Текст книги "Рыцари света, рыцари тьмы"

Автор книги: Джек Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)

– Придите ко мне завтра в это же время, Гуг де Пайен. Я обдумаю все, что вы сказали, и дам вам ответ. Возможно, вы захотите немедленно обсудить его с товарищами, но получите его лично вы. Впоследствии, если что-то останется непроясненным, у нас еще будет время для бесед, но пока – никому ни слова о нашем разговоре. Это относится ко всем. Все ли вам понятно? Теперь идите с миром.

* * *

Кто-то неслышно распахнул дверь в комнату. Годфрей Сен-Омер оторвал взгляд от доски с настольной игрой, за которой он коротал время с Пейном Мондидье, и воскликнул:

– А! Наконец-то! Мы уже не надеялись тебя дождаться!

Гуг де Пайен переступил порог и остановился, не закрывая дверей и ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку помещения после ослепительного полдневного солнца. Сент-Омер и Мондидье, сидевшие за столиком, на который падал яркий свет из окна, не сводили с него глаз, а лежащий на тахте позади них Гондемар приподнялся на локте. Де Пайен не заметил в комнате ни Сент-Аньяна, ни де Россаля, но не успел он спросить, куда они запропастились, как оба неожиданно возникли у него за спиной, подталкивая его вперед и понуждая выйти на середину комнаты. Все тут же забросали Гуга вопросами. Некоторое время он молча слушал их гомон, потом поднял обе руки и выкрикнул:

– Боже мой, довольно! Только прислушайтесь к себе – ни дать ни взять, старые кликуши! Если вы действительно хотите получить ответ, не орите все в один голос. Дайте мне снять с себя плащ и оружие и немного отдышаться – тогда я вам все расскажу. Я вам не уличный торгаш, на которого можно покрикивать. Сент-Аньян, пойди, пожалуйста, к Ибрагиму и попроси его принести нам еды и питья, а всем остальным пора уже усесться к столу, как воспитанным людям.

Сент-Аньян отправился разыскивать хозяина караван-сарая, а де Пайен тем временем расстегнул ремень, на котором висел длинный меч в ножнах, кинжал и поясная сумка. Затем он стащил с себя длинное верхнее одеяние и головную накидку из ткани, которую он носил вместо стального франкского шлема. Только после этого Гуг прошел к столу, уселся во главе его и принялся ждать, пока возвратится Сент-Аньян. Никто не беспокоил его вопросами, но глаза друзей были неотрывно устремлены на него: собратья пытались угадать, о чем пойдет речь. Когда все шестеро наконец собрались, де Пайен сразу объявил вердикт, не тратя времени на предисловия:

– Он согласен. Мы получим его соизволение.

Гуг дождался, пока радостные возгласы немного поутихнут, и добился полной тишины простым поднятием руки.

– Но произойдет это не сегодня и не завтра. Нам придется подождать год, а может, и больше. Но все-таки это сбудется. Патриарх сам так захотел.

– Как именно? Что он сказал? – взвился нетерпеливый Сен-Аньян.

Де Пайен пожал плечами.

– Он обрисовал свой план достаточно четко, хотя и не без некоего тайного умысла… Видите ли, если бы мы не намучились так с нашей идеей – с тем, чего хотим добиться от де Пикиньи, – можно было бы подумать, будто он сам на нее набрел. Воистину, патриарх уверен, что так оно и есть, и в этом – наше главное достижение. Когда я явился, он уже ждал меня, и его письмоводитель, епископ Одо, провел меня прямиком к де Пикиньи… в его кабинет, где он обычно занимается делами, а не в приемную залу, где мы были с вами вчера. Затем патриарх тут же отослал Одо и еще выглянул за дверь, чтоб удостовериться, что тот не остался в передней, и только потом начал беседовать со мной.

– Одо это не понравится, – буркнул Сент-Аньян. – Вчера мне подумалось, что он из тех, кто любит знать все обо всем… и обо всех.

