Текст книги "Последний кайзер. Вильгельм Неистовый"

Автор книги: Джайлз Макдоно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 56 страниц)

VII

В какой-то мере на Вильгельма влияло его окружение адъютанты, среди которых было немало сорвиголов, приверженцев правоэкстремистских взглядов, грезивших о монархической контрреволюции. Большинство из них были членами Германской национально-народной партии, фракция которой занимала самые правые скамьи в зале заседаний рейхстага. Сам Вильгельм открыто в поддержку этой партии не высказывался. Должно быть, действовал «закон Доорна». В принципе экс-кайзер готов был поддержать любого, кто пообещал бы ему возвращение на престол. Наверняка он упоминал и имена конкретных лиц, но Ильземан принял мудрое решение: в свои дневниковые записи такие вещи не заносить. Политические амбиции были у сыновей Вильгельма, равно как и у довольно быстро сменявших друг друга в Доорне гофмаршалов – Доммеса, Шверина, Ребойр-Пашвитца, Шметтова и Гизе. Некоторые лица из окружения Вильгельма позднее примкнули к нацистам Леветцов, барон Александр фон Зенеркланс-Гранси и Леопольд Клейст. Первый из перечисленных сыграл определенную роль в нескольких громких политических убийствах, совершенных в веймарской Германии первых лет ее существования.

Ярой антиреспубликанкой была и новая супруга Вильгельма. Она сделала ставку на нацистов, руководствуясь странной идеей, что именно благодаря им из «императрицы Доорна» она станет подлинной правительницей Германии. Поздней весной 1927 года она совершила визит в Берхтесгаден. «Берлинер цейтунг» изобразила его как часть гогенцоллерновского заговора с целью реставрации монархии. В 1929 году Эрмо приняла приглашение присутствовать на нюрнбергском съезде нацистской партии. Она и не скрывала своего восхищения нацистами. Без особых колебаний она приняла приглашение Геринга отобедать вместе с ним в Берлине.

Флиртовали с нацистами многие представители династии Гогенцоллернов. Интерес к сторонникам Гитлера проявили члены брауншвейгского клана, сын Вильгельма Оскар считал их политическую программу вполне разумной. Некоторые пришли к нацистам через «Стальной шлем» – организацию, объединявшую ветеранов войны и позже влившуюся в «штурмовые отряды» (СА), которые маршировали под эмблемой свастики. Настоящим нацистом из Гогенцоллернов стал единственный из сыновей Вильгельма, не избравший военной карьеры, – Ауви; в 1928 году он вступил в СА, а двумя годами позже – и в саму НСДАП, как сокращенно именовалась нацистская партия. Он поступил так, кстати говоря, вопреки воле отца. Дальнейшая его судьба была довольно извилиста: вначале Ауви попал в немилость у руководства НСДАП, а после окончания войны провел некоторое время в американском лагере для интернированных; умер он в 1949 году абсолютно сломленной личностью.

VIII

Вильгельм между тем стал своего рода археологом-теоретиком. Основы этого увлечения были заложены еще во время раскопок на острове Корфу, которые, как мы помним, в несколько юмористическом ключе были описаны шефом его военно-морского кабинета Мюллером. Впрочем, интерес к этой науке пробудился у Вильгельма еще раньше – во время его пребывания в Боннском университете; уже в 1897 году по его инициативе были начаты работы по реставрации здания римского преторства в Заальбурге – на его фасаде был прикреплен памятный знак в честь отца кайзера. Вильгельм не мог покидать пределы провинции Утрехт, отобранные им по принципу близости взглядов археологи стали наезжать в Доорн. Прежде всего это был сторонник расовой теории (но не в ее расистской ипостаси) Фробениус из университета Франкфурта-на-Майне, Альфред Еремиас из Лейпцига, профессор Фолльграф из Утрехта. То влияние, которое оказал на Вильгельма Лео Фробениус, шпенглерианец, называвший себя исследователем «культурной морфологии» и посвятивший всю свою жизнь изучению процессов подъема и упадка африканских цивилизаций, вполне можно сравнить с влиянием, оказанным на кайзера в начале века теориями Чемберлена. Модные идеи о различиях и борьбе рас Вильгельм применил для своих построений в области археологической науки. Исходным пунктом его концепции была идея о том, что между Западом и Востоком нет ничего общего и что Германия отныне вместе с Россией, Скандинавией, Голландией и Австрией принадлежит к Востоку, которому противостоят страны Средиземноморья вместе с Францией и Британией. «Как только кто-то покусится на интересы другой стороны, результатом станет катастрофа; Запад есть Запад, и Восток есть Восток» – так примерно представлял себе Вильгельм суть мировой политики.

