Текст книги "Рыцари света, рыцари тьмы"
Автор книги: Джек Уайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц)
Арло на этот раз не составил хозяину компанию, сославшись на кое-какие дела, и Гуг не счел нужным настаивать, поскольку знал, что тот бывал у Годфрея шесть вечеров подряд. К тому же ему хотелось обсудить с Сент-Омером некоторые вопросы, в которые Арло не был посвящен.
Все в госпитале уже поужинали, и друзья наконец-то остались наедине. Вдвоем они устроились на складных сиденьях у одного из костров, где не было свидетелей их разговора. Сент-Омер растирал ладонь правой руки большим пальцем левой, испытывая податливость кисти.
– Все закостенело, – посетовал он. – Старею.
– Как и все мы, Гоф. Никто не помолодел.
– Арло говорил, что ты снова отдалился от всех, едва вернулся сюда.
Гуг, обескураженный таким резким поворотом темы, в конце концов нашелся, пожал плечами и кивнул:
– Да, отдалился. Тогда мне это показалось разумным, и с тех пор я нисколько не пожалел.
– И теперь ты известен как рыцарь, который всегда молчит.
– Вот это вряд ли. Говорить приходится – каждый день и с каждым встречным.
– Скажи лучше – встреченным по обязанности.
– Ну да.
– Но по своей воле ты ни к кому не обращаешься.
– Нет, мне жаль на это времени.
– Отчего же?
– Просто нет желания. Мы уже однажды обсуждали это, Гоф.
– Да, но это было много лет назад. Тогда ты озлился – и по праву, я не спорю – из-за злодейств, совершенных в Иерусалиме. Но, Гуг, ведь прошло почти двадцать лет, и многие из тех, кто там бесчинствовал, давно лежат в могиле! Думаю, и те, кто еще жив, тоже покинули город.
– О нет, Гоф, они все еще здесь, и кое-кто вознесся очень высоко.
– Хорошо, я могу понять твое нежелание видеться с ними, но…
– Какие могут быть «но», Гоф? За эти двадцать лет – вернее, семнадцать – все осталось по-прежнему, и те люди, те богобоязненные рыцари, с прежней поры ничуть не изменились… Они носят другие имена, многие еще очень молоды, но в душе они такие же, и дай им волю, они с воплем на устах «Так угодно Богу!» станут убивать женщин и детей.
– Сомневаюсь, Гуг.
– Сомневаешься? – Де Пайен понизил голос до злобного шепота, а его лицо исказилось ненавистью. – Как можно в этом сомневаться, Гоф? Ты оглянись вокруг и послушай только речи этих людей о себе и о том, на что они способны ради высокого и святого имени Господа. Это из-за них – из-за их намерений и поступков – само слово «христиане» смердит для меня. С тех пор, как мы с Арло вернулись сюда, я не встретил ничего общего с христианскими устремлениями ни у наших союзников, ни в нашем собственном войске; ни любви, ни терпимости, не говоря уже о всепрощении или благочестии, не увидишь среди здешних воинов… Поверь, дружище, где только я не искал: среди полководцев и вельмож, баронов и графов, рыцарей и латников – и везде натыкался на алчность, похоть и прочие пороки. Я видел, как иные возносили хвалу Всевышнему, но их якобы смиренные молитвы отдавали богохульством, поскольку сами эти люди походя загребали и хватали все, что плохо лежит. Они без устали грызлись друг с другом за власть и место в новом мире, который создавался их усилиями. Когда мы все столько лет назад пришли сюда, нашей целью было освобождение Святого города, Годфрей, а те, кто входил в орден, еще и надеялись отыскать Божественную истину, как прописано в нашем уставе. Вышло же, что мы создали такие же владения, что у себя дома, – королевство Иерусалимское, княжество Антиохийское, графство Эдесское! Среди святейших во всем мире земель мы основали собственную империю, и на всем ее протяжении едва ли встретишь хоть что-нибудь от истинного Бога – ни в нашем, ни в церковном понимании.
Де Пайен наконец умолк, чувствуя на себе изумленный взгляд приятеля. Тот спросил:
– Ответь, пожалуйста, почему это тебя так поражает?
