Текст книги "Город святых и безумцев"

Автор книги: Джефф Вандермеер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Джефф Вандермеер
Город святых и безумцев

Что можно сказать про Амбру, ведь все уже сказано? Самая крохотная ее часть, какой бы избыточной она ни казалась, вносит непростой, даже коварный вклад в жизнь всего города. Сколько бы раз я ни гулял по бульвару Олбамут, я неизменно восхищаюсь несравненным великолепием города: его любовью к ритуалу, его страстью к музыке, его неисчерпаемой способностью к прекрасной жестокости.

Восс Бендер. «Мемуары композитора»,

т. 1, стр. 558. «Министерство Прихотей пресс»

Энн, которая для меня важнее всяких слов

КНИГА АМБРЫ

Настоящий Вандермеер:
Введение

– Разумеется, вы знакомы с Вандермеером. – Толстые красные пальцы Шомберга погладили банкноты, которые он только что пересчитал. Сложив их в коробку, он бросил на меня косой взгляд и лишь потом сделал вид, что прячет ее под стол. – С капитаном Вандермеером? Служил первым помощником на «Шрике», пока шхуна не напоролась на риф. Потом, как вернулся на острова, пошел шкипером на «Лягушку».

– Насколько мне помнится, там была замешана женщина? – Я отпил огненной воды. Она была местного изготовления и подозрительно пикантной.

– Он знал самого Шрика и выполнял за него грязную работу. – Шомберг поморщился с обычным своим отвращением любой низости или нравственной слабины, которые не были его собственными. Лопасти большого вентилятора над головой тряслись, гремели и разгоняли густой, влажный воздух. – Дарден сам во всем виноват. Вот как здесь считают. Сами можете узнать, что случилось. Все есть в последних рассказах, если не побоитесь повнимательнее в них вчитаться.

– Выходит, в конечном итоге X – его муза, ею любовь?

Шомберг пожал плечами. Было ясно, он хочет, чтобы я ушел. Вымарывая себя из его повести, я услышал, как он вздыхает с облегчением. Мне будет не хватать его приземленных объяснений, но от моего присутствия ему становилось не по себе. Я неспешно вернулся домой, где меня снова поглотил Вандермеер…

ДЖОЗЕФ Конрад. «Спасенный», 1900

В те давние дни, на которые все мы оглядываемся с безотчетной тоской, не было капитана более уважаемого, чем Вандермеер. Он плавал на острова Миражей и к Амбрскому полуострову. Его путевых заметок с нетерпением ждали знатоки портов от Джэннкворка до Сан-Франциско, но, когда они были опубликованы, далеко не каждый поверил в истинность его повести. Использованные им приемы зачастую бывали гротескны, вычурны или фантастичны, словно в стиле своего письма он стремился отразить то, что ему довелось увидеть. Разумеется, эта насыщенность повествования оказалась несколько утомительной для читателя, привыкшего к одноплановым сентиментальным фабулам, сходящим за сюжет в большинстве современных произведений, словно бывает только одна истина и только один способ ее передать, словно только один персонаж может притягивать к себе все внимание, словно есть только одна точка зрения, которую следует принять.

Нет причин удивляться, что реакцией нашего автора на собственные приключения стал инстинктивный постмодернизм. Принадлежащий к удивительной породе современных капитанов, которые прокладывают курс по собственным психологическим картам, капитан Вандермеер – мастер руля и паруса и может повести свой корабль, куда пожелает: придется ли для того пробираться меж каменистыми мелями или штурмом брать оживленные воды у побережья Инсмута. Ибо им руководят неуемное любопытство и любовь к экзотическим сокровищам, страсть к сложной архитектуре, привкус странности в кажущейся обыденности, уводящие путника в те уголки вселенной, которые еще не исследовал разум и откуда он возвращается с удивительными редкостями, столь причудливыми, что им еще предстоит обрести свою истинную цену или, честно говоря, своих почитателей.

