Текст книги "Россия и русские. Книга 1"

Автор книги: Джеффри Хоскинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 39 страниц)

Позицию Чаадаева было трудно принять, но игнорировать ее было невозможно. В более поздних произведениях он отступил от своих строгих обвинений, изложенных в «Письме первом». Теперь он утверждал, что неразвитость русской имперской культуры связана с недостатком исторического опыта. Россия молода и имеет большой культурный потенциал⁶⁸. Так или иначе, но Чаадаев поставил самый важный для российских интеллектуалов в течение многих последующих десятилетий вопрос.

Те, кто называл себя славянофилами, считали, что Чаадаев ошибался. Россия имеет собственную неповторимую культуру и вносит свой неоценимый вклад в развитие общечеловеческого прогресса. С точки зрения славянофилов, Чаадаев был ослеплен внешними соблазнами западной цивилизации.

В контексте подобных рассуждений слово «Запад» означало отдельный гомогенный комплекс понятий, противоположный суждениям славянофилов о том, что такое Россия. И славянофилы, и западники основывались на одном из этих фундаментальных понятий.

Центром славянофилов была Москва, старая столица России, находившаяся вдали от суеты, европейской архитектуры и космополитической энергетики Санкт-Петербурга. Ведущие славянофилы происходили из семей крупных помещиков. Славянофильские идеи развивались в обстановке аристократических салонов, а не студенческих кружков.

Иван Киреевский, изучавший труды отцов Греческой церкви, не был согласен с Чаадаевым. Он утверждал, что Россия имеет богатое культурное наследие, полученное от Византии и распространяемое Православной церковью.

Россия, считал Киреевский, сохранила целостность христианской веры. Запад утратил истинное христианство из-за стремления пап к светской власти, уравновешенного, но одинаково бесплодного индивидуализма и рационализма протестантов.

Соборность, смирение, способность принимать решения сообща в пользу коллектива, а не отдельного человека – все это, по мнению Киреевского, придавало особую ценность русским гражданским институтам, особенно крестьянской общине.

Алексей Хомяков, главный теоретик соборности, определял ее как «единство в цельности народной». Хомяков считал, что только через соборность отдельный человек способен обрести свою силу, свое призвание, думая и действуя вместе с другими. Только так индивидуум может реализоваться как личность: «Только в живом общении с народом выходит человек из мертвенного эгоистического существования и получает значение живого органа в великом организме»⁶⁹.

На Западе, считал Хомяков, наоборот, люди духовно обеднены, опутаны сетями бесчувственной, неуправляемой экономики, порабощены индивидуализмом, рационализмом и атеизмом. Обновление европейской цивилизации должно прийти из России, где люди хотя и невежественны и бедны, но тем не менее освещены светом истинного христианства. Их врожденная соборность ярче всего проявляется в крестьянской общине. Константин Аксаков называл ее «нравственным хором, в котором не потерян ни один голос, он слышится в гармонии других голосов»⁷⁰.

Хотя славянофилы и были консерваторами, они не принимали русское самодержавие в его современной форме. Они считали, что Петр I, руководствуясь западными принципами, подорвал наследственную связь между монархом и народом, поместив между ними бюрократию немецкого образца.

По словам Аксакова, «совершился разрыв царя с народом… разрушился… древний союз земли и государства… вместо прежнего союза образовалось иго государства над землею… Русский монарх получил значение деспота, а свободноподданный народ – значение раба-невольника в своей земле!»⁷¹. Деспотизм создал почву для крепостничества и цензуры и подчинил Церковь бюрократии, подменив ею Поместный собор.

Славянофилы считали, что царь должен восстановить Земский собор в качестве постоянного государственного института, представляющего все сословия российского общества. Они отвергали западный парламентаризм и не были согласны с тем, что царь должен быть связан конституционными обязательствами. Славянофилы верили в то, что царь нуждается в постоянном контакте со своими верноподданными, который ему и должен был обеспечить Земский собор.

