжком испытании, настолько его увлекло зрелище переживаний, сменявшихся на лице друга и заметных каждому, кто присмотрелся бы повнимательнее. Он недоверчиво прыснул, но тут же одернул себя из опасения, что Пейн может принять его изумление за насмешку и обидеться. Тогда он ернически воздел руки и покачал головой:
– Так ты влюблен, Корка? Увидел девушку один раз и уже втрескался! Я эту Маргариту знаю много лет. Не такая уж она и красавица, впрочем…
– Зато для меня красивее не сыщешь. А бровки, а лобик, а шейка?.. Я должен с ней повидаться.
Теперь уже Гуг не мог сдержать смеха:
– Что ж, это несложно устроить. Встретишься с ней завтра, а уж я позабочусь, чтоб она обратила на тебя внимание. Никому даже в голову не придет, что девушка может тебя не заметить. Обещаю не проболтаться Луизе, что это ты попросил представить тебя Маргарите.
Гуг умолк и вдруг снова посерьезнел. Поколебавшись, он спросил:
– Кстати, насчет сегодняшнего вечера… Это можно пережить?
Мондидье ухмыльнулся:
– Боже мой, если от этого зависит моя встреча с леди Маргаритой, я сам встану за тебя горой. Но нас уже ждут, а я стою, болтаю и тебя задерживаю. Пойдем?
Гуг кивнул. В горле у него разом пересохло, поэтому он без слов двинулся вслед за другом.
Все близкие знакомые звали Мондидье Коркой по двум причинам: во-первых, это слово имеет отношение к хлебу, а на местном диалекте «хлеб» произносился как «пэй-ин», что сильно напоминало имя «Пейн», а во-вторых, первое имя Мондидье часто путали с родовым именем Гуга – де Пайен. Эти два сходства не раз приводили к забавным недоразумениям, пока некий острослов не назвал однажды юношу Коркой. Прозвище показалось удачным и прижилось, устранив путаницу.
По обычаю, торжественные церемонии собрания проходили в «шахматной» зале с черно-белым плиточным полом, расположенной непосредственно под главной залой для приемов, у подножия спиральной замковой лестницы. Когда Корка привел туда Гуга, тот был поражен многочисленностью гостей. В просторном помещении собралось, вероятно, около двухсот человек, а может, и больше – не считая слуг и поварят, шныряющих в толпе. Никто не обратил на новоприбывших никакого внимания, и Гуг проследовал за Пейном через всю залу к столу, накрытому на двенадцать персон и поставленному так, что один конец его упирался в стол для старейшин. Все места за этим столом были уже заняты – пустовали только два стула с высокими спинками, очевидно предназначенные как раз для юношей.
Прежде чем занять свое место, Гуг внимательно вгляделся в соседей по столу. Среди них он заметил двух братьев Сен-Клеров, Роберта и Винсента, и ему стало легче на душе, хотя он сам не понял отчего. Роберт, старший из всех братьев Сен-Клер, был также старше Гуга на целых пять лет, и тем не менее Гугу он нравился больше остальных. Младшему Сен-Клеру, Стефану, едва исполнилось пятнадцать – столько же, сколько сестре Гуга, Луизе. Винсент, сидевший рядом с братом наискосок от Гуга, был на два года моложе Роберта, а третьему из Сен-Клеров, Вильгельму, еще не исполнилось семнадцати, и его пока не допускали до собрания.
Гуг не раз задавал себе вопрос, принадлежит ли Роберт к братству. В наивности своей он полагал, что, раз тот является старшим из сыновей сира Стефана, то, скорее всего, так оно и есть. Но вчера вечером отец Роберта сам признался, что право первородства не обеспечивает права на вступление в братство, и сейчас Гуг решил держать язык за зубами и не подстрекать лишний раз свое любопытство.
За столом сидели и другие приятели Гуга, один из которых, его девятнадцатилетний кузен, заслуживает отдельного описания. Гугу никогда не удавалось толком вникнуть в хитросплетения родственных отношений меж их семьями, именуемыми дружественными семействами, но они с Годфреем Сент-Омером в возрасте различались всего на год и с детства прослыли закадычными друзьями – с тех самых пор, когда Гуг был еще не способен выговорить полное имя товарища и называл его просто Гофом. Так Годфрей и остался Гофом, и теперь они с Гугом понимали друг друга без слов. Развалясь на стуле и лениво прислушиваясь к речам соседа по столу, Гоф улыбнулся, едва завидев приятеля, и медленно зажмурил один глаз, что означало подмигивание.
Ужин пролетел быстро, и Гуг плохо запомнил его подробности, несмотря на то что он впервые сидел за столом собрания и впервые присутствовал на таком торжественном ужине. Ему удалось познакомиться и поговорить со всеми сотрапезниками, большинство из которых он знал в лицо, хотя с четверыми – приехавшими из других провинций – никогда ранее не встречался.
