Текст книги "Последний кайзер. Вильгельм Неистовый"

Автор книги: Джайлз Макдоно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 56 страниц)

XX

Проблема заключалась в том, что Вильгельм и, возможно, Николай были единственными, кто воспринял заключение договора с энтузиазмом. Гольштейн сумел найти копию прошлогоднего проекта и 21 июля послал его Бюлову в Нордернай, сопроводив его рекомендацией остановить кайзера, пока не поздно. Остановить его, как мы видели, не удалось: оба они недооценили серьезность замысла кайзера. Бюлов решил добиться отказа от договора, расширив его территориальные рамки. На эту идею его навел все тот же Гольштейн, усмотревший порок договора в том, что в случае начала войны между Германией и Великобританией Россия не будет обязана ударить по Индии; кроме того, после поражения в войне с Японией Россия вообще слишком слаба, чтобы представлять какую-либо пользу для Германии. 4 августа Бюлов пригрозил отставкой в случае, если договор сохранится в своем прежнем виде. Вильгельм выразил согласие распространить сферу его действия на весь земной шар. Его послание канцлеру примечательно во многих отношениях: там он пишет, как много он делал в прошлом, чтобы удовлетворить его пожелания, а потом буквально умоляет его остаться:

«Не забудьте, что в Танжере Вы сделали меня ставкой в Вашей марокканской политике – причем против моей воли… Я сошел на берег, поскольку этого требовали интересы родины, влез на какого-то незнакомого коня, хотя из-за своей парализованной руки я вообще плохой наездник, и это едва не стоило мне жизни, которую Вы сделали своей ставкой. Я проехал через толпу испанских анархистов, потому что Вы так хотели, и потому что это дало бы выигрыш Вашей политике…

И вот теперь Вы так поступаете по отношению ко мне! Такой удар со стороны лучшего и самого близкого друга, которого я когда-Либо имел! Я буквально разбит, и у меня все основания опасаться серьезного нервного приступа. Неужели Вы готовы ответить перед Господом за то, что оставляете на произвол судьбы Вашего кайзера и господина, которому Вы давали клятву верности, от которого Вы получили столько любви и столько наград? Я не смогу этого пережить… Наутро после получения мною Вашего прошения об отставке Вы уже не застанете Вашего кайзера в живых… Подумайте о моей бедной жене и детях…»

До поры до времени Бьеркский договор оставался в силе, но это был единственный успех кайзера. Во всех других областях, и кайзер осознавал это, политика его кабинета терпела провалы. Марокканский кризис не расколол Антанту, как это пророчил Бюлов; его конечный результат обнаружил дипломатическую изоляцию Германии. Гольштейн считал, что он сможет прорвать кольцо окружения, смыкавшееся вокруг Германии, но это оказалось легче сказать, чем сделать. Напротив, его действия толкали Британию в объятия врагов Германии. По словам баронессы фон Шпитцемберг, налицо «было самое тяжелое поражение германской политики со времени возникновения союза двух» – России и Франции. Германии нужны были сильные друзья, а она получила сильных противников. Начальник Генерального штаба Шлиффен сравнивал ситуацию, в которую попала Германия, с той, в которой находилась Пруссия накануне Семилетней войны, когда ее окружали страны, имевшие своей целью ее расчленение и раздел образовавшихся кусков между собой в качестве добычи.

Британский консул в Мюнхене Тауэр, имевший в августе беседу с Вильгельмом, следующим образом излагает ее содержание: «Кайзер говорил все время о союзах и политических комбинациях, попутно затронув свою любимую тему – о том, что он может создать комбинацию из Германии, Франции и России при исключении из нее Великобритании». Нервный, порывистый интеллект Вильгельма обратился к новой идее, снова речь шла о том, чтобы умаслить Францию. Не отдать ли Эльзас-Лотарингию с ее враждебно настроенным населением, а взамен аннексировать Бельгию? Бельгийцы всегда считали Францию своим главным врагом, но, если следовать плану, все переменится. Такого рода идеи были прямой провокацией по отношению к Англии, и Бюлову пришлось затратить немало сил, чтобы отговорить Вильгельма от этой провокации. В Англии были обеспокоены строительством германского военно-морского флота, предполагая, что Германия использует его для захвата британских колоний.

