Текст книги "Россия и русские. Книга 1"

Автор книги: Джеффри Хоскинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

Россия как европейская держава

К концу XVII в. Россия уже являлась евразийской империей, но только начинала становиться европейской державой. В 1636 г. французский государственный деятель Сюлли в своем «Великом проекте» советовал исключить Москву наряду с Османской империей из Европы. Но примерно через семьдесят лет аббат Сен-Пьер в своем «Проекте о вечном мире» (1713) признавал, что мир в Европе не мог быть гарантирован без включения в европейскую систему России¹¹. Ее вступление в европейское созвездие союзов совпало с концом экспансии Османской империи. Заключив в 1686 г. «Вечный мир» с Польшей, Россия наряду с Австрией и Венецией стала членом антиосманской Священной лиги. Так Россия впервые вступила в важный европейский альянс, совершив первый шаг к полноценному участию в европейской дипломатической системе, что было необходимо для поддержания евразийской империи. Ее западные границы оставались открытыми для завоевания любой сильной державой. Весь военный и дипломатический потенциал великого государства предназначался для предотвращения этого. А лейтмотив российской внешней политики XVIII – начала XIX в. заключался в стремлении получить и сохранить за собой статус европейской державы.

Европейская дипломатическая система, в которую вступала Россия, находилась в нестабильном положении. Период, когда доминировало одно государство, часто с мессианскими претензиями, давно прошел. Он закончился с подписанием Вестфальского договора (1648), а возможно, и еще раньше. Вместо одного появилось несколько более или менее равных по своему потенциалу держав, соревновавшихся друг с другом за сохранение международного политического равновесия, иногда называемого балансом сил. В Европе сложилось следующее представление о системе межгосударственных отношений. У каждой европейской страны, отличающейся национальным эгоизмом, имеются свои государственные интересы, и, защищая их, они в итоге уравновесят друг друга, что и приведет к установлению коллективного мира. Говоря словами историка-дипломата XVIII в.: «Все действия были направлены на продвижение интересов государства – в первую очередь на рост его мощи, увеличение богатства и обеспечение безопасности. Но также важным было поддержание чести и престижа монарха и его положения по отношению к другим правителям»¹².

Именно этому миру Россия волею Петра I и стремилась соответствовать, именно его Петр I считал примером для подражания и объектом различного рода заимствований. Темперамент молодого царя отвечал потребностям развития возглавляемого им государства, но сама страна не подходила для исполнения этой роли. Во-первых, она нуждалась в дипломатах, способных принять и усвоить правила европейской игры. Европейские дворы стали направлять в другие государства постоянных дипломатических представителей, которые практически все являлись аристократами. Их работа заключалась в поддержании отношений правителей друг с другом и тем самым в смягчении противостояния государственных интересов, а также в добыче максимально возможного объема информации о стране пребывания. Эта новая дипломатическая сеть приняла французский язык, язык монархии и аристократии, в качестве официального средства международного общения. Петр I стал первым русским монархом, сознательно заставившим младших членов аристократических семей изучать французский язык и выполнять дипломатические функции и таким образом вовлекшим Россию (как полноправного участника) в европейскую систему¹³.

Однако для России это не являлось чем-то совершенно новым. Московские правители уже давно признали роль дипломатии, особенно в деле сбора необходимой информации. Богатый опыт соперничества со степняками и войн научил их понимать важность сведений о потенциальных оппонентах и ценить умение ослабить противников, разжигая между ними внутренние разногласия. К тому же они имели представление о значении в отношениях между правителями символических аспектов, призванных внушить должное уважение и даже страх, а также заставить считаться с размерами и запасами ресурсов их государства. Вот почему московские послы часто настаивали на том, чтобы весь список титулов их правителя и зависимых территорий зачитывался полностью при государственных мероприятиях.

В 1549 г. в Москве появился Посольский приказ, первое Министерство иностранных дел, однако в нем работали в основном чиновники, а не бояре, а в его обязанности входило поддержание отношений с полузависимыми общинами, такими, как донское казачество или племена калмыков. Другими словами, это учреждение являлось еще неразвитым и не всегда однозначно различало внутренние и внешние дела России (в этом заключалась важная черта русской государственности)¹⁴.

Поначалу Россия развивала международные отношения посредством специальных посольств, то есть делегаций ведущих государственных деятелей, приезжавших в другую страну на ограниченный период для ведения особых дел. И только в конце XVII в. Россия впервые послала за границу постоянного посла, сначала в Польшу, потом в Швецию – два государства, с которыми у нее были самые близкие отношения.