Пусть нам неизбежно приходят на ум «Ртуть» капитана Смита или «Зофик» Эштона Смита, «Умирающая Земля» Джека Вэнса, «Вирикониум» Майкла Джона Харрисона или «Марсиана» леди Ли Брэккетт или пограничные земли, исследованные прославленной экспедицией Уильяма Хоупа Ходжсона. И в уважительном сравнении можно упомянуть Эдварда Дансени и Говарда Филипса Лавкрафта, больше пользы принесут параллели, находимые в недавних отчетах с самых дальних окраин воображения.

Нам вспоминаются «Пивной свет» капитана Эйлетта и «Край света» навигатора Этчелла, описывающие нравы и обычаи, которые нам одновременно так знакомы и так чужды. Со времен великой экспансии капитаны ДиФилиппо, Константин, Мелвилл, Джентл и Ньюмен снова и снова возвращаются с диковинной валютой новых миров. Другие, с неуемной тягой к экзотической географии, продолжают искать Бесконечный Меридиан. Все оставили нам истории своих странствий.

И все же лишь немногие из этих произведений обладают весомым великолепием «Амбры», напоминающей нам незавершенного «Титуса» Пика ^{1} . Здесь – сложный сюрреализм недавно открытой истории, творящейся буквально по соседству с давно знакомыми нам гаванями. У нее общие отзвуки с монументальной выжженной землей Дэвида Бриттона, открывавшейся нам в темных мемуарах «Лорда Ужаса» и «Аушвица в стране Оз». Еще вспоминаются хитросплетения «Синайского ковра» Уиттермора и земли, исследованные валлийскими капитанами от Коупера Поуи до Риса Хьюза и отважной первопроходицей со странным именем Тэффи Синклэр. Еще один путешественник, Роберт Ирвин, тоже рисовал в «Арабисте» собственные карты и следовал им. Все они, а с ними и Вандермеер, взяли в свои руки избранные ими литературные судьбы, подарив миру самое храброе сообщество навигаторов души, на какое можно только надеяться.

Читая Вандермеера, невольно вспоминаешь славу Ангкора и Анудхапура, вкупе с красочным хаосом Индонезии капитана Конрада, приключения и интриги Византии и Венеции, жестокие «войны пряностей» голландцев. Но иногда кажется, что невзначай, неузнанным и задумчивым, сюда затесался Пруст. Вандермеер описывает мир столь вычурный и богатый, столь полный тайн жизни, что уводит читателя от любой морали и сатиры глубоко в изобилие вселенского чрева. Знаю, кое-кто подозревает, что он чересчур вольно, даже игриво обошелся с фактами, возможно, для того, чтобы подчеркнуть то или другое ироническое совпадение или даже представить какое-то свое личное видение. Изменило ли это как-то его собственный мир? Будет ли Амбра, которую мы посетим в следующий раз, сколько-нибудь схожа с романтическими видениями Вандермеера? И как быть со слухом, будто на этих страницах притаились восхитительные крупицы неведомой ереси?

Полагаю, я не единственный, кто проверил ссылки на гигантского кальмара и открыл в них эмоциональную окраску, более уместную в отношении ребенка к матери, нежели человека к головоногу. Но не наше дело и не наша цель анализировать характер или пристрастия капитана Вандермеера, которые он раскрывает нам на этих страницах. Скорее нам следовало бы восхищаться редкой текстурой письма, располагающей живостью его описаний и каламбурами его уникального ума, с праздничным щегольством плетущего сеть реальностей.

Наслаждайтесь сполна переплетениями открывающихся вам историй и видений. Это редкое лакомство, пробовать которое нужно с упоением и уважением. Это плод трудов незаурядного писателя. Это то, чего вы искали.