Гуг растерянно заморгал, не в силах скрыть замешательство, потом пожал плечами:
– Я не понимаю. А что меня поражает?
Годфрей, казалось, ничуть не смутился его недогадливостью:
– Что наши христианские братья таковы, каковы есть сейчас. Ты ведь достаточно много учился, чтобы не удивляться этому. Ты потратил целых семь лет на проникновение в тайны ордена после восхождения до того, как вернулся сюда. Ты что же, разуверился в своих познаниях?
– Нет конечно! – с возмущением выпалил Гуг. – Но эти познания невозможно применить к настоящей жизни – той, которая нас окружает. Обряды, которые я изучил, носят сокровенный смысл, и понимание их мало кому доступно. Они не имеют ничего общего с действительностью – мне стало это более чем ясно с тех пор, как я вернулся с родины, из самого сердца нашего ордена, и отгородился от всех. Мы ждали – то есть я ждал – каких либо указаний, наставлений по поводу того, что делать и как поступать, но так ничего и не получил.
– Странно. Сам я за последние лет пять укрепился в противоположном мнении. – Сент-Омер слегка качал головой и глядел на друга с улыбкой. – Прикованный к веслу, я все больше убеждался, что уроки, преподанные мне в юности нашим орденом – касаемо того, как жить и чего ждать от наших набожных христианских братьев, – имели самое непосредственное отношение к живой истине – той, что правит миром, в котором мы вынуждены обретаться. Многое из того, что мы тогда заучили, было построено на незыблемом уставе ордена, но гораздо больше знаний опиралось на предположения… чего можно ожидать, если случится то-то и то-то. Теперь весь мир стал другим, Гуг, и то, о чем нас предупреждали, сбылось.
Сент-Омер прервался и окинул друга спокойным взглядом огромных запавших глаз.
– Когда ты в последний раз виделся с кем-либо из ордена?
Де Пайен снова пожал плечами:
– Уже давно, лет пять назад… Думаю, они не очень-то стремятся встретиться со мной – я ведь ни от кого не прячусь. Просто предпочитаю одиночество.
Выразительным жестом Гуг пресек попытку Сент-Омера возразить:
– Понимаю, дружище, что можно обо мне подумать, и охотно допускаю, что кое-кто считает, будто я свихнулся, но меня, честно говоря, это мало волнует. – Он задумался на минуту, затем продолжил: – Порядочно времени прошло с тех пор, как я в последний раз виделся с братом по ордену – не считая тебя. По своем возвращении в Заморье я еще умудрялся встречаться с кем-то из них, но каждый раз это происходило случайно и непредвиденно, хотя я прилагал усилия к их розыску. И в каждое из таких свиданий мы обещали друг другу, что непременно должны собираться и повторять ход ритуалов – пусть нас и недостаточно, чтобы полностью осуществлять церемонии. Всем было понятно, что повторение гораздо важнее исполнения, потому что ритуалы сохранятся и без нас – они не умрут, даже если их некому будет осуществлять, – но само наше братство, то есть мы, его члены, должны постоянно упражнять память, чтобы сохранить слова и порядок ритуалов. Надо все время повторять содержание церемонии – пусть пока без внешней ее формы. Большинство из нас на протяжении всего этого времени поддерживали связь хотя бы с одним собратом, Поэтому мы могли служить друг другу наставниками. Как раз тогда я больше трех лет водил близкое знакомство с рыцарем по имени Филипп Мансурский – кажется, он говорил, что никогда не слышал о тебе. Сам он был из Британии, поэтому вряд ли ты мог с ним где-то встречаться. С ним вместе мы сражались и также находили время для повторения ритуалов. Потом Филиппа убили в стычке на пути в Яффу – это было через год после моего возвращения сюда, – и с тех пор я больше не предпринимал никаких усилий. А вскоре руки у меня совсем опустились… Прими во внимание и то, что я умею читать и писать – в отличие от большинства людей здесь, – поэтому