Текст книги "Город святых и безумцев"
Автор книги: Джефф Вандермеер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)
– Ц —
ЦАРСКИЙ ГЕНЕАЛОГ. – Должность в Халифской империи, связанная с большой секретностью. Только царский генеалог знает, кто собственно является Халифом, но предать огласке может только самые туманные факты. Хотя эту теорию невозможно доказать, многие историки, включая и вашего покорного слугу, полагают, что в ряде случаев царский генеалог на самом деле и был Халифом. См. также: ХАЛИФ.
– Ш —
ШАПОЧНИКИ. – Отдельные личности, нанимаемые для очистки канализации. Профессия требует хладнокровия и хитроумия в связи с большой вероятностью встретить серошапок. Самая опасная обязанность заключается в прокатывании огромного шара из металла и дерева по главному отрезку амбрской канализации, идущему приблизительно под всем бульваром Олбамут. Цель прокатывания этого изобретенного Порфолом и окрещенного «Монстром» шара – устранить из туннеля все помехи. Иногда прокатывающие шар встречают на своем пути раздавленные, но тем не менее смертоносные останки микофита или серошапки. Предводителей команд шапочников называют «мартиганами». См. также: МАРТИГАН, РЕД; МОНСТР; ОЛБАМУТ, БУЛЬВАР; ПОРФОЛ.
ШАРП, МАКСИМИЛЛИАН. – Вероятно, самый талантливый и тем не менее самый предосудительный писатель, когда-либо рождавшийся на Юге. Изо всех поносных историй, рассказываемых о нем издателями и редакторами, только одна подтверждена документально и относится к его сотрудничеству с «Фрэнкрайт и Льюден». Шарп регулярно публиковал свои произведения в периодических изданиях, брошюрах и отдельными книгами «Фрэнкрайт и Льюден». Один раз он как будто без понимания отнесся к данной ему Эндрю Льюденом (его редактором) за торжественным обедом характеристике (Льюден назвал его «несколько высокомерным») и направил Льюдену следующее послание (если верить очевидцам, по прочтении Льюден раздвинул губы в улыбке, выбросил письмо и немедленно велел уценить все еще не распроданные книги Шарпа):
От: лорда Шарпа I, ревностного хранителя Священных Слов и попечителя Факела Жизни.
К: Эндрю Льюдену, приземленному подлецу, ревностному хранителю низменного села и попечителю писателей, временно попавших в безвыходное положение.
В ответ на: послание под Троицу, отвечая на последнее письмо и презренное замечание Эндрю Льюдена в год 34 правления лорда Шарпа. Впредь и с поспешностью настоящим:
Дорогой Льюден:
(1) Лорд Шарп благодарит вас за ваше высоко оцененное, пусть даже краткое и гнусное письмо на прошлой неделе и молит сказать вам (поскольку сам он занят Исключительно Важным Делом Писания и Редактирования и не имеет времени общаться с редакторами родом из самых отдаленных и убогих уголков сего континента), что удостоил вниманием экземпляр последнего номера вашего журнала с напечатанным в нем возвышенным рассказом «Слава, которая есть я», вы упустили поместить Его имя достаточно крупным шрифтом на обложке – как и не поставили Его имя первым и в ущерб всем прочим (менее значимым) именам на означенной обложке. Более того, его рассказ не был напечатан в журнале заглавным, не сопровождался тщательно продуманной иллюстрацией и, наконец, прилагающаяся к произведению биография не была достаточно пространной, не освещала адекватно карьеру лорда Шарпа и не указывала (как это делается обычно с трудами лорда Шарпа, что, без сомнения, является общеизвестным), что Шарп «главнейший писатель Своего или любого другого поколения».