– Да, вид у него был недовольный, но он ушел без всяких пререканий. Вармунду де Пикиньи не повозражаешь. Так или иначе, когда мы наконец остались наедине, патриарх напомнил мне мои же слова о нашем желании выполнять некий долг, возлагаемый на все другие ордена, если кто-нибудь придумает для нас цель, отвечающую нашим чаяниям. Он также не забыл мои сожаления по поводу того, что нет особого ордена для монахов-воинов, хотя не стал долго останавливаться на этом вопросе. Вместо того архиепископ немедленно перешел к проблеме разбоя на дорогах и растущей угрозы для безопасности и благополучия паломников в Святой земле. Конечно же, он знает, что все эти трудности нам давно знакомы и что мы все понимаем, как давно эта заноза сидит в теле нашего королевства. Тем не менее он потратил изрядную долю красноречия, чтобы объяснить мне, почему король не в силах ничего поделать с этим бедствием, и привел сомнительные оправдательные причины его невмешательства. Еще более продолжительными были его обоснования своих полномочий как патриарха-архиепископа. Так, я выслушал целую речь о том, что условно он отвечает за безопасность всей Церкви Иерусалимской, включая священников и прочих лиц духовного звания, а также паломников, вверяющих себя церковному руководству и покровительству на Святой земле.

Гуг де Пайен прервался, выпрямился и обвел друзей взглядом, в котором читалось изумление.

– Знаете, – продолжил он, – мне только сейчас пришло в голову, что в разговоре он касался только Святой земли. Ни разу не назвал он эти места королевством Иерусалимским, ни разу не вспомнил про название «Заморье», и только теперь я сообразил, что наш патриарх рассматривает свое положение и обязанности совершенно безотносительно короля Балдуина, как не касаются его даже отдаленно ни честолюбивые монаршие замыслы в Иерусалиме, ни стремление Балдуина превратить свои владения в светское государство. Вармунд де Пикиньи прочит городу только религиозную будущность… Святого города на Святой земле. По его мнению, все остальное несущественно или бессмысленно; король и его приближенные для патриарха – лишь докучные помехи на пути его церковных планов…

Де Пайен заметил, что лица его слушателей непонимающе вытянулись. Он прочистил горло и помотал головой, словно хотел этим придать большую ясность своим мыслям.

– Так вот… Затем он испросил моего собственного мнения о том, что можно предпринять… что следует предпринять в отношении путешественников, но мне нечем было хвастать. Впрочем, я рассказал ему о нашей небольшой вылазке два или три дня тому назад, когда мы гнали разбойников сквозь пустыню, и тот наш поступок навел меня на мысль, как в действительности немного требуется вооруженных людей, чтобы бандиты прекратили свои набеги. Я высказал мнение, с которым согласился и архиепископ, что трудности усугубляются, а число шаек множится день ото дня только потому, что они не встречают ни малейшего сопротивления. Некому дать им отпор, встретить их лицом к лицу, хоть как-то повлиять на их налеты и бесчинства. Я сказал ему, что этому можно очень быстро положить конец, если нашелся бы некто и учредил пусть небольшой отряд преданных и хорошо обученных воинов для патрулирования дорог. Я также добавил, что одно упоминание о таком отряде, стоит только распространиться слухам о нем, значительно сократило бы число несчастий… Этим я и ограничился.

В этот момент кто-то осторожно постучался, и де Пайен предостерегающе поднял руку, призывая всех к молчанию. Дверь распахнулась – ее открыл сам хозяин постоялого двора. За ним стояли двое ухмыляющихся слуг, через плечи которых были перекинуты веревки для удерживания носилок с едой, а еще один помощник, великан по имени Юсуф, держал перед собой огромный поднос с напитками.