повторение и запоминание слов давалось мне гораздо легче, чем остальным собратьям. Тем не менее поначалу мы прилагали хоть какие-то усилия, чтобы время от времени собираться вместе. Но тебе известно не хуже меня, что значит заниматься чем-либо по собственной прихоти в разгар боевой кампании. Все мои знакомые были тогда мне ровесники, и мы знали друг друга еще до папской войны, но в Заморье мы приехали под предводительством разных сеньоров, что изначально отдаляло нас друг от друга. Добавь к этому воинские и вассальные обязанности, полностью исключающие возможность наших самовольных собраний. И еще постоянные смерти… Вначале наших собратьев набиралось до сотни, но рубеж веков миновал, и нас осталось менее двух десятков. И все время приходили известия, что еще один пал в битве или скончался от чумы или иной заразы, которых вокруг свирепствовало великое множество…
Де Пайен умолк. Сент-Омер глядел, как тот потирает пальцами переносицу, мыслями унесшись очень далеко от тлеющего костра, возле которого они оба сидели. Наконец Гуг очнулся и подхватил нить оборванной беседы:
– Затем пришла пора для череды новых собратьев дущих славы молодчиков с шелушащимися от солнца, обожженными лицами. Все они приехали из Франции и готовы были ручкаться с каждым встречным и поперечным, пока не пообтерлись. Эти были не против познакомиться с кем-нибудь из ордена и передать новости с родины, но организовать встречу по-прежнему не представлялось возможным. Однажды нам это почти удалось – девять членов ордена должны были явиться на собрание, – но в тот же самый день в трех милях от места нашего свидания неверные разметали караван, поэтому мы всю ночь вынуждены были рыскать по пустыне, спасая пленников…
Де Пайен вновь прервался и погрузился в воспоминания, сузив глаза в две узкие щелки.
– Вот тогда, помнится, я и решил окончательно погрузиться в молчание. В те дни собратья, едва оказавшись поблизости от нашего лагеря, еще приходили повидаться со мной, или я сам, прослышав, что кто-нибудь из них находится неподалеку, посылал к нему Арло, и тот помогал нам встретиться неприметно для окружающих… но все это, конечно, относилось к членам ордена, которых я знал лично. Новички – те, кто приехал сюда позже, – не могли сообщить о себе, и у меня не было возможности познакомиться с ними. Итак, я становился все большим отщепенцем – по отношению к собратьям и ордену в целом. Знаю, это недостойно – возможно, даже непростительно, но ничем, кроме чудачества, я это объяснять не буду.
Сент-Омер, нахмурившись, изучающе посмотрел на друга из-под сдвинутых бровей, потом кивнул:
– Ага, а кто-то подумает, что из упрямства.
Его незлобивый тон смягчил обидное замечание. Гуг согласился:
– Пусть подумает. А это и правда. А ты сам? Когда ты в последний раз сообщался с орденом?
Сент-Омер обернулся, кинув через плечо взгляд, чтобы удостовериться, что никого нет рядом, и лишь потом ответил:
– Пять лет назад, и как раз по поводу тебя, мой друг. Я вез тебе указания из Амьена, когда попал в плен к туркам.
– Мне – из Амьена? Но я никого там не знаю.
– Но меня-то знаешь.
– Кроме тебя, разумеется. Кто бы мог мне оттуда писать?
– Наш орден. Сам сенешаль Жан Туссен, сеньор Амьенский.
– Туссен мне писал? Зачем? Чего он хотел от меня?
Сент-Омер озадаченно развел руками:
– Вероятно, многого, судя по количеству депеш. Жаль, что я так и не узнал, о чем там было написано, хотя я, как ты уже упомянул, тоже принадлежу к тем немногим грамотеям, что встречаются среди рыцарей. – Годфрей пожал плечами, словно винясь в своей нерадивости. – Они пропали… вместе со всем прочим, когда корабль отправился на дно.
– Пропали… – растерянно заморгал де Пайен, затем кивнул: – Ну да, конечно. Ты все утратил, кроме жизни, хвала Господу. Тебе не намекнули случаем, что было в тех письмах?
