Текст книги "Город святых и безумцев"

Автор книги: Джефф Вандермеер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

VI

Дворак вывел Дардена через заднюю дверь «Пьяного корабля» в проулок, где брусчатка была скользкой от блевотины, заваленной осколками пивных и винных бутылок, а охранял ее бродяга, бормочущий себе под нос старую песню про равноденствие. Переваливаясь на жирных лапах, крысы неспешно подбирались к полуобглоданным куриным ножкам и размокшим булочкам.

Крысы напомнили Дардену про Религиозный квартал, про Кэдимона и его предостережение: «В ночь Праздника священникам небезопасно ходить по улицам после наступления темноты». В голове у него прояснилось, и он остановился.

– Я передумал. Я и завтра смогу ее увидеть в «Хоэгботтон и Сыновья».

Лицо Дворака потемнело, словно вихрь поднялся со дна океана, и, развернувшись, он подошел к Дардену.

– У тебя нет выбора. – Вежливость снова слетела с него. – Следуй за мной.

– Нет.

– Тогда ты никогда больше ее не увидишь.

– Ты мне угрожаешь?

Карлик вздохнул, и его пальто зазвенело сотнями клинков.

– Ты пойдешь со мной.

– Это ты уже говорил.

– Значит, не пойдешь?

– Нет.

Дворак ударил Дардена в живот. Дардену показалось, что в него попало пушечное ядро и разом выбило из легких воздух.

Небо завертелось у него над головой. Он согнулся пополам. Ботинок Дворака пришелся ему в висок, и голову опалило болью. Дарден тяжело упал в скользкую грязь и битое стекло на брусчатке. Осколки порезали ему ладони, колени, когда он свернулся калачиком и застонал. И все равно он неуверенно попытался подняться на ноги. Под ребрами взорвалась новая боль. Вскрикнув, Дарден упал на бок и остался лежать без движения, неспособный даже дышать, только хватать ртом воздух. Липкие руки набросили ему на шею пеньковую удавку, затянули, рывком оторвали голову от земли.

Ткнув под подбородок Дардену длинный узкий клинок, Дворак потянул за веревку, заставляя свою жертву подняться на колени и посмотреть в его испещренное рытвинами лицо. Невзирая на боль, Дарден охнул, ведь всего мгновение назад это лицо было совершенно другим.

В лице Дворака бушевало море противоречивых эмоций, его губы кривились, отражая страх и зависть, радость, ненависть и печаль, будто, вобрав в себя карту мира, он вобрал в себя весь его опыт и это свело его с ума. В глазах Дворака Дарден увидел истинную отчужденность карлика от мира, а на его лице – блаженную улыбку безвозвратно проклятых, ибо его кожа и мышцы хранили память о чувствах, пусть даже разум за плотью о них позабыл.

– Во имя Господа, Дворак! – выдохнул Дарден.

Рот карлика открылся, щелкнул язык, потом раздался голос, отдаленный и слабый, как воспоминание:

– Вы пойдете со мной, сэр. Поднимайтесь.

Он свирепо дернул за веревку. Издав булькающий звук, Дарден просунул пальцы между веревкой и шеей.

– Поднимайся, я сказал.

Дарден лишь застонал и перекатился на бок.

– Не могу.

Острие ножа укололо его в загривок.

– Мямля! Вставай, или я убью тебя прямо здесь.

Дарден заставил себя встать на ноги, хотя голова у него кружилась, и после такого удара желудок, казалось, уже не оправится. Он избегал встречаться взглядом с Двораком. Заглянуть его глаза означало бы удостовериться, что он имеет дело с чудовищем.

– Я священник.

– Знаю, – отозвался карлик.

– Твоя душа будет гореть в аду, – сказал Дарден.

Раскат хохота.

– Я там родился, сэр. На моем лице играет адское пламя. А теперь будьте любезны пойти вперед. И не бежать. И голоса не подавать. Только попробуйте, и я вас задушу и распорю живот на том самом месте.