Пока слуги расторопно расставляли на столе блюда, рыцари говорили меж собой лишь на общие темы и даже после ухода посторонних некоторое время уделяли больше внимания еде, чем беседе: только что выпеченному, еще теплому хлебу, свежему мягкому козьему сыру, оливкам, масляно поблескивавшим среди приправы из трав, спелым фруктам, твердым сырам разнообразных форм и сортов, дичи двух видов и многочисленным сухим колбаскам. За трапезой все молчали, пока на блюдах ничего не осталось. Тогда рыцари довольно откинулись на спинки сидений, подавляя легкую отрыжку. Наконец Россаль первый вернулся к теме их недавнего разговора:

– Гуг, мне не все понятно. Ты считаешь, что патриарх удовлетворит нашу просьбу, поскольку она действительно отвечает его личным намерениям, но ему потребуется год или даже больше, чтобы привести ее в действие. Мне казалось, что архиепископ пользуется в Заморье такой же неограниченной духовной властью, как и Папа Римский во всем христианском мире. Разве я не прав? А если так, то почему ему нужно столько времени, чтобы помочь тебе достичь желанной цели?

Де Пайен тщательно обтер подбородок и пополоскал рот охлажденным виноградным напитком. Даже самые ненаблюдательные из его собеседников заметили, сколь глубокомысленным стало выражение его лица, пока он подбирал слова для ответа. Наконец Гуг пригладил бороду и промолвил:

– Не все бывает так просто, как кажется, Роланд. То, что для нас не более чем вопрос здравого смысла, причины и следствия, для тех, кто заботится о мироустройстве и его плавном продвижении, скорее всего, выглядит совершенно иначе. Вармунд де Пикиньи, независимо от того, что он архиепископ Иерусалимский и, следовательно, духовный глава всей паствы в Заморье, тем не менее обязан мирно сосуществовать с представителями светской власти, не уступающими ему в величии. Он может действовать напролом и поступать как ему заблагорассудится под защитой своей неприкосновенности как наместника Господа в Святой земле, но в таком случае он рискует потерять доверие всех монархов, вельмож и просто дворян, находящихся в его духовном ведении и обладающих хотя бы незначительной властью и состоянием. С моей точки зрения, это очень глупо, и если вы дадите себе труд хоть на минуту задуматься, то, несомненно, согласитесь со мной. Есть древнее изречение – оно взято из Нового Завета – что дух бодр, но плоть немощна. Но есть и другая истина, более простая: признав собственную слабость, плоть становится необоримо сильной. Вот что обязательно стоит учесть патриарху… Он вполне мог бы уже завтра, опираясь на неограниченное господство Церкви, издать постановление о том, что, скажем, каждый третий рыцарь поступает в распоряжение архиепископа, чтобы далее служить и подчиняться только ему как высшему представителю духовной власти в Святой земле. Без всякого сомнения, такой шаг ему под силу ввиду его полномочий – по крайней мере, умозрительно. Весьма вероятно, что многие сеньоры, подпадающие под действие эдикта, примут его как должное, исходя из того, что Господь говорит устами Своих земных наместников. Но наряду с ними найдутся и те – а их будет немало – кого возмутит сама подобная мысль; они сочтут ее произволом и посягательством Церкви на их законные и обоснованные притязания. Впрочем, под Церковью они наверняка будут понимать горстку бессовестных корыстолюбцев, по-своему толкующих интересы всего христианского сообщества. Весь этот океан воззрений, мнений и истолкований – на самом деле трясина, в которую нормальный трезвомыслящий человек никогда не сунется, поскольку, едва будет произнесено первое слово неприятия, а недовольные зубами уцепятся за саму возможность неповиновения, кто сможет предугадать, какие мятежи грядут за этим и сколько потребуется времени, чтобы утихомирить возникшие разногласия?

Никто не проронил в ответ ни слова, пока Сент-Аньян не спросил:

– Так что же теперь?

– Не знаю, – развел руками де Пайен. – Прежде всего, архиепископу предстоит убедить короля, что его предложение использовать нас в качестве стражников и ревнителей порядка содержит в себе очевидную выгоду. С этой стороны он, как я подозреваю, не встретит противодействия: король давно жаждет найти какой-нибудь хитроумный выход из положения, которое его уже окончательно допекло. То, что мы с вами предлагаем, прекрасно отвечает его нуждам. Но вовсе не король должен нас сейчас заботить – сам-то он достаточно проницателен, чтобы быстро смекнуть, где есть для него преимущество. К сожалению, то же самое можно сказать и о тех, кому мы приносили клятву вассальной верности. Ведь и они тоже не слепы насчет собственных выгод, а в данном случае наше предложение ни с какой стороны не будет им полезно. Они проигрывают по всем статьям; на их долю выпадают лишь убытки, причем постоянные и без всякого возмещения, поскольку они лишаются подчиненных. Вот кого Вармунду де Пикиньи предстоит в первую очередь убедить в здравости его рассуждений, и я боюсь даже представить, как он сможет справиться с такой задачей. Тем не менее я от всей души желаю ему успеха…

