Текст книги "Рыцари света, рыцари тьмы"
Автор книги: Джек Уайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)
– Но кто вы такие, в самом деле?
Голос Морфии срывался от волнения. Человек с изумлением посмотрел на нее, словно дивясь, что она не знает таких простых вещей.
– Я Джубаль, сеньора, из патриаршего дозора.
Патриарший дозор! Конечно же, она слышала о таком – к этому времени о нем уже слышали все, хотя Морфия впервые узнала о них от Балдуина. Вначале про «дозор патриарха» говорили с насмешкой, передразнивая название, данное ему самим Вармундом де Пикиньи. Многие с презрением упоминали ту небольшую группу почетных рыцарей, что поступили на службу к архиепископу, принеся ему свой монашеский обет. Он оказал им такую честь в обмен на их стремление пожертвовать остаток жизни Церкви Иерусалимской и с оружием в руках самоотверженно защищать путешественников и пилигримов.
С первого дня существования дозора над ними все откровенно потешались, поскольку сама мысль о рыцарствующих монахах или монашествующих рыцарях была весьма нелепой. Например, все знали, что недавно учрежденный орден госпитальеров состоит из монахов, как, впрочем, и всегда состоял, а их новоявленный статус «рыцарей» – скорее удобный предлог для получения церковных денег для своих нужд. Госпитальеры более занимались уходом за больными, чем борьбой за их безопасность. А эти неофиты заявляли о себе как о монахах-ратоборцах – церковном воинстве! Всеобщее веселье подогревало и то обстоятельство, что изначально таких глупцов набралось всего семь. Семеро престарелых рыцарей – слово «почетный» в применении к ним сразу исчезло из обихода, поскольку подразумевало смысл «уважаемый», – взявшихся осуществлять патрулирование и обеспечивать порядок на дорогах королевства Иерусалимского. Это звучало абсурдно.
Тем не менее все сходились на том, что необходимо срочно принять какие-либо меры ввиду происшедшего совсем недавно вопиющего инцидента – нападения сарацин на большой караван паломников средь бела дня и под самыми стенами Иерусалима. Огромная по численности банда расправилась с более чем тремястами пилигримами, а около шестидесяти увела в плен в качестве заложников. Однако Балдуин всячески отклонял требования покарать негодяев, в который раз объясняя, что безопасность ни паломников, ни иных путешественников не входит в круг его забот и что обстоятельства вынуждают его оставить войска по месту их нынешнего дислоцирования – там, где скорее всего можно ожидать вторжения скапливающихся объединенных сил сельджуков, то есть у границ королевства.
Любому было понятно, что в такой ситуации терпение патриарха неминуемо должно было лопнуть. По общему мнению, архиепископ согласился на помощь этих «почетных» рыцарей из чистого отчаяния, готовый ухватиться за любую соломинку, которая появилась бы в поле его зрения. Но ведь они, поговаривали иные с оттенком пренебрежения, просто семеро стариков…
Но затем она услышала от короля и другие новости – невероятные слухи, кочующие по дорогам пустыни, – о небольших, но грозных отрядах поразительно искусных латников, успешно истребляющих тех разбойников, что по глупости или неведению оказались в поле их видимости, и не дававших никакого спуску даже тем, кто по счастливой случайности смог избежать возмездия. За такими воины патриарха охотились по всей пустыне и в конце концов расправлялись с ними.
Сведений о наглых набегах бандитских шаек значительно поубавилось, а дневные нападения и вовсе прекратились сразу же после появления новоявленного воинства. Теперь, несколько месяцев спустя, решиться совершить налет могла только крупная, хорошо организованная банда вроде той, что уничтожила караван Морфии. Большинство же дорог королевства, пусть и не все без исключения, были отныне безопасны для проезжающих. Люди давно уже перестали смеяться над патриаршим дозором, да и само это название быстро исчезло из употребления. Воинов архиепископа стали называть монахами Храмовой горы. Впрочем, сами они предпочитали именовать себя по-прежнему, поскольку звание «дозорных» перестало быть оскорблением и являлось скорее почетным титулом.