– У меня есть деньги, – выдавил Дарден, все еще пытаясь набрать в легкие воздуха. – У меня есть золото.

– И мы его заберем. Идите. Времени не так много.

– Куда мы идем?

– Когда придем, узнаете.

Когда Дарден все еще не двинулся с места, Дворак толкнул его вперед, и ему ничего не оставалось, кроме как идти. Дворак был от него так близко, что ему казалось, он чувствует острие клинка у поясницы.

Зеленый свет луны раскрашивал все вокруг оттенками жаб и мертвой травы. Все, кроме костров. Костры ревели призывную песнь пламени, пока у каждого не собиралась толпа – танцевать, кричать и драться. Дарден быстро понял, что Дворак ведет его таким путем (по одному переулку за другим, через баррикады), лишь бы держаться подальше от людей. Ни дуновения прохлады не было теперь в городе, ведь за каждым углом, за который они сворачивали, их встречало сухое и едкое поскрипывание пламени. Со всех сторон возникали из тумана дома – темные, безмолвные, угрожающе.

Когда они шли по мосту над темной водой, загустевшей от стоков и мусора празднества, им встретился ковылявший мужчина. Левое ухо у него было отрезано. К груди он прижимал кусок чьей-то ноги. Он стонал и, завидев Дардена, но не Дворака, ведь карлика скрывали тени, закричал: «Остановите их! Остановите!», а после пошел своей дорогой во тьму, впрочем, Дарден все равно ничем не мог бы ему помочь. Довольно скоро, взяв кровавый след, из проулка вывалилась улюлюкающая ватага из десятка юнцов с руками по локоть в запекшейся крови, но уже ищущих новую жертву. Дардена они встретили насмешками и свистом, но, увидев, что он пленник, снова сосредоточились на погоне за своей добычей.

Дома превратились в черные с зеленым отблеском тени, улица – в выщербленный с развороченной брусчаткой проулок, по обеим сторонам которого тянулись глухие стены.

Дардена пронзила длинная заноза страха, натягивая и без того напряженные нервы.

– Далеко еще? – спросил он.

– Нет. Уже совсем близко.

Туман сгустился настолько, что Дарден не видел разницы, смотреть на мир открыв глаза или зажмурившись. Впереди и позади себя он слышал шарканье многих ног, и тьма стала клаустрофобичной, душила запахами распада и гнили.

– За нами кто-то идет, – сказал Дарден.

– Вы ошибаетесь.

– Я их слышу!

– Молчите! Осталось недалеко. Доверьтесь мне.

«Доверьтесь мне»? Почувствовал ли Дворак иронию в этом ответе? Как глупо, что они вообще разговаривают, ведь в спину ему упирается нож, а впереди и сзади – сип приглушенного дыханья преследователей. От страха волоски у него на руках стали дыбом, а все чувства обострились, искажая и усиливая малейший звук.

Их путь окончился там, где деревья стояли реже и туман лежал не так плотно. С обеих сторон действительно высились стены, серые стены, которые внезапно обрывались в десяти метрах впереди, сменяясь хаосом теней, шелестевших и подрагивающих, будто опавшие листья на ветру, а ведь ветра не было и в помине.

В висках у Дардена тяжело ухало, дыхание замирало в груди. На другой улице, параллельной этой, но невидимой, обезумевшие часы отбивали время – с первого часа по одиннадцатый, – а гуляки давили на клаксоны, сквернословили или взывали к луне плачущими, далекими, слабеющими голосами.

Дворак толкнул Дардена идти дальше, пока они не вышли к распахнутым воротам с затейливой решеткой, за которыми открылись мрачные склепы безбрежного кладбища. Мавзолеи и усыпальницы, стоящие отдельно и сбившиеся в кучки гробницы. Семьи – все мертвые под плодородным черноземом, стар и млад без разбору кормят червей, питают собою землю.