(2) Это серьезные проступки, мистер Льюден, и лорд Шарп, хотя не слишком ими озабочен в связи с малым тиражом и низкой оплатой в вашем журнале, недоумевает, почему вы так жаждете подвергнуться Его гневу. Без сомнения, соблаговолив предложить вам Возвышенную Перепечатку произведения, опубликованного несколькими годами ранее, он возложил на вас священнейший долг: уместное представление не только Творения Шарпа, но и Его Образа. Если у вас не оказалось в наличии иллюстрации, лорд Шарп был бы рад – через одного из своих многочисленных приближенных – предоставить вам глянцевое Изображение Своего Прославленного Лица в три четверти. Это не только отвечало бы требованиям, но было бы более совершенно благодаря чудесному совершенству Лика Шарпа, нежели любая другая иллюстрация (разве что, разумеется, подобная мифическая иллюстрация вышла бы из-под пера самого лорда).
(3) Во всяком случае, благодаря Исключительной Доброте лорда Шарпа я получил от милорда распоряжение официально Простить вам ваши Прегрешения и дать вам знать, что, если вы когда-либо посетите владения лорда Шарпа, вам будет позволено приложиться к Его руке и даже сохранить смятый листок бумаги от одного из черновиков, не снискавших одобрения милорда.
(4) Наконец, мистер Льюден, простые смертные, возможно, и прикладывают к рукописи марку для обратного письма, но, как подразумевала ваша фраза, лорд Шарп, подобно непрерывной череде Халифов, бессмертен, и притом в самом вечном смысле: посредством славы письменного слова, а следовательно, выше этих мелочей. И потому, переходя к смежной теме, мы просим, чтобы вы немедленно представили вырванный лист (употребляя столь приземленный термин) из рецензии на Величайшую Книгу милорда «Завещание» на Его рассмотрение. (Читать он, разумеется, ее не станет, но один из Его многочисленных приближенных, возможно, зачитает ее вслух, или, что более вероятно, один из Его приближенных, обладающих даром слова, перепишет рецензию так, чтобы она текла подобно жидкому золоту, а не жидкому дерьму и тем самым не опечалила Его благородного слуха, ибо ничто не приносит милорду такого горя, как неверно построенная фраза.)
(5) В завершение просто напоминаю вам, мистер Льюден, что вскоре снова наступит время принести ежегодную дань милорду. В этом году, как вам известно, она состоит из трех дней чтения произведений лорда Шарпа вслух, двух дней изучения их молча и одного дня переписывания вашей собственной рукой, дабы вы, возможно, полнее поняли, какой Гений снизошел в наш мир.
Ваш покорный слуга Джерольд Баттокс
(один из многочисленных приближенных лорда Шарпа).
P.S.: Милорду хотелось бы донести до вас, как высоко он оценил ваши прошлые (пусть отдаленные) добрые слова в различных листках, дошедших (через приближенных) до его сведения. Как мне было велено вам передать, они обладают «шероховатым, совершенно несвойственным каналье красноречием и, без сомнения, вдохновлены моими трудами». Он так ценит эти знаки внимания, что приказал мне сообщить вам, что вы можете пропустить один из трех дней чтения вслух Его произведений.
См. также: «ФРЭНКРАЙТ и ЛЬЮДЕН».
ШПОРЛЕНДЕР, НИКОЛАС. – Автор более ста книг и воспитательных религиозных памфлетов, включая «Сара и Страна вздохов», «Труффидианские обеты для мирянина» и «Список ежедневных жертвоприношений для членов церкви Семилезвиевой Звезды». Многие книги Шпорлендера основаны на идеях «воинственного философа» Ричарда Питерсона. Шпорлендер много работал в соавторстве с художником Луи Верденом, пока бурная ссора не положила конец их дружбе. В своих воспоминаниях он писал о разрыве: «Не стану утверждать, будто мы не знали, когда это началось. Все началось с упрямства Вердена. И его тупой и пресной одержимости страттонизмом. Он просто не мог от него оторваться. Вечно: „Страттон то, Страттон се“. Я его просил: „Пожалуйста, отстань от меня со страттонизмом, я пытаюсь писать“. Со временем, лишь бы поставить заслон страттонизму, я перенял учение Питерсона. Но он все не унимался». Пятикратно удостоенный «Трилльяна», самой престижной литературной премии Южных Городов, Шпорлендер в последние годы переехал с женой и тремя кошками на север, в Морроу. См. также: ВЕРДЕН, ЛУИ; «ГОРЯЩИЕ ЛИСТЬЯ»; КАРОЛИНА ОТ ЦЕРКВИ СЕМИКОНЕЧНОЙ ЗВЕЗДЫ; «НОВОЕ ИСКУССТВО»; ПИТЕРСОН, РИЧАРД; СТРАТТОНИЗМ; «СТРАШНЫЕ СКАЗКИ».