В период с 14 по 17 июня 1927 года Вильгельм организовал у себя на дому настоящий симпозиум, где были прочитаны доклады на такие темы, как «Дионис в Дельфах», «Заратустра», «Илиада» и «Гесиод». Фробениус отправился домой с чеком на 10 тысяч марок в кармане; деньги предназначались на создание музея во Франкфурте-на-Майне, который должен был получить название «Доорнской академии». Проведение трехдневных симпозиумов такого рода стало отныне правилом. В последующие годы почтенные мужи совместно размышляли над важными проблемами: например, о понятии божества у готов и кельтов. В 1930 году Вильгельм выступил с докладом о природе культуры, в котором смешал идеи, заимствованные у Фробениуса, со старыми мотивами: материализм, воплощением которого является большой бизнес англо-американского образца, – это признак вырождения, дегенерации общества, поскольку он означает упадок духовности; факт и опыт вытесняют веру. Неожиданно в памяти (и в докладе) всплыли приятные эпизоды из ужасных в целом воспоминаний о путешествии в Северную Африку: «Мавры, которые встретили меня в Танжере, в своих простых белых бурнусах, держались с большим достоинством, выглядели более пристойно, обнаруживали свою принадлежность к единой древней культуре, в отличие от европейских дипломатов, толпившихся вокруг нас в своих костюмах со звездами и аксельбантами». Докладчик подробно остановился на запахах как характеристике различных культур: француз обычно грязен, но надушен, англичанин – фанатик гигиены и мыла «Перз».

В 1931 году Вильгельм основал «Доорнское исследовательское общество» (ДАГ). Под его эгидой предполагалось проводить ежегодные симпозиумы. Тематика должна была концентрироваться вокруг дидактических аспектов античной культуры – эта проблема особенно заинтересовала экс-кайзера. Готовились исследования по культу Горгоны, истории Вавилона, происхождению Библии, обсуждались темы монад и религиозной символики; в частности, много говорилось о свастике, которая начиная с начала 20-х годов XX века стала своего рода опознавательным знаком правого экстремизма и в этом качестве была использована Адольфом Гитлером.

Со временем круг участников доорнских бдений расширился – присоединились Юлиус Йордан, профессор Фридрих Зарре и профессор Кереньи из Будапешта. Протоколировал заседания отставной генерал-майор граф Детлеф фон Шверин. Активное участие в обсуждениях принимал еще один адъютант экс-кайзера – майор барон Ульрих фон Зелль. По сути, речь шла о возрождении идей Хьюстона Стюарта Чемберлена. Вот типичный отрывок из протокола одного из «симпозиумов»: «Без сомнения, нам нужен здоровый национализм – с тем, чтобы вокруг нас сплотилась вся немецкая раса, и чтобы раз и навсегда был положен конец разрушительной антинациональной деятельности Рима и еврейства. Да поможет нам Бог!»

