Текст книги "Рыцари света, рыцари тьмы"
Автор книги: Джек Уайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)
ГЛАВА 2
Укрывшись в полумраке кареты, Алиса велела кучеру немедленно доставить ее во дворец, где весь оставшийся день прорыдала от злости и разочарования. Из-за вмешательства архиепископа все в ней горело и кипело – от краха надежд и унижения, словно ее прилюдно высекли, пусть и на словах. Алисе хотелось завопить, швырнуть что-нибудь о стену, но она довольствовалась тем, что в ярости грызла клочок полотна, оторванный от головного покрова и скрученный в жгут. Она понимала, что позволить своему раздражению выйти наружу – значит, дать пищу для пересудов среди слуг и придворных, которые не преминут потом всячески прохаживаться насчет ее дурного нрава. Напряженная, словно натянутая кожа на барабане, принцесса молча сидела, жестоко терзая в руке клочок материи и изобретая всевозможные наказания, которым она с удовольствием и собственными руками подвергла бы старого архиепископа.
В жизни Алисы де Бурк было мало ситуаций и еще меньше людей, которых она не могла бы себе подчинить и управлять ими по своему усмотрению. Одним из них был Вармунд де Пикиньи, и это до крайности ее раздражало. Однажды, два года назад, когда его навязчивость стала совсем уж несносной, она попыталась поставить его на место, но навлекла на себя целую бурю, вызвав у отца невиданную вспышку гнева. Тогда Балдуин отругал ее в присутствии множества людей, и впредь Алиса соблюдала крайнюю осмотрительность в общении с архиепископом, стараясь по возможности вообще с ним не сталкиваться, а если все же приходилось встретиться, как можно менее замечать его присутствие.
Ее отец также принадлежал к числу тех, над кем она не имела власти, несмотря на обманчивое впечатление, будто Балдуин слишком снисходителен к дочери. Но Алиса-то знала, знала с самого детства, что он не потерпит излишнего нажима или открытого неповиновения. Король был деспотом, подотчетным только самому себе, и его приступы бешенства, пусть редкие и тщательно скрываемые от посторонних глаз, были непредсказуемы, зато запоминались своей жестокостью и опасными последствиями. В глубине души Алиса де Бурк не сомневалась, что в состоянии гнева ее отец был способен на убийство, поэтому выверяла каждый шаг, предпринятый в его отношении.
По грохоту обитых железом колес экипажа на булыжной мостовой Алиса поняла, что карета уже поднимается по скату, ведущему к главным воротам королевской резиденции. Она поспешно отерла с глаз слезы и предусмотрительно спрятала лицо в складки длинного шелкового шарфа, накинутого на плечи. Когда капитан эскорта распахнул перед принцессой дверцу, она молча и недвижно дождалась, пока он сбросит вниз раскладную лесенку, и быстро спорхнула по ней, отклонив предложенную ей руку и тщательно кутая голову в шарф, одним концом которого, по мусульманскому обычаю, она закрывала лицо.
Алиса сразу проследовала прямо во дворец, в свои покои, ни с кем не обмолвившись ни словом и беззвучно рыдая всю дорогу, пока шла по долгим переходам с высокими потолками и по главной лестнице, ведущей на верхний этаж. Увидев, что двери покоев ее матери распахнуты, она помедлила и заколебалась, набраться ли смелости пройти мимо в надежде, что в приемной королевы никого не окажется, или повернуться и снова спуститься на нижний этаж, чтобы добраться до своей комнаты с другой стороны по заднему коридору. Выбрав первое, принцесса храбро двинулась вперед, высоко вскинув голову, но, едва она поравнялась с дверьми материнских покоев, ее тут же окликнула королева, словно нарочно поджидавшая дочь.
– Алиса? Бога ради, Алиса, дитя мое, скажи, что с тобой? У тебя такой вид, будто ты побывала на поле боя и сражалась с бандитами. Иди скорей сюда.
Алиса помертвела и остановилась, сквозь зубы шепча слова, которые удивили и возмутили бы королеву, услышь она их. Принцесса обернулась и увидела в открытые дверные створки, что в комнате матери полно прислуги, а сама королева стоит и повелительно смотрит на нее.
– Я думала, что вы нездоровы и лежите в постели.
– Я и лежала, – сухим голосом неодобрительно отозвалась мать, – но уже встаю, потому что мне гораздо лучше, чего не скажешь о тебе. Где ты была, дитя мое, и что тебя так раздражило?