Майкл Муркок

Ранчо Квадратура круга

Лост Пайнс, Техас

Октябрь 2000

Дарден влюбленный

I

Дарден влюбленный под окном возлюбленной смотрит на нее снизу вверх, а вокруг него шумит и, в неведении толкая и пихая его, тысячами поношенных тел, тысячами накрашенных лиц, клубится толпа. Не замечая, Дарден смотрит на женщину, а она пишет под диктовку машины, непостижимого серого куба, отрастившего наушники на проводах, которые надеты на ее изящную, удлиненную головку. Дарден сражен наповал и сейчас теряет разум от серафимической голубизны ее глаз, каскада длинных и блестящих локонов у нее на плечах, бледного сосредоточенного лица в окне, наполовину заслоненного отражением в стекле серого неба. Она – на третьем этаже, заключена в кирпич и известь, почти памятник; ее трон – возле окна, прямо над вывеской «Хоэгботтон и Сыновья: Поставщики», крупнейшего импортера и экспортера всей беззаконной Амбры, древнего города, названного в честь самой ценной и тайной секреции кита. «Хоэгботтон и Сыновья»: сотни и тысячи ящиков с предметами роскоши, доставленными из далекой Сурпазии и северных областей Окситании, где все увлажняется, созревает и гниет в мгновение ока. Но она-то (думает Дарден) совсем из иного теста, она – из тех, кто томится дома, но такой в чужих землях не по себе, если только она не путешествует рука об руку с любимым. Есть ли у нее воздыхатель? Муж? Живы ли ее родители? Любит она оперу или непристойные пьесы, которые дают в гавани, где скрипят от напряжения спины грузчиков, которые переносят корзины и бочки «Хоэгботтона и Сыновей» на баржи, бороздящие могучую реку Моль, что вяло несет свой ил к бурному морю? Если она предпочитает театр, то вечер с ней мне хотя бы по карману, думает, глядя на нее, с открытым ртом Дарден. Отросшие волосы падают ему налицо, но он столь поглощен, что этого не замечает. Жар сушит его, ведь до реки далеко, но ему безразлична удавка пота на шее.

Дардену, одетому в черное платье с пыльным белым воротничком и пыльные черные ботинки, Дардену с манерами миссионера не у дел (кем он на деле и является) судьба не предназначала увидеть эту женщину. Дардену вообще не полагалось поднимать глаза. Он и смотрел-то вниз, собирая монеты, которые выпали через дырку в поношенных штанах, порванных сзади, пока он трясся из доков в Амбру, трясся в повозке, которую тащила лошадь, направлявшаяся на завод клея, ее, вероятно, уже повели на бойню в тот самый день – в канун Праздника Пресноводного Кальмара, как потрудился разъяснить ему возница, быть может, надеясь, что Дардену и в дальнейшем понадобятся его услуги. Но Дарден думал только о том, как удержаться на скамье по дороге до постоялого двора, где оставил свой багаж в каморке, а после снова вернулся в квартал лавочников – ради толики местного колорита, ради толики пищи, – и тут они с возницей расстались. Шелудивая кляча оставила на Дардене свой запах, но поездка была неизбежной, ведь у него ни за что не хватило бы денег на механического коня, повозку из дыма и нефти. Ни за что, ведь и так в кармане скоро останутся лишь гроши, и отчаянно нужно искать работу, ради которой он приехал в Амбру, так как его бывший наставник в Морроуском институте религиозности, некий Кэдимон Сигнал, проповедовал в религиозном квартале Амбры, и, учитывая предстоящие торжества, должна же найтись какая-нибудь работа?

Но, подобрав монеты, Дарден распрямился слишком быстро, и его буквально развернула и едва не сбила с ног пробегавшая мимо ватага растрепанных сорванцов, и его взгляд невольно устремился к серому, угрожающему дождем небу, а оттуда скользнул к окну, за которым он сейчас наблюдал с таким напряжением.

У женщины были длинные тонкие пальцы, выстукивавшие на машинке неведомые ритмы: она вполне могла играть «Пятую» Восса Бендера, бросаясь в отчаянные пропасти и воспаряя к величественным высотам, которые Восс Бендер объявил своим царством. Когда в сиянии стекла Дардену на мгновение открылось ее лицо (легкий наклон, чтобы сменить ленту, быть может), он различил, что его черты под стать рукам: сдержанные, искусные и искусственные. Какое разительное отличие от неотесанного, грубого мира, окружавшего сейчас Дардена, и от великих, не отмеченных на картах южных джунглях, откуда он только что бежал! Там со злобным умыслом подстерегали черная пантера и черная мамба. Оттуда, снедаемый лихорадкой, сомнениями и недостатком новообращенных, он вернулся в упорядоченный мир законов и правительства, где – о, услада для глаз! – обитали женщины, подобные той, что сидела над ним в окне. Наблюдая за ней, чувствуя, как медленно закипает в венах кровь, Дарден спрашивал себя, не снится ли она ему. Неужели это представшее перед ним в ореоле света видение вечного спасения – мираж, которому суждено вскоре исчезнуть? Неужели он снова очнется в миазмах лихорадки, ночью посреди джунглей?