IX

Еще до войны Вильгельм достаточно нетерпимо относился к евреям (в какой-то степени то же самое можно сказать и о его отношении к франкмасонам). Интересное свидетельство на этот счет оставила нам леди Сьюзан Таунли. Ценность ее воспоминаний в том, что эту даму вряд ли можно назвать юдофилкой и относятся они к тому времени, когда еще никто не мог предположить, что Таунли в будущем будет воспринимать своего старого приятеля как воплощение мирового зла и даже попытается бороться с этим злом с помощью своих кулачков (вспомним эпизод на станции Маарн 11 ноября 1918 года!). Речь шла о мирной беседе между ней и Вильгельмом задолго до начала европейского пожара, беседе, в ходе которой был затронут пресловутый «еврейский вопрос». Вильгельм солидаризировался с точкой зрения историка Трейчке, которая выражалась простой формулой: «Евреи – наше несчастье». Кайзер заявил (в изложении его собеседницы) следующее. «Евреи это проклятие для моей страны… Они держат людей в бедности, чтобы не дать им вырваться из своих лап. В каждой немецкой деревушке сидит этот грязный еврей и как паук залавливает людей в паутину долговой кабалы. Он дает ссуды небогатым крестьянам под залог их земли, и постепенно все оказывается у него в руках. Евреи – это паразиты на теле моего рейха. Еврейский вопрос – это один из самых больших и трудных для меня, и я просто не представляю себе, как с ним справиться!» Леди Сьюзан добавляет, что с годами антисемитизм Вильгельма уменьшился, и это – лишнее основание доверять ее рассказу: если бы она хотела скомпрометировать Вильгельма, она бы не позволила себе такого замечания. К тому же, повторим, все это было до начала войны.

В те редкие моменты, когда влияние на Вильгельма со стороны ярых антисемитов в его окружении – Вальдерзее, Эйленбурга или Берга – ослабевало, он становился приверженцем принципа «кто еврей, определяю я сам». В этом смысле его взгляды мало чем отличались от взглядов массы немцев, как, впрочем, и ненемцев тоже. Еврейские ростовщики, разного рода жуликоватые посредники, занимавшиеся оптовой виноторговлей, были далеко не лучшими представителями рода человеческого. С другой стороны, Вильгельм, пожалуй, даже в большей степени, чем другие представители его сословия, признавал заслуги тех магнатов еврейской национальности, которые во время его правления дали могучий толчок развитию германской торговли и подняли ее на уровень, не уступающий никому в мире. В этом контексте можно считать трагическим обстоятельством тот факт, что его последняя встреча с Баллином происходила в присутствии Берга. После войны ситуация коренным образом изменилась. Большинство его соотечественников были склонны винить Вильгельма во всех своих несчастьях, и он в естественном стремлении снять с себя эти обвинения тоже стал искать козла отпущения. Взор его упал на «международное еврейство» – вечную мишень нападок и обвинений в периоды, когда народные страсти разгорались особенно сильно. Большое влияние на него оказала публикация «Протоколов сионских мудрецов». Первое немецкое издание этого «труда» появилось в Шарлоттенбурге в 1919 году, однако Вильгельм впервые ознакомился с ним только год спустя. Тогда он жил в Амеронгене, и его часто видели за чтением этой явной фальшивки. «Протоколы» произвели сильное впечатление на бывшего кайзера, и он рекомендовал их как обязательное чтение всем встречным и поперечным.

«Протоколы», по всей вероятности, были творением агента царской охранки Сергея Нилуса. Они представляли собой «записи бесед» неких высокопоставленных лиц еврейской национальности, якобы преисполненных решимости разрушить существующий мировой порядок и установить еврейское господство. «Мудрецы» отвергали всякие понятия о морали, считая ее выдумкой «гоев», то есть неевреев. Царство «гоев», как утверждалось в «Протоколах», созрело для уничтожения: «Их молодежь отравлена алкоголем, оглуплена классическим образованием и ранним развратом, чему ее обучают наши особые агенты – учителя, лакеи, гувернантки, наши чиновники, наши женщины в местах, посещаемых гоями».