– Слезы, мама. Я плакала от злости и унижения.
Голос Алисы, начисто лишенный модуляций, мог посоперничать в бесстрастии с материнским.
– Плакала? Отчего же, позволь спросить?
– От жизни, мама, и довольно, больше ничего не спрашивайте.
Лицо Морфии застыло от гнева, и она еще выше вскинула голову.
– Ты говоришь дерзости, и, хотя твои слова для меня не внове, они даром тебе не пройдут. А пока я предлагаю тебе пойти и хорошенько умыться, пока отец не заметил твоих заплаканных глаз. Когда избавишься от капризов и станешь немного полюбезней, можешь вернуться в наш круг.
Алиса круто развернулась и прошествовала в свои покои, прекрасно зная, что ни одна из королевских служанок не подняла на нее глаз во время всей пикировки. Принцессе для этого не требовалось за ними наблюдать: они бы ни за что не осмелились глазеть, понимая, что им жить с ней под одной крышей, поэтому не в их интересах было восстанавливать принцессу против себя. Конечно, они служили королеве, но Морфия, какой бы вездесущей и всезнающей она порой ни казалась, не всегда могла оградить их своим присутствием. Она не спасла бы их от Алисиной мести, вздумай они шушукаться об отношениях матери и дочери, пусть даже истинно родственных.
Морфия Мелитенская была для своей дочери Немезидой, неустанно отравлявшей ей жизнь. Сама Алиса признавала, пусть с неохотой и даже недовольством, что питает к матери особое уважение. Дело в том, что она считала королеву вдесятеро больше мужчиной, чем собственного отца, хотя, бесспорно, Балдуин, случалось, являл железную волю при управлении Эдесским графством. Но Алиса с детства убедилась, что ее грозная родительница управляла самим графом с не меньшей суровостью. За одно это достижение принцесса питала к Морфии почтение с тех пор, как достаточно выросла, чтобы понимать все последствия такого отношения. Но уважение не могло заменить любовь, и их материнско-дочерние чувства никогда не свидетельствовали о взаимном расположении. Королева и принцесса никогда не были настолько близки друг другу, чтобы подружиться, и как только Алиса поняла, чем это вызвано, она перестала мучиться.
В возрасте десяти-одиннадцати лет принцесса каждый свой поступок подвергала тщательному анализу, стараясь выяснить, какое влияние она оказывает на окружающих – будь то ее внешность, поведение или характер, – но неизменно вызывала материнское неудовольствие и неодобрение. Алисе никак не удавалось установить, что было тому причиной, и наконец она пришла к выводу, что объяснение кроется в ее наружной схожести с отцом.
Алиса унаследовала от Балдуина черты и цвет лица, золотистые волосы и светло-карие глаза. Она единственная из всех принцесс хоть немного напоминала графа. Остальные три пошли в Морфию, которая и поныне, будучи матерью четырех дочерей на выданье, славилась редкой красотой. Безупречные черты лица и нежное телосложение выдавали в королеве наследницу армянского аристократического рода.
Родив первеницу Мелисенду, как позже выяснила Алиса, Морфия сочла ее полным совершенством и пришла в неописуемый восторг, когда все в один голос подтвердили, что дочь является ее крошечной копией. К тому времени, как появилась на свет вторая дочь, то есть восемнадцать месяцев спустя, уже и речи не шло, чтобы новорожденная могла оспорить у сестры право на материнскую привязанность. Задолго до того, как Алиса начала разбираться в подобных тонкостях, Мелисенда превратилась в уменьшенный, но точный слепок с материнского образа. Ее даже одевали в те же самые тона – миниатюрное, удивительно хорошенькое создание, вызывавшее восхищенные охи и ахи у каждого, кому доводилось полюбоваться ею.
В отличие от нее, Алиса ничем не выделялась среди прочих. Ее внешность не была отталкивающей, но на фоне сестриной красоты казалась неинтересной и заурядной. Тем не менее вторая принцесса была, вослед отцу, сообразительной, весьма смышленой и неглупой. Со временем она многое для себя уяснила и, в частности, не раз убедилась в том, что ее привлекательная сестрица Мелисенда блистала красотой, но отнюдь не умом или понятливостью, и, в сущности, являлась бесцветной и скучной особой.