– Нет, ни словом не обмолвились. И с чего вдруг? Письма были адресованы тебе, а с меня требовалось только доставить их, поэтому мне и дела не было до их содержания. Идею встретиться с тобой, с моим другом, подал мне орден, и он же заручился моим согласием отвезти тебе его указания. Я ехал и больше думал не о данном мне поручении, а о своих болячках. И я знал, что, прочитав послание, ты сам посвятишь меня в то, что сочтешь нужным, и это будет означать, что такова воля старших по ордену. Но любопытствовать, что в этих депешах, и читать их долгими ночами во время морского путешествия походило бы на искушение влезть не в свои дела, что было бы равносильно нарушению наших священных клятв. Теперь, после стольких лет, я смею предположить, что братия узнала о провале моей поездки и либо отказалась от своих намерений в отношении тебя, либо поручила доставку сведений другому гонцу. Ты так-таки ничего не получал от них все это время?
– Ни слова – ни письменно, ни устно – и это действительно очень странно, потому что ты уехал из Амьена за год до того, как граф Гуг вернулся в Заморье из Шампани. Он прибыл сюда два или три года назад, в тысяча сто четырнадцатом году, и пробыл тоже почти год. В то время я практически постоянно по долгу службы находился в Эдессе, но успел несколько раз свидеться с ним, хотя и мельком, – тем не менее он ни единым намеком не дал понять, что мне были посланы некие сообщения… и он ничего не знал о твоих неудачах, как мне теперь представляется. Мы о тебе ни разу не упомянули в разговоре, а если бы граф что-то такое слышал, он непременно сообщил бы об исчезновении одного из собратьев… – Гуг нахмурился и покачал головой. – Более чем странно, если учесть, что граф – не последний человек в ордене, значит, должен был бы знать обо всем касательно меня.
Сент-Омер возразил, для убедительности взмахнув рукой:
– Гуг, вовсе нет. Высший совет, вероятно, не счел нужным посвящать кого-либо, и графа Гуга в том числе, в поручение, которое было тебе дано за год до его отъезда. Шесть лет назад ты им для чего-то понадобился, и, судя по всему, надобность была срочная. Я еще помню, тогда подумал, что речь, должно быть, идет о серьезном деле – такой озабоченный вид был у людей, поручивших мне передать депеши. Но по истечении года эта срочность могла отпасть, или, может, они ждали от тебя вестей, а ты не подавал признаков жизни… Мы же не можем даже предполагать, какого рода были указания, обращенные к тебе. Все же я посоветовал бы тебе отправить им весточку, что ты снова готов принимать сообщения.
– И отправлю, можешь не сомневаться. Завтра Люсьен де Труа возвращается в Шампань, а там он сразу увидится со своим поверенным, графом Гугом. Он пока еще здесь – сегодня утром я сообщил ему, что ты пошел на поправку. А теперь я снова его разыщу, передам все, что ты мне только что рассказал, и попрошу привезти новости для нас обоих.
– Так он один из нас?
– Из собратьев? Разумеется, иначе как бы я осмелился передавать все это на словах? Он вступил в орден двумя годами раньше меня. Сам он родом из Аргонны, поэтому ты, верно, никогда не встречался с ним.
– Превосходно… Значит, он тоже из ордена…
Сент-Омер одобрительно кивнул и с трудом поднялся. Пошатываясь, он жестом отверг помощь де Пайена.
– Сиди-сиди, я справлюсь. Я просто немного устал, и становится свежо. Иди же, разыщи этого Люсьена де Труа и перескажи ему все как есть. Пусть он передаст, что ты не мог знать о порученных тебе задачах. А я пойду и лягу. Спокойной тебе ночи, завтра еще поговорим.
Гуг распрощался с другом и пошел к Люсьену де Труа, который уже заканчивал приготовления к отъезду. Великолепные римские покои, где граф и его помощник поочередно останавливались во время наездов в Иерусалим, теперь казались необжитыми: вся мебель была из них вынесена и упакована слугами для путешествия, поэтому, пока Гуг шел по мозаичному полу, его шаги гулко отдавались в пустынных залах.