В начале XVIII в. ситуация резко изменилась. К 1725 г. в различных европейских столицах располагалось двенадцать постоянных российских дипломатических миссий. Более того, Петр I позаботился о том, чтобы их штат состоял из представителей важнейших аристократических семей, которым при ведении дел предоставлялась относительная свобода действий. Царь требовал от будущих дипломатов изучения французского языка и пребывания с юношеских лет в других европейских странах. В отличие от своих бородатых, одетых в длинное платье предков они должны были стать частью «аристократического интернационала», настоящими европейскими господами, способными держаться наравне с иностранными коллегами. В результате в России появилась самая серьезная и тщательно продуманная для того времени система дипломатической подготовки. Россия также стала одним из первых государств, где был создан секретный архив дипломатических документов, при помощи которого официальные лица могли получить нужную информацию, а также сослаться на прецедент или тексты договоров, когда этого требовали обстоятельства¹⁵.

К середине XVIII в. Россия уже заняла прочное место на дипломатической сцене Европы. Сэр Джордж Макартни, британский посол в Санкт-Петербурге, отметил в 1765 г., что она «больше не рассматривалась как далекая сияющая звезда», а стала «громадной планетой, влившейся в нашу систему; ее место еще не определено, но ее движение очень сильно влияет на движение всех других планет»¹⁶.

Неудивительно, что появление России воспринималось некоторыми державами с опаской. Один английский журналист назвал ее «самой ужасной империей, когда-либо возникавшей на земле». Другой же, более проницательный наблюдатель отмечал интенсивную подготовку России ко всем ее дипломатическим или военным кампаниям: «Они побеждают интригой перед непосредственным появлением на поле боя; они дают взятки, льстят, берут хитростью и мошенничеством»¹⁷. Будто бы другие государства не делали то же самое! И все же данное мнение свидетельствовало о том, что Россия рассматривалась в Европе как нечто чуждое и зловещее. Угроза в лице Османской империи начала отступать, а Россия казалась другой полуазиатской державой, готовой занять ее место и в некоторых отношениях представлявшей еще большую опасность.

Однако внешность обманчива: обеспокоенность России, стремившейся любым, даже символическим образом подтвердить свою мощь, ее скрупулезные приготовления к военным или дипломатическим действиям вытекали из ощущения собственной потенциальной слабости. Отсюда, с одной стороны, приверженность идее «политического равновесия» в Европе, а с другой – периодические попытки заменить ее в XIX и XX вв. чем-то более постоянным и универсальным, таким, например, как система Венского конгресса после наполеоновских войн.

Балтийское море

Россия не могла стать европейской державой в полном смысле этого слова, не обеспечив себе безопасный доступ к Балтийскому и Черному морям. В начале XVIII в. Швеция все еще владела стратегически важными балтийскими провинциями: Ингрией, Карелией, Финляндией, Эстляндией и Лифляндией (Ливонией). Польша согласно условиям Андрусовского договора (1667) уступила восточный (левый) берег нижнего Днепра России, но оставила за собой большую частью верховьев Днепра, а также обширные территории вдоль Двины.

В марте 1697 г. Петр в составе Великого посольства отправился в путешествие по странам Балтики и Северной Европы. Оно стало последним специальным посольством, используемым в российской дипломатии, и необычным в нем было только самоличное участие царя, путешествовавшего инкогнито под именем бомбардира артиллерии Петра Михайлова. Однако царь сам раскрыл свое пребывание за границей, обижаясь, когда к нему обращались без должного почтения. Посольство создавалось в целях привлечения союзников к антитурецкой кампании, но в ходе поездки Петр понял, что по множеству причин лучше сконцентрировать свое внимание на Балтике. Завоевание балтийского берега означало для России приобретение надежной естественной границы на северо-западе и создание условий для беспрепятственной торговли с богатыми странами Северной Европы.

Возможно, более важным фактором изменения направления внешней политики России стало то, что Петр, оказавшись наблюдательным путешественником, испытал глубокое впечатление от научных, технических и экономических достижений протестантской Европы и решил, что должен сделать Россию частью именно этого мира. Правда, опыт общения с заграницей царь получил еще раньше, в молодости, когда, нарушив московские табу, посещал Немецкую слободу и вступал в длинные (нередко пьяные) разговоры с жившими там торговцами, ремесленниками и наемными солдатами. Там он начал учиться навигации, баллистике и фортификации у голландца Франца Тиммермана и даже стал носить голландскую военную форму. Благодаря европейскому путешествию он познакомился с тем миром, откуда прибыли эти удивительные иностранцы. Некоторые северные европейские государства при реформировании своих экономических и социальных институтов начали использовать достижения «научной революции», а Петр стал не только свидетелем, но и в определенной степени участником этого процесса. Он изучал артиллерийское дело в Кенигсберге, плотницкое ремесло в Амстердаме и кораблестроение в Лондоне. Наблюдения же за деятельностью арсенала, Королевского Монетного двора и Королевского общества вдохновляли его идеями о том, как государство должно покровительствовать науке и технике¹⁸. Тогда же Петр окончательно убедился в необходимости постоянных дипломатических представительств при основных дворах Европы.