ШРИК, ДУНКАН. – Историк старой школы, уроженец Стоктона, опубликовавший в молодости несколько прославленных книг по истории, с тех пор приниженных и безжалостно оклеветанных критиками, которым следовало бы быть умнее. Его отец, также историк, умер от радости или, точнее, от сердечного приступа, который поразил его, когда он узнал, что удостоился больших почестей при дворе Халифа. Дункану в тот момент было десять лет. С тех пор Дункан никогда не обмирал от счастья или тщеславия, но однажды был предан анафеме Труффидианским Предстоятельством. Также знаменитый специалист по серошапкам, хотя даже самые разумные горожане отмахиваются от его наименее эксцентричных теорий. Однажды ему посчастливилось повстречать любовь всей своей жизни, но не посчастливилось удержать ее или, как минимум, помешать ей присвоить его идеи и их дискредитировать. Тем не менее он продолжает любить ее, отделенный от нее непреодолимой пропастью империй, канюков, дурной науки и самонадеянного автора. См. также: КРЫСЫ.
– Э —
«ЭЛАТОЗА И ПУСТЯК». – Реально существовавшая сама по себе, эта цирковая антреприза человека с кальмаром достигла зенита популярности, будучи отражена в комиксах затворника М. Кодфена. См. также: КОДФЕН, М.; МЭНДОК, ФРЕДЕРИК.
ЭКСПОНАТ 8: ОБЛОЖКА КЛАССИЧЕСКОЙ КНИГИ «ОБМЕН» В СОАВТОРСТВЕ ШПОРЛЕНДЕРА И ВЕРДЕНА; ПЕРВОИЗДАНИЕ ВЫПУЩЕНО БРОШЮРОЙ К ПРАЗДНИКУ ПРЕСНОВОДНОГО КАЛЬМАРА «ХОЭГБОТТОНОМ И СЫНОВЬЯМИ»; ХРАНИТСЯ В КОЛЛЕКЦИИ «ЖЕСТОКИЙ ПИР: СУВЕНИРЫ ПРАЗДНИКА», МОРХАИМСКИЙ МУЗЕЙ.)
– Я -
ЯЗВА. – Термин, обычно употребляемый по всей Халифской империи для обозначения серошапок. Священные символы серошапок люди Халифа называют «гангренницами», а их подземную страну «Гангренландия». См. также: МИКОФИТЫ, ХАЛИФ.
ЯКУДА, ДОЛИНА. – Разоренная войной местность, которая за последние сто лет двадцать раз переходила из рук в руки. См. также: ХЮГГБОУТТЕНЫ.
ЭКСПОНАТ 9: СИЛЬНО ПОВРЕЖДЕННАЯ ФОТОГРАФИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ИСКУССТВА СЕРОШАПОК, НАЙДЕННОГО ШАПОЧНИКАМИ ВОЗЛЕ ТАК НАЗЫВАЕМОГО «АЛТАРЯ СЕРОШАПКИ» В ПЕРИОД ПРАВЛЕНИЯ ТРИЛЛЬЯНА; ЭКСПЕРТЫ ПОЛАГАЮТ, ЧТО НА СНИМКЕ ИЗОБРАЖЕНА ВСТРОЕННАЯ В ДВЕРЬ МИКОФИТОВАЯ «КНИГА» СЕРОШАПОК; ХРАНИТСЯ В ОБШИРНОМ СОБРАНИИ МОРХАИМСКОГО МУЗЕЯ «ПОДЗЕМЕЛЬЯ: ПОТАЕННЫЙ МИР».