Кладбище заросло сорной травой, и могильные камни словно плыли в море зелени. За этими немощными заверениями в существовании загробной жизни, высеченными на растрескавшихся камнях, таких таинственных в лунном свете, лежали разбитые остовы поездов, в беспорядке высившиеся на свалке. Покореженные паровозы, товарные вагоны и платформы поблескивали тускло-зеленым, скрепляемые мхами, а затянутые патиной разбитые оконные стекла сияли мучительно ярко, как огромные, светоотражающие глаза. Глаза, в которых еще таился отблеск прошлого, когда в топках и котлах паровозов, точно сера и кровь, курсировали уголь и пар, а купе и проходы звенели шагами тех самых людей, что лежали теперь под землей.

Промышленный квартал. Его завели в старый Промышленный квартал, и теперь он знал, что где-то к югу за ним находится его постоялый двор, к юго-западу – штаб-квартира «Хоэгботтона и Сыновей», а позади – река Моль.

– Я не вижу ее, – сказал Дарден, лишь бы не смотреть вперед, в корчащиеся тени.

Лицо Дворака, когда карлик повернулся, было тошнотворно зеленым, а рот казался жестоким шрамом тьмы.

– А по-твоему, тебе следует ее видеть? Я привел тебя на кладбище, миссионер. Помолись, если хочешь.

При этих словах Дардена охватил такой ужас, что он убежал бы, метнулся бы в туман, не заботясь, найдет ли его карлик, чтобы распороть ему живот. Но тут отчетливее зазвучали шаркающие шаги. Звук становился все громче, надвигался со всех сторон сразу. У него на глазах тени сгустились сперва в силуэты, потом в фигуры, пока Дарден не различил блестящие глаза и блестящие клинки легиона безмолвных, выжидающих грибожителей. А за ними, прыгая и шурша, явились жабы и крысы с сияющими тьмой глазами. Небо заполнили крылья кружащих летучих мышей.

– Уверен, – выдавил Дарден, – уверен, туг какая-то ошибка.

Печальным голосом, со странно скорбным и луноподобным лицом, Дворак ответил:

– Ошибки действительно были совершены, но все тобой. Снимай одежду.

Дарден попятился – прямо в кожистые руки плесневелого народца. Съежившись от их прикосновений, он отпрыгнул вперед.

– У меня есть деньги, – сказал он Двораку. – Я дам тебе денег. У моего отца есть деньги.

Улыбка Дворака стала печально нежнее и нежно печальнее.

– Ты тратишь попусту слова, когда их у тебя осталось так мало. Сними одежду, или они сделают это сами.

Он поманил грибожителей ближе. В их рядах зародилось угрожающее шипенье, когда они подошли ближе, еще ближе, пока уже было некуда деться от пронзительного запаха гнили, от шарканья их шагов.

Дарден снял ботинки, носки, штаны, рубашку и белье, аккуратно складывая каждый предмет, пока в темноте не забелело его тело, и на мгновение ему показалось, что он поменялся местами с Живым святым. Как бы ему хотелось увидеть сейчас волосатого семяизвержителя, который пришел бы ему на помощь, но на это нечего было и надеяться. Невзирая на холод, Дарден не обхватил руками бока, а прикрыл ими пенис. Что значит сейчас целомудрие? И все же он поступил именно так.

Дворак придвинулся ближе, сгорбился, дернул рукой за веревку, а острием ножа подтянул одежду к себе. Обшарив карманы, он забрал оставшиеся в них монеты, а вещи перебросил себе через плечо.

– Пожалуйста, отпусти меня, – взмолился Дарден. И удивился, услышав в собственном голосе лишь тень дрожи, лишь тень страха. Кто бы предположил, что на пороге смерти он будет так спокоен?

– Я не могу тебя отпустить. Ты больше мне не принадлежишь. Ты ведь священник, правда? За кровь священников они хорошо платят.

– За мной придут друзья.

– В этом городе у тебя не друзей.

– Где женщина в окне?

