Текст книги "Рыцари света, рыцари тьмы"
Автор книги: Джек Уайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 40 страниц)
СОУЧАСТНИКИ
1127 г.
ГЛАВА 1
Одо, епископ Фонтенблоский, неистовствовал в отнюдь не священническом гневе, меряя шагами Алисину спальню вдоль и поперек и нечленораздельно рыча. Больше всего ему хотелось запрокинуть голову и завыть от ярости. Он столь стремительно ходил взад-вперед, то и дело меняя направление, что шелковый подрясник развевался позади подобно плащу, спереди налипая на нагое тело. Его интимные части болели от Алисиного жестокого с ними обращения, и если совсем недавно Одо ощущал приятное бессилие и насыщение, теперь он страдал от обиды и несправедливого отношения. Эта стерва нагло оскорбила его и оставила мучиться одного – составлять ответ на выдвинутый ею ультиматум. В жару любовных судорог он не заметил, как некто вошел в спальню, и потихоньку вынес всю его верхнюю одежду. Теперь он не сомневался, что похититель – не кто иной, как эта старая карга, шлюха Эсфирь, бывшая нянька Алисы.
Одо ничуть не заботило, что старая сводня могла видеть его в постели с принцессой: он и так знал, что подобная картина для нее привычна. Нет, более всего его взбесило, что она украла его одежду и лишила всякой возможности уйти отсюда. Теперь он всецело зависел от капризов и милостей этой проклятой гарпии – ее хозяйки, находившей столько злорадного удовольствия в его унижениях.
«Одо, – величественно обратилась она к нему, – ты здесь в последний раз. С завтрашнего дня мы с тобой больше не встречаемся… по крайней мере, как сейчас… разве что я передумаю и позову тебя еще разок – тряхнуть стариной. Впрочем, я позабочусь, чтобы ты не скучал без меня. Я, видишь ли, скоро выйду замуж; мой жених – тот, кто просит моей руки, – уже на пути в Заморье. Таким образом, ты и сам понимаешь, что отныне мне придется поберечь репутацию и избавиться от некоторых дурных привычек. А ты, прелесть моя, и есть одна из таких привычек».
Скажите пожалуйста – жених! Кто, интересно? Какой-нибудь французский или итальянский хлыщ. Просит ее руки! Сама-то – блудница, а туда же – замуж собирается!
Одо был так зол, что горло его сжималось, грозя удушьем, и все истеричные, неистовые обвинения и вопросы застревали в нем невысказанными. Кто возьмет ее в жены? Какой мужчина в здравом рассудке захочет этого? Но ответ пришел сам собой: любой человек почтет за великое счастье хотя бы просто претендовать на брак с Алисой де Бурк и навалит перед собой гору трупов, только чтобы взобраться к желанной вершине.
Сегодня, пока он силился свыкнуться с новостью, она сидела и жадно наблюдала за выражением его лица и особенно глаз. Затем принцесса рассмеялась и хлестнула Одо мухобойкой, которой щелкала пронырливых песчаных насекомых.
«Подумай пока, – обратилась она к нему, – посиди немного и все спокойно взвесь. Мне тоже надо поразмыслить; я знаю, чего бы тебе хотелось, и знаю, где это достать. Оставайся здесь, если хочешь, и дождись меня».
И ушла, приставив к двери двух стражей и покинув Одо в совершенном одиночестве. Чтоб прикрыть наготу, у него не было ничего, кроме шелкового подрясника. Такое стерпеть было нельзя.
Он услышал за спиной тихий звук растворяемой двери и порывисто обернулся, готовый задать Алисе словесную взбучку, но она, вскинув руку, предупредила его порыв и жестом подозвала Эсфирь, вошедшую вслед за принцессой. Та безмолвно проследовала за хозяйкой, неся на руке епископскую мантию. Старуха разложила одежду на кресле и разгладила ткань.
– Ну вот, – произнесла Алиса, – не осталось и следа от твоей маленькой оплошности.