Гуг прервался и после короткого раздумья закончил более оптимистичным тоном:

– Вот все, что я хотел вам сказать. Я надеюсь, что наше ходатайство будет удовлетворено. Не знаю, чем это завершится, но, скорее всего, мы станем монахами христианской Церкви, которая и будет нас содержать. Мы свяжем себя такой же священной клятвой, которую некогда уже принесли друг другу, и будем находиться в полном распоряжении, хотя и чисто внешне, Вармунда де Пикиньи, патриарха-архиепископа.

– Гуг, а как же конюшни? – вскинул руку Сент-Омер. – Ты не забыл о них спросить?

– Разумеется, не забыл, и архиепископ согласился с полуслова, без малейших колебаний. Мы получим конюшни, как только король Балдуин даст свое согласие и наш план официально вступит в силу. Де Пикиньи ни на минуту не задумался над моей просьбой, а сразу позволил их занять. Да и с чего бы ему проявлять недоверие? Эти конюшни стоят заброшенные не одну сотню лет, от них никакого проку. А тут ему предлагают найти им достойное применение, которое ни патриарху, ни королю ровным счетом ничего не будет стоить. Да будет так.

Товарищи Гуга вслед за ним повторили древнее благословение их ордена:

– Да будет так.

МОНАХИ ХРАМОВОЙ ГОРЫ
год 1118 от P. X.

ГЛАВА 1

Беспомощная, запертая в трясущейся карете, вокруг которой шло сражение и раздавались крики, Морфия Мелитенская не верила, что ее жизнь вот-вот оборвется. Тем не менее врожденный здравый смысл подсказывал ей, что ее предчувствия, скорее всего, станут реальностью. Гибель уже настигла рыцаря ее эскорта, сира Александра Гильярдама, и теперь он лежал, некрасиво развалившись и уткнувшись лицом в сиденье напротив. Кровь и мозги, вытекшие из его раскроенной головы, запачкали ей подол, а от вывалившихся наружу кишок исходило зловоние, заполнявшее тесное пространство кареты, в котором была заточена Морфия.

До нападения в карете было двое сопровождающих. Только что они сидели в небрежных позах, их шлемы валялись в ногах, а кольчужные капюшоны были беспечно откинуты. Сами молодые люди предавались приятной беседе, искренне стараясь угодить Морфии и развлечь ее во время долгого путешествия. Вдруг произошло некое замешательство, карету тряхнуло, закачало, и она угрожающе накренилась. Оказалось, что напуганные лошади свернули с наезженной дороги, а затем внезапно остановились. Вокруг послышались озлобленные крики и возгласы застигнутого врасплох эскорта.

Не успели трое сидящих в карете понять, что к чему, как их оглушил громкий стук копыт, и большой конный отряд – Морфия была слишком растеряна и смятена, чтобы разобраться, кто были эти всадники, – неожиданно и стремительно налетел на их караван. Она все еще не понимала, что происходит, а двое рыцарей ее эскорта уже кинулись к дверце, мешая друг другу и впопыхах нащупывая оружие. Их шлемы так и остались лежать на полу кареты.

Антуан Бургундский первым распахнул дверцу и рванулся наружу, не заметив, что при этом оперся на руку охраняемой им дамы. Морфия ощутила мимолетную боль в крепко стиснутом запястье, а Антуан тем временем уже успел выпрыгнуть и тут же рухнул на колени, обеими руками вцепившись в неправдоподобно длинное древко копья, пронзившее его прямо у кареты. Он повалился вперед, но Морфия так ничего и не разглядела, поскольку выходной проем загородила фигура Алекса Гильярдама: тот в свою очередь пробрался к дверце, с трудом удерживая равновесие в трясущейся карете. Затем Морфия услышала короткий и безжалостный треск, завершившийся мощным ударом, натолкнувшим ее на нелепую мысль о рубке деревьев. Молодой рыцарь рядом с ней вдруг захлебнулся, отшатнулся от двери и обернулся к ней. Лицо его было полностью размозжено, череп расколот и раздроблен: стальная арбалетная стрела, выпущенная в упор, вошла ему в середину не защищенного шлемом лба.