Впервые сделав подобное открытие, десятилетняя Алиса, еще не достигшая возраста, когда такого рода наблюдения могут натолкнуть на размышления об их будущем практическом использовании, обратила развивающийся дар критического анализа на других людей своего окружения, а более конкретно – на мать-графиню. Решение не было нарочитым: Алиса случайно выбрала ее среди прочих и, однажды предавшись этому упражнению, осознала его неимоверную притягательность. Постепенно, после годичных планомерных наблюдений, она обнаружила, что ее мать – занимательнейшая в своем роде личность, заслуживающая самого пристального внимания, в особенности когда выступает отдельно от мужа, преследуя некие собственные замыслы. Вскоре выяснилось, что замыслов у Морфии великое множество, равно как и широкий арсенал средств для их достижения.
Впрочем, наблюдать, как мать претворяет свои намерения в жизнь, оказалось делом гораздо более сложным и секретным, чем просто подглядывание. Уже давно, много лет назад, Морфия Мелитенская приняла решение, что ее личные проблемы, ее личное время должны касаться только ее самой. С тех пор она неукоснительно и очень ревностно защищала собственную неприкосновенность. На людях, рядом с Балдуином, она послушно играла роль супруги и графини Эдесской, воплощение величия и благопристойности; в более близком окружении, с семьей и друзьями, она с успехом перевоплощалась в добрую приятельницу и заботливую мать, заслужив тем самым прижизненную репутацию святой, чье существование на земле целиком направлено на благополучие мужа и дочерей. Но наедине с собой Морфия оставалась Морфией. Она отклоняла попытки нарушить ее уединение, порой похожее на затворничество, и те, кто не привык видеть королеву в подобной ипостаси, с трудом узнал бы ее.
Очень скоро Алиса пришла к осознанию, что, если она хочет продолжать наблюдения за матерью в часы ее уединения, ей придется делать это скрытно, из засады, потому что Морфия не потерпела бы ее явного присутствия. Справедливости ради принцессе пришлось признать, что подобная нетерпимость распространяется не только на нее, но и на всех прочих. Если Морфии в это время было угодно кого-либо видеть, она за ним посылала; если же нет – тогда графиня Эдесская затворялась одна, всецело предаваясь занятиям, которыми она на тот момент была поглощена.
В таком поведении матери Алиса не находила ничего странного или эксцентричного – напротив, оно виделось ей вполне обычным, поскольку и сама она, будь у нее выбор, предпочла бы жить именно так. В очень короткое время облазив весь замок сверху донизу, исследовав все его потайные уголки и альковы, а в особенности покои, где чаще всего бывала ее мать, принцесса научилась становиться невидимой, сидя скрючившись или лежа без движения, без малейшего шороха где-нибудь в закоулках графского замка, некогда служившего резиденцией римскому наместнику. Время шло, а Алиса слушала и наблюдала, с удовлетворением отмечая, что у матери есть чему поучиться – несмотря на то обстоятельство, что Морфия прилагала ничтожно мало усилий, чтобы ее чему-нибудь обучить. Принцесса раболепно подражала материнским манерам, впитывая в себя мастерство Морфии в достижении собственных целей.
Долгие годы Алисиного детства были отравлены завистью к старшей сестре Мелисенде, которой доставалось все материнское внимание, когда та ненадолго отвлекалась от забот о собственной персоне. Когда же подросли две младшие, Морфия заметила, что и они очень на нее похожи, и с тех пор тоже целенаправленно ими занималась, перегружая их своей опекой и непременно проча в жены богатым и знатным вельможам. Про Мелисенду королева уже давно все решила и не сомневалась, что, когда наступит час, она без труда отыщет ей мужа. Зато за это время Морфия совершенно упустила из поля зрения свою вторую дочь, чему виной было ее явное невнимание к мелочам и неизменный критический настрой в отношении Алисы. Королеве ни разу не пришло в голову, что ее ребенку недостает любви и одобрения, и она не подозревала, что нажила себе непримиримого врага в собственном семействе. Она замечала только, что Алиса постоянно не в духе, ни разу не улыбнется, что она вспыльчива и дерзка, неприветлива и нелюбезна с гостями, одета всегда просто и невзрачно – то есть сама напрашивается на выговоры.
