Текст книги "Рыцари света, рыцари тьмы"

Автор книги: Джек Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 40 страниц)

ЭПИЛОГ

– Бог да хранит вас, братья, да будет Он направлять вас во всех ваших начинаниях.

Такими словами Годфрей Сент-Омер распрощался с тремя делегатами, которые менее чем через год должны были представлять орден бедных ратников воинства Христова перед лицом официальной Церкви во Франции и во всех землях христианских. Сам брат Годфрей на это время принимал наставничество в уменьшившейся на треть общине. Его подопечные держались в седлах немного позади, намеренно бесстрастными взглядами провожая товарищей и собратьев, махавших им в последний раз.

Наконец вся кавалькада – трое рыцарей и пять сопровождающих их сержантов – развернулась и направилась вниз по склону холма, к длинному каравану, уже выезжавшему за городские ворота. Все личные напутствия были сказаны заранее, и теперь делегация собиралась примкнуть к королевской свите молодоженов, чтобы вместе с ними проделать первый отрезок дороги – от Иерусалима на север, к Антиохийскому принципату и его порту Александрии. Там трое монахов собирались сесть на корабль до Кипра – перевалочного пункта на долгом пути домой, во Францию.

Глядя, как вся троица – де Пайен, де Монбар и Гондемар – скачут рядом, Сен-Клер поймал себя на том, что не может сдержать легкой улыбки. Только что ему случайно пришла в голову мысль, касающаяся принцессы Алисы и ее соблазнительных повадок. Теперь Стефан окончательно понял, что ему гораздо спокойнее оставаться здесь, в Иерусалиме, нежели проделать весь путь до Антиохии в одном с нею караване, в думах о ней. Какая разница, что принцесса, кажется, безумно счастлива и чуть ли не одержима своим бесспорно привлекательным молодым супругом: одно ее присутствие беспокоило и мучило бы его, разжигая воспоминания: сейчас Стефан уже не боялся себе в этом признаться. Он больше не чувствовал себя грешным или виновным за то, что произошло между ними, и его сны на протяжении нескольких месяцев не тревожил ее образ, но он был пока еще молодой мужчина и мог поддаться ее очарованию и обольщению. Пусть уж лучше добрый Гондемар едет с ней, весь неведение и невинность.

Едва отъезжающие собратья успели скрыться из вида, как Сент-Омер обернулся к Сен-Клеру и, вскинув руку, пожелал:

– Удачного дозора, брат Стефан.

Тот кивнул и тут же принялся отыскивать взглядом их старшего сержанта. Тот заметил нетерпение Сен-Клера и, пришпоривая коня, кинулся собирать остальной патруль, уже стоящий наготове поодаль.

– Снова, значит, обнажив клинки, плечом к плечу сражаться с неверными во славу Господа и ради спасения паломников, – проворчал напарник Сен-Клера, Пейн Мондидье, натягивая повод и пристраиваясь сбоку. – Признаюсь откровенно, Стефан, я бы сейчас с большей охотой скакал к Анжу, чем к Иерихону.

– Ага, а ты представь, что будет дней через десять! Ты преспокойно вернешься в конюшни и будешь переворачиваться с боку на бок на своей койке, от нечего делать выискивая у себя вшей, а эти бедовые посланники будут носиться по морским волнам, изнемогая от морской болезни и исторгая из себя все – вплоть до самых своих кишок. Здесь куда надежнее, дружище.

– Может, и так, – хмыкнул Мондидье, – но мы еще даже не выехали за ворота… Прежде, чем мы вернемся домой, нам, пожалуй, найдется, чем заняться. Если, конечно, мы вернемся… Вчера вечером за ужином Сент-Аньян переговаривался с де Пайеном об участившихся бандитских вылазках на иерихонской дороге. Он предупреждал о том, что разбойники беспрестанно сбиваются в шайки и бесчинствуют, хотя непонятно, откуда у него такие сведения. Похоже, что Арчибальд часто слышит звон, да не знает, где он.