Одо открыл было рот, чтоб огрызнуться, но так ничего и не сказал. Да, правда, с ним случилась неприятность; но, если учесть все последующие слова, промах вовсе не был случайным. Смакуя радость встречи после месячного отдаления, он, что и говорить, немного перевозбудился, а чертовка Алиса, вроде бы стремясь угодить ему, нарочно подстроила семяизвержение прямо на бледно-зеленый подол его рясы. Одо сразу же забыл об этом, едва заметив себе, что перед уходом надо бы отмыть пятна, потому что в этот раз принцесса была с ним не просто ласкова – она всецело отдалась ему во власть.
Теперь-то он понимал почему: Алиса хотела отвлечь его, пока эта дряхлая свиноматка утаскивала его одежду, – и все для того, чтобы он не мог безопасно уйти к себе и ждал, пока его отпустят! Меж тем было непонятно, зачем принцессе его удерживать – почему она просто не прогнала его пестовать свою ярость наедине с самим собой? Одо признался себе, что ей удалось растравить его любопытство.
Принцесса же, словно читая его мысли, снова подняла руку, пытаясь утихомирить его гнев, и выслала Эсфирь прочь. Она проследила, чтобы нянька, выйдя из спальни, плотно прикрыла за собой дверь, и только тогда обернулась к распаленному епископу. Трясясь от злобы, с пылающим лицом тот смотрел на нее, сжимая и разжимая кулаки.
– Все дело в опасности, – сказала Алиса. – Тебя возбуждают опасность и риск, правда, Одо?
– Меня… – Не желая показать, насколько он оскорблен, епископ заставил себя говорить медленно и спокойно. – О чем вы спрашиваете, сеньора?
Если Алиса и заметила его поджатые губы и скупость речи, то не подала вида.
– Оденься и сядь, – указала она на кушетку рядом. – Садись и успокойся. Уверяю, ты останешься доволен.
Она молча смотрела, как епископ облачается в мантию. Наконец он тяжело опустился на кушетку, повесив голову, словно строптивый юнец, и Алиса улыбнулась.
– Надеюсь, вы простите мне мое непонимание, сеньора.
– Еще как доволен, вот увидишь. Теперь послушай меня. Прямо перед твоим приходом я получила важное уведомление – действительно очень важное, которому должна была немедленно уделить внимание. Но тут появился ты, и мне не захотелось с тобой расстаться тотчас же.
Она зазывно улыбнулась – столь неожиданно, что на мгновение обезоружила Одо. Он едва не позабыл про тщательно приберегаемую желчь, а Алиса продолжала как ни в чем не бывало, все с той же улыбкой:
– Поэтому я побыла с тобой сколько могла. Но к тому моменту я уже поняла, что, если покину тебя вот так, огорошив известием о моей свадьбе, ты рассердишься и спасешься бегством – запрешься в своем душном особняке, куда мне нельзя прийти, и будешь мучиться в одиночестве, пока не доведешь себя от бешенства до белого каления. Вот потому я и подговорила Эсфирь унести твои вещи. Ты прощаешь меня?
За какую-то минуту она вытянула все клыки из пасти епископского гнева, и ему осталось только беспомощно моргать и морщить лоб.
– И все-таки я не понимаю. Тогда почему ты мне сразу не растолковала, что к чему? Я бы подождал.
– Может, подождал, а может – и нет, а я не хотела, чтобы ты сердился на меня неизвестно где. Я решила – пусть уж лучше лютует здесь, зато потом я вернусь и смогу ему все объяснить. У меня не было времени придумывать что-нибудь этакое или пускаться в иные ухищрения; к тому же я понятия не имела, что услышу от гонца, к которому так спешила.
– И что ты услышала? Кто этот гонец?
Алиса, казалось, не расслышала его вопросов.
– Помнишь, мы однажды с тобой обсуждали кое-что касательно монахов-рыцарей?