Де Пайен обнаружил сира Люсьена в небольшой спальне, располагавшейся недалеко от парадного входа, и, не откладывая, посвятил его в свои открытия. Рыцарь внимательно выслушал его рассказ, ни разу не перебив, а под конец глубокомысленно кивнул и обещал незамедлительно сообщить эту историю графу Гугу, чтобы тот в свою очередь известил старших членов высшего совета.
На следующее утро Гугу в числе прочих было поручено проследить за отправлением сира Люсьена. С небольшим, но хорошо вооруженным конным эскортом тот спешно отбыл к побережью, где их уже ждал корабль, готовый отплыть на Кипр, а оттуда в несколько этапов – домой, во Францию. Теперь Гуг был уверен, что однажды получит новости от ордена – раз уж он решился прервать свое молчание, – но не мог даже предположить, когда это произойдет. Пока его вполне устраивало ожидание, поскольку нужно было позаботиться о Годфрее и помочь ему вновь обрести здоровье и силу.
Проводив глазами отряд рыцаря из Труа, пока последние из его свиты не скрылись из виду, Гуг отвернулся, кивком подозвал к себе Арло и велел принести мечи и другое оружие, требующее заточки.
ГЛАВА 4
– Там, на рыночной площади, вас разыскивает какой-то франт.
Де Пайен перестал точить меч и опустил клинок на колено, затем медленно поднял голову и взглянул на Арло из-под матерчатого капюшона, защищающего глаза от солнца.
– Знакомый?
– Нет конечно. Откуда? Я же говорю – франт.
– Ты сказал ему, где я?
– Что я, рехнулся? Если ему нужно вас разыскать, пусть сам и старается. Я-то знаю, как трудно дождаться от вас благодарности – уж во всяком случае, не через помощь тем, кому вы занадобились. Стоило мне оказать кому-нибудь такую милость, как я выслушивал от вас одни попреки…
Пока Арло вовсю разливался, де Пайен приметил незнакомца, направлявшегося прямиком к ним от ворот караван-сарая. За человеком следовал слуга, ведший на поводу мула. К спине животного был крепко прикручен деревянный ящик.
Хорошенько приглядевшись к тому, кого Арло назвал франтом, Гуг враз отвлекся от причитаний приятеля. Не стоило большого труда определить, откуда прибыл незнакомец и каково его положение. Человек этот был высокого роста; его бледное лицо под обжигающими лучами пустынного солнца приобрело красноватый оттенок, характерный для всех, недавно оказавшихся в Заморье. Немало тому способствовали и иссушающе-жаркие порывы ветра, взметывающие песчаные вихри и скребущие нежную кожу, словно теркой. Узнать новичков было можно и по неизношенной одежде, совершенно не приспособленной к здешним погодным условиям, по ее ярким, невыцветшим краскам и по ржавчине, тонким налетом осевшей на оружии и въевшейся меж кольчужных сочленений – следствие недавнего путешествия по морю и отпечаток европейской влажности. Потребуется не один месяц, прежде чем песок начистит латы до ослепительного блеска – тогда их обладатель окончательно станет здесь своим.
Слово «франт» в этих краях говорит само за себя и навевает мысли о красавицах среди чудовищ, невинности среди распутства, белокожих иноземных всадниках, неискушенных в битве, среди грозных боевых наездников, рожденных прямо в седле. В Заморье высмеивали бледность неофитов, якобы происходящую от постоянного страха столкнуться с настоящим турецким янычаром.
Незнакомец, направлявшийся к де Пайену, был как раз из этой породы. Он явно только что прибыл в Заморье: эти яркие одежды совсем недавно носили в иных, далеких от пустыни землях, а в ярких живых глазах приезжего читалось его нетерпение поскорее встретиться со злобными мусульманами и немедленно сразиться с кем-нибудь из них. Он подошел к костру, у которого сидел Гуг, и без обиняков обратился к нему:
– Я ищу сира Гуга де Пайена. Мне сказали, что он где-то здесь. Это, случайно, не вы?
