Текст книги "Деликатесы Декстера"

Автор книги: Джеффри Линдсей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Я опустился перед ней на одно колено. Это отдавало дешевой театральностью, я в курсе, но она была подростком и я имел все основания думать, что она купится.

– Саманта, – сказал я, – от тебя требуется лишь дат мне возможность попробовать. Не делай ничего, и я не буду вытаскивать тебя отсюда против твоей воли. Даю тебе слово чести.

Не грянул гром, не раздался в отдалении демонический хохот, и несмотря на то что в последнее время меня одолевали неприятные эмоции, я не почувствовал стыда. Уверен, я казался очень убедительным. Честно говоря, я думаю, это было лучшим шоу в моей жизни. Разумеется, об искренности не было и речи, но, с учетом обстоятельств, я вполне мог бы пообещать покатать ее на своей «летающей тарелке», лишь бы это помогло мне выбраться.

Саманта выглядела убежденной больше чем наполовину.

– То есть… Не знаю… Я хочу сказать, то есть мне надо просто сидеть здесь и ничего не говорить? Это все?

– Это все, – сказал я.

Я взял ее за руку и посмотрел в глаза.

– Пожалуйста, Саманта. Ради Лили-Энн.

Совершенно бессовестно, знаю, но, к собственному удивлению, я обнаружил, что действительно так считаю и, что еще хуже, что почувствовал в уголках глаз скапливающуюся влагу. Возможно, Станиславский меня бы одобрил, но сейчас это только мешало зрению и было совершенно неуместно.

Хотя, по всей видимости, очень эффективно.

– Хорошо, – сказала она, сжав мою руку, – я не скажу ни слова.

Я пожал ее руку в ответ.

– Спасибо, – произнес я, – от Лили-Энн.

Может быть, это тоже выглядело излишне театрально, но я с трудом представлял, как положено себя вести в такой ситуации. Я встал и взял монтировку. Возможно, она и не была таким уж эффективным оружием, но лучше хоть что-то. Я подошел к двери и постарался втиснуться рядом с косяком так, чтобы меня не увидели через окошко, я выбрал ближайшую к ручке сторону – дверь открывалась наружу, – и первым они увидят противоположный угол. Мне оставалось только надеяться, что они ничего не заметят и, заглянув внутрь и увидев Саманту, сидящую на раскладушке, войдут в комнату, ничего не подозревая. Тогда, если мне повезет, это будет легко – раз-два, и Декстер на свободе.

Я провел, скорчившись в своем углу, уже минут пять, когда сквозь толстую дверь послышались голоса. Я глубоко вздохнул и постарался стать еще меньше и незаметнее. Саманта в ответ на мой вопросительный взгляд, облизнула губы, но тем не менее утвердительно кивнула. Я ответил ей тем же и сразу услышал, как поворачивается ручка. Дверь распахнулась.

– Привет, свинка, – произнес кто-то с очень гадким смешком. – Хрю-хрю.

В дверь вошел мужчина с красной нейлоновой сумкой-термосом в руках. Я опустил ему на голову монтировку, и он упал вперед, не издав ни звука. Со скоростью смазанной маслом молнии я перешагнул через него и бросился в дверной проем, готовый ко всему…

Кроме встречи с огромным кулаком, который уже летел в мое лицо. Он отбросил меня обратно, и я успел только мельком заметить огромную фигуру бритоголового вышибалы, который прижал меня за горло к стене, и услышать крик Бобби Акосты:

– Убей эту сволочь!

Кулак размером с рояль ударился мне в подбородок, и наступила темнота.

Глава 29

Я был далеко отсюда, в неведомом пространстве, где крошечные искры света пронзали бесконечный океан тьмы, в котором дрейфовал Декстер, поскольку его свинцовые ноги и руки оказались совершенно неспособны двигаться. Я испытывал неприятную внутреннюю опустошенность и легкость. Очень долго все, что я чувствовал, было лишь ощущением бытия, но наконец пришедший издалека звук добрался до меня и принес на своей спине идею, которая воплотилась в одном ясном и чистом восклицании: «Ау!» И я понял: это не какое-то таинственное заклинание, которое следует использовать при медитации, и не название утраченной земли, о которой говорится в Библии, но, строго говоря, единственное, что полностью отображало состояние Декстера выше плеч.