В позднейших писаниях экс-кайзера можно найти прямые текстуальные заимствования из «Протоколов». Это относится, в частности, к следующему пассажу из их текста: «Свобода, равенство, братство – эти слова как плодовый червь подтачивают благосостояние гоев, неся с собой гибель миру, спокойствию, единству и всем фундаментальным основам их государств». У Вильгельма, видимо, живой отклик вызвал тезис об «аристократии денежного мешка», вытеснившей аристократию в подлинном смысле слова. Он хорошо знал берлинских банкиров и американских скотопромышленников, собиравшихся на своих яхтах на «Кильской неделе». В свое время он и сам привечал их и симпатизировал им. Зато он нашел оправдание своей ненависти к либеральной прессе: все дело в том, что пресса – в руках «мудрецов», которые признают, что «через прессу мы приобрели власть и влияние, сами оставаясь в тени».

В «Протоколах» Вильгельм обнаружил и вполне устраивающее его объяснение причин свергнувшей его революции: «мудрецы», уничтожив аристократию и обманув народ лозунгом «свободы», превратили его в толпу кровожадных тварей: «В те времена, когда люди видели в монархах и их тронах воплощение воли Божьей, они безропотно подчинялись их деспотической власти, однако с того момента, как мы внушили им идею прав человека, они стали воспринимать обладателей тронов как простых смертных. Святой елей Божьего помазанника перестал что-либо значить для них, а когда мы вдобавок украли у них веру в Бога, власть оказалась на улицах в виде общественной собственности, дабы стать нашей легкой добычей».

«Мудрецы» признавали свое сходство с иезуитами и франкмасонами, более того, намекали на свое руководство масонскими ложами. «Для управления своими менее разумными братьями» они считали полезным и антисемитизм. После захвата власти «мудрецы» намеревались, по их собственным словам, ликвидировать национальные государства. Верховным правителем мира, по их мнению, должен был стать «царь Израиля». Путь к достижению этой цели лежит через либеральный конституционализм, который уже пришел на смену единственному прочному оплоту гоев – деспотизму, поскольку «любая конституция, как мы хорошо знаем, – это не что иное, как школа разлада, недоразумений, ссор, разногласий, бесплодных партийных дрязг».

В 1921 году «Протоколы» были разоблачены британской прессой как фальшивка. В номере «Спектейтора» за 27 августа лорд Сайденхэм дал им точную характеристику: пропагандистское прикрытие, придуманное царской полицией для оправдания еврейских погромов. «Таймс» отметила явные заимствования из сочинения Мориса Жоли «Диалоги между Макиавелли и Монтескье». В литературном мире существовала подобная подделка – появившийся в XVIII веке «Оссиан». «Протоколы» стали ее аналогом в мире политики. Их популярность трудно понять, если не принять во внимание своеобразную духовную атмосферу, сложившуюся после Первой мировой войны. Как писал американский историк Уолтер Лакер, «оптимизму европейцев, сложившемуся в течение многих лет мира и процветания, был нанесен грубый и жестокий удар. Для многих мировая война разразилась как гром среди ясного неба; бессмысленная бойня унесла с собой миллионы жизней и принесла чудовищные материальные разрушения… Возникли естественные вопросы о причинах этой катастрофы и последовавших чудовищных потрясениях, на которые многие искали возможно более простые ответы».

Почему многих устроили ответы, содержавшиеся в откровениях «сионских мудрецов»? Дело в том, что после войны немало евреев оказалось у вершин властной пирамиды. В качестве одного из «мудрецов» некоторые прямо называли Вальтера Ратенау, который в свое время был одним из членов «ближнего круга» Вильгельма. Много евреев было среди революционеров, которые низвергли монархические режимы в России и Германии. Для представителей правых кругов «Протоколы» представляли собой нечто вроде алиби, позволяя им снять с себя самих обвинение в том, что они привели страну к поражению. Евреи стали козлами отпущения; по словам того же Лакера, «образ внешнего врага стал хорошим психотропным средством».