Казалось, пиршество закончилось, едва начавшись. Со столов убрали, и тут же пошли увеселения – с музыкантами, бардами, фокусниками, лицедеями и танцорами, съехавшимися из обширных герцогств Анжу, Аквитании и Бургундии. Приглашена была даже семья придворных акробатов французского короля. Тем не менее старающиеся вовсю артисты служили лишь фоном для других развлечений, которым предавались присутствующие, главными из которых являлись обильные возлияния, различные пари и ставки – все, к чему собравшиеся испытывали неподдельный интерес и для чего им не требовалась чья-либо помощь.
Впрочем, примерно четверть гостей, в основном молодежь, за ужином соблюдали меру в еде и не брали в рот хмельного, поскольку им предстояло участвовать в ночных забавах. Их имена заранее назвал жребий – к огорчению их менее удачливых ровесников, которых он обошел. Позже их вызовут, чтобы они сразились друг с другом поодиночке и скопом, и биться им предстояло так, словно от исхода сражения зависела жизнь, что, в некотором роде, представлялось правдой. Вот кому на долю выпало по-настоящему потешить гостей, и за выступлением должны были наблюдать придирчивые глаза их товарищей – весьма строгих судей.
Рыцарские состязания всегда протекали неистово и даже жестоко, и любые приемы ведения боя могли впоследствии отразиться на репутации участников – будь то ловкость или умение защищаться. В формальном отношении поединок являлся лишь демонстрацией мастерства; оружие для него брали деревянное, а мечи – уже затупленные упражнениями, поэтому риск получить смертельную рану практически отсутствовал. На самом же деле немало рыцарей погибло среди подобных развлечений в попытке вырвать победу у более сильного или искусного противника.
Гугу была хорошо знакома эта неотъемлемая часть общих увеселений, и он весьма огорчился, что не сможет в ней поучаствовать или хотя бы поглядеть со стороны. Тем не менее он ни с кем не стал делиться своими сожалениями, поскольку понятия не имел, кто из присутствующих принадлежит к братству. Ему было известно также, что как раз в этот период, когда всеобщее внимание приковано к потешному сражению, истинная деятельность собрания переносится в тайные подземные покои. Многие пожилые рыцари уже начали расходиться, не дожидаясь начала поединка, хотя и они были бы не прочь остаться и повеселиться вместе со всеми. Так или иначе, их уход был строго преднамеренным, заранее запланированным, и юные воины уже начинали видеть в этом традицию, поскольку считали, что старики будут мешать своим присутствием их воинственным забавам.
Не было ничего непредвиденного во всем ходе регулярно созываемых собраний, как не было случайностей и в их качественном составе: сюда допускались только посвященные в рыцари. Все присутствующие были благородного происхождения, хотя не существовало закона или постановления, требующих от рыцаря наличия знатных предков. Как бы там ни было, большинство гостей были выходцами из аристократических семейств, владеющих поместьями. Появись они на свет в другой среде и в других условиях, их жизнь с самого рождения была бы уже предопределена, и они обречены были бы посвятить все дни грубой работе, трудясь на господской земле и подчиняясь неумолимым феодальным законам. Тогда они должны были бы в поте лица добывать то, что сейчас имели в изобилии с самого детства.
В семьях знатных землевладельцев старший сын, согласно праву первородства, наследовал родовые владения – землю и прочие блага. Они переходили к нему от отца в случае, если сын был законным и доживал до смерти родителя. Младшие братья – по возрасту и по положению – сами должны были добывать себе состояние, поэтому обычно они оказывались на перепутье меж рыцарством и монашеством. Большинство выбирало первый жизненный уклад и, приняв сторону своего сюзерена, в сражениях отвоевывало себе средства к существованию. Прочие – физически более слабые, или увечные, или просто имеющие особые призвание и склонность – вступали в лоно Церкви и принимали духовный сан.
На этом поприще тоже вполне можно было вести общеполезную деятельность, не являясь обузой для своей семьи.
Так или иначе, огромное количество – сотни тысяч – высокородных отпрысков христианских семейств выбрали рыцарскую стезю, поэтому их предназначением чуть ли не с пеленок стало ратное дело. Едва вылезши из колыбели, они уже начинали постигать основы боевого искусства. Их стремление к оружию, доспехам и верховой езде всячески поощрялось родней, и с малолетства они слыли знатоками по части тактики ведения боя. Уже сызмальства им внушали, что физическая сила и доблесть суть главные мужские добродетели. В то же самое время им не позволялось драться или даже ссориться на людях, за чем зорко следило вездесущее око Церкви в лице священнослужителей, и рыцарей строго – а иногда и жестоко – наказывали, если те пренебрегали обычаями. Таким образом, официальные мероприятия вроде сегодняшнего собрания позволяли молодым рыцарям испробовать свои силы на законных основаниях и сразиться, дав выход силе и задору. Здесь, среди лучших из ровесников, они могли получить справедливую оценку своему мастерству.