Они также хотели восстановить церковную соборность. Для этого необходимо было возобновить Поместный собор в качестве верховного управляющего органа Православной церкви. На более низких уровнях славянофилы предполагали возобновить приходские соборы в качестве автономных церковных органов, выбирающих пастыря, ведущих собственную бухгалтерию и отвечающих за материальное благополучие членов собора⁷².

Славянофилы открыли новые направления в поисках русской национальной идентификации. Однако их исторические взгляды были недостаточно последовательны. Например, многие недостатки российского государственного устройства, на которые они указывали, в том числе и крепостничество, существовали задолго до Петра I.

Но славянофилы были первыми, кто предупредил об опасности растущей пропасти между приближенной к царю элитой и простыми русскими людьми и предложил пути ее преодоления.

Западники были значительно менее однородным лагерем, чем славянофилы. Достаточно трудно выделить общие элементы в их теории, за исключением основополагающего тезиса о том, что Россия в основном такая же страна, как другие европейские страны, только ее развитие задерживается из-за географических и исторических обстоятельств.

Как и славянофилы, западники рассуждали в рамках гегельянской философии. Они предсказывали России роль одной из самых развитых европейских цивилизаций на следующей ступени исторического развития. По их мнению, Россия, заимствуя достижения Европы и используя энергию своей молодости и неопытности, вскоре должна стать одним из лидеров мирового исторического процесса.

Ли Гринфилд точно подметил, что славянофилы и западники были «погружены в переживания» по поводу явного превосходства западной цивилизации, они вместе предсказывали большое будущее для России. Не случайно Александр Герцен, противоречивый член западнического лагеря, в шутку обращался к славянофилам «наши друзья-враги»⁷³.

Позиции славянофилов и западников решительно расходились в вопросе о культурном заимствовании России у Запада. Славянофилы считали, что, перенимая культурный опыт у европейских стран, Россия отрицает свою собственную природу. Западники же относились к культурному заимствованию как к естественным шагам на пути обновления и развития.

Белинский насмехался над теми, кто считал, что человек, одетый в сюртук, уже не русский, и что «русский дух дает себя чувствовать только там, где есть зипун, лапти, сивуха и кислая капуста»⁷⁴. Россия, писал он, принадлежит к Европе «по своему географическому положению, и потому, что она держава христианская, и потому, что новая ее гражданственность – европейская, и потому, что ее история слилась неразрывно с судьбами Европы». Не стоит бояться, что европейские преобразования поглотят Россию. Она достаточно независима и способна воспринимать и перерабатывать чужой культурный опыт, не причиняя вреда своей природе, так же как «пища, извне принимаемая человеком, перерождается в его кровь и плоть и поддерживает в нем силу, здоровье и жизнь». Эти слова Белинского в точности выражают то, что было сделано Петром Великим⁷⁵.

Константин Кавелин, преподававший историю отечественного права в Московском университете, попытался опровергнуть исторический анализ славянофилов в большой статье, опубликованной в «Современнике» в 1847 г. под названием «Взгляд на юридический быт древней России». Кавелин утверждал, что родовой принцип как основа правового сознания очень давно был заменен индивидуальным принципом благодаря введению христианства и реформам, проведенным государством, особенно Петром Великим. В России сильное государство ответственно за прогресс, цивилизацию и, как это ни парадоксально, за индивидуальную свободу человека⁷⁶.

Работа Кавелина вызвала большой интерес и дискуссию. Московский помещик Юрий Самарин, славянофил по убеждениям, написан опровержение на статью Кавелина. Дискуссия имела непосредственное отношение к спорам 1850-х гг. об отмене крепостного права. Кавелин выступал за постепенные общественные перемены, проводимые сверху монархом-реформатором, поддерживал частное предпринимательство и позицию мелкопоместного дворянства как гарантию культуры и цивилизации.