– Прекрасно помню, – слегка нахмурился Одо. – Я, признаться, недоумевал, почему ты больше не возвращалась к этому вопросу. С тех пор прошел не один месяц; мы с тобой договорились тогда, что я буду держать рот на замке, а ты тем временем попытаешься каким-либо образом дознаться, чем они там занимаются, у себя в пещере. Ты узнала что-нибудь?
– Ничего существенного, – покачала головой Алиса, – ничего такого, что можно было бы обратить против этих монахов. Зато один из них, самый молодой, заинтересовал меня своими поступками. Его зовут братом Стефаном.
Это имя пощечиной отозвалось в сердце Одо, но он уже управлял своими душевными движениями и не позволил себе выказать ни тени ревности.
– Стефан – это который однажды исчез? Помню, помню, какой грай тогда поднялся. Весь город вверх дном перевернули, с ног сбились, разыскивая его. Потом он вроде нашелся, и еще прикидывался, что память у него отшибло. – Епископ презрительно хохотнул. – Пришел бы он ко мне на исповедь! Я бы пришпорил его память!
– Братия поверила ему, – строго перебила его Алиса. – И это неудивительно. Его старшие наставники, рыцари де Пайен и Сент-Омер, не какие-то простаки. Но потом, около месяца назад, блудный брат исчез снова, и с тех пор его никто не видел.
– А куда он поехал, ты знаешь?
Одо заметил, как сверкнули ее глаза, и понял, что оплошал.
– Прости, я не подумал. Откуда тебе знать…
– Разумеется, неоткуда. Мне неизвестно ни куда он отправился, ни где был все это время. Зато сейчас я могу утверждать, что он уже на пути домой. Едет вместе с одним моим… преданным помощником.
Одо сделал вид, что не заметил нотки колебания в ее голосе. Сам он все сильнее хмурился:
– Откуда же у вас такая осведомленность, сеньора, и почему вас вообще заботит судьба какого-то немытого, запаршивевшего монаха?
Брови принцессы изогнулись, словно она искренне удивлялась недостатку сообразительности у собеседника.
– Все дело не в нем самом, а в его занятиях, разумеется. Как же ты не понимаешь, Одо? Он единственный из всех его товарищей уезжает далеко и надолго – все остальные даже не выходят за пределы конюшен. Когда он исчез во второй раз, я задалась вопросом, где он пребывает в такие периоды. К кому он наведывается, с кем разговаривает? И самое важное, что он, может быть, увозит и привозит обратно, совершая эти поездки?
Она сидела и спокойно изучала выражение лица епископа, пока тот обдумывал ее слова. Наконец Одо выдал свои мысли:
– Значит, ты приставила шпионов, чтобы следить за ним. Так тебя следует понимать?
– Всего одного шпиона… но такого, что ему ведомо, где в пустыне лежит каждая песчинка. Ты его не знаешь – и не узнаешь, а меж тем он выследил этого монаха и везет его обратно.
– Для встречи с тобой?
– Нет, для возвращения в орден. Я же хочу, чтоб ты с ним побеседовал. Я подскажу, о чем спрашивать, и ты попробуешь дознаться, в чем там дело, а потом передашь все сведения мне.
– Но ты сама только что предупредила, что мы больше не увидимся.
– Ах, нет, – покачала головой Алиса, – я предупредила лишь, что наши приятные отношения окончены: я больше не могу компрометировать себя. Теперь это совсем небезопасно, а уж как глупо – слов нет! Не могу же я оставаться невестой влиятельного вельможи и тут же рисковать быть застигнутой врасплох, милуясь с епископом святой Церкви?
Одо молча проглотил упоминание о «влиятельном вельможе», мимоходом задумавшись, кто бы это мог быть, но его тут же затянула едкая пучина раздражения.
– Не помню, чтобы прежде это тебя заботило, – огрызнулся он, злясь на собственную несдержанность и беспомощность своих слов.