Гуг отложил свой меч, так что острие длинного клинка смотрело в костер, и встал с камня, служившего ему сиденьем. Он выпрямился во весь рост, наблюдая за впечатлением, которое он произвел на спрашивающего. Своим внешним видом Гуг мало напоминал рыцаря-христианина – он не имел при себе оружия и был облачен в длинные свободные одежды местных кочевников. Отбросив концы бурнуса за плечи, он произнес:
– Я – Гуг де Пайен. А вы кто?
Человек приблизился еще на три шага к костру, припал на одно колено и взял де Пайена за руку прежде, чем удивленный рыцарь успел ее отдернуть.
– Простите, сир Гуг, мою нерасторопность на пути к вам, но я уже месяц разыскиваю вас – с тех пор, как высадился в Яффе. – Он смешался и посмотрел на де Пайена, который тоже растерялся так, что забыл отнять у него руку. – Меня зовут Гаспар де Фермон. До вас непросто добраться, мессир.
– Послушайте, не называйте меня так. Я простой рыцарь на службе у графа Гуга Шампанского, и вы не должны были бы испытывать затруднений, разыскивая меня. Я ни от кого не прячусь, живу открыто, как и прочие рыцари.
Гость покраснел и неловко кивнул в знак согласия, все еще удерживая руку де Пайена, которую тот потихоньку пытался высвободить.
– Теперь я вижу, мессир, но, когда я впервые приехал сюда и начал справляться о вас, меня послали в Иерихон, уверяя, что вы там…
– Я уже попросил не называть меня мессиром. – Де Пайен склонил голову и, прищурившись, взглянул в глаза собеседника. – Зачем вы разыскивали меня? Кто вас для этого послал?
– Простите, мессир, но иначе называть вас я не могу. Ваш покойный отец, барон Гуго, собственноручно посвящал меня в рыцари. Он выделил мне землю в своих владениях, поэтому теперь я – ваш ленник, как вы – графу Гугу Шампанскому. А если вы немного поразмыслите, кто знает о вашем пребывании здесь, то догадаетесь, кто послал меня.
Говоря эти слова, гость по-особому подвигал своей ладонью в ладони Гуга, надавив на сустав пальца, и тот сразу понял, что перед ним – член ордена Воскрешения. Впрочем, по манере незнакомца удерживать его руку он уже предугадывал такой поворот событий, поэтому выражение его лица осталось бесстрастным. Де Пайен лишь тем же образом ответил на пожатие и наконец высвободил руку, чтобы указать ею на лежащий неподалеку камень.
– Садитесь, Фермон, – произнес он, – и примите добрый совет: никогда не упускайте возможность выбрать на биваке подходящий камень для сидения. В этой местности они на удивление редко встречаются, а франкские рыцари с трудом привыкают сидеть на земле. Удобные камни очень ценятся, и если вы проведете здесь хоть немного времени, то скоро поймете, насколько я прав. А теперь усаживайтесь и расскажите, что привело вас ко мне.
Тут де Пайен указал в сторону своего товарища и пояснил:
– Его зовут Арло, он тоже из Пайена. Мы с ним неразлучны с детства. Он мой друг и ближайший помощник.
Фермон и Арло обменялись кивками и приветствиями, а де Пайен меж тем продолжил:
– Когда вы в последний раз ели? У нас найдется бурдюк вина – немного подкисшего, но вполне годного для питья, вчерашний хлеб и козий сыр. Арло, будь добр, принеси.
Он проводил слугу взглядом и обернулся к Фермону:
– Арло вполне надежен, но он не входит в орден. Что вы хотели сообщить?
– Во-первых, доказательства, что я не обманул вас на свой счет. Я был на вашем восхождении.
Гуг был немало поражен, но за много лет приучился скрывать свои мысли, не позволяя им отражаться на лице. Он сидел неподвижно, лихорадочно обдумывая заявление гостя.
Он никоим образом не помнил его присутствия на церемонии – ни его лицо, ни имя ничего ему не говорили, и в самом облике приезжего ни одна черточка не была знакома де Пайену. Кроме всего прочего, Гуг готов был поклясться, что Фермон не менее чем на три года младше его; если же поверить словам гостя и принять, что тот действительно был в Пайене на восхождении, – тогда он не менее чем на год старше Гуга.