– Ау!

– Декстер, ну давай просыпайся, – прозвучал тихий женский голос, и я почувствовал, как прохладная ладонь легла мне на лоб.

Я не имел ни малейшего понятия о том, кому принадлежали голос и рука, но, честно говоря, этот вопрос терял свою важность перед океаном боли, разлившейся в моей голове, и тем фактом, что я не мог повернуть шею.

– Декстер, пожалуйста, – настаивал голос. Прохладная ладонь похлопала меня по щеке с намного большим усилием, чем принято в обществе. Каждый хлопок заставлял очередное «ау» прокатиться по моей голове, и наконец я нашел в себе силы совладать с руками и пошевелил одной, чтобы убрать терзающую меня ладонь.

– Ауу, – произнес я вслух, и это прозвучало как донесшийся издалека крик большой и очень усталой птицы.

– Ты живой, – снова возник голос, и чертова рука вернулась, чтобы опять похлопать меня по щеке. – Я действительно беспокоилась.

Мне показалось, я уже слышал этот голос, но не мог вспомнить, где именно. Впрочем, если учесть, что в голове у меня полыхал стог сена, этот вопрос был не первостепенной важности.

– Ауу! – взвыл я еще раз, вложив в это междометие несколько больше чувства. Я не мог ни подумать, ни сказать что-либо еще, но не расстраивался из-за этого, поскольку «ау» идеально отображало текущее положение вещей.

– Ну давай же, – сказали мне, – открывай глаза, Декстер, ну.

Я задумался. Слово «глаза» было мне определенно знакомо. Оно имело какое-то отношение к… как его, зрению? И они находятся где-то неподалеку от лица, если не прямо на нем. Это было похоже на правду, и я почувствовал, как внутри меня затеплилась радость. Я угадал правильно. Хороший мальчик.

– Декстер, пожалуйста, – продолжал настаивать женский голос, – открывай глаза, ну.

Я почувствовал, как ее рука подбирается к моей щеке, чтобы похлопать по ней еще немного. При мысли об этом в моем мозгу вспыхнула идея – глаза можно открыть вот так. Я попробовал. Правый раскрылся сразу же, левый дернулся несколько раз, прежде чем распахнуться навстречу неясной картине мира. Я немного поморгал, чтобы сфокусировать зрение, и добился своего, но легче от этого не стало.

Примерно в футе над моим нависало лицо. Его нельзя было назвать неприятным, и я был совершенно уверен, что вижу его не в первый раз. Оно принадлежало молодой девушке, которая, по всей видимости, выглядела чем-то обеспокоенной в данный момент. Но пока я моргал и пытался вспомнить, где же я видел это лицо, оно расплылось в улыбке.

– С возвращением, – сказала она, – ты заставил меня поволноваться.

Я моргнул еще раз. Это оказалось тяжким трудом, и было, пожалуй, единственным, что я мог делать. Думать при этом я уже не мог, поэтому моргание пришлось прекратить.

– Саманта, – прокаркал я, очень порадовав себя этим. Да, к лицу прилагалось это имя. А само лицо было так близко к моему, поскольку моя голова лежала у нее на коленях.

– Она самая, – подтвердила Саманта. – Рада, что ты снова с нами.

Реальность постепенно просачивалась в мой пульсирующий болью мозг: Саманта, людоеды, холодильник, огромный кулак… С некоторым трудом, но мне все же удалось собрать обрывки воспоминаний в связную картину. И она оказалась куда страшнее головной боли. Я снова закрыл глаза и взвыл.

– Да, это я уже слышала, – сказала Саманта. – У меня нет аспирина или чего-нибудь еще, но это может помочь. На вот.

Я почувствовал, как она шевельнулась, и открыл глаза. Она держала большую пластиковую бутылку и открывала ее.

– Глотни, – предложила она, – медленно. Только немного, а то захлебнешься.