Русская революция, естественно, подогрела аппетиты тех поджигателей войны, которые считали, что надо либо добить медведя, пока он слаб, либо нанести удар по Франции, пока ее союзник не может оказать ей эффективную помощь. За такой план выступил Шлиффен и сначала получил поддержку Бюлова. Еще в 1887 году Шлиффен сочинил меморандум, где писал, в частности, что Германия должна нанести такой удар по России, чтобы она не смогла еще четверть века встать на ноги. Этот меморандум стал поводом для знаменитого афоризма Бисмарка: есть вещи, которые лучше не доверять бумаге. В 1905 году Вильгельм тем более не хотел ввязываться в военную авантюру. По мнению современников, которое разделял среди прочих новый министр иностранных дел Чиршки, кайзер любил «громкие слова и воинственные жесты, но боялся последствий, которые могла бы вызвать агрессия, развязанная германской стороной; это обстоятельство осложняло работу его внешнеполитических советников и приносило разочарования их военным коллегам».

В начале августа Вильгельм все еще был во власти розовых надежд, исполнение которых он связывал с Бьеркским договором. Так что момент для того, чтобы вдруг начать уговаривать его пойти на Россию войной, был выбран советниками неудачно. 22-го числа кайзер отправил Никки письмо из Вильгельмсхоэ с поздравлениями по поводу решения царя созвать Думу. Между тем «архиинтриган и смутьян» Эдуард пригласил в Англию кронпринца. Британский флот в это время проводил маневры на Балтике, и Вильгельм публично выразил пожелание, чтобы каждый немец увидел это зрелище и понял, как нужен Германии собственный флот. Двумя днями позже из Кронберга (он участвовал там в раскопках римских древностей на горе Заальбург) Вильгельм отправил новое послание Николаю. «Сегодня четыре недели с момента события в Бьерке!» – это восклицание говорит само за себя. Не меньшее удовольствие доставил ему тот факт, что король Эдуард просил показать ему текст договора, но получил отказ.

Эйфория не оставила Вильгельма и в охотничьем угодье Роминтен – совсем рядом с германо-российской границей. В послании царю от 26 сентября он продолжил свои размышления относительно возможных участников будущего «общего рынка». «Единственный способ помешать тому, чтобы весь мир стал частной собственностью Джона Буля, – писал он, – это „континентальная комбинация“ с Америкой на фланге». В следующем его письме царю, отправленном тремя днями позже, чувствуется раздражение из-за колебаний партнера: понятно, что Франция проявляет неудовольствие сближением России с Германией, но ведь «твоя союзница бросила тебя на произвол судьбы во время войны, а Германия тебе помогала всеми способами, совместимыми с законами нейтралитета». К концу года он сделал последнюю попытку спасти «дух Бьерке»: послал в Санкт-Петербург Якоби в качестве своего личного эмиссара.

«Дядя Берти» продолжал вызывать гнев кайзера. Из планировавшегося визита кронпринца в Балморал ничего не вышло. Вилли Маленькому в качестве утешения была прислана резная тросточка. Вильгельма это не удивило: они ведут себя одинаково «как с отцом, так и с сыном». Баллин сообщил о своей беседе с «печально известным» Вернером Бейтом, выходцем из германо-еврейской диаспоры, одним из воротил Сити. В результате вскоре состоялась встреча между Бейтом и Бюловом. Бейт выразил свое ощущение, что Германия буквально рвется на войну с Антантой. «Чушь!» – отозвался по этому поводу Вильгельм. Бейт заявил, что, насколько он может судить, Британия в случае войны придет на помощь Франции. Сити не хочет войны «там ценят дружеские отношения с нами, и им наплевать на глупости джингоистской прессы». Исключение составляли газетные магнаты Моберли Хилл и Хармсуорт, которого «Его Величество недавно сделал лордом». Звания «сеятеля смуты» удостоился сэр Джон Фишер; кроме того, как заметил Вильгельм, «жутко антигермански настроен весь (британский) двор».