Как бы там ни было, в течение считанных минут де Фермон доказал, что ничуть не солгал: он не только в подробностях изложил весь ход церемонии и перечислил, кто на ней присутствовал и что говорил на последующем торжестве, но даже припомнил забавную историю, рассказанную по случаю дедом Гуга о том, как проходил этот ритуал его сын, барон Гуго.
Де Пайен слушал с нескрываемым удовольствием и наконец кивнул гостю:
– Вы, несомненно, тот, за кого себя выдаете. Я прошу вас не откладывая приступить к делу.
Однако де Фермон не спешил. Он откашлялся и оглянулся.
– Найдется ли здесь поблизости место, где можно было бы уединиться для размышлений или беседы – такое, чтоб никто за нами не подсмотрел и не подслушал?
Де Пайен удивленно воззрился на него:
– В караван-сарае? Конечно, найдется – при условии, что вам жизнь не дорога. Насколько мне известно, во всем Заморье не встретить ни одного постоялого двора, где было бы совершенно безопасно. – Он ухмыльнулся: – Вам повезло, что попали сюда. Хозяин этой гостиницы – честный человек, к тому же – отец восьми дюжих и крепких молодцев. Именно поэтому я останавливаюсь у него всякий раз, как выезжаю из Иерусалима. Здесь недалеко протекает ручей; он берет начало в оазисе и не сразу уходит под песок. Мы могли бы прогуляться к нему. А вот и Арло. Сначала поедим, а потом потолкуем.
* * *
– Дошли ли до вас известия о смерти сира Годфрея Сент-Омера?
Подкрепившись, оба вышли за пределы караван-сарая и отправились к ручью, о котором упоминал де Пайен. Вдоль берега пролегла тропинка, поросшая высокой травой.
– Разве Годфрей Сент-Омер умер?
– Да, мессир. Пять лет назад, когда он направлялся сюда из Франции, пираты взяли его в плен и убили.
– Он будет очень огорчен, услышав такие новости, потому что не далее как десять дней назад Годфрей был в добром здравии – как раз когда я с ним виделся в последний раз.
Увидев, как широко разинул рот от удивления его собеседник, Гуг улыбнулся, но потом сжалился над незадачливым вестником:
– Годфрея действительно захватили в плен на корабле, друг мой, но не убили, а продали в рабство. Полгода назад я послал весть о его спасении домой, во Францию, но вы, вероятно, были уже на пути сюда. Четыре года он провел рабом на галере, но потом ему удалось чудесным образом спастись, хвала Господу. Это было с год назад. Он сумел добраться до Иерихона и оттуда сообщить мне о своем избавлении, а я перевез его оттуда в Иерусалим, где он снова окреп и окончательно выздоровел. Он поведал мне, что совет отправил мне с ним некие депеши, но, когда его брали в плен, бумаги утонули вместе с кораблем.
Де Фермон наконец закрыл рот и сдержанно кивнул:
– Истинно хвала Господу, что Годфрей выжил. С тех пор как он покинул Францию, мы более ничего о нем не слышали, хотя и надеялись, что он жив, но совет начал проявлять серьезное беспокойство, когда на протяжении нескольких лет от вас не приходило никаких вестей. Затем мы получили сведения, что судно сира Годфрея захватили корсары и что все погибли. Вскоре после этого мне в числе троих прочих было поручено разыскать вас. Кто-нибудь из них до вас добрался?
– Нет, вы первый явились ко мне, и, откровенно говоря, мне не терпится узнать новости.
– Они очевидны, мессир. Меня послал сенешаль и высший совет ордена, чтобы напомнить вам об обязанностях по отношении к братии во Франции.
– Об обязанностях… Ясно. А теперь просветите меня, если вам угодно, кто сейчас сенешаль ордена и о каких обязанностях вы так беспечно здесь упоминаете?
Де Фермон остолбенел, очевидно решив, что над ним подшучивают, но, поскольку сир Гуг ничего не прибавил к сказанному, он беспомощно заморгал и растерянно посмотрел на него:
– Сенешаль нынче граф… граф Гуг. Он был избран в прошлом году, после возвращения на родину, вскоре после смерти сеньора Амьенского Жана Туссена. А вы разве не знали?