Я глотнул. Вода оказалась прохладной, и у нее был слабый привкус, который я не смог распознать. Только сейчас я почувствовал, как у меня пересохло горло.

– Еще, – попросил я.

– Пей понемногу, – предупредила Саманта, позволяя мне сделать еще один маленький глоток.

– Хорошо. Я хотел пить.

– Надо же, – удивилась она, – четыре слова подряд. Ты и вправду приходишь в себя.

– Можно, я еще немного выпью? – попросил я. – Это целых пять слов.

– И вправду, – произнесла она с такой интонацией, будто ее безумно радовал мой вновь обретенный талант складывать слова в предложения. Она поднесла бутылку к моим губам, чтобы я мог сделать еще глоток. Кажется, вода помогла мышцам моей шеи расслабиться, и головная боль слегка уменьшилась, а вместе с ней и нарастающее ощущение, что все идет не совсем так, как следовало бы.

Решив осмотреться, я повернул голову. И тут же был вознагражден острой вспышкой боли, пронзившей шею от плеч до самого темени. Но теперь я смог увидеть значительно большую часть мира, чем занимали лицо и рубашка Саманты, и это зрелище не внушало оптимизма. Над нами горела люминесцентная лампа, освещавшая зеленую стену. На месте, где, по здравому смыслу, должно быть расположено окно, виднелся лишь кусок некрашеной доски. Больше я ничего не мог увидеть, не пошевелив головой, а этого мне делать категорически не хотелось, принимая во внимание боль, которой сопровождалась предыдущая попытка.

Осторожно я вернул голову в исходное положение и попробовал начать думать. Я не узнавал место, в котором оказался, но по крайней мере это был не холодильник. Неподалеку слышался металлический звук, и любой, кто хоть сколько-нибудь прожил во Флориде, понял бы, что это кондиционер. Но ни он, ни доска на окне не сообщили мне ничего важного.

– Где мы? – спросил я у Саманты.

Она сделала глоток воды.

– В трейлере, где-то в Эверглейдс, точнее не знаю. У одного из членов шабаша здесь есть около пятидесяти акров земли, и на них стоит эта штука, трейлер. Он здесь охотится. И они привезли нас сюда, чтобы, как это сказать, совсем изолировать. Никто нас не найдет в этом месте.

Ее голос звучал весело, но под конец, вспомнив, что должна чувствовать некоторую вину, она попыталась утопить ее еще в одном глотке воды.

– Как? – сказал я голосом, который опять походил на карканье, и потянулся за бутылкой. Глоток, который я сделал на этот раз, был больше предыдущих. – Как они вынесли нас из клуба, чтобы никто этого не заметил?

Она взмахнула рукой, и от ее движения моя голова дернулась – крошечное движение, но оно сопровождалось изрядной болью.

– Они закатали нас в половики, – ответила она, – пара ребят в комбинезонах вынесли их на улицу и погрузили в фургон с надписью «Химчистка Гонсалеса». В нем нас сюда и привезли. Все просто.

Она улыбнулась, дернув плечом, и глотнула еще воды.

Я задумался. Если Дебора все еще была на своем посту, то два свертка, которые вынесли из клуба, не могли не возбудить в ней определенных подозрений. И, зная Деб, я понимал: заподозрив что-то, она выскочила бы из машины с пистолетом на изготовку и остановила бы их на месте. Значит, она этого не видела. Но почему? Неужели она решила бросить меня, своего дорогого брата, на произвол судьбы? Судьбы, которая была хуже смерти, хотя и включала в себя данный пункт? Я не думал, что она на это способна. Не по собственной воле, во всяком случае. Я глотнул воды и решил обдумать этот вопрос подробнее.

Она бы не оставила меня по доброй воле. С другой стороны, вызвать подмогу она тоже не могла – ее напарник погиб, а сама она в этот момент уже вышла за пределы компетенции полиции и, откровенно говоря, Уголовного кодекса штата. Так что же она могла предпринять?