Заметка о шрифтах
Каслон Олд Файс, искусно структурированный и обладающий классическими текстурой и ароматом, использован для основного текста «Книги Амбры». Отдавая запахами хорошо выделанной кожи, сандалового дерева и корицы, Каслон суховат, но бархатист, и эта его бархатистость сполна оттеняется достаточной внутренней твердостью, чтобы удовлетворить даже ревнителей таких ужатых шрифтов, как «Лицо никейского монаха» или «Цинсорийский ироник». Каслон Олд Фейс создала Елена Каслон, когда в правление Трилльяна Великого Банкира работала в морроуской типографии «Фрэнкрайт и Льюден». Есть основания полагать, что самой известной книгой, когда-либо напечатанной Каслоном, является слотианский гротескный роман «Гонгрилл пробужденная».
Таймс Нью Роумен, шрифт, импортированный в Южные Города и в настоящее время не зарегистрированный в гильдии шрифтов, использовал в своей рукописи «Освобождение Белакквы» X. Хотя некоторые типографы опасались, что этот неотесанный чужак может задержаться в Амбре, отказ публиковать «Белаккву» более чем сорока виднейших редакторов города обычно считается приговором этому «чумному шрифту», как окрестил его Сирин, а не самому рассказу и не качеству прозы X. «Таймс Нью Роумен» сочетает в себе дух неотесанности жесткого стейка со структурой картофеля, его твердый букет смешивается с влажной текстурой.
Гарамонд и его составляющие, использованные для «Королевского кальмара», несут в себе привкус апельсинной цедры и белого перца, тоста и тертого шоколада с послевкусьем тепличных фиалок и посаженных в богатый минералами чернозем орхидей. Созданный при дворе Халифа шрифт-визирем Куллартом, Гарамонд распространился в Южных Городах почти так же стремительно, как телефон, пистолеты и сыротерки, которые являются самыми заметными показателями культурного империализма Халифа.
Эндейл Моно, который не является болезнью, хотя ее и напоминает, был использован в «Истории семьи Хоэгботтон». Эндейл Моно – букет сухих листьев и прихваченной морозцем земли. В качестве пикантной нотки – понюшка черного перца, лучше всего выраженная в точках, притаившихся внутри букв «О». Разработанный комитетом по печати при Морроуском департаменте по натурализации, шрифт был затем доведен до совершенства Амбрским Департаментом лицензий на газетные публикации, добавившим два варианта: Эндейл Делюкс и Эндейл Тертиари. Эндейл Моно украшает большинство выпускаемых в Амбре бюрократических документов.
Палатино, шрифт, выбранный «Хоэгботтоном и Сыновьями» для таких литературных произведений, как «Подробности о Тиране и другие истории» (включая «Клетку») Сирина, обладает драгоценной способностью сочетать в себе эссенции вяленой вишни, перца и черного шоколада. Угрюмый и меланхоличный, этот шрифт отражает навязчивые идеи своего создателя, труффидианского монаха Майкла Палатино. Палатино двадцать лет провел молчальником в Замилоне, изучая тексты, закопанные в подвалах и подземных туннелях, доступных лишь через шахты вентиляции и лазы. Наконец Палатино вышел на свет, влача за собой просветление, несколько редких религиозных книг и шрифт, который разработал, когда потерялся в пещерах. Первоначально он назвался «Палатино Заблудший», но позднее название было заменено на «Палатино» Гильдией Шрифтов, уже отказавшего от таких поползновений на театральность прошлого, как «Прихоть Вентури», «Слава Босбейна» и «Дар небес Флоундера».