Морфия молча выжидала, пока предводитель дозорного отряда подойдет к ней. Тот в раздумье хмурил брови, совершенно не замечая ее присутствия, а Морфия Мелитенская не привыкла к невниманию. Она шагнула вперед, оказавшись у воина на пути, и взглянула в его удивительно живые синие глаза. Увидев ее, рыцарь от неожиданности вспыхнул и попятился.
«Пожилой? – тем временем размышляла Морфия. – Он вовсе не пожилой. В годах – да, но в нем нет ничего старческого. А как он оглядывает меня с головы до ног! Я вся в крови и, наверное, ужасно выгляжу».
Она заговорила, понуждая воина оторвать взгляд от ее замаранной одежды и поглядеть ей в лицо.
– Я желала бы поблагодарить вас, сир, за спасение моей жизни. Я в огромном долгу перед вами и обещаю, что признательность моего супруга будет не меньшей.
Меж бровями предводителя дозорных залегла легкая складка, тут же превратившись в глубокую морщину.
– Я согласен пожертвовать и его, и вашей признательностью, сеньора, если ваш супруг поручится, что более не совершит подобной глупости и не отпустит вас в путешествие по этим дорогам без усиленной охраны.
Она высокомерно вскинула подбородок, раздраженная дерзостью рыцаря, хотя и знала, что он прав.
– Сир, вы невежа.
Он еще больше нахмурился и даже не попытался смягчить свою прямоту:
– Неужели, сеньора? Кажется, в ваших речах от признательности до оскорблений – путь недолгий. Не поспей мы хотя бы в это время, вы бы сейчас были у них в лапах, может, и живая, но в таком случае сами молили бы о смерти. Если вы до сих пор считаете мои слова невежеством, оглянитесь вокруг, на вашу мертвую свиту.
Один из чудом оставшихся в живых рыцарей эскорта выступил вперед и взмахом руки оборвал его излияния.
– Довольно, сир, – выкрикнул он. – Как вы смеете так разговаривать с вашей королевой?
Воин едва взглянул на рыцаря, что одернул его, но удивленно распахнул глаза и медленно повторил его последние слова, обратив их в вопрос:
– С моей королевой?
Он еще раз внимательно оглядел даму, без сомнения, приметив и плачевное состояние ее одежд, и спутанную прическу, и, возможно, как подумалось Морфии, заляпанное грязью лицо с кровавыми разводами, оставленными на нем липкими пальцами.
– Именно. Эта сеньора – Морфия Мелитенская, супруга короля Балдуина и королева Иерусалимская, – огрызнулся рыцарь эскорта. – Преклоните перед ней колени и поприветствуйте как подобает.
Человек по имени Годфрей полуобернулся к нему и окинул придворного взглядом, исполненным явного презрения. Не обратив никакого внимания на его выпад, он встал спиной к вспыхнувшему от возмущения рыцарю и вновь посмотрел на Морфию.
– Простите меня, сеньора. Если бы я знал ваш титул заранее, я был бы вежливее. Тем не менее я сказал чистую правду.
Морфия кивнула:
– Вы правы, сир рыцарь. Я оскорбилась без всякого на то основания. Могу ли я узнать ваше имя?
Она улыбнулась ему своей самой радушной, самой обезоруживающей улыбкой, и рыцарь поддался:
– Конечно, сеньора. Меня зовут Годфрей Сент-Омер… вернее, звали раньше. Теперь я просто брат Годфрей.
– Понимаю ваше смущение, – снова улыбнулась Морфия. – Многие годы я звалась графиней Эдесской, а теперь я – королева Иерусалимская. К титулам приходится… приспосабливаться, к ним не сразу привыкаешь. Итак, брат и сир Годфрей Сент-Омер, если вы сочтете возможным явиться ко мне во дворец, я с большой радостью постараюсь выразить вам свою признательность, равно как благодарность от лица моего мужа и детей, в более подобающей и торжественной обстановке. Когда вы соизволите навестить нас?