Дворак улыбнулся с таким самодовольством, что у Дардена перевернулся желудок. Вспыхнув из искорки, вверх-вниз по позвоночнику растекся гнев, Дарден скрипнул зубами. Ворота кладбища распахнуты. Когда-то они с Оливкой бегали по кладбищам, провонявшим старым металлом и древними технологиями. Разве не туда хотят загнать его серошапки?

– Именем Господа, что ты с ней сделал?!!

– Не больно-то ты умен, – проскрипел Дворак. – Она все еще в «Хоэгботтон и Сыновья».

– В такой час?

– Да.

– Поч-ч-чему? – Страх за нее пронзил его глубже гнева, заметнее заставил голос дрогнуть.

Маска Дворака пошла трещинами. Хихикая и гогоча, карлик затопал ногами.

– Потому что, сэр, потому что, сэр, я разобрал ее на части. Расчленил ее!

А спереди и сзади, со всех сторон – жуткий, кашляющий, хрюкающий смех грибожителей.

«Расчленил ее».

Смех, издевательский, жестокий смех освободил Дардена из оков инерции. Он похолодел, в голове прояснилось. Казалось, он превратился в лед, гладкий лед, существующий, лишь бы вечно отражать лицо возлюбленной. Он не может умереть, пока не увидит ее тело.

Дарден дернул за веревку и, когда Дворак упал лицом вниз, начал стаскивать с шеи удавку, но передумал. Пнув карлика в голову ногой, Дарден с глубоким удовлетворением услышал вопль боли, но не стал ждать, не стал смотреть, а метнулся к воротам прежде, чем грибожители успели его остановить. Ноги у него были словно отлиты из чугуна, в землю ударяли как поршни старого, жующего уголь паровоза. Он бежал, как никогда в жизни, даже с Тони, не бегал. Он бежал как одержимый, бездумно огибал склепы, перепрыгивал надгробья, а за спиной у него звучали свирепые крики Дворака, шелестели шаги грибожителей. И все же Дарден смеялся на бегу: вопил, лавируя в лабиринте усыпальниц, попал на мгновенье в ловушку среди смыкающихся склепов, но тут же вскочил на гробницу, оттуда перемахнул на крышу часовенки… Внезапно обретя голос, он кричал своим преследователям:

– Поймайте! Поймайте, если сумеете!

Гоготал, хихикал собственным безумным смешком, ибо он был наг, как в тот день, когда появился на свет, а возлюбленная его мертва, и ему нечего больше в этом мире терять. Да, он заблудился, как, возможно, заблуждался всегда, но ощущение свободы кружило голову. Он был пьян своей силой. Он кукарекал преследователям, язвил и дразнил их, пригибаясь, чтобы потом выскочить, показаться в неожиданном месте, упивался крепостью мускулов, выносливостью, которую приобрел в джунглях, где оставил все остальное.

Наконец он добежал до череды старых составов, запутанных и темных, где его встретила вонь сырого, ржавеющего металла. Оглянувшись раз через плечо прежде, чем ринуться в лабиринт, он увидел, что грибожители с Двораком во главе как раз добрались до последних надгробий в пятидесяти футах от него.

…но всего лишь взгляд, а затем он юркнул в боковую дверцу паровоза, оттуда на цыпочках прокрался в прохладную тьму вагона. Настороженная тишина. Как раз то, что ему сейчас нужно. Тишина и незаметность, чтобы выбраться на сравнительно безопасную улицу позади поездов. Его слух обострился, он расслышал, как они идут, как перешептываются между собой, рассеиваясь, чтобы обыскать купе.

Подобно пауку, Дарден двигался, лишь когда двигались они, тенью преследовал их, не показываясь сам, то подходил к ним совсем близко, то ускользал с ловкостью, которой сам в себе не подозревал, и все глубже забирался в стальные джунгли. Рельсы. Вагоны-рестораны. Расколовшиеся от возраста топки, – там он прятался, забираясь в самые потаенные недра паровозов, чтобы вылезти, когда опасность минет.