В то время мало кто разделял умеренную позицию Константина Кавелина. Не соглашался с ним и Александр Герцен. Незаконный сын московского дворянина, активный участник западнических кружков, горячий сторонник немецкого идеализма и французского социализма, Герцен был откровенен в своем отрицании самодержавия, крепостничества и полицейского произвола. В молодости, как истинный гегельянец, он верил в то, что социализм французского мыслителя Сен-Симона сможет привести Абсолютный Дух в Западной Европе в царство свободы и справедливости. Эти убеждения дважды стоили ему ареста и ссылки, во время которой мелкий чиновник Герцен мог убедиться в силе личного произвола, процветавшего в николаевской России.

В 1847,г. Александр Герцен наследует состояние своего отца. Это позволяет ему отправиться в путешествие по Западной Европе. Там он становится свидетелем революционных событий в 1848 г. во Франции и Италии. То, что он увидел, разочаровало его. Еще до начала революции Герцена шокировала привязанность французов к своей частной собственности. Высокие каменные стены, усыпанные поверху битым стеклом, увиденные в Провансе, «ранили славянскую душу», как он писал в своем письме.

Зрелище подавления республиканским генералом Кавеньяком восставших рабочих в Париже в 1848 г. окончательно убедило Герцена в том, что буржуазная свобода корыстна, эгоистична и деспотична. Почти такая, какой ее изображают славянофилы.

Так западник вступил в конфликт с реальным Западом и смог увидеть новые преимущества у себя дома. Возможно, «молодая» Россия, не задавленная весом безжизненных общественных институтов, может привести человечество к великому будущему. Возможно также, что крестьянская община, которую он когда-то пригвоздил к позорному столбу, потому что ее превозносили славянофилы, сыграет положительную роль в истории России, особенно если через нее можно примитивным, но естественным путем установить социализм.

«Община спасла русский народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии. Общинная организация, хоть и сильно потрясенная, устояла против вмешательств власти, она благополучно дожила до развития социализма в Европе». В своих поздних работах Герцен утверждал, что община и рабочая артель должны быть очищены от «безжизненной азиатской кристаллизации» путем взаимодействия с европейским социализмом. Таким образом можно будет развить их потенциал⁷⁷.

На склоне дней взгляды Герцена представляли собой смесь западничества и славянофильства. Он стал основателем явно русского социализма, отрицавшего парламентаризм, конституцию и правовые нормы и утверждавшего свободную кооперацию равноправных работников, объединенных в общину и артель. Герцен считал, что русскому народу нужны «земля и воля». Эти слова стали лозунгом первого поколения русских социалистов.

Герцен неоднозначно относился к революции. Увидев своими глазами, как революция разрушает существующую культуру, он надеялся, так же, как Кавелин, что начало общественным переменам должен положить сам монарх. В этой связи Герцен публично приветствовал Манифест 1857 г., изданный Александром II и предвосхитивший освобождение крепостных крестьян. Этот поступок Герцена лишил его поддержки нового, более радикального поколения русских революционеров. Они не верили в то, что самодержавие способно на решительные перемены.

К концу жизни Александр Герцен вел все более уединенный образ жизни, но все же это не помешало ему начать еще одно важное и имевшее далеко идущие последствия дело. В 1852 г. он основал в Лондоне Вольную русскую типографию, где печатались листовки и периодические издания. Формат этих изданий был приспособлен к нелегальному перевозу их через границу в Россию.

Лондонская типография Александра Герцена стала первым русским издательским домом, не подвластным российской цензуре. Благодаря деятельности Герцена русский читатель стал получать информацию, недоступную в своей собственной стране. Говорили, что газета Герцена «Колокол» стала настольным изданием высших чиновников России. Из нее они узнавали то, что скрывали от них подчиненные.