У Морфии округлились глаза от страха, меж тем как убитый рыцарь снова повернулся, вероятно, под действием смертоносного импульса, и, оседая, привалился к дверце. Плотные шторки сомкнулись, лишив Морфию возможности видеть, что творится снаружи, и пропуская только шум схватки. Она в оцепенении наблюдала, как у убитого в конце концов подогнулись колени и он стал валиться прямо на нее. Жидкая масса – содержимое его черепа – выплеснулась и с сочным звуком шлепнулась на пол и прямо ей на подол. Только тогда Морфия в ужасе очнулась и стала обеими ногами отбрыкиваться от мертвеца, отчаянно вопя от омерзения. Собравшись с силами, она уперлась ступнями в левое плечо Гильярдама, толкнула его, отчего труп опять оказался в стоячем положении, затем повернулся и завалился в другую сторону, лицом в скамью, на которой только недавно сам сидел. Смятенная, неспособная пошевелиться, Морфия услышала странное бульканье: у покойника расслабился анальный сфинктер. На какое-то время она окончательно забылась, словно холод сковал весь ее разум.

Морфия не знала, сколько времени она провела в таком затуманенном состоянии, ничего не видя и не слыша, но, снова придя в чувство, поняла, что сражение у кареты еще не закончилось. Она вновь ощутила приступ неудержимой паники, однако, будучи женщиной сильной и волевой, поборола ощущение беспомощности. Когда присутствие духа окончательно вернулось к ней, Морфия стала озираться, подыскивая какое-нибудь средство, чтобы, в случае чего, защититься.

Ей попалась на глаза рукоять кинжала, болтавшегося на поясе мертвого Гильярдама. Морфия ухватилась за нее и вытащила клинок из ножен. В этот момент карету сильно качнуло, и от мощного толчка Морфия отлетела в правый угол, растопырив локти и цепляясь руками за стенки, но не выпуская кинжала. В окно кареты просунулась рука; кто-то ухватился за шторку и сорвал ее. Морфия увидела перед собой злобное чернозубое лицо – какой-то человек беззастенчиво пялился на нее с крыши кареты, вероятно прикидывая ценность добычи.

Морфия вскочила на ноги и крепче стиснула рукоять кинжала, готовая броситься на обидчика в тот же момент, как он надумает распахнуть дверцу кареты и приблизиться. У нее перехватило дыхание, когда она увидела, как разбойник протягивает к ней свои когтистые пальцы, хотя и понимала, что с крыши он никак не может достать ее. И вдруг – все случилось быстрее, чем Морфия успела что-либо сообразить – бандит пропал с глаз: удар чьей-то дубинки смел его с крыши и отбросил назад, а тройной цеп с увесистыми стальными ядрами докончил дело. Морфия видела, куда пришлись удары шипастых смертоносных шаров: один снес разбойнику поллица, другой размозжил его обмотанную тканью голову, а третий расшиб верхнюю часть плеча, но все три подействовали как единое оружие.

Раздался кошмарный треск раздробленных костей, и Морфия вновь ощутила приступ тошноты, но переборола себя в суровой решимости предпринять что угодно, лишь бы спасти свою жизнь. Перед ней возникла рука в латной рукавице и кольчуге, прикрытая полой ярко-голубого плаща: кто-то пытался ухватиться за дверную опору. Карета снова накренилась: новоявленный чужак всем весом навалился на нее. Затем он просунул голову в оконце, и Морфия увидела моложавого мужчину в плоском стальном шлеме, надетом поверх кольчужного капюшона, обрамлявшего сильно загорелое лицо с короткой темной бородкой. Карие глаза воина сверкнули и удивленно расширились, когда он перехватил ее взгляд. Они долго всматривались друг в друга. Наконец, не отцепляясь от кареты, незнакомец обернулся через плечо, оценивая обстановку.