Но это был не сон, и внезапно Дарден вышел из забытья, осознав, что она может бросить взгляд за окно и увидеть его или что прохожие могут угадать и раскрыть ей его намерение прежде, чем он сам будет готов. Ведь его окружал реальный мир: от вони гниющих в канавах овощей до обглоданных свиных ног в отбросах, от цоканья лошадиных подков до дребезжащих гудков механических повозок, от шепчущих шорохов грибожителей, потревоженных в своей полуденной дреме, до той барочной мелодии, доносившейся с переливами и тресками, будто ее играет патефон. Со всех сторон его, не оставляя места посторониться, теснили люди: торговцы и жонглеры, продавцы ножей и уличные цирюльники, приезжие и проститутки, сошедшие на берег матросы и даже изредка бледные юные воры, раздвигавшие губы в омертвелых улыбках.

Дарден понимал, что должен действовать, но был слишком робок, чтобы подступиться к ней, распахнуть дверь «Хоэгботтона и Сыновей», взлететь на три пролета лестницы и, грязным с дороги, незваным (и, возможно, нежеланным) ворваться к ней, пыльным и сраженным любовью и со вчерашней щетиной на подбородке. Совершенно очевидно, что он прибыл из-за Великого Края Света, ведь от него еще смердит гниением джунглей и их излишеством. Нет, нет. Нельзя навязывать ей себя.

Но что же делать? Мысли Дардена неслись кувырком, точно вспугнутые клоуны, он был близок к панике, близок к тому, чтобы заламывать руки, чего не одобряла матушка (впрочем, для миссионера это показалось бы довольно обычным), когда его осенила внезапная догадка, и он лишился дара речи от собственной проницательности.

Подарок. Конечно, какой-нибудь пустяк. Оплаченная им мелочь, которая бы доказала его любовь. Дарден огляделся по сторонам, даже обернулся в поисках лавки, хранящей сокровище, которое могло бы тронуть, заинтриговать и в конечном итоге привлечь незнакомку. «Кружева мадам Лоуэри»? «Дамское царство»? «Ювелирная лавка Юлии»? Нет, нет, нет. Ибо, что если она современная женщина, которую нельзя взять на содержание или обрюхатить, но которая, напротив, вращается в кругах художников и писателей, актеров и певцов? Каким тогда оскорблением станет подобный подарок! Каким бесчувственным мужланом она его сочтет… а он… он поистине выкажет себя бесчувственным. Неужели проведенные в джунглях месяцы отобрали у него здравый смысл, сорвали его слой за слоем точно луковичные «рубашки», оставив голым наподобие орангутанга? Нет, так не пойдет. Нельзя покупать одежду, шоколад или даже цветы, потому что эти подарки слишком прямолинейны, бестактны, грубы и лишены фантазии. А кроме того, они…

…и тут его рыщущий взгляд, скользнув по обваливающемуся акведуку, окаменелым хребтом тощей гигантской акулы разделившему надвое улицу, остановился на печатной, со множеством завитушек и жирно выведенными буквами вывеске, которая гласила «Борхесовская книжная лавка». Здесь, на бульваре Олбамут, на самой грязной, самой грандиозной, самой богатой улице всей Амбры, Дарден понял, что нашел безупречный подарок. Нет ничего лучше, нет ничего загадочнее книги, ничто так не сумеет ее увлечь.