Воин выпрямился и прижал правый кулак к сердцу в знак особого приветствия.
– Прошу прощения, сеньора, но, боюсь, это не состоится. Я теперь простой монах, брат Годфрей, и хотя я совсем недавно принял обет, но он тем не менее запрещает мне видеться с женщинами, даже с милыми и царственными…
Он смешался, а потом добавил с тенью улыбки:
– Или, лучше сказать, в особенности с милыми и царственными женщинами. В любом случае, я польщен приглашением.
Он огляделся, уже без улыбки, и снова обратился к Морфии:
– А теперь, если вы не возражаете, я займусь поисками лошадей и подходящей кареты – ваша пришла в совершеннейшую негодность – и мы сопроводим вас до самого города.
Уже через мгновение он ушел хлопотать, а Морфии осталось только ждать, пока ее спасители отыщут средство и способ доставить ее невредимой домой, к семье. Предоставленная самой себе, она не чувствовала скуки или нетерпения, поскольку вдруг с пугающей ясностью вспомнила слышанное ею в церкви изречение: «И в самой жизни мы на волосок от смерти». Только что оно буквально подтвердилось. Ее недавнее спасение от кровавой расправы казалось ей не иначе как волшебством, с которым она еще не до конца свыклась, недоверчиво наблюдая за прочими чудесами, по-прежнему происходившими вокруг, когда она уже была вне опасности. Хоть и смутно, но все же она мысленно начала поиск быстрого и эффективного способа подобающим образом отблагодарить людей, так самоотверженно бросившихся ей на помощь, – этих монахов-воинов, не ожидавших никакой награды.
В те дни, когда патриарший дозор только начинал свою деятельность, до Морфии доходили слухи о ветхих старикашках, и, несмотря на последующие опровергающие сведения, она в беспечности своей доверяла наветам, что, дескать, это неумехи, чуждые потребностям мира, в котором пребывала сама королева. Теперь, когда она была прямо и безоговорочно обязана им жизнью, Морфия не допустит, чтобы кто-либо из ее окружения принижал их или относился к ним с пренебрежением. Только глупец, категорично заявляла она самой себе, будет полагаться на мнения других о чем бы то ни было, даже не попытавшись дознаться правды. Морфия Мелитенская никому не позволит одурачить себя – она едва не опустилась до этого, по собственному признанию, но теперь с этим покончено.
Даже Балдуину, ее супругу, свойственно было снисходительно фыркать, едва речь заходила о новом патриаршем воинстве. Король не придавал дозору особого значения, несмотря на то что это политическое объединение приносило ему ощутимую пользу. Морфия знала, что довольно быстро и без труда сможет изменить точку зрения мужа, и вознамерилась подступиться к нему, как только вернется домой. Предводитель дозорных Сент-Омер, кажется, с неподдельным прямодушием отверг ее посулы благодарности и награды, и у Морфии не закралось ни малейшего подозрения, позволяющего усомниться в его честности и искренности. Такие качества выделяли монаха и его собратьев из ее круга, сильно отличая их от прочих мужчин, и Морфия дала себе слово найти средство, в высшей степени достойный способ вознаградить их, не нанося урона ни их чести, ни их бескорыстию.
Она все еще обдумывала про себя разные ухищрения и пути для достижения своей цели, улыбаясь от предвкушения, когда ее спасители вернулись с небольшой опрятной повозкой, выложенной изнутри подушками, на которой и довезли королеву до самого дворца.
ГЛАВА 2
Сдвоенный вход в конюшни, где с королевского разрешения теперь размещались миротворцы патриарха, заметить было не так-то просто, если не знать наверняка, что ищешь. Так думал Сент-Омер, подходя к проемам, ничем не похожим на двери. Вокруг царило запустение, и единственным признаком жизни можно было считать негромкий стук: в огороженном загоне у старинной южной стены топтались несколько лошадей.