Только Сен-Клер хотел поделиться с собеседником своими соображениями – он сам недавно получил наглядный урок, какой вред может нанести неверное восприятие, – как оказалось, что они уже достигли восточных ворот. Здесь ему сначала пришлось проследить, чтобы весь отряд благополучно миновал городскую стражу, а затем, уже за стенами Иерусалима, им с Мондидье еще на некоторое время хватило забот по организации патрульной деятельности.

Наконец, раздав указания разведчикам, разъехавшимся в разные стороны впереди основного корпуса, и установив в отряде распорядок, обычный для десятидневного патрулирования, Стефан вернулся к разговору, начатому с Пейном накануне. Он вначале колебался, стоит ли рассказывать собрату о том, что так огорчило его самого, однако в конце концов желание поделиться новостью пересилило.

– Вчера вечером у нас с братом Гугом состоялась прелюбопытная беседа.

– То бишь, с де Пайеном? Странно, что он нашел время на разговоры. Перед отъездом всегда столько приготовлений… О чем же была беседа? И что в ней такого любопытного?

– О нашем деле… о сокровищах, манускриптах, об его поездке во Францию и о последствиях его сообщений, которые отразятся на всей Церкви. Ты когда-нибудь думал об этом?

Мондидье нехотя обернулся к Сен-Клеру, и его губы растянулись в ленивой улыбке.

– Ты спрашиваешь, думал ли я… о Церкви? Я? Друг мой, умоляю тебя – у меня полно других дел, и мне недосуг ломать голову над тем, что наши почтенные и набожные собратья – я сейчас говорю не о нас – вытворяют в их собственных орденах. Лучше уж я буду почаще точить меч и разить им приспешников Аллаха, чем забивать свой разум словопрениями с невеждами-святошами. В общем, нет – я ни о чем таком не думал.

– И я не думал, – ничуть не удивился Сен-Клер, – пока не поинтересовался вскользь у де Пайена.

– И что? – с любопытством покосился на него Мондидье.

– И получил более чем исчерпывающий ответ. В мгновение ока наш глубокоуважаемый брат Гуг предоставил мне возможность разок заглянуть в бездну моего неведения. Вот с тех пор я и задумался.

Мондидье перестал улыбаться. Что-то в поведении Сен-Клера подсказало ему, что разговор куда серьезнее, чем он мог ожидать. Пейн выпрямился в седле и вздернул подбородок:

– Ну, дружище, выкладывай, что там за дело.

Стефан невозмутимо обогнал его, но потом обернулся к напарнику:

– Я спрашивал де Пайена, скоро ли, по его мнению, проявятся последствия нашего открытия… ну, скоро ли ждать перемен. Сначала он молчал и как-то дурашливо на меня поглядывал. Впрочем, потом брат Гуг попросил меня выразиться яснее – о каких последствиях я хочу знать и о каких переменах. И вот, уличенный в невразумительности, я пошевелил мозгами и задал такой вопрос: скоро ли, по его мнению, будут видны изменения, которые проистекут из нашего открытия, и когда они станут заметны.

– Ну? И что же он ответил? Признаюсь, мне и самому время от времени приходят подобные мысли.

Сен-Клер закашлялся и выплюнул залетевшую ему в рот песчаную муху.

– Он… как-то странно скривился, словно не знал, что сказать… а потом ухватил меня за руку – вот так – и потащил за собой… Сказал, что там нас точно никто не подслушает. Потом мы долго беседовали: он рассказывал, а я только слушал. И я… был потрясен его откровениями, хотя это недостаточно сильное слово для моего впечатления.

– Стефан, не томи. Что он сказал тебе?

Тот фыркнул и пожал плечами:

– Что ничего не изменится. И ничего больше не случится.

Мондидье вцепился пальцами в бороду. Глаза его сощурились в две узкие щелки.

– Но ведь это явная чушь. Теперь все само собой поменяется. Мы же нашли доказательство того, что изменения неизбежны, что самые устои Церкви подлежат пересмотру – то есть что она зиждется на лжи. Как же тогда де Пайен может утверждать, что ничего не изменится?