Решаясь отвести взгляд от своих преследователей, Дарден видел впереди черноту стены и красные отсветы костров за ней. Между ним и стеной – два ряда вагонов. Через зияющую дыру он забрался в очередной вагон-ресторан…

…как раз, когда облеченный в тени Дворак вошел в него с противоположного конца. Дарден взвесил, не выбраться ли ему, пятясь, из вагона, но нет: Дворак его услышит. Поэтому он только пригнулся за перевернутым столом с прибитой к нему подставкой для солонки и перечницы.

Шаги Дворака приблизились, сопровождаемые хриплым дыханием и перезвоном ножей под пальто. Достанет одного крика карлика, и грибожители найдут свою жертву.

Дворак остановился перед перевернутым столом. Дарден даже уловил его запах: затхлость грибожителей, острый привкус ила с Моли.

Прыгнув, Дарден шлепнул левой рукой карлика по лицу, зажимая ему рот, развернул его, когда тот сдавленно хрюкнул, и сцепился с ним за нож. Дворак разжал челюсти, чтобы укусить Дардена, а тот затолкал ему в рот кулак, подавившись собственным криком, когда зубы вонзились в сухожилие. Теперь Дворак не мог издать ни звука и отчаянно пытался выплюнуть кулак. Дарден не давал ему это сделать. Нож водорослью извернулся вдоль бока карлика в ключицу Дардена и скользнул снова вниз. Карлик барахтался, стараясь вырваться из хватки Дардена, повернуться к врагу лицом. Дарден же, напрягая мышцы, коленями зажал ноги Дворака. И сумел удержать его посередине вагона. Если они ударятся о стены, это будет равнозначно крику о помощи. Но клинок слишком близко подбирался к горлу Дардена. Поэтому он размозжил руку карлика о перегородку, и вслед за звуком в голове Дардена эхом пронеслось, что вот теперь грибожители их точно услышат. Но никто не пришел, когда нож выпал из руки Дворака. Карлик попытался выхватить из-под пальто новый, но Дарден успел первым. И пока Дворак доставал другое оружие, клинок Дардена уже глубоко погрузился ему в горло.

Дарден почувствовал, как тело карлика выгнулось, потом обмякло, челюсти на кулаке разжались, и по державшей нож руке потекла густая теплая жидкость.

Подхватив падающее тело, Дарден осторожно опустил его на пол, в окровавленной руке пульсировала боль, но он успел увидеть глаза Дворака, пока карлика покидала жизнь. В зеленоватом свете луны татуировка расплылась, красные кружки городов провалились ранами, дороги и реки заскользили вниз, превращаясь просто в перекрещение линий. Перед куртки залила темная кровь.

В силу привычки Дарден пробормотал вполголоса молитву, ведь какая-то его часть (та самая, которая смеялась, глядя, как последователи святого Солона укладывают в гробики воробьев), твердила, что смерть явление ничем не примечательное, ничем не выдающееся и в конечном итоге не имеющее значения, ведь случается каждый день и повсюду. В отличие от джунглей… Отрубленная рука Нипенты! Тут не было потери памяти, не было забытья. Только тело за спиной, только эхо в ушах, память о голосе матери, когда в ее горле клокотал похоронный марш, траурный покров, сшитый из музыки и слов. Как ему испытывать ненависть? Никак. Он чувствовал только опустошение.

Новообретенным сверхъестественным слухом он различил движение грибожителей неподалеку и, опустив голову Дворака на холодный металл, вышел из купе – тень на фоне более глубоких теней разбитых и гниющих колес.

Теперь Дардену было совсем просто проскальзывать между путями, укрываться в купе, ведь грибожители не способны его заметить. Два ряда вагонов между ним и улицей превратились в один, и вот он уже у самой стены. Через нее он лез мучительно, шероховатый камень царапал и резал ладони и ступни. Взобравшись на гребень, он перекинул ноги и соскользнул на другую сторону.