– Прежде я не была невестой. А теперь я выхожу замуж за принца Боэмунда Антиохийского.
Ее признание живо утихомирило епископа, выпустив весь пар его негодования. Боэмунд Антиохийский – могущественное и зловещее имя, хотя речь шла, как сообразил Одо, о сыне, а не об отце. Боэмунд Первый еще при жизни приобрел печальную славу, благодаря своей болезненной гордыне, дурному характеру и бесповоротным, замешанным на крови разрешениям любых ситуаций, поэтому священник вовсе не намерен был навлекать на себя неудовольствие его сына, Боэмунда Второго. Он неуверенно откашлялся и поинтересовался, давно ли Алиса узнала о помолвке. Та рассеянно покачала головой, предаваясь каким-то своим мыслям:
– Я услышала о ней всего лишь на днях, но наши отцы дружили, и оказалось, что они сговорили нас, пока мы были еще младенцами.
Одо, отныне решивший соблюдать благоразумие и искренность в отношениях с принцессой, все-таки позволил себе последний жалобный ропот разочарования.
– Ага, – хмыкнул он, – теперь я все понимаю… от меня требуется потихоньку удалиться в тень. И это вся награда за верную службу?
– Нет, за твою верную службу ты получишь вознаграждение сполна. Я уже позаботилась о том, чтобы найти себе достойную замену.
Одо так и застыл с открытым ртом, не находя подходящих слов, а Алиса расхохоталась:
– Ну, вижу, вижу – ты уже вообразил такое, что и выговорить нельзя. Послушай же, а потом реши сам, права ли я. Ты слушаешь?
Он молча кивнул и опустился на край кушетки, а принцесса присела перед ним на корточки, положив руку Одо на колено, и искательно заглянула снизу в его глаза:
– Я уже говорила тебе сегодня, что тебя возбуждают опасность и риск. Ты помнишь?
Епископ неохотно кивнул.
– Еще бы тебе не помнить. Именно поэтому ты так прикипел ко мне… к тому же твое наслаждение не было бы столь острым, будь я постарше. Мне было четырнадцать, когда мы впервые обладали друг другом, не так ли? Четырнадцать, мессир епископ! Вот где кроется настоящее удовольствие и возбуждение: если бы нас застали вместе, если бы мой отец узнал только, что ты развращаешь его дочь, он в тот же день снял бы тебе голову с плеч и не посмотрел бы на твой сан. Разве я не права? Скажи честно!
– А если и права? Не понимаю, чего ты добиваешься, вытягивая у меня это признание?
– Хочу обеспечить тебя новой утешительницей… помоложе меня, но столь же осторожной и, вдобавок, обещающей тебе гораздо больше приключений и опасностей.
Епископ подозрительно сощурился на Алису:
– Кто же она? Я ее знаю? А она меня?
– Да… и нет – вот ответ на твои вопросы!
– Что же это такое? Ты решила дразнить меня своими загадками?
– Ни в коем случае. Помнишь ли ты ночь, когда мы были втроем?
Епископ распрямился. Да, он прекрасно запомнил ту ночь, поскольку единственный раз смог остаться с Алисой до рассвета – и еще потому, что тогда их было трое… Принцесса пригласила для любовных утех молоденькую девушку, почти девочку. Та явилась к ним во мраке и принимала участие во всех безумствах, не произнося при этом ни слова. Когда к утру развратная парочка истощила свои силы, незнакомка так же таинственно исчезла. Он запомнил ее юность и свежесть, маленькие, еще не оформившиеся груди и тело – гибкое и ненасытное, но в то же время упругое и крепенькое, как у уличного сорванца.
Одо с трудом сглотнул и кивнул в ответ на Алисин вопрошающий взгляд.
– Это она и есть. Тебе она понравилась, но ты ее не видел; ты ей тоже понравился, и скоро она узнает тебя поближе.
– Она так юна.
Во рту у Одо так пересохло, что он мог только сипло шептать.