Я сделал еще глоток воды. Бутылка уже наполовину опустела, но мне показалось, будто вода несколько облегчила мою головную боль. Не то чтобы голова совсем прошла, но это было уже не так страшно. Я хочу сказать, боль означала, что я все еще жив и, как кто-то сказал, «там, где есть жизнь, есть и надежда». Кто же это? Может, Саманта знает? Но когда я открыл рот, чтобы спросить, она как раз вновь приложилась к бутылке, а я вспомнил, что думал о том, как моя сестра могла допустить, чтобы я оказался здесь, и о ее дальнейших действиях.

Забрав у Саманты бутылку, я выпил еще немного. Дебора не оставит меня вот так. Конечно, нет. Она ведь любит меня. Тут мое сознание затопила неожиданная мысль – я ведь тоже люблю ее. Я глотнул еще воды. Любовь – интересная штука. Странно понимать такое в моем возрасте, но всю жизнь меня окружало столько любви, начиная с моих приемных родителей – Гарри и Дорис. Им совершенно не обязательно было меня любить, ведь я не являлся их ребенком, и тем не менее они меня любили. Как и многие другие, всю мою жизнь, до этого самого момента, когда сейчас у меня есть и Деб, и Рита, и Коди с Эстор, и Лили-Энн. Прекрасная, потрясающая, чудесная Лили-Энн, совершенное воплощение любви. Но и все остальные тоже любили меня, каждый по-своему.

Саманта взяла бутылку и отпила из нее. В этот момент на меня снизошло потрясающее прозрение. Даже Саманта проявила это чувство ко мне. Она доказала это, рискуя всем, что имело для нее значение, всем, о чем она мечтала, только для того, чтобы дать мне возможность сбежать! Разве это не проявление высшей любви?

Я выпил еще воды, и меня охватило удивительное ощущение: меня окружают все эти замечательные люди. Люди, которые продолжают меня любить несмотря на мои действительно ужасные поступки. Но какого черта? Я ведь прекратил, разве нет? Разве я не пытался сейчас начать новую жизнь, наполненную любовью и ответственностью за ближнего в мире, который внезапно превратился в место, полное счастья и чудес?

Саманта схватила бутылку и отхлебнула из нее, потом она вернула ее мне, и я с наслаждением допил все. Эта вода была самой вкусной, какую я когда-либо пил. Или, возможно, я просто начал больше ценить окружающий мир. Да. Мир – это на самом деле совершенно потрясающее место, и я являюсь его неотъемлемой частью. Так же как и Саманта. Что за потрясающий человек Саманта! Ведь она позаботилась обо мне, хотя и не обязана была это делать. И продолжала заботиться! Она выхаживала меня и гладила мое лицо с чувством, которое нельзя назвать иначе, как любовью. Что за потрясающая девушка! И она хотела быть съеденной. С ума сойти, на меня снизошло откровение: еда – это любовь, и желать стать ею – еще один способ выказать другим свою любовь. И Саманта выбрала этот путь, так как была настолько переполнена любовью, что не могла выразить ее в какой-то другой, не столь радикальной форме! Потрясающе!

Я заглянул ей в глаза с новым чувством. Она чудесный щедрый человек. И, несмотря на боль в шее, я должен был показать ей, что понимаю ее и восхищаюсь тем, какой она прекрасный, замечательный человек. Я поднял руку и погладил ее по щеке. Ее кожа была мягкой, теплой, и под ней пульсировала жизнь. Она посмотрела на меня с улыбкой и вновь положила руку мне на лицо.

– Ты такая красивая, – сказал я, – то есть слово «красивая» не выражает всего, о чем я говорю, может быть, в поверхностном смысле, только если иметь в виду нечто внешнее. В нем нет настоящей глубины того, что я называю красивым. Особенно в твоем случае. Понимаешь, я лишь сейчас понял, что именно ты делаешь, всю эту суету с желанием быть съеденной. То есть да, внешне ты тоже красивая, но это не то, о чем я хочу сказать. Только не думай, будто я тебе в этом отказываю: я понимаю, как это важно для девушки. Для женщины. Тебе восемнадцать, ты уже взрослая женщина. Это видно, поскольку ты приняла решение, что тебе делать со своей жизнью. И не собираешься сворачивать со своего пути, а это действительно взрослое решение, и я уверен: ты понимаешь все его последствия. Человек становится взрослым, когда научается принимать решения, осознавая их последствия и необратимость. И я восхищаюсь тобой. А еще ты, как я уже сказал, действительно очень, очень красивая.