Букмен Олд Стайл, использованный для «Часов после смерти» и других крупных текстов литературно-художественного альманаха «Горящие листья», обладает букетом из фиников, пряных трав, желтой тыквы, слив и черники. Он может быть приятно землистым, одновременно насыщенным и мягким, с ноткой сплетающихся лоз. Созданный неизвестным печатником в период упадка Сафнатской империи, Букмен Олд Стайл вызывает в памяти все изящные ноты и подспудное декадентство того периода и остается напоминанием, мимолетным, но глубоким, о той цивилизации, которая все еще бередит коллективное воображение. (Интересно заметить, что этот шрифт не был на первом месте в списке тех, которые подбирались для основного текста «Горящих листьев». Первые три номера альманаха были напечатаны Порфолом Эрогенным, который разработал эксцентричный изобретатель Порфол. Поначалу редакторы были вне себя от радости, что нашли шрифт столь же декадентский, как и материалы, которые собирались публиковать. В Порфоле Эрогенном буквы складываются из крохотных нагих фигурок. Некоторые буквы, как, например, «Н», «М» и «О», порнографичны, в то время как «т», «п» и «с» просто эротичны – пока не оказываются рядом друг с другом, после чего некоторые слова превращаются в графическое изображение полового акта. В результате издатели вскоре обнаружили, что читатели не обращают внимания на тексты, а лишь рассматривают отдельные буквы или слова, зачастую вооружившись лупой и носовым платком [предположительно для того, чтобы стирать со лба пот]. Тиражи подскочили. Потрясенный реакцией – и понукаемый к действию протестами как собственных авторов, так и Труффидианского Предстоятельства – редакционный совет остановился на Букмен Олд Стайл как на более подходящей замене. Сегодня Порфол Эрогенный используется по большей части в плакатах, рекламирующих кальмар-клубы и дома с сомнительной репутацией. Шрифт обладает букетом меда, пролитого на твердые, свежие персики, огурцов, спелой дыни и ростков аспарагуса с оттенком кремового дуба. Недостатки в нравственной твердости он с лихвой восполняет гибкостью).
Шрифт, который использовал в своей переписке доктор В., известен как «Материнская пишущая машинка», потому что его литеры были установлены на машинке его матери, которую он брал взаймы из-за безжалостного изъятия фондов страшным Амбрским Департаментом Психиатрических Исследований (Доктор В. часто недоумевал, чего именно департаментом является АДПИ; от самой мысли о стоящем за АДПИ еще более грозном учреждением его бросает в дрожь), когда возникла необходимость заменить его собственную «Софию 300», которая наконец скончалась. Доктор В. винит доктора Симпкина, десятью годами его моложе и тремя рангами выше, но, правду сказать, какой механизм, требующий ударов друг о друга металлических деталей, выдержит в городе, настолько заполоненном микофитами, как Амбра? Как бы то ни было «Материнская пишущая машинка» – сварливый и эксцентричный шрифт, с общей аурой лекторской раздражительности, а выносливости у него хватит и на десять таких же. Особенно неприятно горько-соленое послевкусье, напоминающее частые (и дидактические) постскриптумы, которыми матушка доктора В. завершала свои письма к сыну, когда много лет назад он учился в академии города Блайта.
Об авторе
Джефф Вандермеер (1968—?) детство провел в Пенсильвании, на островах Фиджи, во Франции и в Монголии. Его отец Роберт (таксидермист, специализировавшийся на насекомых) и мать Пенелопа (художница со склонностью к кладбищенским перформансам) постоянно путешествовали с самыми разными целями, зачастую гнусными. Окончив в 1986 году Школу писателей в Уланбаторе, где учился у великого литературного мистика Джагдердемидийна Гаррагчаа, Вандермеер сменил несколько профессий: был подстрекателем, пропагандистом маний, варщиком леденцов, преподавателем английского, ассистентом оперной певицы и профессиональной нянькой для собак, – прежде чем успокоиться и опубликовать свое первое произведение «Книга лягушки» (1991). Благодаря ее международному успеху он смог всецело посвятить себя литературным занятиям.
После публикаций в ряде выдающихся периодических изданий, где «призывал к оружию» против самодовольных авторов фантастической литературы (что было воспринято грубо), Вандермеер опубликовал свою вторую книгу «Поэзия моряка с большой дороги» (1992). «Поэзия» хотя и пользовалась популярностью, но вниманием общественности не завладела. В следующие четыре года о передвижениях Вандермеера мало что известно: его временами видели тут и там, но слишком мало и редко, чтобы это пролило свет на общую загадку. Один французский турист утверждал, что в июле 1993 года видел Вандермеера в Самарканде. 10 августа 1994 года в американское посольство в Узбекистане позвонил неизвестный (слышно его было плохо), назвавшийся Вандермеером и попросивший чего-то вроде «срочно прислать писчей бумаги». В октябре 1994 года один проповедник встретил Вандермеера в Тимбукту и попросил его подписать экземпляр «Книги лягушки», но человек, к которому священник обратился, гневно отрицал, что имеет какое-либо отношение к Вандермееру. Дальнейшие свидетельства о появлении Вандермеера в Каире и Сиднее явно ошибочны.