– Еще нет и четырнадцати. Младше меня начинающей, но не менее страстная и гораздо более опытная.
– Откуда же опыт?
– Как откуда – от меня, конечно! – звонким каскадом зазвучал у него в ушах Алисин смех. – Мы с ней очень, очень сдружились.
– И что же… – Одо все еще не мог справиться с дыханием, – в чем же кроются обещанные опасности?
Принцесса посерьезнела:
– Ее зовет Аруна. Она мусульманка, из приличной семьи. Ее отец – шейх Фахр ад-Камиль. Сейчас он чтит закон и ведет себя мирно, но совсем недавно славился крайней жестокостью. Если только он застанет тебя с ней – или даже просто заподозрит, что ты косишься на его дочь, – он подвергнет тебя медленной и мучительной смерти. – Она передернула плечами. – Зато ты насладишься Аруной – свежей, смышленой, красивой, страстной, опытной в любви… Она недовольна своим уделом и предпочла бы жить среди франков, охотно соблюдая их обычаи. Но, как и мне, ей скоро предстоит покориться неизбежному – выйти замуж за того, кого назначит ей отец. Тогда она станет жить в гареме у какого-нибудь дряхлого сарацинского воина, и всем ее развлечениям придет конец. А пока что отец – у нее под каблуком и исполняет все ее пожелания. Он и позволил Аруне проводить почти все время здесь, во дворце со мной, ее лучшей подругой, и она попытается продлить удовольствие настолько, насколько это возможно.
– Как долго я могу на нее рассчитывать?
– Год, а может, и два – время покажет. Но чего тебе еще желать? Молоденькая любовница, умелая и раскованная, жаждущая ласк и утоляющая ласками – она исполнит любые твои фантазии и желания. Хочешь встретиться с ней?
– Да. Когда же?
– Скоро. Я позабочусь. Но ты точно не передумаешь?
– Нет, конечно нет.
– Даже несмотря на то, что ее отец, неотесанный варвар, за это может вспороть тебе мошонку и на твоих же глазах зажарит твои яйца? А потом будет есть их и наблюдать, как его слуги свежуют тебя живьем? Пойдешь ли ты на это ради одного удовольствия обладать и насыщаться молодым упругим телом?
– Я на все согласен. Зачем ты спрашиваешь?
– Отлично.
Алиса встала и хлопнула в ладоши, призывая Иштара, а затем взяла Одо за руку и потихоньку повела к дверям.
– Я вызову тебя, как только появятся первые новости. Ты же пока готовься допросить монаха-рыцаря, брата Стефана сразу, как он вернется в город.
– Когда же это случится?
– Не могу сказать наверняка, – покачала головой принцесса. – Завтра или, может, послезавтра. Знаю только, что сейчас он уже на пути сюда – с моим помощником. А, Иштар! Проводи его святейшество мессира епископа.
ГЛАВА 2
К тому моменту, когда вдали показались стены Иерусалима, Стефан Сен-Клер уже весьма отличался от того человека, которого Гассан вызволил от кочевников. Вместе со своим спасителем он проехал несколько тысяч миль, и большую часть пути, попривыкнув друг к другу, они провели в беседах.
К своему великому удивлению, рыцарь выяснил, что мусульмане, несмотря на свою верность идеям ислама, считают и христиан, и иудеев близкими себе по духу, поскольку поклоняются единому Богу. Этому Стефана никогда не учили. Гассан объединял всех их под именем Народа Книги, нимало не смущаясь, что Книга у всех называлась по-разному, – важно было, что она все-таки существовала, свидетельствуя, что Господь у всех один. Мысль о том, что три вероисповедания взаимосвязаны таким необычным образом, брату ордена Воскрешения в Сионе была в чем-то близка и понятна, хотя благочестивому христианину она, должно быть, показалась бы страшным кощунством.