– Именно этот вопрос я и задал ему, а в ответ он разговорился на целые два часа. Я не могу дословно припомнить все его доводы, но они были столь разительными, что мне даже стало не по себе. Самое главное, что я вынес из его увещеваний – и, надо сказать, поверил им – что официальная Церковь ни за что не пойдет к нам на поклон ради наших открытий. Если получится, духовенство притворится, что ничего подобного не существует; если же не получится совсем закрыть глаза на наши находки, то оно станет их в открытую отрицать, пустив в ход все свое мировое могущество и привлекая для этой цели исторические свидетельства. Она найдет средства еще более упрочить свои позиции, а того, кто будет слишком сильно противодействовать замалчиванию, возьмут в оборот…

– Как это понимать? В какой еще оборот?

– Не валяй дурака, Пейн! Ты что же, считаешь, что я выбирал подходящий момент, чтоб снова водить тебя за нос? Подумай-ка сам: нынешняя Церковь претендует на мировое господство. Вот уже – сколько? восемьсот лет? – то есть со времен Константина Великого, она прочно обосновалась в Риме. Ее высшая власть ест от пуза и погрязла в суете мирской. Она пребывает в блаженном неведении о своих истоках, так скоро позабытых ею – при содействии магической, пленительной силы имперских денежек… А истоки меж тем зиждились на бедности, некогда возвеличенной высказыванием, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу войти в Царствие Небесное. Де Пайен недвусмысленно дал понять, что наше открытие – стоит лишь его обнародовать – должно будет заставить иерархов мировой Церкви признать ошибочность их образа жизни, отказаться от богатств, привилегий и роскоши, к которым они привыкли… И это далеко не все: доступная всем истина разрушит и саму Церковь.

– Ну, вон куда ты хватил…

– Ничуть! Неужели ты считаешь, что люди обрадуются тому, что им пришлось гробить свою жизнь в бедности, хотя это было вовсе не обязательно? Что сотни и тысячи их голодали, отдавая Церкви все, что имели, – не потому, что так повелел Господь и не во славу Его, а ради благоденствия и выгоды праздных клириков, просто потому, что священники внушили им правильность таких поступков? Не думаешь ли ты, что народ, увидев доказательства церковных злоупотреблений, чинимых над ним на протяжении сотен лет, не поднимет восстание и не начнет проливать кровь? Иерархи, о которых я говорю: папы, патриархи и прочие – обычные люди, дружище, среди них нет святых. А поскольку они просто люди, то они пойдут на все, что угодно, – сделают все, что сочтут нужным, – лишь бы сохранить свое материальное благополучие. Они способны на любые меры. Если бы нам, бедным ратникам воинства Христова, было бы завтра суждено исчезнуть с лица земли – что ж, это далеко не первый подобный случай в истории. Архиепископы и кардиналы чванятся своим наместничеством Бога на земле… Им одним дано слышать глас Божий, и они ревностно и рьяно будут отстаивать за собой право доносить до людей Его волю и Его суд.

– То есть они всех нас могут прищелкнуть. Ты на это намекаешь?

– Ага, именно. Как мух – так что и следа не останется.

Далее они ехали в молчании, только поскрипывали седла да всхрапывали лошади. Наконец Мондидье не выдержал:

– Так что же, в конце концов, сказал де Пайен?

– Что у нас есть имущество и союзники, соответственно, мы сами располагаем властью. Что наши собственные истоки гораздо глубже, чем у христианской Церкви. Что у нас на руках зримые доказательства того, что мы беремся утверждать, – рукописи, которых нет ни у кого в мире. И наконец, что у нас достаточно возможностей и благоразумия сохранять наши истоки – то есть наши сокровища – в тайне; что мы не настолько глупы, чтобы с пылающим взором напропалую бросаться неизвестно куда. Он сказал, что когда-нибудь мы одержим верх – но так, что ни я, ни ты даже представить себе не можем… А в конце он попросил меня – как, впрочем, и всех остальных – хранить терпение и готовиться к великим и сокрушительным переменам в мире. Он считает, что сейчас нам эти перемены ни понять, ни вообразить не под силу – даже если бы он попытался их нам живописать. Де Пайен говорил, что они пока не проявились, но, раз начавшись, события войдут в силу, и тогда мы, бедные ратники воинства Христова и храма Соломона, получим власть изменить весь мир.

