Текст книги "Город святых и безумцев"
Автор книги: Джефф Вандермеер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)
Хоэгботтон не сдался. Когда мог, покупал предметы, хоть как-то связанные с серошапками, надеясь найти ответы, которые утолили бы его любопытство. Он читал книги. Он говорил с теми, кто, пусть смутно, но помнил, что рассказывали им про Безмолвие старики. А потом, наконец, прорыв: череда зверств в одном особняке за другим, и благодаря им он подошел к разгадке ближе, чем когда-либо раньше.
Закончив читать гроссбух, Хоэгботтон допил последний глоток портвейна, который себе налил, и вышел из комнаты как раз вовремя, чтобы услышать, как колокольчик возвещает о приходе покупателя. Вернув книги на место, он уже собирался запереть дверь в столовую Самуэля Хоэгботтона, как ему пришло в голову, что много надежнее будет отнести клетку туда. Взяв ее (ручка показалась ему горячей на ощупь), он вернулся в комнату, где поставил клетку на дальнем конце стола. Затем запер дверь, убрал ключ в стол и пошел позаботиться о нуждах клиента.
4
Той ночью он занимался любовью с Ребеккой. Черный шрам поблескивал в свете ее глаз, которые на пике блаженства горели так ярко, что спальня, казалось, перенеслась из тьмы в день. Кончая в нее, он почувствовал, что рубец ее шрама словно бы входит в него. Ощутил это экстатической дрожью, пронзившей его мускулы, его кости, его сердце. Она выкрикнула его имя, провела ладонями по его спине, по его лицу, ее глаза сверкали от наслаждения. В такие минуты, когда в него по каплям проникала ее странность, он терзался от внезапных приступов страха, что вот-вот потеряет себя, вот-вот забудет свое имя. Тогда, как вот сейчас, он садился на краю кровати, и все мышцы у него в спине сводило от ужаса.
Она достаточно хорошо его знала, чтобы не спрашивать, в чем дело, но в одурманенном сне, когда свет ее глаз тускнел до удовлетворенного блеска, просто говорила:
– Я тебя люблю.
– Я тоже тебя люблю, – сказал он. – У тебя в глазах светлячки.
Она рассмеялась, но он говорил всерьез: целые города, целые миры пульсировали в этих глазах, намекая на бытие за гранью земного.
Что-то в ее взгляде напомнило ему женщину без рук, и он отвернулся к окну, которое, хоть и было закрыто, пропускало настойчивый стук дождя. Бабушкино наследство все еще лежало в тени на каминной полке.
На следующий день, сидя в комнате Самуэля Хоэгботтона, проверяя накладные на экспортированные на прошлой неделе товары (сафнатские карнавальные маски, редкая никейская мебель угорьного дерева, ожерелья, изготовленные очередным туземным племенем, обнаруженным в сердце великих южных тропических лесов, – все предназначено для отсылки в Морроу), он заметил нечто странное. Резко втянул в себя воздух. Отодвинул стул и встал.
Под прямым углом к прикрывавшему клетку зеленому чехлу вырос хрупкий молочно-белый гриб на длинной ножке, у пластинок под шляпкой был красноватый оттенок. Гриб был идентичен тем, которые появились в особняке Дэффеда. Хоэгботтон поискал глазами какое-нибудь орудие, его взгляд остановился на клетке. Ничего, кроме бутылки портвейна. Позади клетки поселившиеся в трещинах зеркала микофиты как будто потемнели и утолщились. Вопреки разумению он решил вынести клетку из комнаты. Ведь это здесь вырос гриб. Взяв со стола салфетку, он обмотал ею ручку и вынес клетку из столовой в контору.
Хоэгботтон поискал глазами Бристлвинга. Его помощник стоял в дальнем углу, где помогал престарелому джентльмену выбрать стул. Хоэгботтон едва-едва видел затылок Бристлвинга, который кивал в ответ на какие-то слова возможного покупателя, почти скрытого за штабелем школьных парт.