В числе прочего, Сен-Клер убедился, что сарацинский воин – не только лучший напарник для путешествия в пустыне, но также и кладезь многих достоинств, которых столь явно недоставало его христианским братьям по оружию: достоинства, благородства, чести и врожденного чувства приличия. Наблюдая за поведением Гассана и прислушиваясь к его суждениям, Стефан в конце концов пришел к выводу, что среди последователей Аллаха и его пророка эти качества – в порядке вещей.
Во время их долгого путешествия они касались и религиозных тем. Гассан затратил немало душевных сил, чтобы прояснить для Сен-Клера разницу между мусульманами-шиитами и их суннитскими противниками, в подробностях растолковывая суть расхождений меж этими двумя направлениями в исламе. Сен-Клер с большим интересом выслушивал его объяснения, но вынужден был признаться себе, что они совершенно не трогают его сердце. Задумавшись о причине своего равнодушия и впоследствии вновь вернувшись к этим размышлениям, Стефан понял, что оно проистекает из отношения к исламскому вожаку – пророку Мухаммеду, который, как известно, был обычным человеком. Христианство, напротив, почитало Иисуса – настоящего Сына Бога, Его воплощение.
Осознание этой истины ошеломило молодого рыцаря своей алогичностью и, исходя из его новых убеждений, вопиющей иррациональностью. Разумом он давно принял и утвердился во мнении, что Иисус из Галилеи был просто Иисусом из Галилеи – Человеком, – хоть и невиданных способностей, пусть и избранником судьбы, и, вполне возможно, пророком, как тот же Мухаммед из Мекки спустя шесть столетий после Него. Так говорилось в манускриптах, некогда тщательно проштудированных Стефаном.
Впрочем, более всего Сен-Клера поразило то, что этот таинственный воин в черной одежде и невиданных кольчужных доспехах по всем известным Стефану мерилам заслуживал быть его врагом, тогда как за несколько дней, проведенных бок о бок в пустыне, стал ему ближе и понятнее, чем любой, встреченный рыцарем за все время его ратных скитаний.
Так или иначе, он не был готов к тому, что Гассан, едва вдали встанут стены Иерусалима, осадит коня и велит дальше ехать одному, освобождая Стефана от клятвы не пытаться спастись бегством. Сен-Клер пытался протестовать, но мусульманин только улыбнулся и широким жестом очертил всю свою фигуру, словно желая сказать: «Взгляни на меня – я воин пустыни, сарацин. Я дня не проживу в городе, если послушаюсь тебя».
Рыцарю было нечего возразить на это, поскольку он никоим образом не смог бы защитить Гассана, обеспечить ему даже хилую защиту в случае нападения: первый попавшийся им в Иерусалиме человек немедленно бросился бы на его приятеля. Еще недавно при виде столь странным образом одетого чужака Стефан сам непременно усмотрел бы в нем явную угрозу для франкского королевства и не раздумывая обнажил бы против него меч.
Итак, воинам пришлось распроститься: Гассан поскакал обратно в пустыню, а Сен-Клер направился к Храмовой горе. Пристыженным и удрученным возвращался он к своим собратьям. Однажды ночью они с Гассаном засиделись у костра, сложенного из сухих верблюжьих кизяков, и долго говорили о переживаниях Стефана. Тогда рыцарь и узнал, что едва не прозакладывал свою душу демону отчаяния, чьи происки столь же губительны для мусульман, сколь и для христиан-франков. Еще немного – и Сен-Клер лишился бы всего, что в мире было для него свято. Осознав это, он с готовностью решил возвратиться и покаяться, признав перед всеми свои заблуждения. Единственным сожалением оставалась утрата нового друга, и Стефан искренне подивился бы и, пожалуй, не поверил бы, что много раз проходил – и не раз еще пройдет – мимо жилища Гассана. Даже если бы он столкнулся с сарацином лицом к лицу, ему и в голову бы не пришло, что этот скромный конеторговец и есть тот самый благородный шиитский воин.