Запыленный и одинокий в круговерти столицы – соглядатай под ее юбками – Дарден двинулся на противоположную сторону, огибая уличных менял и сутенеров, картежников и торговцев свечами, под акведук, где храбро шагнул под раззявленные в рыке пасти двух каменных львов на последней арке, и наконец вышел к «Борхесовской книжной лавке». Магазин украшали две восхитительные старинные витрины, по их стеклам изогнулись золоченые надписи:

Подарки на любой случай:

«История реки Моль»

«Игорные обычаи дальних краев»

«Как прожить в Религиозном квартале на 15 селов в день» «Браконьерская ловля кальмара»

«Коррупция в квартале негоциантов» «Архитектура бульвара Олбамут»

А также серия «Хоэгботтоновских путеводителей и карт по Празднику, безопасным местам, рискам и повязкам на глаза».

Серебристая вязь перечисляла десятки и сотни книг, а за стеклом – тихие, неспешные движения упивающихся текстами библиофилов. У Дардена занялся дух, и не просто от того, что здесь найдется подарок для его дражайшей, самой любимой, для женщины в окне, но от того, что он год провел вдали от этого мира, а теперь вернулся и нашел утешение в багаже цивилизации. Его отец, эта истерзанная душа, между запоев и невзирая на эрозию подползающей старости, еще оставался великим читателем, и Дарден без труда вспомнил, как, прочищая воспаленно красный нос (чудовищный нос, непропорциональный всему, что встречалось в их роду), этот человек рыдал над леденящими кровь злоключениями двух бедных инженю по имени Жюльета и Жюстина, бежавших от бедности к проституции, а от нее – в джунгли и вернувшихся назад; как он обливался слезами радости, когда они обрели богатство и отправились на новые чудесные приключения на просторах реки Моль, пока наконец чистая Жюстина не испустила дух, не снеся тягот обрушившихся на нее трагических наслаждений.

И Дарден исполнился гордости при мысли, что женщина в окне прекраснее Жюльеты и Жюстины, прекраснее и, вероятно, более крепкого здоровья. (Хотя он был готов признать, что в изяществе черт, в бледности губ различает врожденную хрупкость.)

С такими мыслями на уме Дарден толкнул стеклянную дверь, и скрипнули лакированные дубовые половицы, раз-два-три звякнул колокольчик. С третьим звяком появился облаченный в темно-зеленое клерк (рукава топорщатся золотыми запонками, туфли бесшумно ступают по толстому ковру) и с поклоном спросил:

– Что вам угодно?

На что Дарден объяснил, что ищет подарок женщине.

– Не той, с которой я знаком, – добавил он, – а той, с которой хотел бы познакомиться.

Клерк, молодой повеса с грязными русыми волосами и лицом столь же утонченным, как бараний пуддиг, лукаво подмигнул.

– Понимаю, сэр, – улыбнулся он, – и у нас есть как раз то, что вам нужно. Прибыло две недели назад из «Министерства прихотей». Окситанский автор, сэр. Прошу, следуйте за мной.

И он провел Дардена мимо монументальных полок с историческими текстами, которые просматривали усохшие зануды в оранжевых панталонах (без сомнения, университетские фигляры, практикующиеся перед каким-нибудь вычурным праздником возрождения Восса Бендера), и объемистых, запыленных полок с побасенками и пасторалями, заброшенными всеми, кроме вдов в черном и мальчика лет двенадцати в очках с толстыми стеклами, затем мимо исчерпывающих кип философских фолиантов, на которых пыль собралась еще плотнее, пока наконец они не достигли закутка, скрытого за вывеской «Похороны» и притаившегося под табличкой «Объекты желания».

Тут клерк снял с полки изящный томик ин-октаво с золотым обрезом и богатым бархатным переплетом.

– Книга называется «Преломление света в тюрьме», и в ней вы найдете сокровищницу мудрости последних труффидианских монахов, заточенных в темных башнях Халифа. Этот трактат тайком вынес из узилища один бесстрашный искатель приключений, который…

– …будем надеяться не был сыном Хоэгботтона, – сказал Дарден. Ведь доподлинно известно, что «Хоэгботтон и Сыновья» поставляют среди прочего всевозможные фальсификации и подделки, а ему неприятно было думать, что он подарит возлюбленной предмет, который она сама, возможно, распаковала и внесла в опись.