Гуг еще раз осмотрелся, выискивая взглядом тех, кому сегодня предстояло участвовать в поединке. Их было нетрудно отличить от остальных, поскольку все они были трезвы и собранны, мысленно сосредоточены на тактике предстоящего сражения. Гуг увидел, что от этого все они стали будто на одно лицо, и незаметная усмешка пробежала по его губам: сторонний наблюдатель не отличил бы от них его самого и безошибочно признал бы в нем рыцаря.
Принадлежность человека к рыцарству определялась незамедлительно по одной характерной особенности – его мускулистости, будь то англичанин, германец, франк, галл или норманн. Все они носили похожее оружие, примерно одинаковую одежду и доспехи и использовали идентичную технику боя, поэтому превзойти в мастерстве своих соперников можно было только ценой упорных и непрерывных усилий, проявляющихся в бесконечных упражнениях, неутомимой отработке приемов – час за часом, день за днем, месяц за месяцем, без всякой передышки, в стремлении достичь невозможного, вынести и преодолеть то, от чего иной человек в подобных обстоятельствах давно отступился бы. Пренебречь упражнениями, махнуть на них рукой означало неизбежную гибель на поле боя, когда силы сдадут, а хватка ослабнет, и ты грянешься оземь, побежденный противником, который упражнялся упорнее и дольше тебя, вкладывал в выучку больше усердия и самодисциплины. Именно поэтому ни один рыцарь, достойный своего звания, не позволял себе провести хотя бы день в бесцельной праздности, а уделял не менее шести часов изнурительному самосовершенствованию.
Вес меча со стальным эфесом и четырехфутовым клинком, ширина которого составляла около трех дюймов, доходил до четырнадцати фунтов. Пеший рыцарь, облаченный в длинную кольчужную рубашку весом в шестьдесят фунтов и прочие необходимые для защиты доспехи, должен был уметь управляться с таким мечом одной рукой, причем как правой, так и левой. Защищая свою жизнь, иногда он в сражении не имел даже минуты на передышку. Таким образом, после нескольких лет бесконечных упорных упражнений рыцарь приобретал особый тип телосложения, позволявший любому распознать в нем такового даже издалека. Плечевые и шейные мышцы у него затвердевали подобно корабельным канатам, неправдоподобно широкие плечи переходили в огромные руки, в свою очередь приводимые в движение могучими мускульными сплетениями груди, спины и всего туловища. Талия и бедра обычно были узкими, а мощные ляжки и крепкие икры казались грубо обтесанными камнями.
В пиршественной зале собралось более полутораста мужчин такого рода, и за единственное отличие меж ними можно было считать лишь длину ног, отчего одни рыцари превосходили ростом других. Большинство из них не умели ни читать, ни писать, считая подобные глупости уделом священников, но все они без исключения не стали бы ждать приглашения, чтобы вступить в схватку и биться до последнего, пока не иссякнет запас сил и рыцарь не упадет наземь без чувств.
Оглядевшись, Гуг заметил, что толпа в радостном нетерпении ожидает начала увлекательного зрелища. Немало тому поспособствовали великолепные вина и эль, в изобилии подававшиеся гостям. Его отец и дед в числе первых потихоньку оставили сборище, за ними потянулись и остальные старшие рыцари. Гуга предупредили об этом запланированном уходе и уверяли, что никто ничего не заметит, но сейчас ему казалось, что все только и смотрят на достославных старцев. К счастью, он вскоре убедился, что исчезновение старейшин нелегко было проследить, поскольку в зале царила суматоха – многие гости вставали с мест, ходили меж столов, разговаривали, предлагали приятелям пари о ходе сражения, которое вот-вот должно было начаться. Только тогда Гуг немного успокоился и едва ли не вздохнул с облегчением, пока ему не пришло на ум, что час его собственного испытания почти пробил. Его внимание привлекло пощелкивание пальцами – кузен Годфрей Сент-Омер внезапно поднялся, и вскоре оба уже направлялись в замковое подземелье, а шум пиршественной залы остался где-то позади, наверху.
Провожатый Гуга, обычно неугомонный, был сейчас молчалив и собран. Они быстро миновали подходы к тайным помещениям, где проходили собрания, проникли за внешние створы и очутились в восьмиугольном преддверии. Годфрей легонько постучал в одну из дверей рукояткой кинжала и, едва она распахнулась, проворно переступил порог и что-то шепнул стражнику. Оба подали Гугу знак подойти и, когда тот приблизился, потребовали назвать пароль, который необходимо было помнить с прошлого посещения. Гуг повиновался, еле сдержав улыбку при виде их нарочито серьезных лиц, и его торжественно впустили.
Далее ему предстояло в одиночку пробираться по темному узкому и извилистому проходу, пока он не оказался в комнатке, освещенной единственным светильником. Всю мебель ее составляли стул и скамеечка для молитв, накрытая унылой темной тканью, на поверку оказавшейся нищенскими лохмотьями. Гуг, памятуя о предыдущих посещениях, сбросил на пол свои богатые одежды и облачился в потрепанную рубаху попрошайки. В этих-то жалких отрепьях Гуг уселся на грубый деревянный стул и принялся ждать.