* * *
Появление Сен-Клера в конюшнях вызвало почти такое же всеобщее возбуждение, как и в предыдущий раз. Собратья были рады Стефану и не скрывали этого, но, едва вступив под своды знакомой пещеры, он с пронзительной ясностью ощутил, что между ними теперь пролегла пропасть. Очевидно, что монахи находились в полном недоумении, и им не терпелось расспросить, что приключилось с Сен-Клером и где он все это время пропадал, но от него не укрылось и то, что никто не находил подходящих слов и не знал, как с ним теперь обращаться. Ни один из братьев якобы не заметил отсутствия у него оружия; все старательно избегали этой темы, и Стефану такое притворство показалось нелепым, поскольку, если и была в их жизни в Заморье некая главная особенность, то она заключалась в том, что невозможно протянуть в пустыне без оружия даже самую малость. Тем не менее он вернулся целым и невредимым, пробыв на вражеской территории долгое время, без меча и доспехов, и почему-то это никого не удивляло. Позабавившись такому отношению, Сен-Клер вскоре почувствовал неловкость своего положения, а еще через час и вовсе замкнулся в себе, пестуя обиду в возмущенном молчании.
Вечером его призвали для встречи двое старших собратьев – Годфрей Сент-Омер и Гуг де Пайен. Они ждали Стефана в скриптории, расположенном в глубине пещеры. Напрасно Сен-Клер, войдя в залу, пытался хоть что-либо прочесть на лицах наставников: оба монаха позаботились стереть с них любое выражение.
Беседа была натянутой и односторонней, пока Стефану вдруг не пришло на ум, что из-за невысказанного стыда он ведет себя как высокомерный упрямец и что его гордыня не поддается ни объяснению, ни оправданию. Он понял, что у людей, сидящих перед ним, нет в душе иного желания, как постараться для его же пользы, – в этом Стефан ничуть не сомневался. Они не осуждали его и не доискивались свидетельств его нравственного падения, подобно священникам. Не были они и исповедниками, требующими покаяться в грехах. Старшие монахи были рыцарями, привыкшими прямо, без обиняков выяснять отношения с такими же, как они, воинами. В довершение всего, они были его братьями по ордену Воскрешения, искренне заботившимися об его физическом и душевном здоровье и всецело доверяющими ему как человеку чести. Связавшая их воедино клятва предполагала, что, в каком бы духовном тупике ни оказался один из них, выход из него он будет искать не только не в ущерб себе, но и без урона для всего ордена.
Когда Сент-Омер, видя, что на очередной его вопрос, как и на все предыдущие, не последовало никакого ответа, сделал очередную попытку обратиться к Стефану, тот остановил его взмахом руки и приступил к подробному изложению происшедших с ним за последнее время событий. Начал он с самого момента находки голубого камня, скрыв лишь имя женщины, узнанной им во снах и повлекшей за собой всю цепь его приключений. Больше ничего он не утаил, не делая секрета из собственной уверенности в нарушении всех трех обетов, отчего и отправился в пустыню в поисках гибели, надеясь, что мученическая смерть искупит его грехи. Стефан рассказал, как попал в плен и как его спас, а потом привез сюда шиит Гассан.
Сент-Омер, даже не подозревавший о странных снах собрата и о его противоборстве суккубу, слушал Стефана, разинув рот и хлопая глазами от изумления. Де Пайен, напротив, сохранял полное самообладание. Правда, он тоже сидел молча и казался увлеченным рассказом ничуть не меньше, но по другой причине. Его не удивило признание рыцаря в нарушении обетов и упоминание о женщине, властвовавшей над его снами, как ранее не удивляло невероятно длительное заточение молодого собрата в коридорах Храмовой горы, на которое тот добровольно себя обрек. Обычно Сен-Клер был в числе первых, кто желал нести дозор: он предпочитал вольные патрульные разъезды под открытым небом раскопкам в подземной духоте.