– Ваши лошади убиты, сеньора, – чуть ли не крича, обратился он к ней. – Необходимо переправить вас в более безопасное место, но я не решусь рисковать вашей жизнью и везти на своем коне. Лучше я на всякий случай побуду пока с вами. Джубаль!

Последнее слово воин проревел, махнув кому-то рукой, отпустил каретную дверцу и спрыгнул на землю. Отвернувшись от Морфии, ее спаситель снова окликнул Джубаля. Призыв, очевидно, подействовал, поскольку, когда Морфия перегнулась в окно, чтоб еще раз взглянуть на рыцаря, тот стоял, приставив ладони ко рту, и кричал:

– Давайте ко мне, и вы трое тоже!

Затем он снова обернулся к карете. Королева глядела в окошко на лежащие вокруг растерзанные тела. Сражение отступило, но его вспышки еще не утихли и везде, куда достигал ее взгляд, бились какие-то люди.

– Мой слуга Джубаль побудет с вами, сеньора, пока мы не закончим с остальными, и позаботится о вашей безопасности.

К рыцарю вовсю поспешал человек, а за ним еще трое – все в одинаковой простой одежде из коричневой бумазеи поверх прочных лат. Едва первый из них подбежал, незнакомец бросил ему:

– Побереги сеньору, Джубаль. Защищай ее. Я скоро вернусь.

Он еще раз оглянулся на королевскую особу, затем надвинул на лоб шлем, шагнул в сторону и схватился за упавшие поводья. Через мгновение он был уже в седле и во весь опор мчался к отступившему вдаль сражению.

Морфия ощутила внезапное опустошение, словно кто-то вынул из нее все внутренности. Во рту у нее пересохло, язык прилип к гортани. Она попыталась сглотнуть, но не смогла, и в душе опять взметнулась паника. Тем временем человек по имени Джубаль что-то сказал своим товарищам, подошел к карете и потянул на себя дверцу. При виде окровавленного трупа его глаза расширились, а ноздри раздулись, уловив омерзительный запах. Он хмыкнул и, прищурив глаза, стал разгонять перед носом воздух, а затем произнес:

– Мы поможем вам выбраться отсюда, сеньора, и как можно скорее. Обопритесь о мою руку и спускайтесь.

Морфия родилась и выросла в Армении. Ей ни разу не довелось побывать во Франции, но она уже давно была замужем за французом, а речь слуги показалась непривычной для ее уха, хотя он говорил уверенно и без ошибок. Морфия предположила, что он, вероятно, родом не из Франции.

Она с готовностью оперлась на предложенную ей руку. От меча на ладони и пальцах Джубаля образовались острые бороздки мозолей, и Морфия вдруг подумала, что никогда еще с такой радостью и охотой не касалась руки слуги. Она перешагнула порожек кареты и задержалась на ступеньке, стараясь не смотреть на тело Антуана Бургундского. Молодой рыцарь так и не упал на землю – он стоял на коленях, противоестественно нагнувшись вперед и опираясь на сломанное древко пронзившего его копья. Чувствуя, как к горлу опять подступает рвота, Морфия крепко зажмурила глаза и глотнула побольше воздуха. Справившись с собой, она посмотрела влево и ступила на землю. Дюжий слуга надежно поддерживал ее за руку и отпустил только тогда, когда увидел, что она твердо стоит на ногах. Три его товарища обступили Морфию, стоя к ней спиной. Каждый держал в одной руке меч, а в другой – щит.

– Эктор, где лошади?

Джубаль спрашивал спокойно, но в его голосе чувствовалась тревога. Его глаза что-то неустанно высматривали вдали: очевидно, он опасался внезапного нападения. Тот, к кому он обратился, поднял руку со щитом и махнул влево, указывая на четырех стреноженных коней с волочащимися по земле поводьями.