Со своей стороны, достигнув тринадцати лет, Алиса решила, что наиглавнейшая задача ее жизни – смущать своим поведением мать и расстраивать ее планы везде, где только возможно. Поскольку союз Балдуина и Морфии не принес им сыновей, Алисе, как и всякому, было известно, что Мелисенда, будучи старшей по рождению, являлась законной отцовской наследницей, в недалеком будущем предназначенной в жены человеку, которого сочтут достойным титула графа Эдесского. Но даже в тринадцать лет презрение Алисы к прекрасной, но пустоголовой сестре было столь велико, что она почти сразу приняла соответствующее решение. Она не сомневалась, что в подобном состязании Мелисенда не сможет с ней тягаться и, когда придет время, с легкостью уступит место будущей графини Эдесской. Алиса пока не вполне представляла, каким образом достигнет своей цели, зато сама цель была вполне определена, и, раз задавшись ею, принцесса твердо знала, что, едва представится возможность, она без особого труда потеснит Мелисенду на пути к ней.
Забрав эту идею себе в голову, Алиса уже рассматривала ее как некую неизбежность и бесчисленные часы проводила в мысленном созерцании будущего гнева и отчаяния Морфии, от души им наслаждаясь. Все задуманное непременно должно было свершиться, поскольку королева, сама не желая того и не прилагая к тому никаких усилий, нечаянно раскрыла второй дочери секрет, которому ее любимица Мелисенда не нашла бы применения за отсутствием надобности и достаточной сообразительности, – секрет влияния на мужчин.
Годами Алиса наблюдала, как ведут себя мужчины в присутствии ее матери и как – порой совершенно непредсказуемо – та общается с теми, кого собирается склонить на свою сторону или подчинить своей воле. Алису увлекало решительно все. Она насмотрелась на всяких мужчин – мир Эдессы, да и всего Заморья, был достаточно тесен, – обращающихся к ее матери как к супруге графа Эдесского по внешнеполитическим вопросам. Не важно, как далеко простиралась их реальная власть в других сферах, ведь фактически они являлись вассалами ее мужа. Когда Морфия назначала подобные встречи в приватной обстановке, Алиса подмечала и даже нарочно выслеживала, насколько отлична манера их проведения от публичных мероприятий. Церемониал оставался прежним – формальным, но более нюансированным, богатым глубинными подтекстами и многозначительными недомолвками.
Проводя целые часы в подглядывании за подобными переговорами, Алиса ни разу не смогла уличить мать в малейшем отхождении от приличий и лишь с жадностью глазела, как мужчины обхаживают графиню, словно павлины, то раболепствуя, то чванясь перед ней. Каждый из них явно полагал, что вот-вот подомнет под себя эту высокомерную красавицу, супружницу монарха. Не раз бывало – Алиса всякий раз от возбуждения затаивала дыхание, с нетерпением ожидая развязки и смотря во все глаза, – ее мать встречала подобную инициативу весьма интригующе, с откровенной зазывностью, отчаянно хлопая ресницами и порою так двигая своими пышными прелестями (Морфии в ту пору было никак не более тридцати пяти – тридцати шести лет), что их колыхание безошибочно наталкивало на мысль об эротическом экстазе.
Тем не менее Морфия ни разу не позволила ситуации выйти из-под контроля и не разрешила кому-либо дотронуться до себя. Один – и только один – из гостей завел ухаживание так далеко, что дерзко обнажил бедра и разбухший фаллос и молча, но решительно двинулся на королеву, тем самым побуждая ее к ответным действиям. Алиса, укрывшаяся на верхнем балконе и видевшая, до чего дошел тот мужчина, едва не ойкнула от волнения, но мать пресекла его дальнейшие происки.
– Бесспорно, мессир, – сказала она с улыбкой, глядя прямо в глаза гостю и ничем не выдав испуга перед угрозой своей чести, – я могу исполнить ваше желание. Вам равно известно, что и вы, в свою очередь, можете исполнить мое. Оба наши желания можно удовлетворить без всякого труда – при условии, что ни один из нас не проявит достаточно мудрости; подлинная же трудность состоит в выборе, кто первым позволит себя разоблачить, не правда ли? Вы можете сколько угодно теперь увиливать, и протестовать, и уверять меня в неправоте, но все же в глубине души вы сами это знаете, как знаю и я, что буду законченной дурой, если в данном случае первой поддамся разоблачению.
