Текст книги "Рыцари света, рыцари тьмы"
Автор книги: Джек Уайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)
Де Пайен поднялся и принялся шагать туда-сюда, заложив руки за спину и уперев подбородок в грудь. Сен-Клер молча сидел и смотрел прямо перед собой, не обращая внимания на перемещения своего наставника. Наконец де Пайен остановился и в упор посмотрел на молодого монаха:
– Я тебе в этом не помощник, брат Стефан, поскольку у меня нет ни соответствующего опыта, ни особых возможностей. Но я все же сомневаюсь, что ты и вправду одержим. Тебе надо бы пойти к патриарху Вармунду и побеседовать с ним. Расскажи ему все то же, что и мне. Пусть он и христианин, но он получше моего разбирается, чем тут можно помочь. А я всего лишь рыцарь, как и ты сам, я воин, а не священник, поэтому не разбираюсь в одержимостях и тому подобных вещах.
Сен-Клер явно расстроился.
– Вот-вот, магистр Гуг, о его вере и речь. До сих пор я обходился без христианских молитв. Разве теперь, когда уже прошло столько времени, они мне пригодятся?
– Любые молитвы не будут лишними, равно как и участие доброго и благородного человека, который попросит за тебя Бога – между прочим, Того же Самого, что и у тебя. Наш старинный орден никогда не отказывался от этого родства. Все расхождения произрастают из ереси, насажденной среди христиан более тысячелетия назад, согласно которой человек по имени Иисус был назван Сыном Божьим. Вот главная причина нашего несогласия. Тем не менее, как это ни печально, мы имеем основания подозревать, что, когда настанет возможность пролить свет на эти различия, они окажутся просто убийственными. Именно поэтому наше братство научилось жить в неизбежной лжи, примкнув к христианам и следуя законам христианского мира, хотя мы, по сути, далеки от него. Возможно, это отдает гнусностью, но делается ради собственного спасения.
Де Пайен прервался, обдумывая дальнейшие доводы, и затем добавил:
– На самом деле все гораздо серьезнее, хотя многим из братьев подобные мысли даже в голову не приходят. Я сейчас говорю о непременном условии нашего ордена – принимать одного человека от каждого семейства, не больше. – Он взглянул на Сен-Клера в упор. – Сколько за все эти годы – с тех пор как я вступил в орден – провел я ночей в бдениях, но и сейчас еще не до конца уразумел. У каждого в нашем братстве есть в семействах и родные, и друзья – уже не упоминая жен и других родственниц. Все они не принадлежат ордену, а значит, живут, как и все прочие христиане, даже не подозревая, что у нас иная истина. Мы находимся в их кругу, а они понятия не имеют, кто мы на самом деле. Неужели это различие возвышает нас над всеми прочими? Разве от этого они становятся менее достойными восхищения и, вообще, просто менее достойными? Вовсе нет. Орден просветил нас, что их всех обманули, но в том не их вина, поскольку целый свет, весь мир христианский построены на подмене ценностей. Поэтому, не теряя ясности рассудка, мы вынуждены признать, что, несмотря на жестокость и несправедливость, на все бесчинства и отвратительные деяния, творящиеся вокруг нас во имя Иисуса Христа, в мире тут и там не переводятся добросердечные, замечательные люди, для которых совесть, чувство приличия и скромность – не пустые слова.
Он взглянул на Сен-Клера из-под насупленных бровей и заключил:
– Вот такой человек и есть Вармунд де Пикиньи. Я в этом ничуть не сомневаюсь. Заблуждения его веры в данном случае несущественны – в этом я уверен ничуть не меньше. Говорю тебе это как наставник – ты можешь целиком и полностью положиться на меня и отбросить все колебания. Они еще у тебя остались?
– Нет, магистр Гуг.
– Вот и прекрасно. Тогда сегодня же я отправлюсь к нему и уговорю принять тебя так скоро, как только будет возможно. Ты же не теряй времени даром и остаток дня посвяти молитве. Жди, пока я тебя не позову. А теперь иди с миром. Архиепископ Вармунд восстановит твой душевный покой, а если он и обнаружит, что ты действительно одержим, то сумеет изгнать любого беса, какой бы в тебе ни угнездился. Ступай.