– Не более чем вы знали о спасении Годфрея Сент-Омера. Откуда мне знать, подумайте сами, Фермон! Наш орден – закрытая для других община, к тому же окруженная секретностью. А это значит, что любая новость расходится крайне медленно, чтоб не наделать шума. Но я рад слышать о назначении графа – место сенешаля как раз по нему. У него для этого все склонности, и от такого управления всем будет только польза, а для ордена – тем более. Итак, напомните мне, какие обязанности вы имели в виду. Что они в себя включают и каким образом касаются лично меня?
Тот снова ошалело уставился на де Пайена, не находя нужных слов. Наконец он вымолвил:
– Ваши обязанности… – и неопределенно взмахнул рукой, – по отношению к ордену… его история и учение.
Де Пайен остановился под предлогом, будто хотел привести в порядок складки свободно ниспадающей одежды, а сам оглянулся, чтобы посмотреть, нет ли кого поблизости.
– Вы говорите много слов, де Фермон, но толку от этого мало. Как я могу отвечать за орден и его учение?
– Не за орден, мессир… Я хотел сказать – отвечать перед орденом… как и все мы.
Фермон откашлялся. Голосом, исполненным торжественности, он изложил Гугу хранящееся в памяти послание:
– Сотни лет – граф велел мне передать вам это слово в слово – все деяния нашего ордена были сосредоточены на том, чтобы создать условия, которые сейчас сложились и в Заморье, и в королевстве Иерусалимском, и в самом Иерусалиме. Сенешаль своими глазами удостоверился в готовности исполнения замысла, когда навещал эти места еще в бытность свою советником ордена. Но в тот раз его послали сюда лишь наблюдать и запоминать, и он был не уполномочен действовать по собственному усмотрению. Ему вменялось в обязанность вернуться и доложить совету все, что удалось увидеть и разузнать от собратьев. Он намеренно оставил вас здесь, in situ, учитывая то, что ему воспрещалось делиться с вами какими-либо сведениями за время его краткого визита. Он ведь пробыл здесь всего несколько месяцев, не так ли?
Де Пайен пожал плечами:
– Да, меньше года.
– Так вот, он шлет вам подарок… Вы, верно, заметили, что мой слуга вел за собой мула?
– Да, заметил.
– Сундук предназначается вам, это посылка от сенешаля. Она упакована и запечатана, и я вас попрошу, прежде чем открыть ее, убедиться, что печать не попорчена и не сломана.
– Там наверняка регалии?
Де Фермон заморгал от удивления:
– Да, регалии. Но как вы догадались?
– Никакого чуда тут нет, – улыбнулся де Пайен. – Когда мы в прошлый раз встречались с графом Гугом, мы как раз о них говорили. У него хранились все девизы ордена, но во время разбойничьего набега на их караван все было утрачено. Это произошло много лет назад, по дороге из Яффы в Иерусалим. Понятно, что нам негде было взять другие – оставалось послать во Францию за новыми.
Де Фермон важно кивнул:
– Что ж, сир Гуг, теперь знаки отличия и регалии нашего ордена вновь вернулись к вам и всей братии в Заморье. Моя же священная обязанность – сообщить вам следующее: сенешаль предписывает вам, сиру Гугу де Пайену, вспомнить о таинствах, которые вы изучали перед вступлением в братство, и, оглянувшись вокруг, осмыслить вашу миссию в Святой земле и найти пути привести эти таинства к высшему их исполнению.
Де Фермон смолк, а Гуг вдруг остановился, обхватив себя за локти.
– Привести эти таинства к высшему их исполнению… – наконец раздумчиво повторил он. – По-прежнему одни слова – и ни толики смысла. Вы сами-то понимаете, Фермон, что означают ваши речи? Я же никак не уразумею.
Тот словно не заметил вопроса и спросил:
– Вы слышали о графе Фульке Анжуйском?
– Найдется ли такой франк, который не слышал о нем? В Анжу хватает графов Фульков. Я встречался с Фульком Третьим и Четвертым, отцом и сыном. О каком из них вы говорите?