– «Хоэгботтон и Сыновья»? Ну что вы, сэр! Это не сын Хоэгботтона. С «Хоэгботтоном и Сыновьями» мы дел не ведем, разве что берем на комиссию их пособия и путеводители, так как их методы… как бы поточнее выразиться?., сомнительны. Нет, ни с Хоэгботтоном, ни с его сыновьями мы дел не ведем. Но о чем я? Ах да, труффидиане. Вот уж кто мастера в искусстве каталогизировать страсти! И притом с самыми серьезными разграничениями. Иными словами, когда я говорю вам, сэр, «страсть», то подразумеваю это понятие в его самом широком смысле, который не позволяет близости такого рода, которая может показаться вульгарной даме, с которой вы желали бы познакомиться. Оно говорит лишь об абстрактном, бестелесном, – как выразился бы кто-то, поостроумнее меня. Оно не оскорбит – о нет! – скорее облечет подносящего подарок ореолом тайны, который окажется неизмеримо притягательным.

Клерк протянул ему на рассмотрение томик, но Дарден лишь коснулся гладкого переплета и отказался, поскольку ему в голову пришла упоительная идея: его страницы он может изучать одновременно с возлюбленной. От этой мысли у него задрожали руки, как не тряслись с тех пор, когда его телом владела лихорадка и он страшился, что вскоре умрет. Он воображал себе свою руку, лежащую поверх ее, когда они переворачивают страницы, их взоры, устремленные на одну и ту же главу, один и тот же абзац, одну и ту же строку, одно и то же слово: тем самым они научатся страсти совместно, но по отдельности.

– Замечательно, замечательно, – сказал Дарден и после мельчайшего промедления, ибо он был скорее на мели, чем при деньгах, добавил: – Но мне понадобятся два экземпляра. – А когда брови клерка поднялись силуэтами двух испуганных чаек, обнаруживших, что бьющаяся в их когтях рыбина на самом деле акула, пробормотал, заикаясь: – И ккк-арт-ту. Карту города. Для Праздника.

– Разумеется, – ответил клерк, точно говоря: «Новообращенные повсюду, да?»

Дарден с кислой миной бросил только:

– Заверните вот эту, другую я возьму вместе с картой незавернутую.

И стоял чопорно, дрожа как струна от напряжения, пока клерк тянул время и отвлекался на пустяки. Он словно бы читал мысли клерка: «Отбившийся от Церкви священник, разуверившийся и не связанный никаким, заключенным с Господом заветом». Да, возможно, клерк был прав, но разве каноническое право не учитывает непредвиденное и равнодушное, сочетание чудовищности и красоты, составляющее самую суть джунглей? Как еще можно вобрать в себя и объяснить ужасающую благословенность людей племени Скорлупы, которые жили в вымытых водопадом пещерах и, будучи изгнаны Дарденом из своих жилищ и отправлены в миссию, жаловались на тишину, на молчание Бога, на то, что Бог отказывается говорить с ними, ибо что такое игра воды на камнях, нежели Глас Божий? Ему пришлось отослать их назад к водопаду, так как он не мог сносить страх на их лицах, растерянность, расцветающую в их глазах будто смертельный и мертвящий цветок.

Поначалу Дарден взял в джунглях любовницу: потную жрицу, чьи поцелуи душили и опутывали его, хотя и возвращали в мир плоти. Что, если это она растлила его миссию? Но нет, он пылко стремился обращать язычников, хотя преуспевал редко. Он не отступал, даже столкнувшись с диким зверем, диким растением или просто дикарем. Быть может, не отступал слишком долго, пред лицом слишком многих препятствий, тому свидетельство его волосы: угольно-черные с проседью или, в определенном свете, белые с черными прядями. Каждая белая прядь – дань лихорадке (столь холодной, что жгла и кожу превращала в лед), каждая черная прядь – свидетельство того, что он выжил.

Наконец клерк завязал ярко-зеленый бант на ярко-красном пакете: безвкусно, но защитит книгу. Дарден уронил на мраморный прилавок требуемую монету, заложил незавернутый томик в карту и, нахмурившись на прощанье клерку, вышел за дверь.