Медленно, точно гриб наблюдал за ним, Хоэгботтон положил руку на верхний ящик письменного стола, потянул на себя и достал серебряный нож для открывания писем. Держа нож перед собой, он приблизился к клетке. В голове у него промелькнули безрукая женщина и ее сын. Он никак не мог унять дрожи в руках. Помедлил в нерешительности. Перед глазами у него возникла картина: вот из одного гриба появляется два, три, четыре. Наклонившись над столом, Хоэгботтон срубил с клетки гриб, который упал на стол, оставив по себе только маленький белый кружок на зеленой ткани, невинный, как птичья погадка.
Вытащив из нагрудного кармана носовой платок, Хоэгботтон раздавил в его складках гриб, тщательно стараясь не коснуться его голыми пальцами. Затем запихал платок в мусорную корзинку у стола. Мгновенное промедление. Снова выудил ком из мусора. Решил, нет, лучше не надо, и опять бросил платок в корзинку. Снова выловил.
Тут до него дошло, что и Бристлвинг, и покупатель теперь стоят всего в нескольких футах и внимательно за ним наблюдают. Хоэгботтон было замер, потом улыбнулся.
– Дорогой мой Бристлвинг, – сказал он. – Чем могу вам помочь?
Бристлвинг поглядел на него с отвращением.
– Мистер Шпорлендер ищет письменный стол для своего сына. У нас есть хороший, крепкий стул, но ничего подходящего по части стола. На складе что-нибудь есть?
Болезненно сознавая, что в руке у него мертвый гриб, Хоэгботтон улыбнулся. Натертая и обожженная ручкой клетки ладонь вспыхнула болью, запульсировала.
– Да, так уж получается, да, мистер Шпорлендер. Если бы вы зашли завтра, полагаю, мы могли бы вам что-нибудь показать… – Или нет? Пусть только он уйдет из магазина. Сейчас же!
Оттеснив Бристлвинга, Хоэгботтон проводил старика мимо тесных штабелей антиквариата к двери и все это время болтал про дождь, про то, как важен письменный стол, про все на свете, а исполненный отвращения взгляд Бристлвинга тем временем жег ему затылок. Никогда раньше Хоэгботтон так не стремился выбраться на омытую дождем улицу. А когда вырвался, на него обрушилась волна света и свежего воздуха. Ударила его с такой силой, что он охнул, чем вызвал проницательно-острый взгляд мистера Шпорлендера.
И пока они стояли на тротуаре и Хоэгботтон почти касался спиной чугунной двери, мистер Шпорлендер поглядел на него, прищурясь.
– А правда ли, мистер Хоэгботтон… Мне стоит вернуться? Вы действительно советуете?
Хоэгботтон вглядывался в свою руку, которая готова была взбунтоваться и как можно дальше швырнуть носовой платок с грибом. На двух стоящих у магазина мужчин уже начали поглядывать с любопытством полуденные прохожие.
– Пожалуй, на самом деле нет. У нас нет стола ни на складе, ни где-либо еще… Я подвержен внезапным приступам клаустрофобии. Накатывает, знаете ли. Я не могу себя контролировать.
Шпорлендер хмыкнул:
– Я видел, как вы убирали это в платок. Я знаю, что это. Сказать? А впрочем, к чему трудиться… Вы все равно скоро умрете.
Он зашагал прочь.
Хоэгботтон же направился быстрым шагом в противоположном направлении, мимо торговцев на тротуаре, скудного потока пешеходов и еще более редких повозок и тележек, которых дождь превращал в размытые пятна и влажные запахи. Только через три или четыре квартала, до нитки промокнув, он успокоился настолько, чтобы бросить носовой платок и его содержимое в мусорный бак. Перед глазами у него уже маячила страшная картина: агенты капана обшаривают его магазин в поисках микофитов.