Кружки 1830—1850-х гг. наряду с деятельностью журналов и других объединенных изданий, включая эмигрантскую прессу, сыграли большую роль в развитии русской политической и культурной жизни. Решающей их чертой было то, что они продемонстрировали новый стиль общественных отношений, основанный на сотрудничестве равноправных членов и не зависевший от иерархии и покровительства. Таким образом, они подспудно бросили вызов основополагающим принципам империи. Кружки дали России великих писателей, революционных мыслителей, выдающихся политиков либерального направления и государственных деятелей.

Крымская война

В преддверии Крымской войны Россия столкнулась с трудностями в отношениях с Османской империей и европейскими государствами. Адрианопольский мирный договор (1829) признавал контроль России над устьем Дуная, восточным побережьем Черного моря от Азовского моря до Поти, а также над Грузией и восточной Арменией. Еще более важным, чем территориальные завоевания, было условие договора, по которому российские торговые корабли проходили через проливы Босфор и Дарданеллы. Любое нарушение этого права, чем бы оно ни было вызвано, рассматривалось как враждебное действие и давало России право на «немедленные репрессалии против Османской империи»⁷⁸.

Ункяр-Искелесийский договор (1833), последовавший за подавлением русскими войсками восстания под руководством Мехмета Али, обязал Турцию в период военных действий закрывать самый западный из проливов, Дарданеллы, для прохода иностранных военных кораблей. Впрочем, турки уже давно вели такую практику, и для них это не стало новым обязательством. Но, как бы там ни было, русский текст договора подразумевал, что Босфор, на котором стоял Константинополь, остается открытым для русских военных кораблей, позволяя им проникать в самое сердце империи⁷⁹.

По словам Джона Ле-Донна, это была «попытка превратить центральную часть Турции в российский протекторат» и «перенести российскую военно-морскую мощь с Черного моря… в Средиземное»⁸⁰. Наряду с условиями Кючук-Кайнарджийского договора о правах России защищать христиан в Османской империи это является доказательством того, что Россия стремилась превратить Турцию в подчиненное государство.

Россия не была готова к войне с европейскими государствами, поэтому она старалась развеять подозрения подобного рода. В 1841 г. она подписала соглашение по Проливам. По этому соглашению российским военным кораблям запрещалось входить в Босфор и Дарданеллы наравне с военными кораблями других европейских стран.

В 1844 г. Николай I отправился в Лондон. Он стремился достичь соглашения с Британией о совместных консультациях в случае угрозы развала Османской империи или в случае нападения на нее третьего государства. Он был уверен, что достиг желаемого, но на самом деле оставил у британских государственных деятелей подозрение в том, что развал Османской империи – именно то, чего он добивается⁸¹.

Эти подозрения помогут понять, почему тривиальный инцидент смог привести к началу Крымской войны (1853–1856). Учреждение Латинского патриархата Иерусалима в 1847 г. и возобновление Францией требований, сформулированных в договоре 1740 г. о защите христианских святынь на Святой земле, всколыхнули у русских неопределенные, но ревностно вынашиваемые желания утвердиться на территории Османской империи.

Попытка учредить совместное католическо-православное попечительство святых мест провалилась. В 1853 г. Николай I посылает князя А.С. Меншикова в Константинополь с требованием подтвердить право России на защиту христиан в Османской империи. И само требование, и высокомерный характер посла, объявившего о нем, обеспечили провал мероприятия. Трактовка Кючук-Кайнарджийского договора князем Меншиковым подразумевала, что 40 процентов населения Османской империи имеют право обращаться к России за покровительством в любой форме.

Подобное требование побудило другие европейские государства поверить в то, что Россия решительно настроена против Турции и хочет захватить Константинополь, тем более что русские войска оккупировали Дунайские княжества.

Британский и французский флоты были посланы в Дарданеллы. Австрия, на поддержку которой Николай I особенно надеялся, заняла положение недружественного нейтралитета.