Антисемитизм Вильгельма, бесспорно, отличался от антисемитизма Гитлера – главным образом тем, что опирался на христианскую традицию. Вильгельм считал, что «законопослушание и вера» – это основные черты христианства, и неизменно повторял это в ежедневных доорнских проповедях. В одной из таких проповедей, произнесенной в 1926 году на праздник Крещения, экс-кайзер довольно четко сформулировал свое кредо: Германию погубили «еврейские толстосумы», подготовившие «удар в спину». Историк Виллибальд Гутче (он начал свою научную карьеру в бывшей ГДР) приводит следующее высказывание Вильгельма: «В то время как мои генералы, офицеры и вся моя храбрая армия сражались на фронте, чтобы добыть победу, те, кто оставался в тылу, все они, и народ, и бездарные политики, обманутые, совращенные и подстрекаемые евреями и Антантой, обрекли страну на поражение».

Апологет Вильгельма Вирек попытался найти некоторое рациональное объяснение бешеному антисемитизму своего героя и одновременно показать, что этот феномен носил у него в общем-то ограниченный характер. По его словам, объектом ненависти Вильгельма были главным образом журналисты, «которые кокетничали своим радикализмом и стимулировали разного рода подрывную деятельность». Однако, утверждает он, Вильгельм «никогда не позволял своим предрассудкам возвести барьер между собой и теми его подданными-евреями, которые верно служили своей стране, которые ощущали себя в первую очередь немцами, а уже потом – евреями… Он неодобрительно относился к смешанным бракам, но не препятствовал присвоению евреям офицерских званий – а мог бы!». К сожалению, Вирек игнорирует то, в каком направлении шла эволюция взглядов экс-кайзера; иначе ему пришлось бы признать, что предрассудки в конце концов подавили всякие иные, более здравые импульсы.

Какой безумный характер принял антисемитизм Вильгельма в последние годы его жизни, наглядно видно из его переписки с графиней Альвиной фон Гольц. Тогда уже шла новая война – Вторая мировая, Вильгельму были известны те репрессии, которым Гитлер подверг евреев рейха, совсем недолго было до «окончательного решения», согласно которому все еврейское население Европы подлежало полному физическому уничтожению. И что же? Письма экс-кайзера пышут такой ненавистью к несчастным жертвам нацистского террора, что невольно закрадывается мысль, что их автор был явно не в своем уме. Может быть, болезнь, которая свела его в могилу, вначале помутила его рассудок? Читатель волен судить сам: в послании от 28 июля 1940 года он сообщал графине, что главное оружие сатаны – это «интернационализм, творение евреев, которые с помощью масонов совращают забывшие о Боге нации такими словечками, как свобода, равенство и братство». Или вот такой шедевр мысли: «Ныне мы видим перед собой то же лицо Антихриста, каким оно являлось миру со времени Голгофы: евреи, масоны, мировое еврейство и их власть золотого тельца. Двадцать лет со времени позорного Версальского договора Господь дал им, чтобы одуматься. И что же они надумали – по наущению сатаны? Вторую мировую войну – чтобы установить мировую еврейскую империю, империю Антихриста! Но тут Господь вмешался и разрушил этот дьявольский план! Мы должны быть рядом с ним в борьбе за то, чтобы теперь изгнать иудеев из Англии – так же, как их изгнали с континента».

Графиня, к ее чести будь сказано, не согласилась с оценками Вильгельма и откровенно написала ему об этом. Вильгельм решил переубедить приятельницу. В следующем своем письме он добавил кое-что личное к своему «теоретическому» бреду: евреи «были и остаются врагами всех христиан… Евреи приходили и ко мне, я помогал профессорам-евреям. И чем мне ответили? Насмешками, презрением, мировой войной, изменой, Версалем и революцией!.. Именно евреи, эти слуги Антихриста, развязали теперь новую войну». Комментарии здесь, как говорится, излишни.