Приблизившись, Сент-Омер различил на фоне ярко освещенной белой каменной кладки фигуру человека. Тот сидел у большего по размеру прямоугольного проема, прислонив обитую кожей спинку стула к стене, и, казалось, крепко спал. Одет он был в такую же ничем не примечательную коричневую бумазейную хламиду, что и сопровождающие Сент-Омера. Всем им было известно, что этот человек – часовой, поставленный здесь для преграждения доступа посторонним не только в сами конюшни, но даже и просто ко входам в них.
Эти входы даже вблизи невозможно было принять за двери. Они являли собой бреши, выбитые в стене, загораживающей зияющий проем древней пещеры на юго-западном склоне Храмовой горы. Вероятно, ограду построили, чтобы хранить внутри некие припасы. Отверстия в ней были неодинаковы, неправильной формы, и неискушенный наблюдатель усмотрел бы в них не что иное, как два огромных черных пролома с зазубренными краями, совершенно не заслуживающие внимания, поскольку над ними, затмевая их, царил величественный живописный холм, увенчанный бывшей мечетью аль-Акса, Куполом Скалы – одной из трех исламских святынь, наряду с Меккой и Мединой. В год 1099-й, когда был взят Иерусалим, великолепная мечеть была осквернена и переоборудована в королевский дворец для здешних христианских монархов. Сейчас она служила жилищем Балдуина Второго и его супруги Морфии.
Часовой приоткрыл глаза и поднялся, зевая и потягиваясь. Сент-Омер со своим отрядом приблизились ко входу, и стражник поспешил отодвинуть перекладину, преграждавшую путь в загон для лошадей. Он держал ворота открытыми до тех пор, пока все всадники не оказались внутри и не спешились. Сент-Омер и другой рыцарь, Гондемар, уже успели расседлать коней, но, едва они собрались приступить к их чистке, как к ним подошел тот самый стражник и объявил, что старшие собратья держат совет. Ему было велено позвать отсутствующих, как только они вернутся.
Оба рыцаря переглянулись, а Джубаль подошел к Сент-Омеру и взял у него из рук поводья.
– Я позабочусь о лошадях, – заверил он. – А вам лучше пойти на ваш совет. Не забудьте рассказать им, как вы встретились с королевой.
Сент-Омер встрепенулся и пристально поглядел на слугу, выискивая в его лице насмешку, но Джубаль был, как всегда, невозмутим и держался вполне обыкновенно.
– Благодарю, Джубаль, я не забуду, – ответил Сент-Омер и кивком позвал Гондемара за собой в конюшни.
Оба входа выводили на большую пустую площадку, но чуть подальше начиналась другая стена – земляная, возведенная для защиты от ветра. В ней еще сохранились широкие проемы с деревянными дверьми. Одно ответвление этой стены уводило вбок, второе примыкало к нему в середине под прямым углом, деля обширное пространство на две части. Потолок, выдолбленный в самой скале, был высок – приблизительно в два человеческих роста, но вправо и влево он постепенно понижался, нисходя плавной аркой. Пахло сеном и лошадьми: справа, на отгороженном стеной участке, находились бывшие стойла. Теперь, после десятков лет запустения, они претерпевали реконструкцию. Левая половина тоже была разгорожена на множество небольших, неуютных и скудно меблированных помещений. Позади жилого пространства, подальше от входа, располагался еще один отсек, отгороженный от других высокой и прочной брусчатой стенкой. Сбоку в него вела узкая дверь – там монахи могли уединяться для молитвы или устраивать собрания.
У двери также стоял на страже человек – на этот раз рыцарь, но без знаков отличия, в простой белой накидке поверх брони. Он насторожился, едва Сент-Омер и Гондемар приблизились к главному входу, и всматривался в них до тех пор, пока они не оказались с ним лицом к лицу. Затем стражник неестественно торжественным голосом спросил, зачем они пришли. Оба по очереди что-то прошептали ему на ухо, и только тогда рыцарь заметно успокоился.
– Я все время опасаюсь, что кто-нибудь забудет пароль, – едва слышно произнес он. – Я так давно не посещал собраний. С благополучным возвращением вас, братья. Были ли приключения?
Сент-Омер снял пояс, на котором висели ножны с мечом, и положил к ногам стражника.