ГЛАВА 2
Вармунд де Пикиньи, архиепископ Иерусалимский, стоял у открытого окна и размышлял, прислонившись к стене. Правым кулаком он подпирал себе левый локоть и барабанил пальцем по кончику носа, вперив отсутствующий взгляд во дворик патриарших покоев.
За его спиной, в личной часовне Вармунда, преклонив колени перед алтарем, его ожидал рыцарь из общины Гуга де Пайена. Однако архиепископ все медлил с возвращением: он так и эдак взвешивал все, что поведал ему молодой монах, и уже наткнулся на загадку, которая показалась ему неразрешимой. Он ни минуты не сомневался, что юноша вовсе не одержим демонами. Околдован – это пожалуй: такая мысль явилась архиепископу непонятно откуда и вынудила улыбнуться уголком рта. Нет, бесспорно, не об одержимости тут речь.
Накануне днем к нему пожаловал сам Гут де Пайен, и Вармунд, по обыкновению, с радостью принял его, поскольку благоволил своему давнему другу. Тем не менее, выслушав признание старшего рыцаря-монаха общины, он, к своему сожалению, не сразу нашел слова для ответа, поскольку вечером ожидали приема – и, что гораздо важнее, указаний – еще три епископа. Пришлось патриарху отложить встречу с молодым братом Стефаном на следующий день.
Теперь, выслушав все, в чем тот собирался ему признаться, Вармунд хотя и огорчился, но нисколько не удивился, потому что слова Сен-Клера только подтвердили подозрения, возникшие у патриарха сразу после неожиданного возвращения молодого рыцаря. Он задал наводящий вопрос, на который натолкнул его рассказ юноши, – вопрос о цвете – и получил ответ, в точности соответствовавший его ожиданиям. Эта подробность прояснила многие невероятные стороны происшествия – но все же не до конца. Теперь Вармунд де Пикиньи знал, кто похитил Стефана, но был в полном неведении, что послужило причиной этому предприятию и для какой цели оно было осуществлено.
Из неточностей, которыми изобиловали смутные сны юноши, и цветового оттенка, неуверенно названного им в ответ на осторожный вопрос патриарха, тот без труда узнал королевский дворец, бывшую мечеть аль-Акса, и опознал в нем место, где пребывал пленником Сен-Клер. В таком случае, похититель мог быть только один – своевольная и упрямая королевская дочка, принцесса Алиса. Здесь и таился источник растерянности Вармунда: для него давно не была секретом ее тяга к разврату и распущенность, цветущая пышным цветом еще с тех пор, как девчушка стала превращаться в девушку.
Но несмотря на то что архиепископ ничуть не обольщался насчет сути ее личности, он никак не мог уразуметь смысл поступка, о котором узнал только сегодня. Приходилось признать, что похищение не вызвано ничем другим, как безграничной и мстительной похотью. Он ясно помнил тот случай, когда ему довелось вырвать неискушенного молодого монаха из Алисиных когтей. Тогда он увидел, как она разъярилась; но если даже так, патриарх все равно с трудом допускал мысль, что принцесса способна была зайти столь далеко, чтобы по истечении многих месяцев напуститься на невинного агнца.
Де Пикиньи знал, что задолго до того, как Алисе де Бурк исполнилось восемь лет, она прониклась страстью к лошадям, во всеуслышание наделяя их теми достоинствами и красотой, каких были лишены люди, в кругу которых ей приходилось вращаться. Ему было известно, что, проводя почти все свободное время на конюшне, среди своих любимцев, она быстро привыкла к их животной чувственности и, когда у кобыл начиналась очередная течка, не усматривала ничего удивительного или неподобающего в совокуплениях животных. А поскольку у простолюдинов, работавших там, без всякого сомнения, также отсутствовали всякие моральные ограничения, она скоро перестала смущаться, когда видела, как женщины отдавались мужчинам прямо на соломе или среди охапок сена.