Вильгельм утверждал – и, по-видимому, справедливо, что его проекты саботировала консервативная оппозиция. Его советники говорили ему то одно, то другое. Бюлов и министерство иностранных дел своими придирками наверняка погубили бы Бьеркский договор, если бы за них это не сделал Витте в России – еще более эффективно. Вильгельм хотел было выразить свою солидарность с «Флотским союзом», однако Мюллер отговорил его от этого шага. Кайзера первоначально очень обрадовала триумфальная победа британской либеральной партии на парламентских выборах 1906 года: он считал, что она выступает за мир. По мнению биографа кайзера, современного немецкого историка Вальтера Герлица, тот «придавал огромное значение сохранению мира с Англией, гораздо большее, чем это можно было бы сказать на основании его спорадических выпадов по адресу самого островного королевства, его монарха и его государственных деятелей».

Об Англии Вильгельм не забывал и совсем по другому поводу – он был в гостях у Плессов. Все отметили, что кайзер, обращаясь к хозяйке дома, называл ее не иначе, как Дейзи и «мое дорогое дитя» (естественно, по-английски). Она хотела дать ему почитать кое-какие вырезки из британских газет, но Чиршки отсоветовал: «Ради Бога, не показывайте их кайзеру, а то бог знает что может случиться!» Английская пассия Вильгельма явно наслаждалась той властью, которую она приобрела над Вильгельмом: он, как и его отец, не мог устоять перед женскими чарами. Даме перепадали разного рода милости: в марте кайзер пообещал ей лично позаботиться о прочистке канализации в местном Вальденбурге, к Рождеству ее тесть получил титул герцога.

10 февраля 1906 года в Англии был спущен на воду первый дредноут. Для Вильгельма это был очередной удар: стало ясно, что англичане принимают немецкий вызов и не намерены уступать свое первенство в сфере морских вооружений. С другой стороны, парадоксальным образом англичане увеличили шансы немецкой стороны догнать себя; новый тип линкора автоматически обесценил все, что имелось до сих пор на вооружении флотов обеих сторон, – гонка начиналась практически с нуля.

Вильгельма донимали и внутренние проблемы – стачки и консервативная оппозиция. В результате пришлось замедлить темпы строительства флота. 4 апреля в ответ на это Тирпиц подал прошение об отставке. Она не была принята, но проблема оставалась. Консерваторы подвергли резкой критике несоразмерные затраты на строительство Берлинского собора и наложили вето на строительство нового здания оперы близ рейхстага – на том месте, где был расположен театр Кролля.

XXI

6 марта Вильгельм и Дона отпраздновали свою серебряную свадьбу. Среди гостей была и Дейзи Плесс. В своем дневнике она оставила забавное описание внешнего вида кайзера: «Кончики его усов чуть ли не лезли ему в глаза; когда я проходила мимо, вся его физиономия, казалось, говорила: „Я дарю Вам честь созерцать меня“». 6 июня Вильгельм прибыл с визитом в Вену, и Дейзи оказалась тут как тут. Странно, что Дона это терпела. Обычно она старалась не оставлять супруга в компании хорошеньких женщин. Впрочем, некоторый холодок с ее стороны в отношении молодой англичанки появился. Сестра Вильгельма, герцогиня Спартанская, не преминула просветить Дейзи на этот счет.

Накануне очередной «Кильской недели» Вильгельм остановился в своем замке Урвилль, в Эльзасе. Там он принял дипломата Бернсторфа, заступающего на пост посла в Лондоне. Вильгельм указал ему на диван: «На нем однажды вечером сидели императрица и Меттерних; я читал вслух и вдруг вижу: он не просто спит, а уже свалился к ней головой на колени!» Как видим, кайзер не заблуждался насчет реакции окружения на свои упражнения в риторике и воспринимал это с юмором.