У водостока блевал мужчина. Женщина орала на своего мужа. Небо было равномерно серым, а дождь – нескончаемым, привычным, как сам воздух. Он даже его больше не чувствовал. Повсюду, в трещинах тротуара, в крохотных пространствах между кирпичами на фасадах магазинов вырастали новые микофиты. Он спросил себя, а так ли важен он сам.
В магазине Бристлвинг ворчливо передвигал ящики. Хоэгботтону он уделил только быстрый взгляд – внимательный и настороженный. Поспешно пройдя мимо него, Хоэгботтон направился в ванную, где докрасна оттер руки, прежде чем выйти и снова осмотреть клетку. Выглядела она точно так же, как когда он ее оставил. Если не считать белого пятна, зеленый чехол был чист. В его отсутствие никакого разрастания грибов не произошло. Это хорошо. Это значит, что он поступил правильно. (Но почему же тогда так трудно дышать? Почему невозможно унять дрожь?)
Не спуская глаз с клетки, он сел за стол. Во рту у него пересохло, десны как будто распухли. Ничто не происходит беспричинно. Гриб появился не случайно. В такое совпадение он не мог поверить. Да и как?
Почти против воли он протянул руку к клетке и отодвинул шторку – зелень уступила место тонко-гравированным стальным прутьям, чьи тени давали скользить вокруг себя свету, открывая слегка покачивающуюся жердочку, а под ней белую кисть. Тонкую и изящную. Запястье – сгусток засохшей крови. На него нахлынуло видение: он – Самуэль Хоэгботтон, смотрящий через обеденный стол на клетку, и эта клетка – последнее, что он видел… Рука (в этом Хоэгботтон не сомневался) принадлежала жене Дэффеда. Что нужно сделать, чтобы она исчезла?
Но тут его разум отметил деталь много более важную и из-за нее даже прикусил нижнюю губу, чтобы удержаться от крика. Дверца клетки была открыта, отодвинута в сторону так же аккуратно, как шторка. Несколько секунд Хоэгботтон сидел без движения, не в силах отвести взгляд. Он слышал, как по всему магазину тикают стрелки мириадов часов. Теперь никакая маска ему не поможет. Отрубленная кисть. Открытая клетка. Лихорадочная яркость прутьев. Рябь на периферии зрения.
Но откуда-то Хоэгботтон нашел в себе мужество. Подавшись вперед, он обеими руками задвинул дверцу на место, наложил засов – почувствовав при этом, как что-то надавило с той стороны, потянулось ему навстречу. Неведомое коснулось его пальцев и обдало их холодком. Охнув, он отпрянул. Дверца дернулась раз-другой, потом затихла. Жердочка принялась яростно раскачиваться взад-вперед, будто ее что-то толкало. Потом и она тоже замерла. Внезапно.
Он не мог дышать. Не мог позвать на помощь. Сердце у него билось так, будто вот-вот разорвется. Он совсем не так себе это представлял.
Что-то невидимое подхватило отрубленную кисть и протиснуло ее между прутьев. Упав на пресс-папье, рука качнулась раз, другой и замерла.
Потребовалось пять или шесть попыток (пальцы у него вдруг стали негнущимися и неловкими, как два бревна), но ему все-таки удалось нашарить шнурок и задернуть шторку.
Потом он долгое время сидел, глядя на зеленый чехол. Ничего не произошло. Ничего дурного. Ощущение, что кто-то давит на прутья, исчезло, как только он задернул шторку. Лежащая у него на пресс-папье рука казалась нереальной. Она походила на алебастр. Она походила на воск. На свечку без фитиля. На обломок статуи.
Возможно, прошел час или минута, прежде чем он нашел бумажный пакет и, подталкивая ножом для бумаги, затолкал руку внутрь и скомкал мешок.
Некоторое время спустя в поле его зрения возник Бристлвинг.