Ее рука погладила мое лицо, а потом скользнула по моей шее под воротник рубашки и погладила мне грудь.

– Я понимаю, о чем именно ты говоришь, и ты первый из тех, кого я знаю, кто действительно понял значение всего этого для меня…

Она убрала руку с моей груди, чтобы взмахнуть ею в воздухе, указывая на то, что нас окружало, а я потянулся за ней и вернул ее на место, так как мне были приятны прикосновения Саманты и хотелось постоянно ощущать их. Она улыбнулась и снова погладила меня по груди.

– Это не просто понять, я знаю. Именно поэтому я никогда не думала о возможности с кем-то поговорить об этом, и именно поэтому я большую часть жизни провела в одиночестве, да, пожалуй, всю жизнь, откровенно говоря. Разве кто-то смог бы меня понять? Я имею в виду, если бы я кому-то сказала: «Я хочу, чтобы меня съели», – тут же началась бы всякая чушь про психиатров, и никто больше не считал бы меня нормальной, а я – абсолютно нормальная, и все это считаю нормальным выражением…

– Любви, – закончил я за нее.

– Ты понимаешь! – воскликнула она, и ее рука скользнула ниже, мне на живот, а потом вернулась на грудь.

– Господи, я знала, что ты это поймешь! Тогда, в холодильнике, я сразу почувствовала: в тебе есть то, чего нет в других. И я стала надеяться, что, возможно, мне удастся хоть раз до того, как это произойдет, поговорить откровенно с кем-нибудь, кто не станет смотреть на меня как на больного урода.

– Нет, никогда, ты ведь такая красивая, – сказал я. – Не знаю, как вообще можно про тебя такое подумать.

– Я не об этом, – попыталась возразить она.

– Я знаю, но нас делают такими, какие мы есть, наши внутренние побуждения. И нельзя думать, будто понял кого-то, если не учитывать все тонкости. А что касается тебя, то никто, если только он не полный идиот, не может, глядя на твое лицо, не подумать: «Что за невероятный человек» – и не увидеть твой прекрасный внутренний мир, который еще лучше, чем внешняя оболочка.

И поскольку я хотел, чтобы Саманта поняла все, а словами выразить это было невозможно, я притянул ее лицо к себе и поцеловал.

– Ты прекрасна и внешне и в душе, – сказал я.

Она улыбнулась потрясающе теплой и ласковой улыбкой, и я тут же поверил, что все будет хорошо.

– Ты тоже, – произнесла она и поцеловала меня.

На этот раз поцелуй длился дольше и вызывал чувство, которое было новым для меня и, по всей видимости, для нее тоже, но никто из нас не хотел останавливаться, пока она не вытянулась рядом со мной на полу трейлера, не прерывая поцелуя. Наконец она оторвалась от меня и сказала:

– Кажется, они что-то добавили в воду.

– Не думаю, что это имеет значение, – ответил я. – То, что мы начали понимать, не может быть вызвано какой-то дрянью в воде, поскольку это исходит от нас, из самого нашего естества, и это все правда. Я знаю: ты чувствуешь то же, что и я.

Я поцеловал ее, и она ответила на поцелуй, но неожиданно прервала его и положила обе ладони мне на щеки.

– В любом случае, – сказала она, – даже если что-то и было в воде, это ничего не значит. Я всегда думала о том, как это важно, я имею в виду любовь, и, понимаешь, не только та, которую испытывают, но и та, которой занимаются. И я подумала, мне уже восемнадцать, и, пока я все еще здесь, мне надо разок попробовать это. Как ты думаешь?

– По крайней мере разок, – согласился я.

Она улыбнулась и закрыла глаза, и мы попробовали. Больше, чем разок.

Глава 30

– Хочу пить, – сказала Саманта, и ее слова прозвучали как нытье.