Упоминание о шиитском воине показалось сиру Гугу особенно примечательным, поскольку стоило Сен-Клеру обмолвиться о «друге», пославшем сарацина на поиски монаха, как тут же перед мысленным взором де Пайена встал образ принцессы Алисы: это она при встрече обещала обратиться к одному верному мусульманину, чтобы разыскать пропавшего рыцаря. Он не раз слышал, что у принцессы водятся друзья и помощники среди пустынных кочевников, но ему с большим трудом верилось, что эти взаимоотношения могут заходить столь далеко. Выходило, что власть восемнадцатилетней девушки простиралась далеко за мыслимые пределы, если она могла и смела приказывать такому воину, как Гассан, который, по описаниям, был превыше всяческих похвал.
И тем не менее Сен-Клер ясно дал понять, что некий друг распорядился найти его. Никто другой на ум Гугу так и не явился, но о своих догадках он не обмолвился Стефану ни словом и лишь для порядка поинтересовался у него, кто бы мог быть этой таинственной личностью. Получив в ответ лишь немое покачивание головой, он прекратил дальнейшие расспросы на сей счет.
Когда рыцарь закончил свое повествование, его наставники некоторое время обдумывали сказанное, изучающе разглядывая блудного собрата. Наконец заговорил Гуг де Пайен:
– Что ж, брат Стефан, нам ясно, что ты едва не впал в отчаяние, как ясно и то, что ты с ним справился и его пережил. Это главное. Что же касается твоей совести и сомнений относительно якобы совершенных тобой грехов, я бессилен рассуждать. Единственно, я могу высказать свое мнение: по-моему, ни один из некогда данных обетов ты не нарушил бесповоротно. Выслушав описание твоих злоключений, я усмотрел в них преходящие слабости, возможно, недостаток рассудительности, но ни в коем случае не сознательное неповиновение или ослушание. Разумеется, этот вопрос – не моя вотчина, и я не уполномочен принимать решение. Таким образом, я предлагаю тебе снова обратиться к Вармунду де Пикиньи за разъяснением тонкостей. Этот человек как раз способен наставить тебя на путь истинный и определить, как подойти к твоим затруднениям. Завтра я буду неподалеку от резиденции патриарха и, так и быть, навещу его, чтобы спросить, может ли он принять тебя и когда именно.
– Гуг, патриарх уехал, – едва слышно перебил его Сент-Омер, напоминая собрату известный им обоим факт. – Он вчера отбыл в Антиохию и вернется не ранее чем через месяц. Или ты забыл?
Гуг де Пайен вознес очи горе и молитвенно сложил перед собой руки.
– Боже всемогущий, вот излишнее подтверждение тирании надвигающейся старости. – Он покосился на Сент-Омера и незаметно ему кивнул: – Конечно, не забыл – только потому, что ты напомнил. Мы же его вместе провожали. Да, да, совсем вылетело из головы: столько всего накопилось за последние дни.
Затем Гуг обернулся к Сен-Клеру, недоуменно выслушивающему их препирательства.
– Стало быть, дело может подождать, брат Стефан. Твоя беседа с патриархом подождет. Как только он возвратится, я договорюсь с ним о вашей встрече; эти несколько недель пролетят незаметно. Во всяком случае, скучать тебе не придется, это уж я обещаю. – Поколебавшись, он добавил: – А пока, если случай с той драгоценностью все еще беспокоит тебя – а я вижу, что беспокоит, – его можно с легкостью исправить. Передай камень в сокровищницу брату Годфрею, и не будем больше о нем вспоминать. Вместе с этим избавь свою совесть от чувства вины и пребудь снова с нами, твоими собратьями. Ты проделал долгий путь – расскажи же всем, где ты побывал, какие приключения пережил. Они, может, и не спросят тебя прямо, но послушать не откажутся. Теперь же иди с миром и не мучь себя понапрасну, пока не пройдет месяц и ты не увидишься с Вармундом де Пикиньи.