X

Вильгельму пришлось испытать немало неприятных минут, знакомясь с мемуарными работами своих современников – свидетелей его жизненной драмы. Выход третьего тома «Размышлений и воспоминаний» Отто Бисмарка удалось задержать, но ненадолго. Вильгельм отреагировал на его появление ворчливым комментарием: в книге о многом умалчивается. Пожалуй, самым сильным ударом для него были мемуары Бюлова. Иоахим фон Рейхель, проинтервьюировавший экс-канцлера в Риме, изложил его взгляды в простой формуле: все, что делал он, Бюлов, было правильно, а все, что делал кайзер, – неправильно, – эта точка зрения отразилась в мемуарах. Вильгельм, естественно, был уверен, что все происходило с точностью до наоборот. Не меньший гнев бывшего кайзера вызвали и три тома изданного посмертно дневника Вальдерзее. Уязвленное самолюбие не помешало, впрочем, Вильгельму послать венок на похороны Бюлова, а также семье скончавшегося вскоре Макса Баденского. Книги, подобные сочинению Цедлиц-Трютцшлера, в которых смачно описывались византийские нравы его двора, Вильгельм отметал как «дрянные поделки», тем не менее они его явно задевали. Обитатели Доорна отмечали, что они вызывают у него «приступы бешенства».

Более спокойно Вильгельм воспринял мемуары Бетман-Гольвега (в них яда было поменьше) и бывшего британского министра обороны Холдена (равно как и книги о нем): этот человек был ему всегда симпатичен. Его интересовала тема британской военной пропаганды, и он нашел богатый материал по ней в книге «Секреты Кроу-Хауса» (речь шла о здании на лондонской Керзон-стрит, где английские короли прессы оттачивали свои перья в кампании дискредитации немецкого противника и их правителя). Разумеется, больше всего ему нравились книги, в которых он находил подтверждение своим взглядам. Большое удовлетворение он испытал, в частности, от чтения трудов Кейнса и пацифиста Э.Д. Мореля, который в своей книге «Правда о войне», вышедшей в 1916 году, утверждал, что ее виновниками были русские и лорд Грей.

К очередному дню рождения – Вильгельму исполнялось 69 лет – в Доорне появилось новшество – киноустановка. После ужина гостям был показан фильм «Фридрих Великий». В последней его сцене Наполеон, стоя у могилы Фридриха в Потсдаме, произносит фразу: «Если бы он был жив, нас здесь не было бы». У Вильгельма появление на экране французского императора вызвало приступ ярости: «Эти свиньи, французы, их пора выбросить с Рейна, ну, придет время, я это сделаю!» Он добавил еще несколько нелицеприятных слов по поводу французской оккупации области Рур и жестокого обращения французов с местным населением.

Летом 1928 года у Вильгельма состоялась встреча со старым приятелем – британским бригадным генералом Уотерсом, некогда военным атташе при кайзеровском дворе. Для генерала, который потерял в войне сына, этот визит был своего рода подвигом. Экс-кайзер до этого засыпал Уотерса жалобами на английскую прессу – «океан оскорблений, клеветы и лжи». Во время личной беседы Вильгельм вернулся к своей старой излюбленной теме: «Вся моя жизнь была наполнена надеждой, что я сумею достичь взаимопонимания между нашими странами, которое в конечном счете привело бы к заключению соглашения или союза между Британией и Германией». И что же? Его клеймят как «исконного врага, гунна, Аттилу». А как вела себя сама Англия? «Когда она оказалась на грани поражения в несправедливой войне, которую на протяжении многих лет замышляла против моей страны, она обманным путем вовлекла в нее Америку. Подкупив своими деньгами неустойчивую часть моего народа, она подняла ее на мятеж против своего правителя, который четыре года оберегал немецкую землю от вражеского вторжения».