– Бристлвинг, – проговорил Хоэгботтон. – Я рад. Рад, что вы здесь.
– А?..
– Видите эту клетку?
– Да.
– Я хочу, чтобы вы отнесли ее Ангдому.
– Ангдому? – Лицо Бристлвинга просветлело. Он явно счел это шуткой.
– Да. Ангдому. Скажите ему, что это подарок от меня. Что я предлагаю ее в знак возобновленной дружбы. – В душе он смеялся над будущим затруднением Ангдома. В душе он звал на помощь.
Бристлвинг же только фыркнул:
– Это разумно?
Хоэгботтон всматривался в него будто сквозь дымную завесу.
– Нет. Неразумно. Но мне все равно хотелось бы, чтобы вы это сделали.
Бристлвинг еще подождал, словно надеялся услышать что-то еще, но не услышал. Сделав несколько шагов к столу, он взял клетку. Когда он наклонился за ней, Хоэгботтону показалось, что он увидел у своего помощника пятно зелени на шее, под левым ухом. Неужели Бристлвинг уже заражен? Может, он уже опасен?
– И вот еще что. Возьмите себе отпуск до конца недели. Как только доставите клетку Ангдому.
Если его помощник собирается распасться на споры, пусть делает это в другом месте. Хоэгботтон подавил истерический смешок.
А Бристлвинг подозрительно нахмурился:
– А что, если я хочу работать?
– Это отпуск. Отпуск. Я никогда вам его не давал. За эти дни я вам заплачу.
– Ладно, – сказал Бристлвинг. Теперь во взгляде, который он бросил на своего хозяина, мелькнула, по мнению последнего, почти жалость. – Я отнесу клетку Ангдому и возьму недельный отпуск.
– Именно так я и сказал.
– Верно. Тогда пока.
– До свиданья.
Пока Бристлвинг пробирался по узкой, выложенной хламом жизнекрушений тропинке, Хоэгботтон невольно заметил, что его помощник кренится на сторону, точно клетка стала вдруг необъяснимо тяжелой.
Через пять минут после ухода Бристлвинга Хоэгботтон закрыл магазин. Чтобы запереть дверь, понадобилось всего лишь семь попыток.
5
Добредя домой, Хоэгботтон сказал Ребекке, что вернулся так рано потому, что узнал о смерти бабушки. Его дрожь и подрагивание в голосе, то, что ему надо было ее коснуться, она как будто сочла признаками горя. За прошедшим в молчании обедом он держал ее за руку.
– Расскажи мне, – попросила она после обеда, и он перечислил симптомы страха, как если бы они были симптомами утраты.
Куда бы он ни повернулся, перед его глазами вставала женщина из особняка, ее взгляд был то гневным, то печальным. Обрубки обильно кровоточили ей на платье, но она не делала ничего, чтобы остановить кровь.
В кровать они легли рано, и Ребекка обнимала его, пока он не нашел тропинку ко сну. Но и сон свелся к калейдоскопу мучительных картин. Во сне Хоэгботтон шел по квартире Самуэля Хоэгботтона, пока не попал в длинный белый коридор, которого никогда раньше не видел. В его дальнем конце стояли женщина и мальчик из особняка, а их окружали несметные богатства: антиквариат, достойный бога, и старинная мебель подмигивала ему в полированном многообразии. Он шел по ковру из тянущихся к нему маленьких отрубленных рук. Это вызывало тошнотворное отвращение, но он не в силах был остановиться: слишком многое манило его впереди. Даже когда он увидел, как его собственные руки, его собственные ноги криво врастают в стены на его же крови, он не смог задержаться ни на минуту. Пальцы были холодными, мягкими, молящими…
Тем не менее на следующее утро Хоэгботтон проснулся спокойным и полным сил. Клетка исчезла. У него появился еще один шанс. Он не испытывал желания пойти по стопам Самуэля Хоэгботтона. Даже клеймо у него на ладони пульсировало уже не так болезненно. От барабанящего по стеклам дождя он почувствовал себя счастливым по какой-то загадочной детской причине – из-за воспоминаний о том, как тайком выбирался из дома в грозу поиграть под черными тучами, как в редкий поход на рыбалку с отцом сталкивал в воду лодку, а крупные капли сеялись на темную, томную поверхность реки Моль.