Стремление России получить безопасный и надежный доступ к Балтике вело к ее противостоянию со шведской империей. Швеция являлась в некотором роде Российской империей в миниатюре – изначально она обладала северными землями с недостаточными ресурсами и незащищенными границами, а впоследствии расширила свои владения за счет южных и восточных территорий. К концу XVII в. Швеция почти достигла своей цели – главенствующего положения на Балтийском море и его береговых линиях, а соответственно и в международной морской торговле. Хорошо обученная пехота и способность к быстрой мобилизации ресурсов сделали Швецию, по мнению Петра, прекрасным примером для подражания. Своеобразной моделью являлось и моральное состояние самих шведов: живая лютеранская вера наряду с национальным единством и относительно высокой социальной мобильностью создали, по стандартам того времени, необычайно прочное общество, которым и восхищался Петр¹⁹.

В силу всех этих причин Швеция являлась куда более серьезным противником, чем полагал по-юношески импульсивный Петр. Заключив в 1700 г. союз с Польшей и Данией, он повел значительные силы на север для осады Нарвы, самого восточного порта в Финском заливе. Петр ошибся, рассчитывая на легкую победу над молодым и неопытным Карлом XII. Дания вышла из альянса, а польская армия не смогла взять Ригу, поэтому России пришлось воевать одной. Русская армия превышала шведскую по численности в четыре раза и легко бы захватила Нарву, если бы не великолепная подготовка шведских войск и вдохновенное командование их мальчика-короля. Он освободил Нарву и разбил вражеские силы.

Охотно учившийся Петр получил хороший урок и сделал важные выводы. Он понял, что для участия в балтийских операциях необходимо построить современный флот, а также то, что его армия, несмотря на свою численность, была плохо организована и плохо оснащена, чтобы справиться с сильными европейскими противниками. Именно эти выводы и подвигли Петра на проведение последующих реформ.

Карл, так и не развив свою победу под Нарвой, решил выступить в первую очередь против Польши, оставив тем самым Петру необходимое время для передышки и проведения реформ. В 1703 г. русская армия разбила немногочисленное шведское войско и завоевала опорный пункт в Ингрии, в восточной части Финского залива. Это было важнейшим стратегическим приобретением, и Петр решил в честь этого события основать новый город, Санкт-Петербург, который стал затем столицей империи, являвшейся теперь частью Северной Европы.

Петр не только смело передвинул столицу России в бывшую периферийную зону, он еще и дал вооруженным силам новое направление в развитии. Петр начал с создания Балтийского флота. На берегу Невы было построено Адмиралтейство, и вскоре верфи вдоль Невы заполнили остовы военных кораблей, строившихся для того, чтобы позднее занять свое место на островной базе в Кронштадте (несколько километров вниз по Финскому заливу). К 1725 г. Балтийский флот располагал 36 линейными кораблями, 16 фрегатами, 70 вельботами и более чем 200 других судов. Таким образом реализовывались планы России о постоянном присутствии в морях Северной Европы. В предисловии к Морскому уставу говорилось следующее: «У монарха, обладающего лишь наземными силами, всего одна рука. Тот, у кого есть флот, – двурук»²⁰.

Карл начал понимать всю опасность, которую представляла русская армия, захватившая балтийские провинции – житницу Шведской империи. В 1707 г., окончательно победив польскую армию, он занял Гродно, оттуда перешел Березину и завоевал Могилев, где ожидал прибытия из Ливонии корпуса под предводительством генерала Левенгаупта с дополнительными припасами и снаряжением. Левенгаупт по дороге был неожиданно перехвачен русскими. Нуждаясь в провианте для войск и надеясь обрести новых союзников среди малороссийских казаков (чей гетман Мазепа остался недоволен тем, что Петр не смог как следует защитить Украину), Карл направился на юго-восток, на Украину, а не прямо на Москву.

Ответная реакция Петра сводилась к максимально возможному использованию важнейшего стратегического преимущества России – пространства. Он приказал эвакуировать людей с незащищенных территорий, сжигать дома и мосты и уничтожать все съестные припасы, чтобы враг не нашел там ни еды, ни прибежища. Из всех европейских держав только Россия могла позволить себе подобную стратегию. Однако она дорого стоила простым русским людям, у которых не оставалось выбора, кроме как молча смотреть на свои разрушенные жилища. В то же время штаб Мазепы был уничтожен вместе с запасом провианта и снаряжения, на который так рассчитывал Карл. Таким образом, при осаде Полтавы (июнь 1709) шведы быстро исчерпали все свои ресурсы; изможденные и недоедавшие войска не смогли противостоять реформированной русской армии и потерпели поражение. Раненый Карл с трудом бежал в Османскую империю.