От настоящей зрелости Алису отделял не один год, а патриарх уже знал через своих многочисленных поверенных в делах слежки за необузданной младшей дочерью графа Балдуина, что она преуспела во всех без исключения видах обольщения, впав в распутство и невоздержанность. Де Пикиньи понимал, что с ее титулом и положением она могла заполучить – и, надо сказать, все эти годы всегда получала – любого приглянувшегося ей мужчину. Принцессу ничуть не заботило отношение родителей к ее поведению – она даже открыто подняла на смех патриарха, когда он, крайне возмущенный, пригрозил открыть всем глаза на ее греховность, – и не стеснялась ничем в своих поступках. Правды ради стоило признать, что на людях она соблюдала известную осторожность и не допускала скандальных выходок, могущих умалить отцовское величие или каким-либо образом его опорочить. В таком случае ей было бы явно не избежать королевской немилости.
Архиепископ понимал, что Алиса де Бурк потому выросла сластолюбицей и гедонисткой, что не ведала запретов, налагаемых жизнью в христианском мире. Она родилась и была воспитана на Востоке, избалованная преданной челядью и снисходительным отцом, и рано приспособилась к роскоши и эксцентричным удовольствиям, которыми привыкла наслаждаться без стеснения. Таким образом, было непонятно, в высшей степени немыслимо и непостижимо, зачем принцессе, с детства ценившей чистоту и ароматы и, по примеру окружавших ее арабов и турок, без конца нежившейся в ваннах, опускаться до похищения вонючего, покрывшегося коростой аскета, безденежного монаха-рыцаря, пусть даже и прославленного за боевые подвиги – насколько это вообще было возможно при отшельнической жизни. Еще более бессмысленным представлялось, что она проделала это в тайне от всех, а затем неизвестно зачем постаралась – как будто в этом имелась крайняя необходимость – вернуть юношу братии в целости и сохранности, тем не менее подвергнув его пыткам в последние недели пленения.
В этом, по мнению де Пикиньи, и заключалась загадочность всего происшествия. Он сознавал, что Алиса в силу своей натуры без колебаний отдала бы повеление тихо и незаметно убрать неугодного ей человека. Сен-Клер, по многим соображениям, был совершенно вне поля ее зрения и даже много ниже, отталкивающий и отвратительный, словно вшивая полевая крыса; но если Алиса действительно решилась его похитить – по одной ей известным причинам, – впоследствии он превратился бы в помеху, следовательно, был бы уже мертв. Однако же все вышло иначе… Патриарх глубоко и прерывисто вздохнул, выпрямляя ссутулившуюся спину.
Архиепископу без дальнейших объяснений стало ясно, что брат Стефан не может вырваться из обольстительных сетей Алисиных чар. Сам Сен-Клер, конечно, об этом не догадывался и даже одну такую мысль с негодованием отверг бы, но Вармунд знал, что не ошибается. Фиолетовый оттенок, упомянутый рыцарем в связи со своими непотребными снами, мог встретиться ему в единственном месте всего королевства Иерусалимского – в спальне принцессы Алисы, о чем молодой монах никак не мог узнать, если бы сам не побывал в тех покоях. Де Пикиньи не сомневался в этом постольку, поскольку именно он от имени Балдуина производил закупку пигмента в Италии по случаю четырнадцатилетия королевской дочери. Подобную краску было чрезвычайно трудно отыскать, а стоила она уже совершенно невообразимую сумму, поэтому ее и приобрели в количестве, достаточном лишь для отделки одной спальни.
Архиепископа мало смущало, что рыцарь не сохранил осознанных воспоминаний о пребывании в покоях принцессы. Шпионы уже давно уведомили Вармунда, что королевская дочь не гнушается употреблением опиатов и других наркотиков для усиления своих чувственных удовольствий, а личный опыт напомнил ему, сколь поразительным может быть воздействие таких препаратов.
Несколько лет назад патриарх слетел с коня и раздробил себе бедро на левой ноге. Обломок кости впивался в мышечную ткань, отчего рана никак не заживала, не только причиняя Вармунду постоянные мучения, но и грозя перейти в воспаление, приведшее бы в конце концов к печальному исходу.