О, заветный бульвар за стеной! Но теперь Дарден задался вопросом, не вернуться ли на кладбище, чтобы спрятаться там. По всему бульвару были расставлены строительные леса, а с них свисали, покачиваясь, обмякшие и похожие на тряпичных кукол мужчины и женщины. Растерзанные тряпичные куклы: мясо вырвано из задниц и спин, груди и паха, и под зеленью луны красное обращается в черное. Безжизненно смотрят глаза. Резкий ветер несет вонь кишок.

Собаки кусали ступни и ноги трупов, висящих так тесно, что, пробираясь между ними и прислушиваясь к шарканью грибожителей за спиной, Дардену приходилось пригибаться и раздвигать конечности мертвецов. Кровь капала ему на плечи, он дышал с присвистом и держался за бок, точно там что-то ныло, хотя боль ему причинял вид тел. Осознав, что на шее у него собственная петля, он стащил ее через голову так быстро, что она затянулась на лбу, оставив по себе красный след.

Мимо висящих тел и горящих зданий, подожженных моторных повозок, чтобы увидеть… гимнасты на ходулях несут отрубленные головы, которые бросают в поджидающую толпу, а та играет ими в лапту… мужчина с распоротым животом, из которого внутренности извергаются в водосток, а мучители все продолжают колоть его и рубить, а он хватает их за ноги… женщину прижали к кирпичной стене десять человек и держат ее, насилуя и нанося колотые раны… фонтан закупорен раздувшимися телами, вода стала черно-красной от крови… костры, возле которых штабелями сложены для сжигания трупы… обезглавленные мужчина и женщина еще обнимают друг друга по колено в наползающем мутном тумане… нечеловеческие вопли, привкус крови в воздухе, запах гари и паленого мяса… всадницы, на деревянных конях скачут по телам мертвецов, в их глазах все еще не видно зрачков, сплошные белки, так что они, возможно, не ведают про ужасы ночи.

О, если бы он только смог вырвать себе глаза из глазниц! Он не желал видеть, но не видеть не мог, если только хотел остаться в живых. В сравнении с этой резней убийство Дворака становилось истинным милосердием. Желчь поднялась у него к горлу, и, больной от горя и ужаса, он сблевал на колесо брошенного кабриолета. Когда тошнота отпустила, он огляделся по сторонам и нашел знакомую примету, а затем, пересекая переулки и карабкаясь по крышам тесно стоящих одноэтажных домов, выбрался к своему постоялому двору.

Постоялый двор был пустым и безмолвным.

Хромая от засевшего в ступне осколка и боли в коленях, Дарден взобрался на второй этаж в свою комнату. Внутри он даже не попытался смыть кровь и грязь, натянуть одежду, но, шаркая, добрался до своих пожитков и запихал в вещевой мешок свои рисунки, «Преломление света в тюрьме» и свидетельство об окончании духовной академии. Забросив мешок на плечо, он постоял посреди комнаты, держа в правой руке мачете, тяжело дыша и пытаясь вспомнить, кто же он, где же он и что ему делать дальше. Дотащившись до окна, он выглянул в долину. Увиденное вызвало у него смех, который вышел пронзительным и был настолько ему отвратителен, что он тут же закрыл рот.

Долина лежала во тьме, в которой перемигивались мягкие теплые огоньки. Никакие пожары в ней не бушевали. Никто не висел на лесах с высунутым лиловым языком. Никто не купался в крови мертвецов.

При виде спокойно спящей долины Дарден вспомнил, как спрашивал себя, не живет ли его возлюбленная там, среди мирных людей, где не ходят миссионеры. И Живых святых там нет. И никаких Кэдимонов. Никаких Двораков. Он поглядел на дверь. Опасная дверь, обманчивая дверь, ибо за ней лежит мир во всей его грубой жестокости. Дарден постоял еще несколько мгновений, думая о том, как красива была женщина в окне третьего этажа, в каком он был упоении, когда ее увидел. Каким прекрасным казался тогда мир, как это было давно.

С мачете наготове Дарден вышел за дверь в безмолвную ночь.