– Да, были, – ответил он, – уже в последний момент. А в самом начале мы предотвратили налет примерно в пяти милях отсюда. Тоже большая банда.
Гондемар, последовавший примеру Сент-Омера и сложивший оружие на землю, выпрямился и, кивнув на запертую дверь, спросил:
– Что там?
Жоффрей Биссо пожал плечами:
– Я знаю ровно столько, сколько и вы, но повод достаточно веский, раз решили провести общее собрание. Вскоре и я буду знать, в чем там дело, а пока могу только сказать, что оно связано с новоприбывшим, неким Андре де Монбаром. Знаете такого?
Гондемар покачал головой, а Сент-Омер кивнул:
– Да, знаю… вернее, знавал. Я с самого детства ничего о нем не слышал. Известно тебе, откуда он прибыл?
– Судя по наружности, прямо из Франции. Настоящий франт. Он приехал сегодня, ближе к вечеру, и сир Гуг тотчас же велел всех созвать. Сент-Аньян и Мондидье как раз отлучились в город с поручением к архиепископу, поэтому собрание пришлось отложить и дожидаться их. Все только-только началось, получаса не прошло, поэтому вы даже успеете застать сам ритуал.
Он вынул кинжал из ножен и постучал его рукоятью в деревянную дверь. Створка распахнулась, и Биссо поприветствовал стражника, охранявшего вход с другой стороны. Затем он шагнул внутрь и объявил о прибытии сира Гондемара Арлезианского и сира Годфрея Сент-Омера, никак не упоминая их монашеских званий. Когда оба пришедших вступили в освещенное свечами помещение, Биссо прикрыл за ними дверь и вернулся на свой пост.
Несмотря на свет от множества ламп и свечей, Сент-Омеру пришлось выждать, пока он смог различить в полумраке фигуры людей, теснившихся в глубине помещения. Наконец в восточном углу длинной и узкой прямоугольной комнаты он разглядел Гуга де Пайена, облаченного в ритуальные одеяния ордена Воскрешения в Сионе, и низко ему поклонился, произнеся традиционное приветствие опоздавшего, а стоявший рядом с ним Гондемар слово в слово повторил обращение. Де Пайен церемонно склонил голову в знак одобрения, а вслед за ним человек справа от него – постаревший Андре де Монбар, которого Сент-Омер помнил еще мальчиком, – также благосклонно кивнул им.
Затем де Пайен поднял руку, обращенную ладонью к вошедшим, тем самым веля им оставаться на месте, и приступил к молитве, завершающей собрание. Все молчаливо ждали с опущенными головами, пока не была произнесена заключительная формула: «Да будет так». Повторив ее за Гугом, собратья оживились, задвигались, ища, куда присесть. Кто-то выбрал треногу, кто-то – неуклюжее сиденье, прочие же удовольствовались чурбаками или закопченными костровыми камнями. Де Пайен усадил Андре де Монбара на единственный в комнате деревянный стул и затем обратился к присутствующим:
– Братья мои, наш гость привез нам вести с родины, поэтому, я полагаю, пусть он говорит первым, поскольку никто из нас не знает, что это за новости. – Он обернулся к Монбару: – Сир Андре, прошу вас.
Де Монбар, как видно, не собирался вставать. Поворачиваясь на стуле, он оглядел комнату, поочередно встретившись глазами с каждым из шести рыцарей, затем неспешно потер длинную переносицу указательным и большим пальцами.
– Итак, – начал он, – новостей у меня не так уж много, хотя все же мне есть что сообщить вам, равно как и узнать кое-что от вас самих. Прежде всего позвольте мне передать вам благословение и наилучшие пожелания от графа Гуга Шампанского, сенешаля нашего ордена, а также от высшего совета. Первейшее из данных мне поручений – известить вас о том, что граф Фульк Анжуйский, предполагавший навестить вас в этом году, приехать не сможет. Неотложные дела сейчас удерживают его дома, но граф рассчитывает за такой пространный период времени уладить их и прибыть в следующем году.