За завтраком он даже сказал Ребекке, что, наверное, ошибался и им все же стоит завести детей. Рассмеявшись, Ребекка обняла его и сказала, что с этим разговором лучше подождать, пока он не оправится после смерти бабушки. Когда она не спросила его про приготовления к похоронам, он задумался, а не прознала ли она как-то, что он ей солгал. Перед уходом он крепко обнял ее и поцеловал. Ее губы отдавали жимолостью и розами. Глаза, как всегда, были загадкой, но он был не против.
В магазине, при благословенном отсутствии Бристлвинга, Хоэгботтон обыскал помещение, нет ли где грибков. Надев длинные перчатки и свежую маску, он большую часть времени провел в старой столовой, где ободрал колени, исследуя стол снизу и протирая все поверхности. Заключенные в зеркале микофиты как будто увяли, лишившись недавно обретенной жизненной силы. Тем не менее, вооружившись старой зубной щеткой и ножом, он полчаса радостно их выковыривал.
Потом, стянув перчатки и маску, как обычно, проверил гроссбухи, на сей раз читая записи вслух – ведь тут не было Бристлвинга, который бы на него хмурился. В голове у него, точно птицы в клетке, трепетали обрывки пугающих образов, но он не обращал на них внимания, погрузившись в рутину, дабы не позволять себе никаких сторонних мыслей.
К полудню дождь превратился в легкий град, который разогнал по домам немногих потенциальных клиентов. Те же, кто заглядывал в магазин, походили на ищущих укрытия от непогоды ворон: встряхивали крылья дождевиков и скорее всего не собирались ничего покупать.
К часу дня он заработал всего сто селов, но испытал чувство сродни освобождению. Он уже начинал думать, что избежал страшной опасности, даже поймал себя на том, что размышляет, а не навестили ли серошапки еще одно богатое семейство.
В два часа еще пребывавший в отличном настроении Хоэгботтон пережил потрясение: в магазин вошел мрачнолицый человек из службы безопасности капана. Агент явился в полном защитном снаряжении, с ног до головы завернутый в водонепроницаемую материю и в серой маске, скрывавшей все его лицо, кроме глаз. Что они могли узнать? Для проверки сейчас не время. Может, на него донес искавший письменный стол Шпорлендер? Хоэгботтон поскреб больную ладонь.
– Чем могу вам помочь? – осведомился он.
Агент с мгновение смотрел на него в упор, потом сказал:
– Мне нужна дамская сумочка в подарок матери на день рожденья.
Хоэгботтон расхохотался, и прежде чем продать сумочку, ему пришлось убеждать агента, что смеется он не над ним.
После ухода агента капана с полчаса никто больше в магазин не заходил. К тому времени, когда около трех появился посыльный, Хоэгботтон принудил себя к лихорадочному спокойствию. Изученный и истерзанный мальчишка в грязной одежде слез с велосипеда, постучался в дверь и подождал, пока Хоэгботтон ее откроет, и лишь потом дал конверту, подрагивая, упасть на коврик у входа. Выведя велосипед на тротуар, мальчишка уехал, звоня в звонок.
Негромко напевая себе под нос, Хоэгботтон нагнулся за конвертом. Вскрыл его. Несколько строк паучьими каракулями гласили:
Благодарю Вас, Роберт, за ваш замечательный подарок, но Ваша птица улетела домой. Не смею хранить у себя такое сокровище. Мое почтение вашей жене.
Джон Ангдом.