Ага, ладно. Что ж, остается только самим пойти туда. Смотрите все в оба. Умирать здесь и в такой час не очень-то приятно, поэтому давайте постараемся ничего такого не допустить. Сеньора, вы согласны пешком идти вон до тех лошадей?

Морфия кивнула. Дар речи еще не вернулся к ней, но чувствовала она себя теперь гораздо лучше и увереннее. Четверо латников рассредоточились вокруг нее, образовав небольшую сплоченную группу, и все вместе они потихоньку двинулись вперед. Морфия приятно удивилась, обнаружив, что до сих пор сжимает в руке кинжал Гильярдама. Гораздо меньше ей нравилось, что при ходьбе юбки липли к ногам. Мокрая холодная ткань неприятно скребла по бедрам, и, вспоминая, что шлепнулось к ней на колени из раздробленного черепа убитого рыцаря, Морфия старалась не смотреть себе на подол. Но сколько она ни сдерживала себя, ее воображение не успокаивалось, и она почти физически ощущала, как клейкая кровавая масса медленно стекает по ногам. Картина, которую Морфия мысленно рисовала себе, была столь яркой, что вскоре она не смогла ее переносить: застонав от отвращения, рухнула на колени и, подавляя рвотные позывы, отлепила приклеившиеся к коже юбки, сбрасывая омерзительное вещество на землю. Затем она принялась обеими руками тереть запачканный подол, набирая полные пригоршни песка. Четверо сопровождающих непонимающе глядели на женщину.

Морфии удалось немного очистить платье, но в сгибах ее пальцев скопились сгустки крови, смешанные с землей. Чувствуя, что кожа на руках уже трескается под твердой песчаной коркой, Морфия стала счищать грязь, и на этот раз ее желудок окончательно взбунтовался.

Когда рвота утихла, слуга Джубаль без слов протянул ей руку и помог подняться с земли. Морфия, шатаясь, встала, глубоко и судорожно вдохнула. Справившись с дурнотой, она медленно, но решительно двинулась к лошадям, на которых указывал Джубаль. Мрачно стиснув зубы, шагала Морфия под защитой четырех коренастых латников, понемногу вновь обретая внутренний мир и привычную степенность манер.

Теперь Морфию Мелитенскую называли Морфией Иерусалимской. Она была женой самого могущественного владыки в Заморье, Балдуина Второго, нового короля Иерусалимского, который еще год назад звался графом Балдуином де Бурком. Раньше он правил Эдесским графством, находящимся далеко к северу от Иерусалима, зато очень близко к Армении и к городу, где родилась Морфия. Первый король Иерусалима, тоже Балдуин, был братом Готфрида Бульонского – первопроходца, поведшего победоносное франкское войско в небывалый поход на Святую землю. Тот Балдуин носил корону восемнадцать лет и вот уже год как умер, не оставив наследника. Власть, таким образом, перешла к мужу Морфии – тезке бывшего монарха и его ближайшему родственнику.

Морфия вышла замуж за своего Балдуина в 1102 году, вскоре после того, как он стал графом Эдесским, и с тех пор родила ему четырех детей – всех ныне здравствующих, и всех девочек. Старшая, Мелисенда, появилась на свет в 1105 году, то есть теперь ей исполнилось тринадцать лет, а младшая, Иовета, еще не достигла семи. Морфия была верной женой и примерной матерью. Она искренне радовалась, что ее муж – всеми почитаемый граф Одессы, и тем не менее она больше всех изумилась, когда именно ему предложили встать во главе всего королевства после смерти его тезки и кузена. Теперь Морфия стала королевой Иерусалимской, супругой неопытного, но сурового повелителя, власти которого угрожали объединенные силы турок-сельджуков, разбитых франками в далеком 1099 году. И положение, и титул – все было ново для нее, и она остро ощущала ответственность, которую они налагали.

Окончательно поверив, что в этот день ей все-таки не суждено умереть, Морфия почувствовала, как в ней зреет решимость повлиять на своего мужа и заставить его изменить возмутительную ситуацию на дорогах королевства.