Таким образом, Россия оказалась в ситуации, которой ее дипломаты пытались избежать любой ценой. Теперь она должна была воевать не только с Османской империей, но и с двумя крупнейшими европейскими державами. Россия предприняла последнюю отчаянную попытку умиротворить их. Она вывела свои войска с территории Дунайских княжеств, но даже эта уступка не смогла предотвратить войну.

Великобритания и Франция решили объединиться и помешать распространению российского могущества на Средиземное море. Они высадили свои войска на Крымском полуострове, чтобы разбить Черноморский флот на его базе в Севастополе. Они достигли своей цели, но только после двух лет изнурительной борьбы.

Россия была вынуждена просить унизительного для нее мирного договора. По Парижскому мирному соглашению, подписанному в 1856 г., она вынуждена была смириться с установлением европейского протектората над христианами Османской империи. Европейские государства также установили свой протекторат над Дунайскими княжествами.

Хуже всего было то, что России пришлось вывести свой флот из Черного моря и со всего его побережья. Для великой державы это было особенно унизительное условие, ведь Черноморское побережье имело для России важное стратегическое значение. С одной стороны, это условие было вызвано страхом европейских держав перед российским военным потенциалом. С другой стороны, тот факт, что Россия приняла условие о выводе Черноморского флота, говорил о ее слабости в тот момент.

После Крымской войны Россия прекратила свое существование. в качестве страны – гаранта положения. Она превратилась в ревизионистскую державу, стремившуюся восстановить суверенитет на собственном побережье.

Поражение России в Крымской войне показало, что неопределенная и напыщенная дипломатия, апелляция к религиозным чувствам и попытки найти союзников в лагере врага – все, что сослужило России добрую службу в евразийских степях, – подорвало тот мир в Европе, который Россия хотела сохранить. Кроме всего прочего, ошибки в ведении войны вызвали много общественных споров, в которых поднимались фундаментальные вопросы о будущем России.

IV. Кризис империи

7. Нерешительные реформы Александра II

Послевоенный кризис

В течение ста пятидесяти лет Россия была великой европейской державой и успешно справлялась со своими имперскими задачами, используя сильную самодержавную власть, армию и полицию. Исход Крымской войны показал, что этот период закончился.

Вторая половина XIX в. уготовила России значительно более серьезные испытания, чем первая. Сто пятьдесят лет моральный дух русской армии был очень высок. Техническое оснащение армии не уступало ее противникам, а в области артиллерии даже превосходило их. Крымская война доказала, что это соотношение изменилось не в пользу России.

Стойкость и взаимовыручка русских солдат были неизменны, так же как высокий уровень военного руководства. Эти качества российских военных позволили превратить оборону Севастополя под руководством князя Александра Меншикова в длительный, изматывавший врага процесс.

Однако в распоряжении англичан и французов были винтовки, превосходившие по своим боевым параметрам российские аналоги. Они стреляли дальше и точнее. Более того, российская армия не получала достаточно продовольствия и снаряжения для ведения столь долгой кампании.

В общем, стало ясно, что промышленность и транспортное сообщение Российской империи были совершенно не приспособлены для ведения крупномасштабных европейских войн, даже если война велась на ее собственной территории с противником, преодолевшим тысячи верст пути.

К югу от Москвы не было железных дорог. Продовольствие и военное снаряжение постоянно задерживались, тащась по бугристым, грязным трактам, весной и осенью превращавшимся в сплошное топкое месиво. Огромные размеры империи и многочисленные беспокойные точки также сыграли свою отрицательную роль. Большое количество солдат и военных кораблей оставались вдалеке от главного театра военных действий. Россия вынуждена была держать войска в Балтийском регионе, опасаясь высадки там войск Англии, Франции и Швеции, а также защищать свои границы на Кавказе от постоянных вылазок османских войск, поддерживаемых восставшими горскими племенами.