Не скажу, чтобы мне это было приятно, но я промолчал. Я тоже испытывал жажду. Какой смысл об этом говорить? Нам обоим хотелось пить, и уже довольно давно. Вода закончилась. Совсем. Но жажда была наименьшей из моих проблем. У меня болела голова, я оказался заперт в трейлере где-то в Эверглейдс и только что сделал то, что не в состоянии был понять. Ах да, еще меня собирались убить в ближайшее время.

– Я выгляжу полной дурой, – пожаловалась Саманта.

И на этот раз мне тоже было нечего сказать. Теперь, когда действие добавленного в воду наркотика закончилось, мы оба ощущали себя дураками, но ей оказалось тяжелее принять тот факт, что наше поведение диктовалось наркотиками. По мере того как мы приходили в себя, Саманта сначала почувствовала неуверенность, затем начала нервничать и в конце концов чуть не дошла до истерики, собирая по всему трейлеру предметы своего гардероба, которые мы с таким энтузиазмом разбросали. В ее исполнении это выглядело очень неловко, но я тоже решил одеться.

Вместе со штанами ко мне вернулась некоторая способность трезво мыслить. Я встал и осмотрел трейлер. Это не отняло много времени – в длину он оказался не больше тридцати футов. Все окна были тщательно заколочены трехдюймовыми досками. Я постучал по ним, затем налег на них всем своим весом. Доски даже не шевельнулись. Они явно были укреплены чем-то снаружи.

Дверь имелась всего одна – с ней повторилась та же история, что и с досками. Даже когда я с разбегу ударился об нее плечом, это не привело ни к какому результату, разве что у меня еще сильнее заболела голова. Впрочем, теперь к ней присоединилось и плечо. Я сел, желая немного прийти в себя. В этот момент Саманта принялась ныть. Теперь, когда она была одета, у нее возникла уверенность в том, что она имеет право жаловаться на все, и это не ограничивалось проблемой воды. По отвратительной прихоти природы или в силу банального невезения, тембр ее голоса превосходно резонировал с болью, пульсировавшей в моей голове. Каждая жалоба Саманты заставляла очередную волну боли прокатываться по несчастному серому веществу, заполнявшему мой череп.

– Здесь… воняет, – сказала она.

Здесь действительно не слишком приятно пахло – смесью застарелого пота, мокрой псины и плесени. Но какой смысл обсуждать вещи, которые все равно не можешь изменить?

– Могу принести тебе надушенный платочек, – сказал я, – он остался в машине.

Она отвела глаза.

– Не нужно так ехидничать.

– Пожалуй. Но выбраться отсюда мне действительно нужно.

Она не взглянула на меня и не удостоила ответом, что в данный момент являлось благословением. Я закрыл глаза и попытался усилием воли прогнать боль, бьющуюся в голове. У меня ничего не получилось, и через несколько минут мое занятие прервала Саманта.

– Я хотела бы, чтобы этого не случилось, – произнесла она.

Я открыл глаза. Она все еще смотрела в сторону, в пустой угол. Там не было совершенно ничего, но, вероятно, он оказался в ее вкусе.

– Прости, – сказал я.

Она пожала плечами, продолжая смотреть в угол.

– Ты не виноват, – продолжала она, и, несмотря на абсолютную истинность высказывания, с ее стороны это выглядело изрядной жертвой. – Я знала, они что-то добавили в воду. Они всегда так делают. – Она опять пожала плечами. – Я раньше никогда не принимала экстази.

– Я тоже, – заметил я. – Ты думаешь, это был он?

– Уверена, – ответила Саманта, – то есть Тайлер мне говорила. Она принимает помногу. Принимала… – Она покачала головой, и я увидел, что ее щеки залились краской. – Не важно. Она говорила, что экстази заставляет тебя желать прикасаться ко всем и… желать, чтобы прикасались к тебе.

Если это и в самом деле был экстази, описание действия казалось совершенно правильным. Я подумал, что мы либо приняли слишком много, либо это очень сильный наркотик, и почти покраснел при воспоминании обо всем произошедшем. Быть чуть более человеком – одно, но мое поведение находилось далеко за пределами допустимого и простиралось в область человеческого безмозглого идиотизма. Вероятно, эту дрянь стоило назвать по-другому. «Секстази», к примеру. Сейчас, вспоминая случившееся, я был рад во всем обвинить наркотик. Мне бы не хотелось думать, будто я способен вести себя как герой комикса.