Мужчина качнулся было в ее сторону, но Морфия уже подняла руку ладонью наружу в знак предостережения, и он остался где был, молча взирая на нее. Его мужественность заметно поникла, и гость вдруг резко кивнул и оправил свой костюм, признав затем, что она права и что впредь он будет больше заботиться о своем поведении. Этим он едва не признался, что надеется все же получить обещанную награду, но Алису уже переполняло восхищение при виде материнской невозмутимости. Она постаралась хорошенько запомнить слово «разоблачение», равно как и его смысл.
Продолжая, таким образом, свою слежку, она узнала еще много полезных подробностей, но все они неминуемо приводили ее к убеждению, что мужчины в предвкушении эротических побед и чувственных удовольствий подобны воску в руках трезвомыслящей, волевой и изобретательной женщины. Алиса прекрасно усвоила этот урок, но лишь в теории, поскольку в тринадцать лет она еще ни разу не удосужилась применить свои знания на практике.
Разумеется, никаких препятствий к этому не было, как не было и недостатка юношей в замке, но они ее совсем не привлекали, точнее, доныне ей не были интересны сами отношения полов. Принцесса уже видела физические сношения во всех их проявлениях – от спаривающихся животных до совокупляющихся людей – и к одиннадцати годам была прекрасно осведомлена, что мальчики и мужчины могут проделывать с собой руками. Она также не раз подслушивала разговоры о том, что телесная близость и соитие несут удовольствие, но ее собственные наблюдения порождали в Алисе сомнения, какая же приятность может быть в столь жестоком и суетливом действе, поэтому у нее до сих пор не возникало желания испробовать его на себе.
Гораздо больше ее привлекала власть, к которой вели физические отношения, а также широкие полномочия, приобретаемые за счет простого обещания чувственных удовольствий. По своему малолетству Алиса пока не понимала смысла слова «вожделение» и не вполне представляла всех тонкостей и приемов, которые в будущем собиралась применять, зато ясно отдавала себе отчет в том, что, если она все же хочет осуществить свою мечту и стать графиней Эдесской, ей потребуется всесторонняя помощь известных ей вельможных правителей. Только тогда Алиса сможет перехитрить и оставить с носом свою тупую и безмозглую сестрицу. Она готова была пойти на любые жертвы, лишь бы заручиться подобной помощью.
Принцесса запомнила, что можно поддаться, а можно и воздержаться, – но не только это. Она давно смекнула, насколько важны осмотрительность и всяческие уловки, поскольку ее отец готов был по любому поводу пролить чью-нибудь кровь, возможно в том числе и собственной супруги, особенно если бы он заподозрил, что творится под крышей его замка. Алиса давно убедилась, какую безграничную власть можно приобрести над мужчиной с помощью умело замаскированного чувственного предложения или косвенного намека. Но гораздо важнее этих двух аксиом были выгоды, доставляемые чувством вины – приложенной, разумеется, не к себе самой, а намеренно обращенной против своего напарника по любовным утехам.
Алисе необходимо было убедиться в правильности своих догадок, и она не ошиблась, сделав упор на сдерживающую мощь чувства вины, когда решила соблазнить одного из близких приятелей своей матери, стареющего епископа Гробека. Тот должен был вскоре возвратиться во французское королевство, в родной Париж, покинутый им несколько десятилетий назад.
Алиса некоторое время приглядывалась к нему, наблюдая, какие жадные взгляды он бросает на ее мать – особенно когда уверен, что графиня их не видит. Впрочем, Алиса вскоре удостоверилась, что Морфия все прекрасно замечает, но не подает вида, используя свое мнимое неведение для воздействия на этого человека. Епископ, несмотря на то что уже готовился покинуть Святую землю навсегда и вернуться во Францию, обладал немалой властью и авторитетом в местной церковной среде. А Морфии как раз в тот момент очень пригодилось бы его влияние, чтобы удержать в своих руках контроль над некоей ситуацией, которую разбирала и исследовала особая комиссия, назначенная молодым и принципиальным епископом Эдесским, Одо Фонтенблоским. Гробек был старейшим и наиболее почтенным духовным лицом в графстве. Все члены созданной комиссии питали к нему уважение и прислушались бы к его мнению, поэтому Морфия на сей раз перешла обычные границы, желая прельстить пожилого епископа и заставить его использовать свою власть ей во благо.