В сером свечении улицы на Дардена обрушились зной и мельтешенье толпы, и ему показалось, он заблудился, перенесся в джунгли, откуда так недавно бежал, потерялся и теперь уже никогда не найдет свою даму. Дыханье со свистом вырывалось у него из груди, он приложил руку к виску, чувствуя одновременно головокружение и слабость.

Собравшись с силами, он ринулся в коловращение потной плоти, потной одежды, потной брусчатки. Он поспешил мимо каменных львов, словно бы повилявших ему задницами, будто и они прекрасно знали, что у него на уме; под арками, мимо авангарда торговцев манго, за которыми последовала армия престарелых вдов с отвислыми животами, в передниках с глубокими карманами, вознамерившихся скупить все до последнего бобовые и фрукты. Дворняжки игриво хватали его за пятки, и, помоги ему Бог, помятый, он был выброшен из толчеи на противоположный тротуар, где тут же поднял взгляд на свою даму. Возможно ли путешествие более опасное, нежели попытка при свете дня пересечь бульвар Олбамут? Разве что переправа через реку Моль в половодье!

Не утратив присутствия духа, Дарден вскочил на ноги, крепко прижимая к себе книги, по одной под каждый локтем, и про себя улыбнулся.

Женщина на третьем этаже не двинулась с места. Это Дарден мог утверждать с уверенностью, так как стоял точно в том же месте, на той же трещине в тротуаре, что в прошлый раз, и картина ничуть не изменилась, даже игра теней на стекле была та же. При виде застывшей позы он едва не разразился водопадом вопросов. Неужели ее не отпускают на ленч? Неужели порок они превратили в добродетель и добродетельно заточили ее, превратив в рабыню жестокого распорядка? Что там говорил клерк? Что методы Хоэгботтона сомнительны? Дардену захотелось ворваться в здание и поговорить с ее нанимателем, спасти ее, но его затруднение было более практического свойства: ему не хотелось раскрывать себя до срока, и потому, чтобы передать подарок, необходим гонец.

Дарден обвел взглядом скопление тел, и перед глазами у него поплыло, мир упростился до моря движущейся одежды: запонки при драных штанах, блузки танцуют с юбками, высокие хлопчатые шапки – с башмаками без шнурков. Как отличить? Как узнать, к кому обратиться?

Тут чьи-то пальцы потянули его за рукав, и голос сказал:

– Хотите ее купить?

«Купить ее?» Опустив взгляд, Дарден увидел перед собой своеобычное создание. Это примечательное существо, надо отметить, состояло, казалось, из комка мышц: страшный приземистый человечек с коротенькими ножками, но, быть может, в силу своего уродства, предмет для легкомысленных насмешек, – короче говоря, карлик. Как можно было его не заметить? Одет он был в куртку и жилетку того оттенка красного, какой бывает у только что забитой свиньи, темные, как запекшаяся кровь, плисовые панталоны и туфли со стальными пряжками. Извечная ухмылка намертво замяла углы его рта, и, присмотревшись внимательнее, Дарден спросил себя, не гримаса ли это. Голова карлика была лысой и гладкой, как арбуз, а самого его с головы до пят покрывали татуировки.

Эти татуировки, сперва показавшиеся Дардену родимым пятном или опухолью, лишили его дара речи, поэтому карлик не единожды, а дважды спросил:

– Вы здоровы, сэр?