Крымская война гораздо более серьезно подорвала политическую стабильность России, чем ее противников. Как и в 1812 г., многие крепостные крестьяне думали, что участие в войне может принести им освобождение. Они записывались в добровольные народные отряды в значительно большем количестве, чем это было необходимо. Даже когда война закончилась, крестьяне продолжали настаивать на том, чтобы их посылали в Крым. Они были уверены, что там на золотом троне сидит царь и дарует свободу тем, кто пришел, те же, кто не пришел или опоздал, останутся крепостными¹.

Последствия войны и выполнение обязательств Парижского мирного договора 1856 г. причинили России значительно больше вреда, чем это могло показаться вначале. Россия потеряла территории Дунайских княжеств и право держать свои военные корабли на Черном море, главной артерии международной торговли.

Однако тяжелее всего был ущерб, нанесенный внешнеполитическому престижу России и репутации самодержавия внутри страны. Династия Романовых полностью отождествляла себя с военной мощью страны. Военное поражение в регионе, бывшем предметом ее экспансионистских устремлений, заставило многих сомневаться в дееспособности самодержавия. Не случайно, что за несколько лет в России появились политические течения, отрицавшие монархию и преследовавшие цель ее свержения.

События второй половины XIX в. продолжали угрожать международному положению России. В начале столетия она была одним из европейских лидеров в Священном союзе, что предполагало стабильное решение конфликтов. Во второй половине века Россия превратилась в униженного, борющегося за существование члена разрозненного европейского сообщества.

В 1871 г. произошло объединение Германии. На уязвимых границах Российской империи появился сильный противник. Будущее в Европе принадлежало индустриально развитым национальным государствам. Россия не была ни тем, ни другим. То же самое можно сказать и об Османской империи, и об империи Габсбургов.

Постепенное ослабление Османской и Габсбургской империй открывало для России новые возможности, но в то же время таило серьезные опасности. Восстания балканских народов против империалистического господства ставили Россию перед выбором. Они создавали для нее возможность вторжения и приобретения влияния и даже новых земель, но, с другой стороны, Россия опасалась войны с сильными державами. Она также не хотела быть уличенной в поддержке восставших против законной монархии племен, даже если восставшие были православными, а монархи католиками или мусульманами.

Во второй половине XIX в. Россия, несмотря на многочисленность ее населения и колоссальные размеры, вынуждена была действовать с позиции слабого государства. Российские государственные деятели хорошо это осознавали. Великая держава должна быть готова в случае необходимости вступить в войну. Для тогдашней России это было чревато тяжелыми затратами, перегрузкой государственной финансовой системы, ростом инфляции и подрывом экономического развития, необходимого для ведения войны.

Более того, война неизбежно привела бы к внутренней нестабильности. Два наиболее вероятных театра военных действий – Польша и Закавказье – были местом постоянно возникавших восстаний, не так давно подавленных. В Польше снаряды, предназначавшиеся для русской артиллерии, регулярно попадали в руки восставших поляков. В случае угрозы войны мобилизацию следовало отложить до тех пор, пока, эти снаряды не будут найдены и возвращены из специальных закрытых хранилищ².

Российская армия была рассредоточена по империи, поддерживая внутренний порядок, вместо того чтобы сосредоточиться в точке наиболее вероятной внешней угрозы. В 1873 г. Н.Н. Обручев, главный советник Генерального штаба, предупреждал о том, что «вооруженные силы России в настоящем их положении недостаточны для ограждения ее безопасности»³. Министр иностранных дел (1856–1882) Александр Горчаков в 1876 г. с горечью признался в том, что Россия «великая и бессильная страна». И добавил: «Можно искусно притворяться, но следует помнить о том, что ты притворяешься»⁴. «Притворство» оставалось основным средством русской дипломатии. Россия продолжала вести переговоры с позиций великой державы, всегда готовой подтвердить свои слова силой оружия, даже тогда, когда ее дипломаты не были уверены в эффективности его использования.