Они дошли до лошадей, и пока Эктор с помощником ловили их за поводья, Морфия стояла и смотрела на последствия кровавой бойни. В поездку она отправилась с большой свитой, по настоянию Балдуина удвоенной против обыкновения. Целью путешествия был аль-Ассад, оазис всего в десяти милях от Иерусалима, где Балдуин Первый некогда выстроил загородный дворец для развлечения друзей и вельможных гостей. Сейчас Морфию там ждала давнишняя лучшая подруга, Алисия Мелитенская. Они знали друг друга с самого детства. Их отцы оба принадлежали к армянской аристократии, и многие годы их также связывали товарищеские и торговые отношения. В честь Алисии Морфия даже назвала свою вторую дочь Алисой.

Несколько дней назад подруга приехала повидать ее, но Морфия в это время не вставала с постели, страдая от легкой лихорадки. Она не хотела показываться гостям до полного выздоровления, поэтому настояла, чтобы они не ждали ее и сразу поехали в оазис, чтобы приятно провести там время, пока она сама не присоединится к компании.

Оазис аль-Ассад в прошлом считался мирным уголком, справедливо воспетым за красоту и безмятежность. Тем не менее в то утро, когда Морфия должна была пуститься в путешествие на встречу с друзьями, король получил сведения из достоверного источника, что в местности, где находился аль-Ассад, участились разбойничьи вылазки. Правда, в самом оазисе и в его ближайших окрестностях бандитов никто не видел. Королева, уже оправившаяся от недомогания, настроилась отдохнуть несколько дней с гостями, вдали от капризов детей. Она лишь посмеялась над излишней опекой Балдуина: прочитав депешу о налетах, он крайне разволновался и лично проследил за подготовкой к поездке и соблюдением мер безопасности. Выслушивая его ворчание на протяжении нескольких часов, Морфия начала было выходить из себя по поводу его глупого беспокойства и вызвала у мужа небывалую вспышку ярости. Это и удивило ее, но и подействовало отрезвляюще. Король заявил, что она либо возьмет с собой усиленный эскорт, либо он ограничит ее перемещения стенами дворца и вовсе запретит пускаться в путешествия.

Она покорилась его гневу, проглотив собственное недовольство, и взяла многочисленную свиту. Теперь все ее сопровождающие лежали в беспорядке на каменистой россыпи – неподвижные груды окровавленных лохмотьев, растерзанные тела, некогда облаченные в дорогие наряды с геральдическими знаками королевства Иерусалимского. Среди них выделялись трупы разбойников – их было легко распознать по одежде и оружию. Они тоже погибли в сражении, но даже Морфии – женщине, ничего не смыслящей в военном деле, – было очевидно, что налетчики гораздо меньше пострадали от схватки по сравнению с оборонявшимися.

Оглядевшись, она заметила, что вокруг все стихло: битва улеглась. Последние из бандитов скрылись или погибли, и теперь неизвестные Морфии защитники понемногу сходились к тому месту, где стояла она с Джубалем и его помощниками. Среди них Морфия разглядела и нескольких своих сопровождающих; все остальные, за исключением двух рыцарей в голубых накидках, были в таких же простых бурых хламидах из бумазеи, что и ее спасители. В испуге она обернулась к Джубалю:

– Кто вы такие? Я никогда раньше вас не видела. Откуда вы взялись?

Тот без всякого выражения посмотрел на нее:

– Отсюда, сеньора, из Иерусалима. Мы уже направлялись домой после напрасных поисков и увидели вас по чистой случайности, вон оттуда. – Он указал рукой на невысокую гряду невдалеке, на расстоянии около трех миль. – Мы заметили, как блестит на солнце ваше оружие, и приостановились, а поскольку мы смотрели с возвышения, то засекли тех, кто напал на вас с тыла, с той стороны. – Он махнул рукой в противоположном направлении. – Мы поняли, что вы, вероятно, их не видите, а по числу налетчиков смекнули, что вам, скорее всего, потребуется помощь. Вот так мы и оказались здесь. – Он повел широкими плечами. – Что ж, мы подоспели вовремя и спасли вас, сеньора, хвала Господу. А вот и сир Годфрей. Это он командует нами.