К счастью, этого не случилось, но придворные лекари-христиане – случай произошел еще в правление Балдуина Первого – оказались бессильны помочь епископу, и тогда его служки от отчаяния пригласили к нему известного мусульманского целителя Ибн Аз-Зазира из Алеппо, надеясь, что он хоть чем-нибудь, пусть ненамного, облегчит неимоверные страдания болящего. Сирийский врач немедленно прописал использование опия, и сводящая с ума боль мгновенно отступила. Вармунд был столь же потрясен, сколь и невероятно благодарен чудодею за спасение. Прекращение боли, вернее, ее отсрочивание, и явилось началом выздоровления.
Духовные сподвижники Вармунда, позабыв прежнюю беспомощность, тут же начали завистливо нашептывать ему о чарах и колдовстве, но он быстро их утихомирил. В те времена он еще был епископом, но не последним среди равных, обладая влиянием и правом голоса. Он растолковал им, что знает об опиатах не первый год, почерпнув сведения о них из разнообразных письменных источников. Вармунд доказывал, что врачи и целители в римской армии столетиями использовали подобные средства, и он неоднократно читал об обезболивающих свойствах этих едва ли не волшебных препаратов. Сам же он не мог даже представить магической болеутоляющей силы опиатов, прежде чем не убедился в этом на собственном опыте. Однако наркотик, как обычно случается, вызвал у него привыкание, и, когда перелом зажил и надо было прекратить прием снадобий, процесс отвыкания стал одним из самых мучительных впечатлений его жизни.
Наблюдая изнуряющий недуг, поразивший молодого монаха сразу после возвращения, Вармунд тут же нашел в нем признаки отлучения от опиатов, которые годами ранее проявлялись у него самого. Он никому не обмолвился и словом, заверив лишь, что будет молиться за рыцаря и тот в скором времени должен будет прийти в себя. Тогда он не решился обнародовать свои подозрения, поскольку не знал, кто ответствен за случившееся, но теперь все стало ясно: архиепископ более не сомневался, что Сен-Клера похитила принцесса для одной ей известной цели и все время пленения усердно пичкала его наркотиками.
Сейчас патриарха-архиепископа терзал единственный вопрос: что же делать? Он не видел особой пользы в раскрытии правды молодому рыцарю или его собратьям, поскольку, зная горячность Сен-Клера, подозревал, что тот, чего доброго, в ярости кинется разыскивать принцессу, чтобы потребовать от нее объяснений, а это не доставит ни ему, ни его друзьям ничего, кроме неприятностей. К тому же Вармунд прекрасно осознавал, что, посвяти он Стефана или кого другого в подробности похищения и выдай имя Алисы, он может заведомо распрощаться с надеждой когда-либо разузнать, что скрывается за этим похищением. Причины поступка Алисы были, вероятно, совершенно особыми и таинственными лишь до поры. Они задели любопытство архиепископа, и он решил во что бы то ни стало эти причины выяснить.
Отойдя от окна, Вармунд еще долгое время сидел за длинным рабочим столом у западной стены, барабаня по нему пальцами. Наконец он поднялся и направился в часовню, где его ждал Сен-Клер.
– Итак, твои сны, сын мой, – войдя, обратился он к юноше. – Я обдумал их и все, что тебя терзает. Ты сказал, что просыпаешься и помнишь некоторые из них чрезвычайно ясно… Ты вспоминаешь о них с удовольствием?
Молодой человек, порывисто вскочивший при появлении архиепископа, в ужасе уставился на него:
– Нет, мессир патриарх, я…
– Хорошо, а предвкушаешь ты их с удовольствием, когда ложишься спать или перед тем, как заснуть?
– Нет, мес…
– Настраиваешься ли ты соответствующим образом для того, чтобы тебе приснились такие сны?
– Нет.
– Я так и думал, и рад, что не ошибся. Но я не мог не спросить об этом, чтобы ты понял, что мои вопросы заданы с некой целью.
Сен-Клер не сводил с патриарха недоуменного взгляда, разинув рот и хмурясь в замешательстве. Вармунд поманил его рукой:
– Будь любезен, следуй за мной.