– Ну ладно, нужно же попробовать, – закруглилась Саманта, все еще смущаясь, – не скажу, что мне будет этого не хватать. Ничего особенного.

Я не слишком хорошо разбираюсь в так называемых постельных разговорах, но, по-моему, такую разновидность честности они не подразумевают. Из того, что известно мне, следовало бы сделать друг другу по паре комплиментов, даже если оба уверены: случившееся – ошибка. Полагаю, текст мог быть следующим: «Это было прекрасно. Давай не будем портить память о случившемся попытками его повторить», или «у нас всегда будет наш Париж». В данном случае «у нас всегда будет наш ужасный вонючий трейлер на болоте». Может быть, это не очень подходило, но она могла хотя бы попытаться. Вполне вероятно, Саманта хотела таким образом отомстить мне за то неудобное положение, в котором оказалась, или, возможно, это соответствовало истине и она, как любой подросток, не знала, что таких вещей говорить нельзя.

В любом случае ее слова в сочетании с моей головной болью пробудили во мне ехидство, о существовании которого я и не подозревал.

– Ничего особенного, ты права, – согласился я.

Она посмотрела на меня взглядом, который можно было бы назвать злобным, но промолчала и через некоторое время отвернулась. Я еще разок потянулся, потер шейные мышцы и встал.

– Должен же быть способ отсюда выбраться, – проговорил я, обращаясь в первую очередь к самому себе, но, разумеется, она не могла не ответить.

– Не должен, – сказала она. – Они всегда держат людей здесь, и никто еще не выбирался.

– Если они находились под воздействием наркотиков, то могли и не пробовать.

Она прикрыла глаза, покачала головой, показывая таким образом степень моей глупости, и отвернулась. Может быть, я и вправду дурак, но не настолько, чтобы сидеть и ждать, пока меня съедят, не пытаясь сбежать.

Я еще раз прошелся по трейлеру из конца в конец. Ничего нового не появилось, но я осмотрел все тщательнее, чем в прошлый раз. Из мебели здесь были только нары, устроенные в дальнем конце и, по всей видимости, служившие кроватью. На них лежал тонкий туристский матрас, накрытый жалкого вида серой простыней. Я стянул матрас на пол, под ним оказался квадратный кусок доски, закрывавший отверстие. Вынув доску, я обнаружил ящик, где находилась тощая подушка в наволочке, весьма напоминавшей простыню. По всей видимости, ящик занимал всю ширину трейлера, хотя я мало видел в полутьме.

Кроме подушки, в ящике лежал кусок деревянного бруска длиной полтора фута. Один его конец сужался, и вся стесанная часть оказалась покрыта грязью. На другом виднелись зарубки и канавка, по всей видимости, протертая веревкой. Эта деревяшка, вероятно, использовалась как кол, ее вбивали в землю, и, видимо, что-то привязывали к ней. В верхний конец был воткнут старый погнувшийся гвоздь, которым скорее всего распутывали веревку. Я вынул кол из ящика и положил его рядом с подушкой. Больше я, как ни старался, ничего найти не смог. Однако когда я нажал на дно ящика, оно поддалось, а надавив сильнее, я был вознагражден звуком гнущихся металлических листов.

Бинго. Я нажал еще сильнее, и металл погнулся так, что это стало заметно. Я залез в ящик обеими ногами. Мне с трудом, но все же хватило места, и я принялся прыгать как можно выше. Это производило громкий шум, и где-то на седьмом прыжке Саманта решила подойти и посмотреть на происходящее.

– Что ты делаешь? – поинтересовалась она. Поразительно глупый и действующий на нервы вопрос.

– Убегаю, – ответил я и подпрыгнул еще раз.

Она немного понаблюдала за мной, а потом покачала головой и громко, чтобы я точно мог ее расслышать, сказала:

– Я не думаю, что так ты сможешь выбраться.