Вильгельм вспомнил, что Уотерсу нравились немецкие вина, и подарил ему дюжину бутылок из своих запасов. Он поделился с английским гостем еще одной горестью – по поводу готовившегося тогда Фредериком Понсонби издания «Писем императрицы Виктории». Впоследствии Вильгельм утверждал, что не стал читать книгу, дабы сохранить в душе светлый образ своей покойной матери. Тем не менее он со знанием дела назвал «Письма» худшим из всего того, что появилось на книжном рынке со времени его отречения. По мнению экс-кайзера, издатель нарушил его копирайт, удовлетворившись согласием его сестер на эту публикацию. Вдобавок, заявлял он, письма были украдены секретарем короля Эдуарда после смерти матери. «Это было сделано вопреки моему категорическому приказу… Тайное изъятие – это самое настоящее воровство». Вильгельм всеми силами пытался воспрепятствовать публикации и поручил Уотерсу переговорить об этом с Понсонби. В своем письме Уотерсу от 1 октября 1928 года он высказал ту мысль, что сама Викки не одобрила бы предание гласности своей переписки – особенно после падения династии Гогенцоллернов: «Представьте себе, что королева Англии была бы дочерью немецкой императрицы; неужели она допустила бы, чтобы ее частную корреспонденцию с матерью мог бы изучать какой-нибудь немецкий судейский чиновник – да еще сделала бы это без ведома своего сына?!» Для немецкого издания книги (оно в точности повторяло английское, не было никаких купюр) Вильгельм написал краткое предисловие, в котором попытался объяснить, почему его мать порой столь негативно о нем отзывалась, и дал читателю совет – критически подойти к анализу содержащихся там писем.

В ноябре того же года в Доорне объявился еще один британский подданный – бывший секретный агент, а ныне журналист Роберт Брюс Локкарт. Личной встречи с бывшим кайзером он тогда не удостоился. Запрет на общение с репортерами был еще одним «законом Доорна». Локкарту устроили обзорную экскурсию по дому и парку под бдительным присмотром одного из адъютантов и немецкой овчарки Арно, которую тот принял за добермана. В написанной по материалам визита в Доорн статье Локкарта можно было прочесть: «Кайзер опасается журналистов. Он очень рассержен из-за публикации Понсонби и поведения одного из моих коллег, который проник в его парк, перепрыгнув через окружающий его владения забор. Этот поступок всех страшно напугал». Его чичероне поведал, что «кайзер чрезвычайно обижен тем, что никто из английского королевского дома не прислал ему ни слова соболезнования по случаю кончины императрицы». От него Локкарт узнал также, что Вильгельм все еще надеется на реставрацию престола. По требованию хозяина дома текст статьи был отдан ему для проверки и внесения необходимых коррективов. Оказалось, что английский экс-шпион не разбирается не только в породах собак, но и в названиях деревьев: он спутал тополь с буком. В остальном сочинение Локкарта не вызвало у Вильгельма особых возражений, и он, смягчившись, даже послал ему несколько своих фотографий, где был снят вместе с Арно.

Собачья тема занимала видное место в созданном Локкартом шедевре журналистики. Там были подробно описаны не только Арно, но и последняя из такс Вильгельма по кличке Вида. Читатель получил также исчерпывающие сведения о деталях повседневного быта бывшего императора – вплоть до «кларета муссо», который тот разбавлял водой, и его привычки к турецким сигаретам, к которым время от времени добавлялась легкая сигара. Всю эту бесценную информацию Локкарт раздобыл от своего сопровождающего. Статья заканчивалась на вполне позитивной ноте (чем она, видимо, и понравилась Вильгельму): «Рано или поздно история должна будет пересмотреть приговор относительно личности кайзера, вынесенный врагами Германии в период войны».

27 января 1929 года Вильгельм отпраздновал в Доорне свой семидесятилетний юбилей. Во дворе перед замком разбили большой шатер с изображением огромной буквы W, запустили фейерверк. Адъютанты сбились с ног в поисках подходящего пристанища для многочисленных гостей. В доме и окружающих постройках всех разместить было невозможно; бедному Бентинку пришлось снова потесниться в своем амеронгенском особняке. Отель «Сесил» был переполнен, но и этого не хватило: остальным пришлось устраиваться на ночлег в соседних деревеньках – Дрейбергене и Цейсте. В честь юбиляра была выбита специальная медаль, собравшимся был продемонстрирован документальный фильм о кайзере, смонтированный на основе хроникальных кадров о его поездках на фронт. Обо всем этом позаботилось его окружение. Эрмо отсутствовала: у нее была скарлатина. Нельзя сказать, чтобы это обстоятельство многих огорчило.