Он примолк и снова огляделся. Затем, обведя рукой комнату, де Монбар произнес:
– Должен признаться, я очень удивлен. Все, что я вижу здесь, повергает меня в изумление – и ваши достижения, и ваши деяния, и то, что проделано все это в столь краткое время… И все же пока я не до конца понял, в чем они состоят. Так чего вы достигли, откровенно говоря?
Де Пайен издал глухой лающий смешок:
– Мы стали монахами – самыми настоящими, с обритыми головами.
– Да, я слышал. Но что-то тут не так, верно? Ведь вы еще не до конца приняли постриг?
– Не до конца. Мы пока послушники и не дали окончательного обета. Но мы проходим посвящение, мы со всей серьезностью готовимся принести этот торжественный обет, когда наступит срок.
– Но зачем же? Почему вы решили, что это необходимо?
– Потому что это единственное пришедшее нам на ум средство, дающее хотя бы ничтожную возможность выполнить те невероятные и абсурдные указания, которые нам доставили из Франции. Если бы не наше решение стать монахами, мы бы, вероятно, не могли бы даже надеяться на исполнение этих приказов. Но даже теперь, посвятив себя Церкви и превратившись в послушников, мы в большом сомнении, удастся ли нам хоть чего-то достичь. Тем не менее, оказавшись in situ, можно, по крайней мере, попытаться…
– Как же так? – недоуменно нахмурился де Монбар. – То есть я знаю, что вы получили бестолковые и неосуществимые указания. Можно сказать, что я за этим сюда и послан: после уточнения условий, в которых вы оказались, приказ был изменен. Я привез с собой различные документы, продублированные в копиях, которые значительно облегчат вашу задачу. Впрочем, об этом позже. Я хочу, чтоб вы осознали тот факт – поскольку это, вероятно, с самого начала сильно вас смущало, – что граф Гуг на протяжении нескольких месяцев понятия не имел о сути этих приказов. Инструкции, доставленные вам Гаспаром де Фермоном, были отправлены без ведома сенешаля; имей он возможность хоть краем глаза заглянуть в те документы, он бы наложил на них вето, обнажив при этом всю нелепость их содержания. Все остальные – советники, издавшие те указания, – ни разу не бывали в Иерусалиме, поэтому были не в силах – как не способны и сейчас – учесть здешние реальные обстоятельства и оценить несостоятельность их требований. А теперь, если вам угодно, расскажите мне с самого начала, как вы решили принять монашество и поселиться здесь, в конюшне.
Полчаса спустя он уже знал все о деятельности собратьев в Иерусалиме за истекший год. Де Пайен смолк, а де Монбар все еще не проронил ни слова, покачивая головой от удивления и восхищения. Наконец он приступил к расспросам:
– Вы, кажется, сказали, что патриарх предвидел большие осложнения на пути убеждения короля удовлетворить вашу просьбу. Тем не менее он с этим справился. Каким же образом?
Годфрей Сент-Омер хмыкнул и ответил гостю в ясной и четкой манере, обнаруживающей его острый ум и образованность:
– Самым что ни есть простым. Он смог избежать возможного конфликта или недопонимания, рассказав королю именно то, что говорили ему мы. Однако он нашел такие слова, что Балдуин сразу же увидел в таком предложении преимущества и для себя. Будучи командующим иерусалимской армией и монархом королевства, осаждаемого противником со всех сторон, он всегда отказывался от мер, ослабляющих мощь его войска, – в том числе от защиты каких-то ничтожных паломников. Уж этим-то впору самим о себе заботиться! Мы же, строго говоря, не находились у него в подчинении. У нас были свои сеньоры, которым мы однажды принесли вассальную присягу, тогда как они клялись в верности именно королю. Однако Балдуин мог так употребить свою власть, чтобы посредством ее освободить нас от обязательств перед нашими сеньорами – законным образом, во имя Матери-Церкви. При этом он не преминул удостовериться, что его собственное имя выиграет от такого предприятия – надо сказать, весьма благотворного и ранее неслыханного. Тогда каждый убедился бы воочию, что король сделал решительный и хитроумный шаг против бандитского засилья, обескровливающего паломников и иных путешественников.