* * *
Разглядывая записку, Хоэгботтон хмыкнул над ее сарказмом. Перечел снова, нахмурился, поджав губы. «Улетела домой». Перечел в третий раз, и желудок у него словно наполнился камнями. «Мое почтение вашей жене».
Уронив записку, он схватил пальто и, не трудясь запереть за собой дверь, выбежал на улицу – под слепящий дождь. Он бежал по бульвару Олбамут, через Бюрократический квартал, бежал домой. Ему казалось, он не двигается с места. Каждый прохожий стоял у него на пути. Каждая повозка и лошадь заступали дорогу. А дождь лил все сильнее, выстукивал ритмичные послания по плечам Хоэгботтона. Капли походили на барабанящие пальцы. Тусклые силуэты домов за водной пеленой превратились в береговые маяки, по которым он отмечал свой курс. Прохожие оборачивались, пялились на него как на безумца.
К тому времени, когда он вбежал в вестибюль своего дома, в боку у него болело, а сам он взмок от пота. По дороге он несколько раз оскальзывался и падал и в кровь разбил себе руки. Наверх он взбежал, прыгая через три ступеньки. С криком «Ребекка!» пронесся по коридору к квартире.
Дверь в квартиру была приоткрыта. Он попытался перевести дух, подался вперед, медленно толкая дверь вовнутрь. По коридору тянулась белая линия грибков, совсем низеньких и с опушенными красным пластинками. Взявшись за дверь, он коснулся микофитов и, отпрянув, выпрямился.
– Ребекка? – тихонько окликнул он, с надеждой глядя в сторону кухни.
Никого.
Кухонное окно изнутри покрылось пурпурными микофитами. Возле вешалки для пальто лежала трость, подарок его отца. Схватив ее, он вошел в квартиру, пробираясь между белых грибов и прикрывая воротником плаща рот. Справа – дверь в гостиную. Он ничего не слышал, будто голова у него забита тряпками. Медленно-медленно он выглянул из-за косяка.
Гостиная переливалась микофитами, белыми и пурпурными, зелеными и желтыми. Шельфы микофитов выступали из стен. Бутылкообразные грибы цвета бургундского вина покачивались будто воздушные шары, цепляясь за половицы. Ладонь Хоэгботтона мучительно жгло. Это сон. Пусть это будет только сон!
Похожая на сброшенный каким-то тропическим жуком экзоскелет, клетка стояла на кофейном столике: занавеска отодвинута, дверца открыта. Возле клетки лежала еще одна алебастровая рука. Это его не удивило. Даже не дошло до его сознания. Потому что за столиком двери балкона были распахнуты настежь. На балконе, под дождем стояла Ребекка, ее волосы были блестящими и яркими, а глаза – тусклыми. Вокруг нее рассыпаны, будто ей в подношенье, странные наросты, давным-давно заполонившие балкон: на ветру мотались оранжевые плети, неподвижно застыли прозрачные луковицы, мозаичный узор золотисто-зеленой плесени разъел ржавые перила. А за ними – темно-серые тени города, усеянные пятнами света.
Сложив перед грудью, точно в молитве, руки, Ребекка смотрела вниз на… ничто…
– Ребекка! – закричал он. Или подумал, что закричал. Во рту у него пересохло, язык и десны словно бы стянуло. Он пошел к ней через гостиную, а грибы цеплялись за его ботинки, за его брюки, и воздух вокруг полнился спорами. Моргнув, он чихнул и остановился, не переступая порога балкона. Ребекка так и не подняла головы. На ботинки ему брызгал дождь.
– Ребекка, – сказал он, боясь, что она его не услышит, что расстояние между ними стало вдруг бесконечно большим. – Уйди оттуда. Это небезопасно. – Она дрожала. Он видел, как она дрожит.