Они вышли из часовни и оказались в комнате со столом, где только что размышлял патриарх. Вармунд пододвинул Стефану стул и предложил сесть, а сам устроился на уголке стола.
– Ты, должно быть, упустил из виду, – начал он, – а может, и не знал никогда, хотя мне не хотелось бы так думать, что главной составляющей смертного греха, той единственной составляющей, без которой грех – уже не грех, является умысел. Греховный умысел. Этот греховный умысел подразумевает два аспекта: ясное понимание, что данный конкретный поступок повлечет совершение смертного греха – и последующее решение не останавливаться и намеренно грешить, несмотря на свое осознание. Пока тебе все понятно из того, что я объясняю?
Сен-Клер медленно и удрученно кивнул. Вармунд вздохнул и заговорил с расстановкой, потрясая указательным перстом и выделяя голосом каждое из положений:
– Как патриарх-архиепископ Иерусалимский заверяю тебя, что я не обнаружил в тебе никакого греха, брат Стефан. Ты не совершил ничего, заслуживающего наказания. Все, что с тобой происходит, не в твоей власти. Сны приходят к тебе против твоего желания, то есть ты не повинен в умысле, а значит, и в самом грехе. Думаю, что большинство твоих терзаний вызвано уверенностью, будто ты и вправду согрешил, поэтому поверь моему слову, сын мой: это не так. Просто прими на веру, и я искренне убежден, что твои сны не устоят перед этой верой… Пусть не сразу, ты и сам понимаешь, не так скоро, но через некоторое время они должны пропасть. Проси у Бога поддержки и наставления и предай себя Его поручительству. Он не оставит тебя. А теперь ступай с миром и поклонись от меня брату Гугу.
ГЛАВА 3
– Брат Гуг, брат Стефан вернулся.
Видя недоумение в глазах магистра, Пейн Мондидье замялся, но потом пояснил:
– Ну, брат Стефан… Ты же просил предупредить, как только он вернется… со встречи с патриархом.
– С патриархом? – Гуг де Пайен никак не мог взять в толк, о чем речь, но, переспросив, вдруг озарился догадкой и уже осмысленно повторил: – Ах, ну да, брат Стефан. Будь добр, брат Пейн, пришли его ко мне сию же минуту.
Тот ушел исполнять повеление, а де Пайен вновь обратился к документу, который только что сосредоточенно изучал. Водя по пергаменту пальцем, он прослеживал линии на старинной карте.
Сегодня утром, едва Сен-Клер успел отбыть в патриарший дворец, известие, которого так давно ждали в ордене, наконец прибыло. Оно пришло не из Анжу, а прямо из-под ног: вопреки всему, двое братьев, работавших под землей в утреннюю смену, пробились в более древний коридор, проходивший выше и немного левее их туннеля. Этот прорыв произошел неожиданно, когда над головой у монахов в камне образовалась трещина. Потолок их туннеля за целые годы не проявлял никаких признаков непрочности, и тем не менее в нем теперь возник пролом, откуда вниз хлынула лавина щебня и пыли. Едва поток мусора иссяк, монахи, соблюдая осторожность, пробрались к месту осыпи и сразу поняли, что ни с чем подобным они ранее не сталкивались.
Изучив карту, Гуг убедился: они действительно обнаружили один из изображенных на ней коридоров. Эту копию со старинного документа, хранящегося в числе прочих в архивах ордена, в один из своих приездов в Иерусалим вручил ему граф Фульк Анжуйский. На ней были обозначены подземные ходы, вырытые под Храмовой горой сразу после исхода евреев из Египта, и древность их не вызывала сомнений.
Граф Фульк Пятый являлся членом высшего совета в ордене Воскрешения. Вместе с тем во Франции он был известен как весьма влиятельный вельможа. Во время своего приезда в Иерусалим во имя мнимой и благородной цели посетить святые места граф проявил явный и недюжинный интерес к деятельности ордена бедных ратников и даже однажды вместе с де Пайеном и Сент-Омером выезжал патрулировать дороги, чтобы воочию убедиться в полезности сего предприятия.