В министерстве иностранных дел между тем происходили кардинальные перемены. Новым его главой, как уже говорилось, стал Генрих фон Чиршки, который решил покончить с влиянием Гольштейна на внешнюю политику Германии. Собственно, это вполне соответствовало замыслу Бюлова сделать Гольштейна козлом отпущения за фиаско в Марокко. Одновременно Эйленбург получил высшую награду – орден Черного орла. Гольштейн сделал отсюда свои выводы: Эйленбург снова в фаворе, он толкает кайзера в сторону режима личной власти, следовательно, именно он виноват в том, что правительство отступило в марокканском вопросе. С точки зрения Гольштейна, необходимо было переходить в контратаку. Прежде всего 3 апреля он подал очередное, одиннадцатое по счету, прошение об отставке. Бюлов выразил пожелание лично встретиться и побеседовать с обиженным «серым преосвященством», но во время заседания рейхстага у канцлера случился приступ, он упал, потерял сознание и был срочно отправлен домой. Его супруга, обнаружив среди его бумаг прошение Гольштейна, немедленно отправила его Чиршки, который не долго думая поставил на нем резолюцию: «Согласен». Документ передали Вильгельму, который украсил его своими инициалами. 22 апреля Гольштейн получил известие, что в качестве признания его заслуг и в связи с его уходом на заслуженный отдых он удостоен ордена Красного орла. Так неожиданно для всех, включая самого Гольштейна, закончилась его карьера.

В том же, 1906 году произошли крупные изменения в высшем военном руководстве. 1 апреля Мюллер был назначен главой военно-морского кабинета, а в июле Вильгельм сделал Юлиуса Мольтке новым начальником Генерального штаба. Далеко не все одобрили выбор кайзера: Мольтке имел неважную репутацию. Вальдерзее в свое время предпочел бы кандидатуру Ганса фон Безелера, но, памятуя свой собственный опыт неожиданного отрешения от должности, заметил, что Вильгельму, собственно, начальник Генштаба не очень-то и нужен: он «все может делать сам с помощью своих адъютантов». Примерно о том же писали в юмореске в «Симплициссимусе» – Вильгельм, обращаясь к Мольтке, говорит: «Да не беспокойся, дорогой мой! В военное время начальником буду я сам, а то немногое, что требуется в мирное время, ты быстро освоишь!»

Мольтке не очень стремился занять пост и, принимая его, выдвинул условие, исполнение которого, вполне вероятно, имело катастрофические последствия: кайзер не должен был вмешиваться в военные вопросы. Новый начальник Генштаба был личностью неординарной: он увлекался игрой на скрипке, живописью и спиритизмом. Возможно, все эти качества были особенно привлекательными, с точки зрения Вильгельма. Супруга Мольтке была приверженницей учения Рудольфа Штейнера. Баронесса фон Шпитцемберг провела бессонную ночь после того, как до нее дошел слух, что Мольтке не сегодня-завтра получит пост имперского канцлера. С чисто военной точки зрения назначение Мольтке привело к повышению авторитета Генерального штаба. Впрочем, по свидетельству Мюллера, который не склонен особенно высоко оценивать личность кайзера, тот и не стремился вмешиваться в армейские дела. Он редко выступал с предложениями о назначении того или иного конкретного лица на ту или иную должность, а когда у него были свои фавориты, то он был готов изменить свое мнение, если его не поддерживали руководители кабинетов.

В начале июня, как уже говорилось, Вильгельм нанес визит Францу Иосифу в Вене. Монархи всегда относились друг к другу с уважением. В конце 1906 года Вильгельм по совету Бюлова решил признать незаконным эдикт, изданный австрийским императором. Согласно эдикту, супруга наследника австрийского престола не может приобрести статус императрицы в случае смерти Франца Фердинанда. Проблема заключалась в том, что наследник австрийского престола Франц Фердинанд женился на графине Софии Хотек, богемской дворянке не королевского рода, и его брак считался поэтому морганатическим. Вильгельм всегда подчеркивал свое доброе отношение к графине, когда принц и принцесса бывали в Берлине, всегда усаживал ее рядом с собой. Много меньше терпимости он проявлял к своим собственным подданным, которые, невзирая на все, что он сделал для них, все еще проявляли прискорбную слабость к посулам социалистов. Выступая 8 сентября в Бреслау, он обратился с мрачным предупреждением по адресу своих критиков. «Я не потерплю пессимистов; кто не чувствует себя способным подставить свое плечо, пусть лучше убирается, пусть ищет себе счастья в другой стране».