Повернувшись посмотреть на него, Ребекка улыбнулась:
– Небезопасно? Но ведь ты сам это сделал, правда? Сегодня утром перед уходом открыл для меня балкон. – Она нахмурилась. – Сначала я недоумевала. Ты велел прислать клетку назад, хотя миссис Уиллис говорила, что нам нельзя держать у себя животных.
– Я не открывал балкон. Я не посылал назад клетку. – На его ботинках появился зеленый отблеск. Заболели плечи.
– Что ж, кто-то ее принес сюда. И я ее открыла. Мне было скучно. Должен был прийти торговец цветами и повести меня на рынок, но не пришел.
– Ребекка… это не безопасно. Уйди с балкона. – Слова вышли пустые, неубедительные. Все его существо начала охватывать летаргия.
– Жаль, я не знаю, что это было, – продолжала она. – Ты его видишь? Оно вот тут, прямо передо мной.
Он открыл было рот, чтобы сказать, нет, не видит, но тут осознал, что на самом деле это не так. От увиденного у него занялся дух. От увиденного он едва не подавился воздухом. Кровь потекла у него по подбородку – это он прокусил губу. Все мужество, которое он собирал в себе ради Ребекки, улетучилось.
– Иди сюда, Ребекка, – выдавил он.
– Ладно, – сказала она слабым, надломленным голосом.
Спотыкаясь о микофиты, она вернулась в квартиру. Встретив ее у кофейного столика, он притянул ее к себе и зашептал на ухо:
– Тебе нужно выбираться отсюда, Ребекка. Я хочу, чтобы ты спустилась вниз. Найди миссис Уиллис. Пусть она пошлет за людьми капана. – Ее мокрые волосы касались его лица. Он нежно их погладил.
– Мне страшно, – прошептала она в ответ и обняла его за шею. – Пойдем со мной.
– Пойду, Ребекка. Обязательно пойду. Через минуту. Но сейчас мне нужно, чтобы ты ушла. – Он дрожал от ужаса, что, возможно, никогда больше не произнесет ее имени, и от облегчения, потому что теперь знал, почему ее любит.
Когда она прошла мимо него к двери, когда его руки перестали ощущать вес ее тела, – извращенно – вернулось его собственное бремя.
Оно не двинулось с балкона. Поистине невидимым оно не было, просто умело прятаться, совершенно сливаясь со своим окружением. Прутья клетки. Пространство между ними. Жердочка. Сейчас он едва-едва мог его различить потому, что оно не успевало подделаться под падающий дождь.
Хоэгботтон вышел на балкон. Капли словно погладили ему лицо. Ноги у него онемели, поэтому он опустился в старое гниющее кресло, которое когда-то не потрудился забрать с балкона. И пока оно наблюдало, он сидел и глядел меж прутьев перил на серый город внизу. По его волосам стекали струйки дождя. Он старался не смотреть на свои позеленевшие руки. Он попытался рассмеяться, но вышел только скрежещуще-булькающий звук. Ему пришло в голову, что он, наверное, еще в особняке с женщиной и ее мальчиком, что на самом деле он так и не уходил, так как – будем откровенны – как можно сбежать от такого ужаса? Как можно от подобного спастись?
На мягких лапах оно подошло к нему и запело. А так как уже ничто не имело значения, Хоэгботтон повернулся на него посмотреть. И подавился всхлипом. Такого он не ожидал. Оно было прекрасным. Его единственный, так похожий на Реббекин, глаз сиял неземным светом, по зрачку метались фосфоресцирующие вспышки. Его зеркальная кожа мерцала под дождем. Его рот, полный ножей, улыбался, но это подразумевало совсем не то, что человечья улыбка. Глядя в единственный, прекрасный глаз, Хоэгботтон понял, что теперь подошел насколько возможно близко. Вот оно. Вероятно, есть что-то еще, что-то, лежащее за этой гранью. Быть может, есть знание еще более тайное, но ему оно не будет дано.
Оно протянуло когтистую лапу, и некоторое время спустя Хоэгботтон взял ее в свою.