Дарден же просто смотрел, выпучив глаза и приоткрыв рот, будто неоперившийся птенец. Ведь от макушки по лицу карлика тянулась точная и подробная карта реки Моль с названиями городов возле протравленного черным по красному кружков. Местами утолщаясь, местами сужаясь, река текла темная, зелено-синяя: от истока над левым веком, огибая полночную черноту глаза, и все вниз и вниз мимо жестких складок возле носа и рта, извиваясь по внушительному подбородку, и наконец, змеясь, исчезала под жилеткой. Карта земель, прилежащих к реке Моль. Северные города, где прошла юность Дардена, Велизарий, Стоктон и Морроу, где еще жил его отец, теснились на лбу карлика, а ниже, на шее (если хотите придираться, над третьим позвонком), раскинулись джунгли его прошлого года: плотная стена зелени, прорисованная с ювелирной точностью, и лишь немногие пятна красного в ней обозначали церковные владения. Дарден мог провести линию, отмечавшую его унылый жизненный путь. Усмехнувшись, он едва удержался, чтобы, протянув руку, не потрогать щеку карлика, так как ему пришло в голову, что это тело не только карта, но и хроника. Разве на нем не показаны место рождения Дардена и его юность на севере, затем медленный путь на юг, через джунгли до Амбры? Разве не смог бы он, увидь татуировку целиком, проследить свои дальнейшие шаги к морю, куда впадает река Моль? Разве не сумел бы он прочесть свое будущее? Он рассмеялся бы, если бы не сознавал неуместность смеха.

– Невероятно, – вырвалось у него.

– Невероятно, – эхом повторил карлик, открывая крупные желтые зубы, торчащие меж черных пустот на месте отсутствующих передних клыков и резцов. – Ее нарисовал мой отец Альберих, когда я перестал расти. Я должен был выступать в его шоу. Он был лоцманом, возил по реке туристов и отмечал по мне курс, который для них проложил. Больно было так, будто мою кожу рвали тысячи дьявольских крюков, но теперь я поистине невероятный. Хотите ее купить? Меня зовут Дворак Нибелунг.

Вместе с этим водопадом сведений карлик предложил грубую морщинистую руку, которая, когда Дарден ее пожал, оказалась очень холодной и шершавой на ощупь.

– Дарден.

– Дарден, – повторил карлик. – Дарден. Спрошу вас еще раз, вы хотите ее купить?

– Кого?

– Женщину в окне.

Дарден нахмурился:

– Нет, разумеется, я не хочу ее покупать.

Дворак вперился в него черными, водянистыми глазками. Пахло от него крепким мускусом речного ила с резкой примесью дурманящего ореха гиттл.

– Надо ли говорить, что она всего лишь мираж в окне? – возразил он. – Для вас она не реальна. Увидев ее, вы влюбились. Но если пожелаете, могу найти вам похожую на нее женщину. За деньги она сделает все, что угодно. Хотите такую?

– Нет, – отрезал Дарден и отвернулся бы, будь в толчее хоть сколько-то места, чтобы так поступить, не показавшись грубым. Рука Дворака снова легла ему на локоть.

– Если не хотите ее купить, то чего же вы от нее хотите? – В голосе карлика звучало полнейшее недоумение.

– Я хотел бы… я хотел бы завоевать ее. Мне нужно подарить ей вот эту книгу. – А затем, лишь бы избавиться от карлика, Дарден сказал: – Не могли бы вы отнести ее и сказать, что она от поклонника, который хотел бы, чтобы она ее прочла?

К удивлению Дардена, Дворак начал пыхтеть и отдуваться. Поначалу тихие, эти звуки становились все громче, пока река Моль не изменила свое теченье по изгибам его лица и что-то прикрепленное к подкладке его куртки не зазвякало сотней смертоносных осколков.

Краска бросилась Дардену в лицо.

– Полагаю, мне придется поискать кого-то другого.

Достав из кармана две натертые до блеска золотые монеты с портретом Трилльяна Великого Банкира, он приготовился резко повернуться на каблуках.

Посерьезнев, Дворак в третий раз потянул его за рукав.

– Нет, нет, сэр. Прошу меня извинить. Простите, если оскорбил или прогневал вас. – Рука с пальцами-обрубками вытащила из-под локтя Дардена книгу в цветной обертке. – Я отнесу ее женщине в окне. Труд невелик, ведь, видите ли, я коммивояжер «Хоэгботтона и Сыновей». – Тут он отвел левую полу куртки, открыв пять рядов столовых ножей: зазубренных и обоюдоострых, из китового уса и стали, с рукоятками из резного дерева и толстой кожи. – Видите? – повторил он. – Я продаю их ножи за комиссионные. Это здание, – он указал на кирпичную стену, – мне знакомо как мои пять пальцев. Пожалуйста?