XXII

16 октября произошел комический эпизод с «капитаном из Кепеника». Некий Вильгельм Фойгт, сочетавший занятия мелким ремонтом обуви с мелкими правонарушениями и потому проведший большую часть жизни за решеткой, решил сыграть по-крупному. Ему было необходимо получить паспорт, чтобы иметь возможность заняться предпринимательством. Надев форму прусского офицера, он вышел на улицу, приказав следовать за собой нескольким солдатам, и отправился в берлинский район Кепеник, населенный в основном рабочим людом. Фойгт арестовал бургомистра Кепеника, заявив, что ему приказано доставить его в «Новую сторожку» на Унтер-ден-Линден. Сообразив с запозданием, что в районной ратуше паспорта не выдают, предприимчивый лжекапитан удовлетворился тем, что изъял у бургомистра небольшую сумму наличности и исчез. Разоблачен он был случайно. Но суть в другом – история показала, насколько прусское общество преклоняется перед военщиной: бургомистр был чуть ли не горд тем, что его, лейтенанта резерва, пришел арестовывать не кто-нибудь, а сам капитан!

Гольштейн на следующий день так комментировал инцидент: «Я редко смеюсь, но в то утро я даже кофе не смог выпить как следует: от смеха чуть плохо не стало. А ведь дело-то серьезное». По мнению баронессы фон Шпитцемберг, все это могло стать сюжетом для оперетки. Действительно, впоследствии о приключениях «капитана из Кепеника» было написано по крайней мере пять пьес (самая известная – Карла Цукмайера, 1931 года); был снят также фильм. Сам Фойгт, кстати, отбыл всего два года из назначенного ему по приговору суда срока, стал своего рода знаменитостью и умер в 1922 году в Люксембурге преуспевающим бюргером. Самого кайзера вся эта история тоже немало позабавила. Двумя днями позже Вильгельм посетил кадетский корпус в Бенсбурге. Он был в отличном настроении. Щедро раздавал ребятишкам шоколадки и прочие сладости, весело приговаривая: «Налетайте, ешьте сколько влезет!»

В новом году все более реальные очертания стало приобретать понятие «окружение» Германии. Франция с ее населением в 39 миллионов имела армию той же численности, что и Германия с ее почти 70 миллионами жителей. У многих тогда возникал законный вопрос: кто же на самом деле милитаристы – немцы или французы? Правительство Бюлова начало ощущать определенную поддержку в стране. «Готтентотские выборы» 1907 года (названные так из-за того, что происходили в обстановке, когда в германской Юго-Восточной Африке пылало антинемецкое восстание) привели к сокращению вдвое фракции социал-демократов в рейхстаге. Колониальная политика канцлера стала пользоваться популярностью. В мае было образовано специальное министерство по делам колоний, которое возглавил Бернхард Дернбург. Через два года рейхстаг солидным большинством принял новый закон о флоте. Для правительства это была прекрасная новость.

XXIII

В 1907 году Вильгельм приобрел для себя виллу на острове Корфу. Довольно скромное здание в неогреческом стиле ранее принадлежало австрийской императрице Елизавете – Сисси. Туда она удалялась, чтобы отдохнуть от своего супруга Франца Иосифа и от суеты венского двора. Перед домом она установила бюст покойного сына Рудольфа. Бюст Генриха Гейне, также установленный в саду, Вильгельм заменил другим, изображавшим Сисси. О судьбе бюста Рудольфа история умалчивает. Вильгельм дал вилле новое название – «Ахиллейон» – в честь своего героя Ахиллеса. Отныне пребывание на вилле стало непременным пунктом в ежегодной программе путешествий кайзера. В отличие от «северных экспедиций» сюда допускались и представительницы слабого пола, хотя размеры апартаментов накладывали определенные ограничения. Как правило, на самой вилле жили только Вильгельм с супругой, гофмаршал и несколько слуг; гости размещались в близлежащих домах. Отдыхающих иногда навещали члены греческой королевской семьи, в море их покой охраняли корабли британского королевского флота.