Приметив особенности манер графини в обществе Гробека, Алиса по неопытности далеко не сразу поняла, в чем состояла суть встреч двух конспираторов – иначе их было не назвать, поскольку они всегда виделись в уединенной часовне, примыкающей к покоям Морфии. Во время таких свиданий они говорили мало и как-то беспредметно. Нельзя было утверждать также, что они вместе молились, и Алиса не могла взять в толк, зачем они бесконечно долго то сидят, то стоят бок о бок, столь бесцельно тратя время.
Она в точности знала, чего Морфия хочет добиться от епископа: оба не однажды без обиняков обсуждали эту тему. Шли дни, а Гробек каждый раз уверял, что судебная комиссия пока не вынесла окончательного вердикта по названному вопросу. Тогда они с Морфией усаживались рядом в часовне. Говорили они мало, и Алисе было невдомек, зачем Морфия, не будучи сильно религиозной, проводит столько времени в созерцании алтаря, меж тем как Гробек не сводит с нее глаз. Заинтригованная, но по-прежнему не способная понять суть происходящего, Алиса каждый день забиралась в укромный уголок повыше, позади парочки, и усиленно вглядывалась в полумрак, переводя взгляд с матери на епископа и обратно.
Они всегда встречались в условленное время, в третьем часу пополудни, и проводили вместе от четверти часа до получаса. По истечении этого периода епископ вставал, Морфия склоняла голову для благословения и затем возвращалась к себе в покои, оставляя Гробека в часовне одного.
Однажды в пятницу Гробек нарушил плавное течение их свидания, громко охнув и неожиданно затрясшись всем телом. Он словно забился в судорогах и вдруг пошатнулся, едва успев схватиться за спинку скамьи. Вскоре епископ совладал с собой и остался недвижим на том же месте, с поникшей головой. Перед этим казусом он долго взирал на Морфию, слегка покачиваясь и поводя бедрами, а затем вдруг застыл. Алисе показалось, что Гробек задыхается, и она от испуга едва не выдала себя, но вовремя спохватилась, заметив, что графиня, находившаяся к нему куда ближе, не придала никакого значения его приступу, поскольку на ее лице не отразилось ни озабоченности, ни огорчения. Она просто поднялась – Морфия все это время стояла на коленях перед алтарем на prie-Dieu[12]12
Prie-Dieu – специальная скамеечка, на которую встают на колени во время молений.
[Закрыть] – и молча обернулась к нему. Графиня долго глядела на епископа со странным выражением, какого Алиса раньше за ней не знала, а затем покорно склонила голову, ожидая его благословения. Получив его, она повернулась и вышла, а Гробек, измученный и усталый, все смотрел ей вслед.
Позже, обстоятельно обдумав все, что случилось в те короткие мгновения, Алиса не только поняла суть происшедшего, но и интуитивно разобралась в динамике взаимоотношений участников спектакля, прежде для нее непостижимого.
Гробек возбуждался подглядыванием, и Алиса уже знала, что подразумевает это слово. Даже в столь юном возрасте она ничуть не поразилась открытию, что епископ снедаем желанием. Это никого не удивило бы: церковники вообще славились распущенностью, она считалась едва ли не обычным делом. Единственной особенностью в данной ситуации было то, что Гробек наблюдал, сам ничего не предпринимая.
Алиса знала и другого «наблюдателя» – юношу из отцовской свиты, двумя или тремя годами старше ее. Однажды Алиса даже застала его за самоудовлетворением, меж тем как у него на виду парочка любила друг друга. Она принялась расспрашивать о нем и выяснила, что его странности уже у всех на слуху. Приятели поднимали юношу на смех и обзывали всякими обидными словечками, но он не обращал на них внимания и по-прежнему с удовольствием подглядывал за чужими соитиями, не пытаясь скрыть своего собственного возбуждения и категорически отказываясь утолить свое желание с женщиной. Алиса немало удивилась, когда увидела, что сами любовники поощряли его к подобным проискам, которые, кажется, даже подогревали их страсть.
Теперь оказалось, что и Гробек был таким же извращенцем, но наибольшую ценность составляла не сама эта новость, а то, что Морфии заранее был известен этот факт, и она использовала свое знание для собственных целей.