– Металл здесь довольно тонкий. Не такой, как на полу.

– Дело в прочности на разрыв. Это вроде поверхностного натяжения в чашке с водой. Мы проходили на физике.

Я восхитился уроками физики, где изучают прочность на разрыв пола трейлера, через который кто-то пытается сбежать от людоедов, а затем застыл в прыжке. Что, если она права? В конце концов, в «Рэнсом Эверглейдс» учат многим вещам, о которых не узнать из программы общеобразовательной школы. Я вылез из ящика и посмотрел, чего мне удалось достигнуть к настоящему моменту. Не многого. Металл заметно погнулся, но не настолько, чтобы внушать серьезную надежду.

– Они будут здесь задолго до того, как ты закончишь, – сказала Саманта. И кто-нибудь не слишком милосердный мог бы решить, будто она злорадствует.

– Может быть, – согласился я, и тут мой взгляд упал на найденную в ящике деревяшку. Я не сказал «ага!», но момент был из тех, которые в комиксах обозначают загоревшимися в голове лампочками. Я взял деревяшку и вытащил из нее старый гвоздь, затем пристроил его шляпку в трещине на заостренном конце кола и нацелил в середину проделанного в полу углубления. Со значением посмотрев на Саманту, я ударил колом со всей силой, на какую оказался способен.

Было больно, и в моей руке появилось три занозы.

– Ха! – прокомментировала мой успех Саманта.

Говорят, что за спиной каждого успешного мужчины стоит женщина. Немного изменив фразу применительно к ситуации, можно сказать: за спиной каждого пытающегося сбежать Декстера стоит действующая ему на нервы Саманта. Ее радость при виде моих неудач вдохновляла меня, как ничто другое. Я снял ботинок, надел его на верхний конец деревяшки и постучал по нему в порядке эксперимента. Теперь стало далеко не так больно, и я вполне мог проделать отверстие в полу ящика.

– Сама ты «ха», – сообщил я Саманте.

– Твое дело, – сказала она и вернулась на свое место в середине трейлера.

Я вновь принялся за работу, заключавшуюся в методичных ударах по носку моего ботинка. Через пару минут я прервался, чтобы оценить успехи. Вмятина стала намного глубже, и на металле появились признаки усталости. Острие гвоздя вошло в металл, и через несколько минут я вполне мог проделать небольшое отверстие. Еще через две минуты звук ударов изменился, и я вытянул кол, чтобы посмотреть на результат моих усилий.

В полу появилась маленькая дырка, через которую был виден солнечный свет. Еще немного времени и работы, и я смогу проделать дыру побольше и сбежать.

Я просунул конец кола в отверстие так глубоко, как только мог, и принялся стучать по нему еще сильнее, чем раньше. Деревяшка медленно уходила все глубже, и неожиданно провалилась сразу на несколько дюймов. Я перестал стучать и принялся раскачивать кол взад и вперед, растягивая металл и расширяя отверстие. Я качал его, дергал и даже, надев ботинок, пнул несколько раз. В течение двадцати минут металл сопротивлялся, но наконец я проделал себе ход наружу.

Некоторое время я просто смотрел на дыру в полу. Я устал, у меня болели все мышцы, и пот лил с меня ручьем, но зато я был всего в шаге от свободы.

– Я пошел, – крикнул я Саманте, – это твой последний шанс сбежать.

– Пока, – откликнулась она, – счастливо прогуляться.

Это прозвучало несколько грубо после всего, что мы пережили вместе, но, вероятно, большего от нее нельзя было добиться.

– Постараюсь, – сказал я и, забравшись в ящик, просунул обе ноги в проделанный лаз. Мои ступни коснулись земли, я протиснул в дыру все остальное тело. Отверстие оказалось очень узким, и я чувствовал, как мои брюки и рубашка цепляются за металлические края и рвутся. Я поднял руки над головой, продолжая продвигаться, и через несколько секунд находился уже снаружи и сидел на мокрой земле Эверглейдс. Мои брюки постепенно пропитывались болотной жижей, но это было куда приятнее, чем сидеть на полу трейлера.