Местные крестьяне приносили на виллу цветы, получая в виде вознаграждения куски мыла, и адъютантам было приказано всегда иметь мыло в карманах. Кайзер позволял себе расслабиться: после завтрака он обычно нежился на солнышке, сидя на террасе, откуда открывался вид на поросший оливковыми деревьями склон горы и город Корфу. В это время он заслушивал какой-нибудь доклад или читал прибывшую депешу. После обеда, также довольно скромного, все на машинах отправлялись на пикник – в том случае, если кайзер не был занят раскопками. Вильгельм любил быструю езду, поэтому пассажиры следовавших за ним машин буквально задыхались в пыли. Под колеса автомобиля кайзера попали несколько местных собак – гофмаршал выдавал хозяевам денежную компенсацию.

Начиная с 1911 года Вильгельм все более увлеченно занимался археологическими изысканиями на острове. Греческие власти финансировали раскопки в пригороде Корфу – Гарице. Там была найдена фигура Медузы-Горгоны доклассического периода, образ которой запечатлелся у кайзера на всю оставшуюся жизнь, часть хорошо сохранившегося фриза, а также большое количество разных статуй из храмов. Вильгельм обзавелся маленькой лопатой и принялся копать. Соответственно, раскопками занялась и вся его свита – ее члены к работе лопатой отнеслись с меньшим энтузиазмом, чем монарх. В какой-то год пребывания немецкого кайзера-археолога на острове совпал с православной Пасхой. Все спутники Вильгельма с удовольствием предвкушали пять дней отдыха от утомительного труда; каково же было их разочарование, когда греческий король соизволил сделать для немецких гостей исключение, разрешив им работать и во время пасхальных каникул!

8 мая 1912 года греческий король издал специальный указ, согласно которому немецкой «экспедиции» для раскопок был выделен новый участок территории острова. На самом деле поросший ежевикой холм был уже не раз перекопан, однако кайзер был в восторге. Как вспоминает Мюллер, он воскликнул: «Наконец-то у меня снова есть чем заняться!» И действительно: каждый день по шесть – восемь часов он отдавался новому увлечению. «Ничто не могло его отвлечь – ни красоты пейзажа, ни сообщения из Германии». В один прекрасный день Мюллер решил, что с него хватит, и досрочно отправился с места раскопок на виллу под тем предлогом, что у него там срочная работа. Вильгельм грозно повернулся костальным. «Ну что, господа, может быть, найдется еще кто-то, кому придет в голову дезертировать?» На следующий день советникам Вильгельма пришлось на четверть часа прервать совещание по поводу событий в соседней Албании, – ждали, когда Вильгельм по телефону выяснил с берлинским профессором-историком интересующий его вопрос. И это в тот момент, когда рядом бушует гражданская война и льется кровь! Мюллер не мог скрыть своего возмущения. Сам Вильгельм считал, что он существенно обогатил мировую науку; обращаясь к профессору Георгу Каро, он заявил в свойственной ему залихватской манере: «Я, конечно, не профессионал, но, видимо, это хорошо, что Провидение избрало именно меня для того, чтобы наметить новые направления в археологии».

Помимо раскопок, большое удовлетворение Вильгельму доставляло созерцание танцев, которые исполняли между стволами древних олив женщины из соседнего селения Гастари. Он решил поставить такой номер на сцене берлинской оперы. Идею активно поддержал театральный интендант Хюльзен. «Печальная история!» – сухо прокомментировал эту затею Мюллер. Тем не менее представление под названием «Керкира» действительно вскоре появилось в репертуаре театра.

В перерывах между раскопками кайзер находил время, чтобы высказать некоторые конструктивные идеи на будущее. Во время «Кильской недели» 1907 года он пригласил на борт «Идуны», которая, кстати, заняла первое место на гонках того года, французского дипломата Раймона Леконта и поделился с ним своими мечтами о единой Европе: «Решение великих мировых задач будущего требует создания Объединенной Европы, и именно здесь Франция и Германия пойдут вместе, рука об руку». От перспектив он перешел к современности: Германия готова сделать «красивый жест» в Марокко – но только при условии, что «Франция заключит прочный союз с Германией». Закончил он метафорой: «Я прошу ее руки, более того – я страстно хочу ее объятий».