Ильземан заметил, что в Берлине вся эта церемония выглядела бы, конечно, по-иному, в смысле – более импозантно. В доме нашлось место всего для восьмидесяти трех самых почетных гостей, еще двадцать, «тех, что помоложе», разместили в бывшей оранжерее. Британские воскресные газеты откликнулись на это событие публикацией «интервью» с юбиляром, которое тот охарактеризовал как «собрание лживых выдумок». Вильгельм сфотографировался вместе со своими приближенными. Каждый гость вскоре получил по дарственному полену из свежесрубленных бывшим кайзером деревьев, что, очевидно, потребовало от него немалого напряжения физических сил.

Роберт Брюс Локкарт явно попал в фавор у Вильгельма: ему была обещана личная аудиенция, и 15 декабря 1929 года он вновь появился в Доорне. Это был примечательный день: утром Вильгельм срубил свое двадцатитысячное дерево. Он встретил журналиста на дороге, ведущей к дому. Вот как выглядела встреча в описании Локкарта: «На нем была фетровая шляпа с замшевой лентой и темная, свободно ниспадающая накидка, в руке он держал трость, рядом стояла овчарка Арно. Мы вышли из машины. Меня представили. Его Императорское Высочество немедленно взял меня под руку, сказал „Добро пожаловать в Доорн“ и высказал несколько слов благодарности». Как видим, насчет породы собаки журналист на сей раз не ошибся, что касается «слов благодарности», то, как выяснилось, они были сказаны по поводу некоторых услуг, которые он оказал Вильгельму в связи с публикацией Понсонби.

Они поднялись в расположенный в башне кабинет Вильгельма – «маленькую комнату, набитую всякой всячиной». Присутствовал также австрийский журналист Новак. Локкарт, вспомнив о правилах этикета, отказался от предложенной ему сигареты. Вильгельм рассказал анекдот об англичанке («это было тогда, когда англичанки не умели как следует говорить по-французски»), которая вместо того, чтобы спросить своего гостя «Вы курите?», выдала нечто совсем иное, хотя и созвучное фразе: «Вы кусок дерьма?» Затем он сообщил, что ему очень нравятся пьесы Бернарда Шоу, и рассказал еще один анекдот – о Бернарде Шоу и Айседоре Дункан: известная танцовщица вроде бы предложила драматургу завести общего ребенка, поскольку его голова и ее ноги обеспечат идеальное потомство, но тот отказался, сославшись на возможность того, что дитя унаследует ее мозги и его внешность. Осмотрели картины. Появился слуга, сообщивший, что уже без четверти час. Экс-кайзер сострил: «Так много времени прошло, а я еще не совершил ни одной глупости!» Перед тем как спуститься в столовую, Вильгельм одарил Локкарта своим очередным фото с надписью «Ничто не окончено, пока не окончено должным образом».

В честь английского гостя Вильгельм вставил в петлицу своего костюма бутоньерку с портретом королевы Виктории. На обед собралось обычное общество – дежурные адъютанты (Ильземана не было), граф Гамильтон (шведско-шотландского происхождения) и Финкенштейн, и, разумеется, Эрмо с дочерью. Угощение было очень простое; Вильгельм, выпив бокал шипучего «бургундского», по словам Локкарта, «говорил и говорил, не переставая; разнообразие его интересов просто поразительно». Во время сиесты Вильгельм просмотрел список вопросов, которые Локкарт передал ему в письменном виде. В шесть часов вечера гость-шотландец отбыл в Утрехт.