В 1996 году Вандермеер возник в Тэласси, Флорида, он недавно обзавелся семьей и с двумя кандидатскими степенями по микологии и цефалоподии университета штата Флорида. В интервью сотруднику «Модерн фэнтези стадиз» Вандермеер отказался как-либо объяснить свое отсутствие, но намекнул, что следует ожидать новых произведений. И действительно, в том же году вышли новелла «Дарден влюбленный» и сборник рассказов «Книга потерянных мест».
В 1997–1998 годах Вандермеер бросил писать ради карьеры в области прикладной цефалоподии. Его вызвавшие яростную полемику открытия по флоридскому пресноводному кальмару были опубликованы в 1998 году в журнале «Моллюски» и в сочетании со статьей, названной «Эмпирические свидетельства связи между кальмарами и микофитами», прочно завоевали ему место на «восхитительно бредовом стыке» обеих дисциплин, как об этом говорилось в статье, опубликованной в «Сайентифик эмерикн».
Однако, пресытившись наукой и поняв, что его карьере в профессиональном рэкетболе положила конец травма во время подачи, когда он пытался не наступить на жабу, Вандермеер раз и навсегда вернулся к литературе. По словам его жены Энн, с января 1999 года по июль 2001-го Вандермеер писал по восемнадцать – девятнадцать часов в день. Плоды этой интенсивнейшей писательской деятельности теперь, разумеется, широко известны: шесть романов, публикация которых пойдет раз в три месяца в рамках продолжительной маркетинговой кампании рекламного агентства «Дикая сторона» нового в США издательства «Хоэгботтон и Сыновья». Его первая новелла, вышедшая в мае 2002 года, получила признание и разошлась большими тиражами. Кульминацией его поездки в Нью-Йорк для встречи с литературным агентом Говардом Морхаимом стал завтрак в «Винограднике Марты» с Полом Остином, Джоном Ирвингом и приехавшим в США в отпуск Мартином Эмисом. Тур с чтением избранных отрывков по крупным городам также привлек благосклонное внимание средств массовой информации, фотография Вандермеера с женой появилась в «Энтертеймент уикли».
Однако в конце октября 2003 года, накануне выхода в свет настоящего издания, Вандермеер исчез из своего дома. Записки он не оставил. Жене он не доверился. Единственная зацепка: верстка четырех основных новелл, включенных в данный сборник, была найдена у него на рабочем столе порезанной на куски по предложению и основательно перепутанной: отрывки из «Трансформации» слеплены со «Странным случаем», страницы из «Дардена» вставлены в «Раннюю историю». Цель этих наложений остается загадкой, хотя жена полагает, что Вандермеер попытался сообщить нам нечто в такой новой и странной таинственной манере. Как бы то ни было, Вандермеер все еще числится пропавшим. Единственным указанием на его местонахождение служит сопровождающая эту биографическую справку фотография, сделанная владельцем одного книжного магазина в Праге. Хотя владелец утверждает, что на фотографии изображен Вандермеер, изучившие ее специалисты не могут однозначно идентифицировать силуэт как принадлежащий означенному автору. Агентство «Дикая сторона» было бы радо получить любую информацию о местонахождении Вандермеера, хотя никакое денежное вознаграждение не предлагается.