Сент-Омер остановился, указав на де Пайена, и тот с готовностью продолжил его мысль:
– Балдуин вовсе не глупец, и мы имели это в виду, когда затевали все дело. Излагая нашу просьбу, мы уповали на благоразумие короля. Он же с первого нашего слова осознал, что от него не потребуется никаких расходов и сам он ничего не потеряет, если разрешит нам поступить как нам желательно. Он, видимо, решил, что в худшем случае мы просто не принесем пользы. Тем не менее наше присутствие на дорогах как-никак стало бы осязаемой военной силой, неким отпором бандитам, и он всегда смог бы сказать, мол, я все-таки пытался что-то сделать. С другой стороны, в лучшем случае – и опять же совершенно безвозмездно – мы смогли бы худо-бедно добиться уменьшения напряженности на дорогах. Вот так он и дал нам позволение посвятить себя Церкви под видом монахов-воинов, иноков, принесших обет послушания самому архиепископу Вармунду. А король тем самым снискал себе славу умного и дальновидного политика.
– Монахи-воины… О таком раньше и не слыхивали. Два слова не вяжутся друг с другом.
– Может, раньше это и приняли бы за нелепость, но годы идут, и все меняется. Сегодня такая идея не противоречит обстоятельствам, сложившимся здесь, в Заморье.
– Интересно, даст ли Папа свое благословение.
– Брат мой, здесь один Папа – Вармунд, патриарх Иерусалимский. Пусть у него другой титул, но его воля затмевает мнения всех прочих.
– А сколько вас всего – семь?
– Да. Решение приняли мы с сиром Годфреем, а Сент-Аньян, Россаль, Мондидье, Гондемар, что стоит у дверей, и Жоффрей Биссо, на страже с другой стороны, присоединились к нам позже. Теперь нас именно семь.
– Будет восемь. – Де Монбар оглядел всех собратьев по очереди. – Я счел бы за честь вступить в ваши ряды, если вы меня примете. Граф Гуг уже выдал мне соответствующее позволение – остаться в Заморье, среди вас, если мне будет угодно. При условии, как я сказал ранее, что вы меня примете к себе…
– Почему же не примем? – улыбнулся Гуг де Пайен. – Вы уже один из нас и связаны теми же обетами. Правда, теперь вам придется дать еще один – обет целомудрия. Это вас не пугает?
– В моем-то возрасте? – ответил ему с унылой улыбкой де Монбар. – Ничуть. Моя жена умерла шесть лет назад, а огонь страсти во мне угас и того раньше. Нет, обет целомудрия меня не смущает и не стесняет. Но… – Он заколебался, но продолжил: – Помимо вас здесь есть и другие, кто не входит в наш орден, – некие простолюдины. Сегодня утром, по прибытии, я видел шестерых из них; все они одеты одинаково – в простые бурые туники поверх кольчуг. Кто эти люди и каково их предназначение?
Де Пайен обернулся к Сент-Омеру:
– Годфрей, будь добр, ответь брату. Ты первый подал идею нанять их.
– Верно. – Сент-Омер поднялся и отвесил де Монбару поклон: – Доброго вам дня, сир Андре. Вы, вероятно, меня позабыли, а я вас очень хорошо запомнил с детства: вы частенько навещали моего отца, Анри Сент-Омера Пикардского.
Де Монбар любезно кивнул:
– Я очень хорошо помню вашего батюшку, хотя в отношении вас память меня подводит.