Через три дня после вышеупомянутого случая церковная комиссия вынесла свой вердикт так, как хотелось Морфии, и графиня снова встретилась с епископом в часовне после полудня. На этот раз Алиса уже знала, на что обращать особое внимание, и предвкушение предстоящего вгоняло ее в нервный трепет. Она проследила нарастающее напряжение, охватившее всю фигуру Гробека, пристально вглядывавшегося в неподвижно сидящую Морфию. Затем графиня встала и двинулась к алтарю, где поставила несколько свечей. Алиса понимала, что ее действия – показное изъявление благодарности и награда престарелому епископу. Морфия то наклонялась, выбирая подходящие свечи, то тянулась вверх, стараясь поместить их повыше на отроге подсвечника, и все движения ее тела были недвусмысленно вызывающими, производящими на Гробека немедленный и предсказуемый эффект. А потом, стоило епископу выпрямиться и расправить плечи, Алиса с точностью до удара сердца могла угадать момент, когда Морфия обернется. На этот раз графиня открыто улыбнулась старику:
– Благодарю вас, мой друг, за ваши усилия, предпринятые вами ради меня для решения этого вопроса. Они не останутся неоцененными. К сожалению, несмотря на благополучный исход, наш общий замысел требовал недопустимо много моего времени и внимания, чем повредил другим моим заботам. Мне будет очень не хватать приятных минут, проведенных с вами, – я успела привыкнуть к ним за последний месяц – ведь теперь они будут кратки и гораздо более редки. Тем не менее я хотела бы заручиться уверенностью, что мы увидимся еще раз в конце этого месяца, перед вашим отъездом во Францию. А пока примите мою искреннюю благодарность.
Услышав это, епископ снова понурился, но кивнул без единого слова возражения.
Из нескольких последующих месяцев принцесса Алиса де Бурк извлекла немало полезных уроков, повлиявших на все дальнейшее течение ее жизни. Она, как и следовало ожидать, убедилась, что все ранее слышанные ею истории о якобы приятных телесных развлечениях оказались правдой. Вкусив первые плоды успеха в краткосрочной, зато на удивление легкодоступной связи с епископом Гробеком до его отъезда во Францию, Алиса быстро обрела в себе уверенность настолько, чтобы отныне без страха исповедовать новые взгляды. Потворство Морфии развратным страстям епископа Гробека в ее личной часовне натолкнуло Алису на удачную мысль бросить наконец матери вызов, ведь святая с виду графиня была, в сущности, лицемеркой, пассивно, но весьма охотно угождавшей плотским вожделениям старого церковника и добивавшейся таким образом своих целей. Поведение матери стало для Алисы необходимым ручательством в решении вступить в ту же игру, но играть принцесса собиралась в открытую, без тени притворства, исходя из уверенности, что Морфия будет потрясена, когда прослышит о возмутительных выходках своей дочери.
Отныне в семье графа Балдуина установился следующий порядок: Алиса окончательно перестала разыгрывать любезность и послушание, а Морфия в отместку еще сильнее упражнялась в недружелюбии, без стеснения и со всей строгостью отчитывая дочь при каждой возможности. Граф, принужденный жить в атмосфере постоянного раздора между ними двумя, кончил тем, что вообще перестал обращать внимание на их свары и старался избегать находиться в компании обеих одновременно.
Морфия, как и прежде, каждый день блюла часы уединения, а Алиса во всем ей подражала, запираясь в личных покоях и оберегая свое одиночество. Морфия посвящала жизнь собственным замыслам и стратегиям, хитро и жестоко манипулируя другими для своих целей, в то время как ее дочь поступала точно так же, направляя собственные честолюбивые устремления и мысленные усилия на грядущее похищение сестриного права первородства. С помощью плотских ухищрений она стремилась приобрести незыблемую власть над мужчинами, открыто наслаждаясь неповиновением графине.
Впоследствии, когда короля Иерусалимского Балдуина Первого настигла смерть, Алисиному отцу было предложено занять престол. Он стал зваться королем Балдуином Вторым, а его жена, соответственно, получила статус супруги монарха. Новое положение вдохновило юную принцессу мечтать о неведомых ранее вершинах: Алиса возжелала однажды стать королевой Иерусалимской.
Пока Алиса не увидела новоиспеченного монаха брата Стефана, она не могла даже представить, что мужчину можно желать иначе, чем просто ради удовольствия от телесной близости с ним. Но мало того, что этот был монахом, то есть идеалистом, – он был могуч и привлекателен своей силой, и каждый его взгляд и движение дышали мужественностью. Всего этого с избытком хватило, чтобы воспламенить в королевской дочери искру доселе не изведанной ею страсти. Она дала себе слово, что будет обладать им, как несколько лет назад уже обещала себе потеснить сестру на ее троне.