После этого он принялся во всеуслышание возвеличивать рыцарей-монахов и настоял, чтобы его приняли в орден в качестве почетного члена. Взамен граф одарил общину ежегодным пожертвованием в тридцать фунтов серебра, доставляемого из его французских владений. Его одобрение немало поспособствовало доброй славе бедных ратников. Сам Фульк, к которому весьма благоволила королевская семья, оказал несиюминутное внимание принцессе Мелисенде, старшей дочери Балдуина и наследнице Иерусалимского трона.
Гуг с трудом отогнал от себя мысли, связанные с прошлым приездом Фулька, и попытался сосредоточиться на текущих событиях. По счастливой случайности, он был первым, кого обрадованные Гондемар и Жоффрей Биссо встретили по выходе из туннеля. Их распирало от желания поделиться новостями, и де Пайен, хотя и был потрясен не меньше их величием открытия и невероятными последствиями, которые оно должно было повлечь, все же сохранил достаточное присутствие духа, чтобы наскоро успокоить собратьев. Следовало немного умерить их восторги, пока избыток чувств и душевный подъем ненароком не поставили под удар секретность братства, которую до сих пор с таким трудом удавалось сохранить.
Услышав его призыв соблюдать осторожность, оба монаха слегка смутились и притихли, но все равно их веселье лилось через край, поэтому Гугу пришлось отослать их еще немного поработать. Он подумал, а не позвать ли остальных и не объявить ли им об открытии.
Но созывать товарищей ему было недосуг, как некогда и утихомиривать смятение в своей груди. За все восемь лет упорного и изнурительного труда эта находка была первой встреченной на их пути вехой, по сути, доказывающей, что легендарные предания, к которым так стремились монахи, не чей-то вымысел, а надежды и усилия – не напрасны.
Услав собратьев обратно в туннель, де Пайен первым делом вынул из ларца старинную карту, желая сверить по ней направление, в котором монахи продвигались в течение последних пяти месяцев. Изначально они, по расчету Монбара, выдолбили вертикальный колодец на глубину шестидесяти восьми футов, а потом, опираясь на самые скрупулезные математические выкладки, на какие только были способны – двое из собратьев оказались весьма одаренными в этой области, – разработали метод пробных туннелей. Согласно ему работы стали производиться в северо-восточном направлении – на уровне, с их точки зрения наиболее подходящем для пересечения с другим коридором. В глубине души Гуг не сомневался, что никто из них не надеялся на получение каких-либо результатов: все знали, что вероятность такого пересечения была настолько мала, что сводила на нет любые расчеты. Надо было впасть в безумство, чтобы поверить, будто они, продолбив скалу вниз, а потом вдоль, непременно наткнутся на какой-нибудь подземный ход, вырытый тысячелетия назад. И тем не менее так и случилось.
От шороха за спиной Гуг обернулся так стремительно, что вошедший Сен-Клер немного удивился. Молодой монах остановился перед ним и слегка поклонился:
– Вы посылали за мной, брат Гуг?
– Посылал, Стефан, посылал. Как прошла беседа с патриархом?
Тот уныло кивнул:
– Наверное, хорошо. Он не считает меня одержимым.
– Конечно нет. Я сам тебе это говорил, прежде чем посоветовал обратиться к нему. Что же он сказал?
– Немногое. Он внимательно выслушал мой рассказ – все, о чем вы велели ему поведать, а затем попросил повторить все сначала. Слушая во второй раз, он постоянно прерывал меня вопросами, иногда очень странными и, по-моему, совершенно бессмысленными.
– Например, какими? Ты запомнил эти вопросы?
– Некоторые – да… – Сен-Клер глубоко и порывисто вздохнул, – в моем сне его почему-то очень заинтересовали цвета, хотя я о них и думать забыл.
– Цвета?
– Ну да, он таки настаивал, чтобы я их вспомнил, и когда я поднапрягся, то они сами всплыли в моей памяти, эти необычные цвета… Я даже затруднюсь их описать – желтые, фиолетовые, а еще пурпурные и красные… Когда же я их назвал, патриарх, по-видимому, потерял к ним интерес.