* * *
…Река Моль глубока и широка, фонарь путника в лодке – как пятнышко света в сумраке. Из пяти гребцов был экипаж этого кораблика, перевозившего гостей в легендарный город Амбра. Чем веяло над водой от города? Путнику казалось, он ощущает запах подсыхающей бумаги, невидимых водяных знаков и разводов, всеобъемлющих в своем сокровенном гниении. Это был запах земли, соблазненной быстрой рекой, преображенной в глину, растворенной в ил. От того река казалась путнику хитрым заговорщиком, протянувшим щупальца притоков в леса и болота. От того запах ему казался чем-то физическим, скажем, воротами, изгородью, мостом. Слушая плеск воды о борта лодки, впитывая запах, путник стал думать, что, возможно, когда-нибудь научится понимать воду… А впереди – теснящиеся и неотчетливые затуманенные дома Амбры. Тут и там из сумрака вставал, поблескивая на закате, шпиль или купол. И все же временами казалось, что город вспыхивает и мерцает будто пляшущее пламя искрящей свечи. Во тьме на воде, отделявшей кораблик от берега, что-то закрутилось: перевернутый каноэ, зеленый от водорослей ботинок, обрывок сети, с еще бьющейся, запутавшейся в ней плавниками рыбой… И, всматриваясь в этот оракул, как авгур во внутренности птицы, путник вдруг понял, что прежде, чем достигнет города, много лучше познает воду. Это прозрение позволило ему сохранить спокойствие, когда поверхность воды пошла рябью. Один гребец испуганно вскрикнул. Застонало дерево, послышался треск. От этого звука в сознании путника что-то надломилось, – и он нырнул в воду за мгновение до того, как кораблик разнесло на тысячи щепок. Вода приняла его, образовала вокруг словно бы защитный кокон, так что зазубренные щепы вонзались повсюду вокруг, но его не касались. Его поразило, как давит вода, и от удивления он едва не захлебнулся. Ему удалось пробиться к поверхности, набрать в легкие воздух, потом он ушел вниз, будто кто-то дернул его за ноги. Он тонул. Его глаза оставались широко открытыми, но смотреть тут было не на что. Предметы, которые он так тщательно разложил по карманам плаща, покинули свои тайники и, пока сам он погружался, всплывали теперь на поверхность: банкноты, паспорт, часы, книга «Город святых и безумцев» Джеффа Вандермеера. Все ушло, все поднимается наверх… Промелькнули, наверное, не минуты, секунды, но ему каждый ускользающий из носа пузырек казался частицей времени. Кувыркаясь к погибели, он стал лишь зрителем. И когда его погружение грозило продлиться вечно, стать изящным, если бы он не упорствовал в том, чтобы взмахивать руками, путник увидел над собой свет. В темноте перед ним возникли фосфоресцирующие зеленые, синие, красные и желтые огоньки. «Город!» – вскричал лишенный кислорода мозг. Путник поплыл к нему, к этому шару света в бездне пустоты. Свет стал ярче, огоньки, притягивая к себе, слились в единое пятно. Путник скинул ботинки, сорвал плащ и стал бить ногами в илистой, плотной воде… пока свет не ударил прямо ему в лицо… и в центре этого света оказался глаз. Стерев с лица парящие вокруг головы волосы, путник решил, что, наверное, видит свой собственный, только увеличенный кривым зеркалом воды глаз. Но нет, его глаза намного меньше, и откуда у них взяться такому красному ободку?.. Пока путник недоумевал, зрачок сместился. Он протянул руку к глазу… и внезапно почувствовал резкое движение в воде, а после, как мимо скользнуло огромное тело, проплыло с огромной и неосознанной скоростью, и когда мимо его лица пронеслось гигантское щупальце и поднялось широкое, похожее на маятник, сияющее изнутри тело, он понял, что смотрел в глаз гигантского пресноводного кальмара, потопившего кораблик… Это открытие показалось путнику столь неожиданным, что он рассмеялся, и вверх поплыли драгоценные пузырьки. Лишь мимолетная мышечная память заставила его в последнее мгновение протянуть руку и схватить конец задержавшегося щупальца. Рывок едва не вывернул ему руку, когда его вдруг потащило наверх. Он начал хватать ртом воду, бить свободной правой рукой, и она вдруг коснулась воздуха. Отпустив щупальце, он развернулся, но чудовище уже ушло в глубину, потерялось за илом. Путник метнулся к тьме небосвода, почти серой на фоне еще большей тьмы реки… Он вырвался на поверхность и вдохнул полной грудью воздух, от которого стало больно, но который был целебным, и понял, что наперекор судьбе остался жив… жив и качается на волнах в полумиле от своей цели.