Русская армия воспользовалась случаем, чтобы повернуть на северо-запад, к Двине, захватить Ригу, а оттуда постепенно занять все южные шведские балтийские провинции. Новый русский Балтийский флот одержал победу над шведскими морскими силами в 1714 г. при Гангуте. Русские собирались покорить Финляндию и даже угрожали самой Швеции, проникнув на берег Ботнического залива. Казаки расположились уже на подходах к Стокгольму, когда шведы взмолились о мире, и Петр смог выдвинуть свои условия.

Ништадтский договор (1721) дал России контроль над Лифляндией, Эстляндией, Ингрией, частью Карелии вокруг Выборга и всеми островами от Курляндской границы до Санкт-Петербурга. Один из этих островов, Котлин (переименованный в Кронштадт), стал базой Балтийского морского флота России. Договор также позволял шведам ежегодно получать с их бывших провинций ржи на 50 000 рублей. Русские объявили себя гарантами новой шведской конституции 1720 г., положившей конец абсолютизму и установившей законодательную власть риксдага. Другими словами, Россия претендовала на право вмешиваться во внутренние дела Швеции и диктовать свою волю на другом берегу Балтики.

Но подобное вмешательство не могло принимать открытые формы. Любое свидетельство того, что Россия стремилась повергнуть Швецию или возыметь на нее решающее влияние, вызывало либо сопротивление других европейских держав, обеспокоенных тем, что Россия готова превратить Балтику в свое внутреннее озеро, или, наоборот, побуждало их искать собственную выгоду в российском присутствии в Швеции. В 1727 г. к Ганноверскому союзу, в который входили Дания, Швеция и Пруссия, присоединились Британия и Франция, чтобы вместе не позволить России воспользоваться династическим союзом с Голштинским герцогством. С другой стороны, в 1765 г. Россия, Пруссия и Дания активно обсуждали вопрос о возможном разделе Швеции.

Однако ни одному из этих планов не суждено было сбыться. Несмотря на три войны (1742–1743, 1788–1790 и 1808–1809), России так и не удалось решительно повлиять на внутреннюю политику Швеции. Шведская монархия в отличие от польской являлась наследственной, не избирательной, а ее политическая структура не поощряла полной свободы группировок и конфедерации. России пришлось столкнуться и с определенной угрозой при передвижении войск, так как Финляндия и Ботнический залив располагались на шведской территории. Пока Швеция контролировала Финляндию, та представляла определенную опасность для новой российской столицы. Эта опасность стала невыносимой, и в период наполеоновских войн Россия воспользовалась временным затишьем после подписания Тильзитского договора (1807), чтобы завоевать Финляндию²¹.

Победа в Великой Северной войне с неизбежностью вовлекала Россию в европейское дипломатическое и военное соперничество, начавшееся в 1720-е гг. Ее царская семья теперь заключала браки с королевскими домами Европы, иногда для поддержания дипломатических кампаний и всегда в династических территориальных интересах. Россия нуждалась в союзниках, чтобы противостоять Турции на юге и тому, кто возжелал бы главенствовать на Балтике, – на севере. К середине XVIII в. определенную угрозу стала представлять Пруссия, которая благодаря налоговой и военной политике (не похожей на российскую) быстро становилась доминирующей силой в северной континентальной Европе.

В самой длительной Семи летней войне этого периода (1756–1762) Россия вела войну вместе с Австрией и Францией и оккупировала Пруссию. Так полностью окупились военные реформы Петра – мобилизация многочисленного населения и уровень боевого духа оказались достаточными для победы. Несмотря на нехватку в командном составе и серьезные трудности с припасами, великолепная артиллерия и выносливая, подвижная пехота позволили русской армии разбить пруссаков в Гросс-Егерсдорфе и Кунерсдорфе. Некоторые иностранцы ужаснулись готовности русских военачальников добиваться победы ценой огромных потерь; после не решающей, но кровавой Цорндорфской битвы (1758) Фридрих Великий, до этого презрительно отзывавшийся о русской армии, сказал: «Этих русских проще убить, чем победить»²². Русские смогли захватить Восточную Пруссию и совершить поход на Берлин. Однако после смерти императрицы Елизаветы на престол вступил Петр III, отдавший приказ освободить Восточную Пруссию и готовить войска к действиям против Дании, соперницы его родной Голштинии²³.

Итоги Семилетней войны показали, что Россия являлась не только полноценным членом союза великих европейских держав, но и потенциально главенствующей силой. Это означало, что ее армия была по меньшей мере равной любой европейской, но ее военачальники все еще сталкивались с трудностями в осмыслении и формулировании некой постоянной идеи государства и его интересов, независимых от семейных владений и связей правящей династии.