– Ничего удивительного. Когда мы в последний раз виделись, я был еще мальчиком, а вы – уже прославленным рыцарем. – Он махнул рукой, давая понять, что эта тема исчерпана, и продолжил: – Присутствие людей, про которых вы спросили, – для нас непременное условие выполнить то, за что мы взялись. Мы зовем их сержантами, и, хотя они не относятся к рыцарству и к нашему братству, мы им безоговорочно доверяем, потому что знаем их всех наперечет. Большинство из них примкнуло к нам, когда мы только начинали биться с турками, и с тех пор они с нами неразлучны. Они для нас и слуги, и товарищи, и телохранители, и соратники. Их преданность и честность в отношении нас и наших собратьев не вызывает сомнений. С обращением в монашество нам пришлось оставить прежние имена и все присущие им родовые атрибуты, равно как и отпустить на волю всех своих сервов и вассалов: таково требование отречения от мира. К сожалению, мы совершенно не подумали об этом заранее – когда мы приняли такое решение, нашим верным слугам стало некуда податься, а если бы они даже придумали, куда именно, у них все равно не было денег на путешествие. Что ни говорите, они зависели от нас, мы обеспечивали их всем необходимым, взамен пользуясь их силой, поддержкой и преданностью. С большим огорчением нам пришлось признать, что мы не дали им желанной свободы. Напротив, мы обрекли их на затворничество и бедность среди чуждого им мира, откуда, по здравом размышлении, они не могли даже надеяться спастись. Так или иначе, наши слуги отказались нас покинуть. Они очень убедительно доказывали, что на протяжении многих лет защищали и поддерживали нас и что само принятие нами монашеского обета ничего, по сути, не меняет, и мы и дальше будем нуждаться в защите и поддержке, поскольку не собираемся слагать оружие. Мы ведь остались рыцарями, хоть и превратились в монахов, а значит, ничто не может им помешать, как и прежде, служить нам – хоть рыцарям, хоть монахам. Их слова звучали вполне здраво… особенно когда мы поразмыслили о том, что всемером нам будет трудновато охранять дороги. Короче говоря, в тот момент у нас даже не оставалось выбора, иначе нам было бы просто некогда заниматься раскопками. Итак, мы приняли все это во внимание и соотнесли с первоначальной затеей, а затем я пришел к Гугу и выложил ему свои соображения. Он-то и придумал, как применить их к нашей ситуации, верно, Гуг?
Де Пайен кивнул:
– Мы попросили позволения патриарха привлечь наших слуг в качестве добровольных помощников. Они считаются послушниками и соблюдают молитвенные бдения и устав нашего будущего ордена, но свободны от принятия обета. – Он резко и почти недовольно передернул широкими плечами: – У каждого из нас насчитывалось не меньше двух слуг, у некоторых набиралось и побольше, а у тех, в свою очередь, нашлись приятели, родные и соратники, в том числе бывалые воины, чьи хозяева-рыцари погибли в сражении или умерли от болезни. Так и получилось, что нас теперь семь рыцарей – восемь, если вы будете с нами, – и двадцать три сержанта.
– Они все одеты единообразно. Где же вы нашли средства купить им одинаковые накидки?
– Это подарок патриарха. Возможно, Вармунд надеялся, что этот поступок будет наиболее зримым свидетельством его вклада в процветание королевства. Но мы не расспрашивали его о причинах такой щедрости – просто с благодарностью приняли ее.
обет нестяжания?
– Каверзный вопрос. Обсудив его с патриархом, мы сошлись на компромиссе. Ему необходимо, чтобы мы были боеспособной силой, но, как и король, он не желает брать на себя ответственность по снабжению нашей общины. Патриарх дал понять, что его епархии не под силу тянуть наши текущие расходы. Годфрей запомнил его слова, а потом в разговоре с нами в точности их процитировал. В общем, мы ухватились за собственное выражение Вармунда – «текущие расходы» – и дали ему понять, что мы и сами не без средств. Обычный порядок требует, чтобы по принятии обета мы передали все наше имущество Матери-Церкви, взамен получая ее всестороннюю поддержку. Мы же предложили патриарху слегка изменить общепринятый ритуал касательно обета нестяжания ввиду наших – и самого архиепископа – особых обстоятельств пребывания в Иерусалиме. Каждый из нас лично поклянется сочетать монашескую жизнь с бедностью, но, вместо передачи Церкви собственных богатств и владений, он присоединит их к имуществу собратьев – для блага будущего ордена и его завоеваний.