Мондидье, все это время искоса поглядывавший на Сен-Клера, хмыкнул:

– Вдевятером? Это же бредни безумного, да простятся мне такие слова. И раз уж мы заговорили о безумии, будь добр, Стефан, объясни, почему мы называемся ратниками Христовыми, когда среди нас нет ни одного христианина?

– Для прикрытия, – без колебаний ответил тот. – Только ради защиты. Разве кто-нибудь заподозрит, что бедные ратники воинства Христова – мятежники? Это название позволило нам существовать без помех, пока мы искали сокровища. Что же до безумных речей де Пайена – я тоже вначале счел их таковыми и расспросил его поподробнее. Он действительно верит в грядущие перемены… И прежде всего, в пополнение наших рядов. Брат Гуг считает, что к нам примкнут сотни желающих со всех земель христианских.

– Христианских? Выходит, снова христиане? Но как это возможно? Да, я понимаю, орден Воскрешения воскрес, но ведь он останется тайным, не так ли? Как же мы примем к себе рыцарей-христиан?

– Запросто, Корка. Я спросил об этом де Пайена сразу же, как он заговорил о новых членах. Оказывается, он уже все обдумал. Наш орден продолжит свое существование в недрах ордена рыцарей Храма, скрывая в его деятельности свою собственную. Конечно, на это потребуется немалая доля внимания и собранности, но братья Гуг и Годфрей считают, что затея выполнима. Де Пайен верит, что признание Церковью нашего ордена – дело времени. Сейчас он возлагает большие надежды на Бернара Клервоского, молодого племянника де Монбара, который сейчас настоятель в одноименном цистерцианском аббатстве. Брат Гуг не сомневается, что при содействии Бернара и при поддержке нашего собственного высшего совета, а также с помощью, которую смогут нам оказать светские правители – анжуйские графы, например, Фульк Анжуйский, Гуг Шампанский и подобные им по титулу, – дружественные семейства в конце концов не просто добьются от Папы принятия и подтверждения наших открытий, но искренне заверят его в том, что в ближайшее время институту Церкви ничто не угрожает. Пусть Отцы Церкви без всякой спешки изучат необходимые материалы и вынесут свой вердикт об их подлинности. А пока, считает он, вся наша деятельность в Святой земле будет осуществляться с благословения Папы и при его безоговорочном благоволении к нам – в обмен на наше содействие и молчание.

– Ты в это веришь… – задумчиво протянул Мондидье.

Сен-Клер кивнул с серьезным видом:

– Верю. Я не сразу принял то, в чем меня убеждал де Пайен, но теперь я вижу, что он прав. Своими находками мы, возможно, уже изменили мир и тем самым улучшили жизнь каждого живущего в нем. За целое тысячелетие не находилось ничего, что угрожало бы Церкви потерей ее мирового господства, не звучало ни единого голоса, противоречащего ее догматам. Теперь мы можем принять на себя эту миссию, а значит, помочь людям… и самим себе. По-моему, в это стоит верить.

Мондидье улыбнулся и сдернул с головы плоский шлем, откинул назад кольчужный капюшон и помотал головой, чтоб растрясти слипшиеся пряди. Поскребши ногтями в волосах, он водрузил все на место, затем воздел длинный клинок меча и привстал на стременах.

– Сегодня, дружище Стефан, мы поднимем за это чашу вина – за лучшую жизнь для людей во всем мире! Но потребуется не одно войско вот с чем, – он прокрутил над головой меч, – чтобы им жилось спокойно, поэтому вторую чашу мы выпьем за нас с тобой и за наших товарищей и собратьев – монахов-рыцарей Храма, бедных, бедных ратников…