А под конец он стал меня убеждать, что, по его мнению, я вовсе не одержим. Он велел мне во всем уповать на Бога, говорил, что Господь меня не покинет, а еще поделился мыслью, что большинство моих мучений происходят от моей уверенности, будто я тяжко согрешил. Патриарх старался внушить мне, что я не мог согрешить, потому что не имел подобного умысла; но я столько раз наблюдал, как воины стояли над раскромсанными телами противников, которых они тоже убили неумышленно, то есть думали, что не хотели убивать. Но война есть война, а грех есть грех.
– Ясно. Говорил он еще что-нибудь?
– Только то, что я должен молиться, и тогда источник мучений, каков бы он ни был, понемногу иссякнет. Он сказал, что не скоро и не сразу, а лишь со временем.
– Значит, он считает, что ты можешь вернуться к патрульным обязанностям?
В голосе Сен-Клера послышалась явная издевка:
– А вы думали иначе, брат Гуг? Я езжу в дозор вчетверо чаще, чем все остальные братья. Разумеется, он не против, чтобы я вернулся к патрульным обязанностям, просто не счел нужным это уточнять.
Де Пайен хмыкнул и подавил в себе желание как следует приструнить младшего собрата за непочтительное обращение, вспомнив, что тому недавно пришлось очень несладко. Он отвернулся и, почесывая ухо, двинулся к столу.
– А по-моему, тебе сейчас не стоит нести дозор, – обернувшись, обратился он к Сен-Клеру, все так же стоявшему посреди скриптория. – На какое-то время. – Жестом Гуг указал Стефану на стулья, выстроившиеся у стола. – Присядь.
Тот нехотя подчинился.
– Мне кажется, – продолжал меж тем де Пайен, – что для твоего же блага тебе не нужно выходить в мир, от которого ты не так уж давно отрекся, поэтому в мои намерения входит пока удерживать тебя здесь, подальше от суетных забот. У меня найдется работа для такого молодца – труд, который старшие братья с удовольствием тебе препоручат.
Добрая и подкупающая улыбка Гуга устранила язвительность его слов. Он сел за стол с другого края и сообщил:
– У нас сегодня великая новость, Стефан… такая, что оправдывает все, над чем мы трудились с тех пор, как пришли сюда. Утром, вскоре после того, как ты отправился к де Пикиньи, Гондемар и Биссо нашли подземный ход. Я его еще не видел, и о нем пока никто не знает: я все скажу братьям, как только мы с тобой договорим. Это, конечно же, очень древний коридор, некогда нарочно засыпанный – здесь у нас мнения с Гондемаром и Биссо сходятся. Проход в него забит мусором, значит, скорее всего, это один из коридоров, замурованных легионерами Тита после взятия Иерусалима. Это было больше тысячи лет назад, Стефан, – а если быть совсем точным, с тех пор истекли тысяча сто пятьдесят лет. Представь-ка!
Гуг на некоторое время примолк, очевидно пытаясь окинуть мысленным взором такой промежуток времени, и затем продолжил:
– Теперь работать станет легче, но расслабляться рано. Более нам не понадобится ударами молота долбить твердый камень, зато придется выгребать больше мусора, чем раньше, – и гораздо быстрее, чем мы успели привыкнуть. Ты хотел о чем-то спросить?
– А как же… Как нам узнать, в какой именно коридор мы попали? Вы как-то говорили, и я запомнил, что этих ходов там, внизу, – десятки, а может, даже сотни.
– Математика, – улыбнулся де Пайен. – Теперь наша главная задача – выйти к пересечению с другим таким коридором. Наша штольня выполнила возложенную на нее миссию, и теперь она будет служить лишь доступом в подземелье. Как только мы отыщем еще один перекресток двух ходов, мы, сообразуясь с данными нашей карты, сможем вычислить, где находимся. На это, возможно, уйдет немалое время и даже не один год, зато теперь мы уверены, что цель действительно реальна и достижима. Итак, не согласен ли ты немного поработать под землей, вдали от солнца?
Сен-Клер, не дрогнув ни единым мускулом на лице, кивнул:
– Согласен, магистр Гуг.
